Текст книги "Аристократия духа (СИ)"

но которые не в состоянии понять и самые обыкновенные дураки..."

Ну, и зачем он сделал это? В субботу Кейтон проснулся с тяжелой болью в голове и услышал, как тетка жалуется компаньонке, что племянник накануне напился до чёртиков. Это было неправдой. Какие чёртики? Никаких чёртиков не было, это он прекрасно помнил, но в его пьяном сне незадолго до рассветав мутной истоме тяжкого похмелья под кифару пьяного иерофанта, под напевы иеродулов, храмовых виночерпиев, кружилась белотелая гетера. Он был в Греции и слушал, как толстый Хариклий вел беседы с Галицием, учеником пифагорейцев, а жрица Гекаты спорила с третейским судьею о смерти богов и халдейской мудрости. Как тёмен был мир! и как бездонна была пучина пьяной ночи в угаре сумеречном! его качало и уносило... ладьей хароновой, волнами Ахерона – в шаткую вечность... Где-то стонала Молли, ах нет ... гетера под Аврелием, забавой скотской услаждался глашатай царский... Право же, пить вино неразбавленным, знаешь, друг мой, это по-варварски, сказал он сам себе по пробуждении. Голова ныла. «Мое горе как саламандра – в вине не тонет, в огне не горит...»

Тётка смотрела взглядом презрительным и неприятным, но он получил все необходимое, чтобы быстро прийти в себя, и к двенадцати часам чувствовал себя довольно сносно. Около трех пополудни Кейтон с тёткой, согласно уговору, заехали к Реннам. Мисс Сомервилл не заставила ждать себя ни минуты, они прибыли к милорду Комптону и все были подлинно очарованы: мисс Сомервилл – великолепными эстампами, Кейтон и леди Эмили – книжными приобретениями графа, а сам граф Комптон – прелестью мисс Эбигейл.

Вскоре граф, сказав, что хочет кое-что предложить леди Кейтон на продажу, увел её из библиотеки, оставив там Энселма и мисс Сомервилл. Кейтон все ещё был под впечатлением прекрасных книг.

–Вам нравится? – мисс Сомервилл листала роскошные издания графа.

Взглянув на богатые ин-фолио, лежавшие на столике, он проронил, что раньше хотел стать летописцем вот таких последних вздохов, бессвязного бормотания и агонии латыни, умирающей от ветхости в кельях и монастырских собраниях Европы, пергаментов великого Аквината, где за каждой строкой проступает невыразимая бесконечность души, открывавшаяся то в избытке стиля, то, напротив, в фигуре умолчания... Язык его неподражаемо великолепен, прост и мрачен, нервен и вычурен, способен уловить самое неуловимое впечатление, передает сложнейшие оттенки эпохи, и без того чрезмерно глубокой и болезненно умной...

–Хотели раньше? – спросила мисс Сомервилл. – Ваши намерения изменились?

–Увы. Мой старший брат умер, и ныне я – единственный сын отца.

Она улыбнулась, но совсем невесело.

–Мне редко доводилось видеть, чтобы кто-то скорбел по поводу того, что ему предстоит унаследовать семейную вотчину. Вы очень любили брата?

–Правильнее было сказать, что я плохо знал его. Десять лет разницы. Когда я родился, он был отправлен Вестминстер, потом мы изредка виделись на каникулах, но близости меж нами никогда не было. Нас и некому было сдружить – мать рано умерла, отец жил одиноко... но некоторые уроки брата пошли мне на пользу.

– Но в Вестминстере у вас были друзья? В Оксфорде? Мне показалось... – она умолкла.

–Показалось...?

–Что с мистером Ренном вы не друзья...? Ваши друзья – мистер Камэрон и мистер Райс?

Он опустил глаза, недоумевая, куда это запропастились мистер Комптон и его тётка. Разговор становился неприятным для него. Кейтон вздохнул. Он понимал, что назвать этих господ друзьями – значит уронить себя в глазах мисс Сомервилл, да и если задуматься, друзья ли они ему?

В душе нарастало что-то тягостное – хотелось отстраниться от этих синих глаз и вопросов, которые всегда царапали душу. Ну почему бы ей не быть как все: болтать о пустяках, не напрягая и не отягощая собеседника, почему бы не поговорить о книгах, наконец? Что эта красотка хочет узнать? Разве он позволит ей понять себя? Никогда. Он никогда и ни для кого не будет объектом изучения. Зачем же делать вид, что он интересует её? У любой вежливости есть границы, и не следует переступать их. Но грубым с женщинами он быть не умел, красота её расслабляла его, навевала тяжелую тоску о несбыточном, и он ответил – мягко и безгневно, но постарался вложить в свои слова все необходимое, чтобы избежать подобных вопросов впредь.

– Вам трудно будет понять это, мисс Сомервилл. Я просто несколько замкнут. Give every man thy ear, but few thy voice Уродство – отторжение, причем двойственное: оно отталкивает от вас других, в вас же самом порождает склонность к одиночеству, созерцанию, безмолвию. – Он улыбнулся, – горечь обид, нервные приступы и тайные душевные муки – всё это привыкаешь переживать в себе, не вынося на публику. Я никому и никогда не позволю читать в моём сердце и заглянуть себе в душу. Поэтому у меня нет, да и не может быть ... близких друзей. Я не нуждаюсь в них. Hedge between keeps, friendship green.

Мисс Сомервилл окинула его задумчивым взглядом и ничего не сказала. Её молчание создало какую-то неясную недоговоренность, и он, досадуя на себя, сожалея, что, может быть, незаслуженно обидел её, проронил, что знает людей, куда более одиноких, чем он сам.

– Мне показалось, что вы сами воздвигли вокруг себя каменные стены...

Кейтон усмехнулся.

–А мне показалось, что мы в этом похожи, мисс Сомервилл. Ведь к вам тоже... так просто не подойти. Сложно и заслужить ваше расположение...

– Это верно, – спокойно согласилась она, – я стараюсь дистанцироваться от тех, в ком не вижу друзей, а друзей вижу в немногих. Я заметила, что «les liaisons dangereuses» дорого обходятся тем, кто допускает их...

– Ну... Я не Вальмон, мисс Сомервилл, – усмехнулся Кейтон.

– Надеюсь... А вы... давно знакомы с мистером Райсом?

– Мы учились вместе в Вестминстере.

–И какого вы мнения о нём?

–А он вам понравился, не правда ли?

–В отличие от вас... он показался мне похожим на виконта де Вальмона... – без улыбки ответила мисс Сомервилл.

Кейтон нахмурился. Он не ожидал от неё столь резкого высказывания.

–Даже так? – он пожал плечами, – что ж, мистер Райс, возможно, и впрямь... не образчик добродетели, но человек он неглупый и весьма остроумный.

–Виконт де Вальмон тоже был... неглуп. Так, по-вашему, это достойное знакомство?

Кейтон снова нахмурился. Разговор снова становился неприятным.

–Вы тоже весьма неглупы, мисс Эбигейл, и должны понять, что существует разная степень опасности. Мне знакомство с мистером Райсом вреда причинить не может. Но вам... – Он несколько судорожно вздохнул, – вам я бы, наверное, не посоветовал близкое знакомство с этим человеком, равно как и вашим подругам, и кузине. Но это лишь в том случае, если мои советы хоть что-то для вас значат, если же нет – каждый волен распоряжаться собой, как ему угодно.

Эбигейл странно посмотрела на него, но ничего не сказала. Она не понимала этого человека. Кейтон повторил почти то же, что сказала и миссис Летиция Уэверли, а значит, он прекрасно знал, кто такой мистер Райс. Но не отзовись она о нём столь резко – он бы и не подумал предостеречь её. Это едва ли было свидетельством высокой порядочности. Сердце её снова заныло тупой и тянущей болью. Неужели она, как глупенькая Элоиза, полюбила бесчестного Абеляра? Но это не только было проявлением его скользкой нравственности. Это говорило о полном безразличии к ней.

Она была нелюбима. Нелюбима. Нелюбима.

На следующий день все, кто пребывал в Бате, собрались у милорда Гилберта Беркли. Всю субботу Кейтон дивился тётке: леди Эмили уговаривала его надеть новый костюм, подарила новую, весьма дорогую трость с золотым набалдашником в виде морды дракона. Энселм не понял настойчивости леди Кейтон, но спорить из-за таких мелочей не стал и, оглядев себя в зеркале, подумал, что, воистину, the tailor makes the man, наряди пень, и пень будет хорош... Он выглядел довольно респектабельно.

Но не это его занимало. Он помнил, что мисс Сомервилл попросила его сказать мистеру Камэрону, что он ангажировал её, но не знал, означает ли его согласие выполнить эту просьбу одновременно и обязательство – подлинно пригласить её? Между тем, с него вполне хватило и мисс Вейзи. Он не хотел второго афронта. Но мысли по этому поводу почему-то постоянно всплывали, вначале беспокоили и странно будоражили его, а после и вовсе истерзали, и в итоге Энселм вошёл в гостиную графа Беркли раздосадованный и чуть ли не больной.

Мисс Сомервилл была в платье бирюзового цвета и выглядела столь прелестно, что вначале он просто онемел, но тут же почувствовал новый приступ раздражения. Что делать, чёрт возьми? С приближением танцев он нервничал всё больше, и наконец прямо спросил мисс Эбигейл, должен ли он пригласить её танцевать? Или этого не требуется? Голос его несколько дрожал, и от этого он злился ещё больше.

Она состроила милую гримаску.

–Мистер Кейтон, я убеждена, что мистер Ренн, сказав, что вы весьма умны, ничуть не ошибся и не верю, что вы не поняли, что я пыталась избежать неприятной мне навязчивости мистера Камэрона. Что до вас, я не просила вас приглашать меня, но лишь сказать об этом. Если вам не хочется танцевать – вы вольны не танцевать.

Несколько мгновений он пытался смирить дыхание. Он получил оплеуху. Мягкую и изящную, даже лестную. Но оплеуху. Мисс Сомервилл, и вправду, не сказала ничего, чего он не понимал, походя уронив лестный комплимент его уму, но... В глазах его потемнело, но усильем воли он справился в собой. Он сам виноват, вынудив её сказать то, что он услышал. Чего он мог ждать? Она заметила его потемневшее лицо, чуть нахмурилась, и тихо договорила, что если он все же сделает ей честь и пригласит её танцевать...

В глазах его блеснула молния.

–То что?... – он почувствовал, как окаменели мышцы и пальцы свело судорогой.

...То пусть даже не рассчитывает на отказ. Должна же она знать, как танцует тот, кого мисс Ренн назвала Орфеем. Она советует ему пригласить её. "Но это лишь в том случае, если мои советы хоть что-то для вас значат, если же нет – каждый волен распоряжаться собой, как ему угодно...", – насмешливо вернула она ему сказанное им же в субботу.

Кейтон прислонился спиной к колонне и смог незаметно перевести дыхание, а после и выровнять его. В груди потеплело. Он вежливо пригласил её, после, подняв голову, заметил, что в углу гостиной стоит Ренн с мисс Энн Тиралл, мисс Хилл кокетничает с мистером Остином Роуэном, а мисс Вейзи что-то оживленно говорит мистеру Райсу. Было похоже, что Клиффорд не солгал ему, сказав, что мисс Вейзи не пришлась ему по душе: лицо его было мрачно, рот кривился, но было ясно, что причины его дурного настроения никак не связаны с девицей, ибо куда бы он не переводил взгляд, брови его были насуплены.

Мисс Вейзи явно ждала танцев и, едва заиграла музыка, кокетливо взглянула на мистера Райса. Тот подал ей руку.

Кейтон тоже протянул руку мисс Сомервилл и повёл её в зал. Чувствовал он себя несколько скованно, ему казалось, что все с удивлением смотрят, как это такая красавица согласилась стоять в паре с таким уродом. Впрочем, едва начались первые фигуры, он всё же заметил, что все танцующие увлечены – кто танцами, кто – друг другом, и до него никому нет никакого дела. Он чуть расслабился, и вдруг, к своему изумлению, поймал на себе взгляд того самого юноши, что у Комптона сидел напротив него за столом, и в этом взгляде прочёл... откровенную зависть. Кейтон взбодрился. Лучше зависть, чем жалость, это и дураку ясно. Он улыбнулся мисс Сомервилл, выразил восхищение её грацией, на короткий миг почувствовав себя почти равным остальным. Как это, наверное, прекрасно – подлинно чувствовать себя мужчиной, покорять женщин, ухаживать...

В перерыве между танцами к ним подошла мисс Хилл в удивительно красивом и скромном белом платье, мило пококетничала с ним, сказав, что он на целых три дня испортил настроение мисс Рейчел, которая хотела, послушав его пение, вообще бросить занятия вокалом, но потом сдалась на всеобщие уговоры, и решила уклониться в противоположную сторону – заниматься вдвое больше, чем раньше. Ренн и мисс Тиралл, мисс Рейчел и Гордон Тиралл вскоре тоже оказались рядом, поболтали о пустяках, потом девицы втроём отошли в сторону, Альберт и Гордон вышли на балкон, и Энселм остался в одиночестве.

Но ненадолго.

У соседней колонны, не замечая его, остановились мисс Вейзи и та особа, что была с ней в парке. Какая-то Лотти, вспомнил Энселм. С ними были мистер Камэрон и мистер Райс.

–Я просто считаю, мистер Камэрон, что у неё плохой вкус, если ей, что называется, the bat has seemed an angel from the sky , – услышал он голос мисс Вейзи.

–Полно, мисс Джоан, – резко проронил Клиффорд Райс, абсолютно не пытаясь понравиться мисс Вейзи, – красота нужна женщинам, а не мужчинам. Мисс Сомервилл настолько хороша собой, что её красоты на троих хватит...

Голос мисс Вейзи зазвучал заискивающе и словно извиняясь.

–Я ничего не говорю, пусть так, но все говорят, что она весьма высокомерна. И предпочесть мистеру Камэрону этого урода Кейтона... странно, только и всего. Вот уж, воистину, полюбилась жаба болотная паче сокола залетного... Младший сын... Что она нашла в нём?

Если она и хотела сказать нечто приятное для мистера Камэрона – ей это не удалось. Джастин вовсе не считал, что мистера Кейтона предпочли ему, и подобное утверждение в устах мисс Вейзи только раздражило его. Раздражило оно и мистера Райса, – но не потому, что он видел в нём обиду для своего дружка Кейтона. Просто его в настоящий момент раздражало всё.

–У вас неверные сведения, мисс Вейзи. Мистер Кейтон действительно младший сын, но смерть старшего брата сделала его наследником имения и семейного капитала в двести пятьдесят тысяч фунтов. Он богач.

–Двести пятьдесят тысяч? – голос мисс Вейзи теперь был лишен того непробиваемого недоброжелательства и неприязни, что звучали в нём раньше. Девица была ошеломлена. Она уважала деньги. Её, как она поняла, ввёл в заблуждение мистер Роуэн, отрекомендовав мистера Кейтона как младшего сына графа. Он, впрочем, не говорил, что тот беден, но ничего не сказал о смерти его старшего брата. Девица умела считать. Двести пятьдесят тысяч фунтов приносили свыше двенадцати тысяч годовых. Мистер Кейтон на поверку оказывался весьма привлекательным женихом... Но у мистера Райса денег было пусть и меньше, кажется, шесть тысяч в год, зато он был красавцем. Мисс Вейзи решила, что глупо гнаться теперь за двумя зайцами и, напоследок помолчав, проронила, – ну, пусть так, но ведь он совсем некрасив...

Энселм закусил губу едва не до крови. Какого чёрта надо этой девчонке? Что она задевает его? Что он ей сделал? В глазах его почернело и он смог опомниться только через несколько минут, почувствовав прикосновение руки мисс Сомервилл.

–Вам плохо, мистер Кейтон?

Он с трудом перевел дыхание.

–Немного голова.... – в висках и вправду стучало, как молотом о наковальню. – Я, с вашего разрешения, постою на свежем воздухе... – Она поняла, что он хочет остаться один, и, видя, что он подлинно болен, кивнула.

...На балконе Кейтон чуть успокоился. Пытался внушить себе, что девица – дурочка, и всё пустяки, но чёрный морок то и дело накатывал на глаза. Дыхание спирало и не выравнивалось. Он зашел за колонну, где вились побеги дикого винограда, присел на небольшую скамью. В тишине просидел недолго: услышал шорох женского платья и звук шагов.

–Перестаньте же шутить, мисс Мелани. Я абсолютно серьёзен.

–Я этого не нахожу. Похоже, вы просто не в духе. Почему бы вам, кстати, не пройтись по адресу моего платья, не раскритиковать мою прическу и манеру танцевать? Вы сегодня на себя непохожи. Уж не повезло ли вам встретить мисс Совершенство? Только встреча с ним могла придать вам такой вид, словно вы вот-вот сляжете в горячке....

–Да, мисс Мелани, я встретил совершенство...

Голос девицы на минуту утратил игривость.

–Бог мой... Вы влюбились в Эбигейл? И она согласилась?! Согласилась стать супругой проповедника нравственности и миссионера Господнего? А что... ей это подойдёт.

Мистер Роуэн, похоже, усмехнулся.

–Она не могла согласиться, мисс Мелани.

–Вот как? Так стало быть, вы остались с носом?

–Я не мог остаться с носом, мисс Хилл, ибо не получил отказа.

–Я вас не понимаю. Уж что-что, а отказывать Гейл умеет... Так, по вашим словам, она не согласилась быть вашей супругой, но отказа вы не получили... Это и есть прославленная мужская логика?

–Это прославленная женская поспешность в суждениях, мисс Хилл. Я не получил отказа потому, что вовсе не сватался. По несчастному стечению обстоятельств, сердце моё пленено и глаза остановились на другой особе. Душа моя именно в ней увидела совершенство. Но мужчины нелепо устроены: что бы ни говорили душа и сердце, ум тоже норовит вмешаться и произнести свое суждение. Оно не всегда бывает последним и главным, ибо ум часто остается в меньшинстве, но высказаться-то он должен. Но теперь мне удалось согласовать мнения сердца, ума и души, и я намерен посвататься.

Мисс Хилл недоуменно хмыкнула и растерянно повторила.

– По несчастному стечению обстоятельств вы влюбились в другую особу... Господи... Вы полюбили мисс Вейзи?

Голос мисс Мелани прозвучал на пол-октавы выше, чем обычно. Девица, казалось, была подлинно ошеломлена. Голос же мистера Остина Роуэна, наоборот, сел, казалось, он просто охрип от изумления.

– Причём тут мисс Вейзи? Я влюбился в вас,Мелани. Девица на миг оторопела, потом язвительно осведомилась.

– А причём тут тогда... несчастное стечение обстоятельств?

– О, Боже мой!... Я неудачно выразился. Я полюбил вас в ту минуту, Мелани, как только увидел у Ренна. Сердце мое с того мгновения принадлежало только вам. Если же я и позволял себе порой критические замечания в ваш адрес, то просто потому, что не видел иного способа привлечь ваше внимание – вокруг вас звучали одни комплименты и я видел, что вы привыкли к ним... Я люблю вас, Мелани. И хотел бы быть любимым в ответ...

В голосе мисс Мелани Хилл теперь не было слышно ноток раздражения.

– И став моим мужем, вы снова будете критиковать мои платья?

– Да нет, я же сам буду их выбирать...

– Вы просто нахал, мистер Роуэн...

–Да, но вы говорили, что любовь – это чувство, которое позволяет не видеть недостатки людей, прощать слабости ближних, быть снисходительным и добродушным. Будьте же снисходительны к моему нахальству.

– А если я откажу вам, то навлеку на себя упреки в непоследовательности?

– Разумеется.

–Вы оказываете на меня непомерное давление... – мелодично промурлыкала мисс Мелани и, судя по всему, покинула балкон. Исчез и Роуэн.

Кейтон поднялся. Вдохнул полной грудью, но ему не полегчало. Наоборот, он ощутил, как судорогой боли свело зубы. Господи, ну почему? Почему тот же Роуэн может позволить себе ухаживать за приличными особами, добиваться взаимности, свататься – а все, что достаётся на его долю – это насмешки дурочек, вонючие проститутки да жалкое самоублажение? Он ощутил столь тягостный спазм боли, что свело зубы.

–О, ты здесь... – услышал он за спиной голос Райса и обернулся.

Клиффорд не заметил его дурноты, но оперся локтями о перила балюстрады. Кейтон видел, что он по-прежнему мрачен и раздражен. Он подошел и стал рядом, тоже опершись на перила.

–Что-то случилось, Райс?

Тот зло сплюнул вниз.

–Как сказать... Я проигрался в пух.

–Когда ты успел? – подлинно изумился Кейтон, смутно припоминая, что в пятницу вечером видел того в винной лавке, где сам он, идиот, напился почти до бесчувствия и бредовых древнегреческих сновидений...

–В клубе, вчера ночью.

–И сколько? – сам Кейтон не играл никогда, по непонятной ему самому причине был начисто лишён азарта игрока и интереса к игре. – Фунтов пятьдесят? – Энселм не был транжирой, и тратился только на книги.

Райс хмыкнул.

–Подымай выше. Двести пятьдесят.

Теперь хмыкнул Кейтон. Ничего себе. За один раз? Фортуна, стало быть, показала приятелю задницу?

–Хуже всего то, что через неделю надо расплатиться за двух лошадей с Фисби, да каретнику, да портному. А отец больше не даст.

–Ты же говорил, что он хочет женить тебя. И девица недурна. Скажи, что согласен, и попроси денег ... на свадебные пустяки... – Кейтон пожал плечами.

Райс усмехнулся.

–Я не знаком с твоим отцом, дорогой Энселм, но завидую. Моего не разжалобить, мистер Томас Райс не сентиментален. К тому же я уже помолвлен и просил эти двести пятьдесят фунтов ... как раз... на предсвадебные хлопоты. А так как просил уже третий раз за сезон... то...

–То...?

–То получил от папаши в придачу к деньгам пару добрых оплеух. Он сказал, что я и мечтать не могу ни о поездке во Францию, ни о лондонском сезоне этой зимой, ни о новом ландо. Ну, да это ладно. Но что теперь делать, чёрт возьми?

Кейтон задумался. Отец был с ним более чем щедр, тратил он совсем немного, и выручить приятеля мог запросто. Энселм понимал, что ждать возврата этих денег – глупо, но он никогда не знал жадности. Он был готов помочь Райсу, тем более, что считал себя должным ему за прошлый кутёж.

Но тут неожиданно в его голове промелькнула забавная мысль. Если он готов просто расстаться с этими деньгами, то почему бы... кое-что не купить впридачу? Кейтон никогда не опустился бы до обременительных просьб в ответ на дружескую услугу, патрицианство мешало, но почему бы... не убить одним ударом двух зайцев? Ведь такая услуга Райса не обременит...

Он улыбнулся.

–Я слышал ваш разговор с мисс Вейзи. Не знаю, кому понравится именоваться жабой да уродом... Но мне это... несколько надоело... – Райс в удивлении поднял на него глаза, изумленный резкой сменой темы разговора. Но Кейтон вовсе не менял темы. – Я дам тебе двести пятьдесят фунтов. Не в долг.

Райс резко разогнулся и, выпрямившись, уставился на Кейтона.

– Не в долг? – изумлённо повторил он.

–Точнее, даю в долг, – уточнил Кейтон, – но с той минуты, когда тебе удастся щелкнуть по носу мисс Вейзи, – считай, что эти деньги тебе ... подарены.

Глаза их встретились. Райс улыбнулся.

–Вот уж не подумал бы, что тебя может задеть дурацкая болтовня пустой глупышки.

–Есть вещи, дорогой Клиффорд, которые не только не снились нашим мудрецам, но которые не в состоянии понять и самые обыкновенные дураки. У каждого свой предел выносливости. Forbearance is no acquittance...

Райс опустил глаза в пол.

–Щелкнуть по носу, говоришь? И как больно?

Кейтон пожал плечами.

–Я полагаю, что любая шалость сойдет.

Мистер Райс не тратил слов зря.

–И где мои двести пятьдесят фунтов?

Кейтон открыл портмоне.

Глава 16.

"...Но уродство, комициальная болезнь, болезни крови королевских фамилий,