Текст книги "Аристократия духа (СИ)"

Автор книги: Ольга Михайлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Энселм поднял глаза на тётку, столь свободно им распоряжающуюся, но не возразил, опять заметив исполненное недоброжелательности лицо мисс Вейзи, которая, хоть и не произнесла за время ужина ни единого слова, то и дело окидывала презрительно-раздраженным взглядом мисс Сомервилл. Он снова удивился, увидев лицо Джастина, отчужденное, холодное и мрачное. Кейтон чувствовал, что многое ему неясно, но понимал, что едва ли узнает подоплеку этого взаимного недоброжелательства, столь ощутимого за этим столом. Да и едва ли он хотел что-либо знать. Больше всего он хотел бы оказаться за сто миль отсюда.

За ужином он заметил, что молодежи здесь немного: не более двадцати девиц, при этом, оглядев их, не мог не признать первенства за теми, кто был ему знаком – за мисс Хилл, мисс Ренн и их компанией. Остальные были невзрачны – или показались ему таковыми. Не заметил он и большой изысканности в туалетах, с подлинным вкусом были одеты лишь мисс Сомервилл и мисс Ренн. Платье мисс Тиралл было излишне строго для бала, платье же мисс Хилл – излишне откровенно. Впрочем, он ничего против не имел, и временами жадно поглядывал на красивые белоснежные плечи девицы, заметив, что туда же весьма часто бросает взгляд и Остин Роуэн.

По окончании ужина их ожидало выступление приглашенного милордом Комптоном трио музыкантов, и Кейтон порадовался, что скоро сможет оказаться дома. Он сопровождал мисс Эбигейл в музыкальный зал, заметил несколько взглядов молодых людей на мисс Вейзи, и снова ощутил болезненный спазм в горле, потом на его нервно дрожащие пальцы тихо легла рука мисс Эбигейл.

– Проводите меня на балкон.

Он подал ей руку, и они вышли в ночь и остановились возле балюстрады. Невдалеке стояли ещё несколько человек, но их разговор не был слышен.

–Вам нездоровится? – вежливо спросил он.

Она посмотрела на него и ничего не ответила, присев на скамью. Энселм опустился рядом. На несколько минут воцарилось молчание, Кейтон, однако, не тяготился им. Он привык к тишине, любил тишину и вскоре странно забыл о своей спутнице. Прохлада ночи остудила его воспалённый ум, он чуть успокоился и погрузился в размышления.

Хоть он и сказал тётке, что его уродство сильно усложнит выбор невесты, его озлобило то, что его унизили на её глазах. Новое унижение особенно разозлило его тем, что он ничем его не заслужил. Но он прощал неловкость милорда Комптона, совершенную ненароком, но явное пренебрежение мисс Вейзи простить не мог. Он оказался прав, но предпочёл бы, что и говорить, её правоту. Поведение девицы было не просто оскорбительным для него, оно было нестерпимо невежливым по отношению к его сиятельству и дерзким по отношению к леди Кейтон. Но почему? Просто глупа? Он всегда понимал, что полюбить его никакая девица в здравом уме не сможет, но столь явного пренебрежения не ожидал. Тем более, что не был ни дерзок, ни навязчив. Он ждал, что с ним будут учтивы и обходительны, как мисс Хилл и Ренны, и если и будут шокированы его уродством – всё же не покажут этого. И, в общем-то, всё так и было. Все были тактичны, корректны, холодны и равнодушны. Некоторым, и он видел это, было плевать на то, как он выглядит, иные вообще никого не замечали, кроме самих себя, иные – если и готовы были позубоскалить на его счёт, то вежливо откладывали это намерение до иных времен. Он понял, что не будь мисс Вейзи столь хороша, он бы воспринял её поведение просто как лишенное такта. Но сейчас ощущал в груди шевелящуюся змею, медленно поднимающую голову и сворачивавшуюся кольцами. Боль и ярость не демонстрируют своих язв, унижение не пересчитывает обид, а просто кусает в ответ.

–Не пугайте меня, мистер Кейтон...

–Что? Вы замерзли? – Голос мисс Эбигейл словно разбудил его.

–О чём вы сейчас думали?

Он с удивлением взглянул на неё, встретил твердый осмысленный взгляд, странно напомнивший ему только недавно виденный взгляд Остина Роуэна, но пожал плечами.

–Так, о пустяках...

–Выкиньте эти пустяки из головы. – Голос её звучал ниже обычного, сумрачно и странно глухо, – особенно последний пустяк.

Он недоуменно смерил мисс Сомервилл глазами, нервно усмехнулся, снова отметив проступившую на этом балу удивительную красоту девицы. В гостиной Ренна он заметил, что она привлекательна, на пикнике тоже обратил внимание на стройность её фигуры, грацию и изысканность. Сегодня, в свете, льющемся на балкон из музыкального зала, лицо мисс Эбигейл приобрело завораживающие очертания, слоновая кость и платина, подумал он, невозможное сочетание прихотливости орхидеи и лаконизма асфодели, отблеск лиловых лент был почему-то парчовый, тускло искристый, словно старинная бронза. И достанется же кому-то такое...

Он грустно улыбнулся, почувствовал горечь на губах и саднящий вкус во рту.

– У меня в голове так много пустяков, мисс Сомервилл, что выкини сотню – меньше не станет...

Лицо девушки омрачилось.

–Что с вами было, когда вы стояли у главного входа? У вас было страшное лицо.

Он понял её, но намеренно сделал вид, что не понимает.

–Что делать, мисс Сомервилл? Не всем Бог дал такую сияющую красоту, коей столь щедро одарены вы. Кому-то приходится нести бремя безобразия. Клянусь вам, я не виноват, таким уж уродом уродился, не сердитесь на меня...

Было заметно, что его слова раздражили её, но тем мягче прозвучал голос.

–Мистер Кейтон, у меня нет права... Но, Бога ради, будьте осторожны. Мне показалось... чтобы вы там не декларировали... Мне кажется, что вы...

–...что я?

–Что вы – добрый человек, и вы не станете... Но у вас было очень недоброе лицо.

Кейтон растерялся, но снова усмехнулся.

–Вы, мисс Эбигейл, первый человек, кто назвал меня добрым. Но, боюсь, вы не правы.

–Вы можете оспаривать это, но мистер Ренн говорил, что вы весьма умны. Если доброта не удержит вас, пусть ум подскажет, что есть обстоятельства настолько ничтожные, что можно лишь рассмеяться...

–"Не может быть ничтожным то, что больно мне..." Кажется, это Публий Сир, мисс Сомервилл. Видите, я нетвердо помню автора, но саму цитату запомнил со времен стародавних. He jests at scars that never felt a wound . Мы запоминаем то, что имеет форму изгибов и извивов нашей души, что отвечает её искажениям, уродствам и прихотям...

–Извращения и искривления души часто коверкают смысл слов и портят жизнь, мистер Кейтон.

Он ответил, не задумываясь, слова сами сорвались с языка.

–Было бы, что портить, мисс Сомервилл. – Но тут же умолк.

Она вздохнула и перевела разговор.

–Взгляните, какая луна сегодня. Вы же говорили, что искусство поэзии наиболее полно проявляется лишь в полнолуние. Вы подвержены влиянию лунных лучей.

Кейтон удивился, что она запомнила его болтовню на пикнике и не менее удивился её уверенному утверждению.

– Заметно?

Она пожала плечами.

– Да. В вас что-то... неуловимое. Как в отражении луны на воде.

Кейтон сожалел, что невольно допустил, чтобы она увидела его злость и обиду, и теперь постарался отвлечь её от этих мыслей. Да и сам был рад отвлечься от них. Он глубоко вздохнул и улыбнулся.

–Да, обычно в полнолуние я подлинно ощущаю прилив сил, и как деревянная палочка с натянутым конским волосом, сжатая пальцами Паганини, превращается в скрипичный смычок, так и меня лучи луны делают из нежити – эоловой арфой, певцом лунных шалостей и тёмного её величия... Но иногда и луна не властна рассеять тоску... или скорее, – торопливо поправился он, – скуку.

– Посмотрите, как она сегодня прекрасна, ярче всех фонарей...

Кейтон улыбнулся.

– Ярок, зловещ и порочен лунный диск в небе.

Луна – божество ночи, думать иначе – ересь.

И зажигают втуне огни, едва вечереет.

Жечь фонари в полнолунье – что может быть глупее?

Я, как раб, подчиняюсь влиянью лучей дивных.

Покорный, я сочиняю глупые лунные гимны,

но знаю – завтра, к полудню, руки мои обессилят,

сожмёт виски, и будет боль моя невыносимой...

Она долго смотрела на его лицо, колдовски преображенное лунным светом. Он показался ей грустным, неприкаянным и утомлённым, но при этом был страшно далёк и отстранён, витал в каких-то своих, то поэтичных, то пугающих мыслях. Мефистофель был умён, зол и очень талантлив. И очень несчастнен.

–Вы, правда, никогда не занимались чёрной магией? В вас что-то колдовское.

–Я скорее монах-отшельник, – грустно усмехнулся он. – Впрочем, это близко, – обронил он, глядя на полную луну, – подумайте, века сменяли века, короли обретали и теряли престолы, шли войны, простой люд следил за временами года, а монахи собирали мудрость слов. В тусклом свете ночных свечей и в лучах солнца они монотонно копировали труды Платона, Аристотеля, Пифагора, Авиценны, сотен историков и философов. Постепенно в их трудах создавалась картина мироздания, вселенская иерархия. Порядок вещей описывался в виде цепи, спускающейся с основания Трона Господня к земной тверди. Вверху располагались иерархии ангелов, существ, обладавших ясностью мышления, управлявших движениями небес. Под ангельскими сферами был человек, с ангельской способностью мыслить, но вобравший в себя и все низменное и животное... Ниже располагались животные, ещё ниже – живые существа, которым недоставало чувств, например, устрицы. Далее шли овощи, наполненные жизненной силой и растущие, но неподвижные и бесчувственные. Самую нижнюю ступеньку иерархии занимали камни. Любой предмет обладал особыми атрибутами и все было связано друг с другом... И если нарушалась какая-либо часть хрупкого баланса, страдало все мироздание. Хаос – гаснущее солнце, кипящие океаны, голод, чума – мог в любой момент разрушить гармонию, ибо совсем рядом, на дальнем конце великой цепи в противовес Богу находится Сатана, воплощение разрушения, зла и тьмы.

Она слушала его спокойно, временами пытаясь заглянуть в глаза, но он не замечал этого.

– В этом смысле, колдуны – угроза упорядоченному бытию, мисс Сомервилл. Они властолюбивые люди, обладавшие разумом и любопытством. Они искажали мироздание, ибо изменяли облик предметов, создавали иллюзии, воскрешали умерших и заглядывали в будущее. Разумеется, Сатана оказывался союзником любого, кто хотел нанести ущерб сотворенному миру. Но он – убийца искони, и колдуны, подобно погрязшему в пороках Фаусту, платили душой за обладание могущественными силами... А я... я просто жалкий книжник.

–То есть у вас нет искушения колдовать?

Кейтон пожал плечами. Что толку грезить о несбыточном?

– Легенды говорят, они учились в Черной Школе где-то в Испании, в Толедо или Саламанке, в подземной пещере, без окон и света, однако учебники, в которых содержались заклинания, были написаны огненными буквами. Во время семилетнего обучения будущие маги никогда не выходили на белый свет и ни разу не встречались со своим хозяином. Однако всем было известно, у кого они в гостях, ибо для прихода сюда требовалось заключить договор с Сатаной...

– А будь вы колдуном, чего бы попросили у дьявола?

Кейтон не мог ответить, но не потому, что у него не было желаний. Мешали светские условности. Он хотел обладания красотой – во всех смыслах. Но подобные желания можно высказать дьяволу, а не очаровательной леди на светском рауте.

–Это искусительно, мисс Сомервилл. Продав душу, добровольно отдав себя силам зла, чародеи добивались исполнения любого каприза, но они теряли радость жизни, обретая лишь тоску, на их лица ложилась тень ужаса от ожидания неизбежного конца... Я трус, наверное.

– Вы так много знаете об этом...

Он усмехнулся.

–Мой интерес не инфернальный, совсем нет. Просто в детстве я верил, что где-то и подлинно есть вход в мир магии, перекрёсток дорог, где граничат миры – дурной реальности и доброго чародейства, где можно загадать желание – и оно исполнится, где уродливый кобольд может оказаться прекрасным принцем... Теперь я, конечно, поумнел и не верю в это, просто прочитанное когда-то ещё не забылось.

"Но кобольды и тролли навсегда останутся кобольдами и троллями", пронеслось у него в голове и Кейтон поймал себя на помысле горьком и самом ненавистном из всех – на жалости к себе. Эти мысли всегда безмерно унижали его и бесили, и он порадовался, когда она торопливо сменила тему, тихо спросив:

–Вы заедете за мной в субботу?

Он с готовностью кивнул.

–Непременно, незадолго до трёх.

Глава 8. «У него в глазах – страдание, но там есть и душа..»

Мисс Рейчел Ренн ещё в детстве воспылала романтической любовью к приятелю своего брата Гордону Тираллу, и это увлечение оказалось прочным. Правда, после Кембриджа Гордон несколько изменился, стал основательней и как-то серьезней, при этом – чуть потолстел и, как заметила Рейчел, постепенно становился копией своего отца-эсквайра, но все эти перемены не затронули его сердца: когда-то, едва ему минуло шестнадцать, Гордон сказал ей, что когда вырастет – женится на ней, и эти его планы были неизменны.

Повзрослев, Рейчел заметила, что её брат Альберт после первой несчастной юношеской любви, в последний год оказывает явное предпочтение мисс Энн, сестре Гордона, и это обстоятельство ничуть её не огорчило: Энн нравилась ей, и когда она поняла, что чувство брата взаимно – Рейчел была готова увидеть в Энн сестру.

Общие занятия в детстве связали её дружбой с Мелани Хилл, веселой хохотушкой, но – особой добросердечной и совсем неглупой. Юность, однако, открыла в ней ещё одно свойство – насмешливое кокетство и влюбчивость. За первый сезон в Бате мисс Хилл влюблялась пятикратно. По счастью, у девицы хватало ума делиться своими склонностями и увлечениями только с доверенными подругами, и даже – внимательно выслушивать их советы и замечания. Сама она считала, что чувства не подчиняются разуму и не объясняются им. Любовь, по её мнению, настолько неопределённое чувство, что ею могло оказаться всё, что угодно, и часто повторяла Ларошфуко: "Любовь покрывает своим именем самые разнообразные человеческие отношения, будто бы связанные с нею, хотя на самом деле она участвует в них не более, чем дож в событиях, происходящих в Венеции..."

Когда она впервые влюбилась в племянника полковника Корниша – девицы только посмеялись: юноша понравился ей умением держаться в седле. Впрочем, вразумлять Мелани им не пришлось, ибо уже на следующий вечер она забыла это мимолетное увлечение и воспылала новой страстью – к молодому Арчи Хатчинсону, который покорил её своим искусством танца. Но он не смог удержать своих позиций в сердце ветреной девицы, и через неделю мисс Хилл пленилась молодым Джорджем Армстронгом – покорителем дамских сердец, остроумным повесой. "Любовь не рассуждает. С крыльями и без глаз, она эмблема слепой опрометчивости..."

Её подруги не очень-то обеспокоились этим обстоятельством, убедившись за минувшее время, сколь быстротечны влюблённости мисс Мелани. Так и случилось, её избранниками через несколько дней стали два светских льва, причём, сердце девицы вмещало в себя все больше любви, она умудрилась влюбиться в обоих одновременно.

Но вот уже почти месяц мисс Мелани ни в кого не влюблялась, а на вечере милорда Комптона Рейчел заметила, что мисс Хилл и вовсе скована и смущена, не поделилась с подругами своими впечатлениями о бале, ничего не сказала о молодых людях, наперебой приглашавших её, словом не обмолвившись о том, какое впечатление произвело её новое платье на публику. Но Рейчел знала, что подруга наделена открытым живым нравом – и непременно завтра же обо всем расскажет.

Что до Эбигейл, то её сердце весь сезон оставалось абсолютно свободным, между тем странно росло её влияние в свете. Появившись в обществе впервые в числе многих красивых девиц, она не привлекла к себе особого внимания. Но вскоре, благодаря безупречному такту, умению держаться и уму была признана одной из первых красавиц Бата. Эбигейл никогда не поднимала глаз на молодых людей, но предпочитала общество особ зрелых и разумных, и не потому, что такова была её тактика – ей подлинно было интересней с леди Блэквуд и леди Кейтон, чем с молодым Чарльзом Митчеллом, говорившим только о себе и своих лошадях. Но на некоторых глупцов равнодушие девицы к их блестящим достоинствам – почти провокация. Чарльз Митчелл, хотя до этого начал ухаживать за мисс Джоан Вейзи, остановил выбор на мисс Сомервилл.

Увы, ему отказали.

Спокойное безразличие в начале знакомства – безошибочный способ не только привлечь глупца, но и добиться уважения умного мужчины. Джозеф Прендергаст и Джордж Армстронг сразу обратили внимание на мисс Сомервилл, а так как реномэ девицы в глазах столпов общества было безупречным, матери обоих молодых людей одобрили выбор сыновей. Увы. Мистер Прендергаст был сочтен девицей транжирой и распутником – всего навсего из-за упоминания леди Блэквуд о ночных кутежах последнего, а мистер Армстронг был назван ловеласом – ему поставили в вину волокитство за несколькими девицами, среди которых была и мисс Вейзи.

Безусловно, как извечно существовали причины войн и то, что становилось поводом к ним, так и в делах любовных причина отказа могла лежать весьма далеко от произносимых слов. Мисс Сомервилл не сумела полюбить ни одного из своих поклонников. Тётка тихо замечала ей, что если девица чересчур долго и придирчиво перебирает принцев на белом коне, рано или поздно будет довольствоваться конём без принца. Эбигейл кивала. Вообще-то она предпочла бы принца и без коня, лишь бы в нём было что-то, подлинно волнующее сердце.

Мистер Арнольд Хардинг тоже был влюблён в неё, но помятуя об отказах девицы предыдущим поклонникам, так и не решился сделать предложение. Его нерешительность была здравой – мисс Сомервилл не находила в мистере Хардинге ничего, заслуживающего внимания, однако, сам он, влюбившись, стал весьма невнимателен к мисс Вейзи, которой он, а точнее, его немалый доход, был весьма по душе.

Следующий поклонник не взволновал, но отравил сердце Эбигейл, ибо в мистере Джастине Камэроне поминутно проступали низость натуры, двуличие и развращённость. К несчастью, эти черты сочетались в нём с упорством в достижении желаемого, а мисс Сомервилл затронула его сердце вполне серьёзно. Приданное девицы, весьма солидное, никак не влияло в данном случае на Камэрона, и, понимая это, сам он считал, что его наклонность чиста и бескорыстна. Любая страсть толкает на ошибки, но на самые глупые толкает любовь. Он досаждал мисс Эбигейл своим вниманием и ухаживаниями, однако, смог добиться только того, что его едва терпели.

При этом у Эбигейл Сомервилл были и другие проблемы. Её возненавидела мисс Вейзи, которая считала, что эта корчащая из себя умную горделивая особа отбивает у неё лучших женихов. Настоящая леди выражает своё отношение к сопернице лишь взглядом, но мисс Вейзи не относилась к их числу и часто досаждала Эбигейл глупейшими язвительными замечаниями. Особенно мисс Джоан была рассержена тем обстоятельством, что все, делавшие Эбигейл предложение или ухаживавшие за ней, прежде были её почти официальными поклонниками, кроме того, все были старшими сыновьями, а это обстоятельство всегда было для неё значимым. Пожалуй, самым значимым.

...Сейчас, возвращаясь домой вместе с Эбигейл, Рейчел заметила, что подруга, всегда спокойная и безмятежная, чем-то расстроена. Она, закусив губу, всю дорогу молчала, глядя на мелькавшие за окном фонари и огни карет, но, похоже, ничего не видела.

–Что-то случилось, Эбигейл?

Мисс Сомервилл поплотнее укуталась в шаль и улыбнулась.

–Нет, что могло случиться?

–Кого ты пытаешься обмануть? Я же вижу, что ты огорчена... Опять Джоан?

Мисс Эбигейл вздохнула и покачала головой.

–Да нет, она не досаждала. Меня... меня несколько беспокоит мистер Кейтон. Он испугал меня сегодня. В нём словно проступил Мефистофель.

–Он не нравится тебе? Ты, как и Джоан, находишь его некрасивым? Она даже сказала сегодня, что у него "завораживающее уродство".

Мисс Сомервилл нахмурилась. Обычно она довольно безмятежно относилась к сказанному мисс Вейзи, не очень-то вслушиваясь в её слова и почти не замечая её самое. Но переданное Рейчел рассердило её.

–Джоан глупа, – раздраженно бросила она, но тут же и смягчилась. – У него в глазах – страдание, но там есть и душа. Знаешь, я все чаще замечаю, что у некоторых неординарных людей на лице – словно знак, печать избранности. Словно Бог отмечает души, сугубо дорогие для Него. Это, наверное, ложная мысль, ведь Господь любит всех, но всё равно – есть ведь избранничество Иова, пророков, душ, истинно предпочтённых.

–Ты считаешь, что он – кто-то из них? – мисс Рейчел не скрывала улыбки.

–Я считаю его необычным, Рейчел. Но сегодня он расстроил меня. Помнишь, утром на пикнике твой брат сказал, что мистер Кейтон написал в какой-то работе нечто странное. Я спросила сегодня у Альберта, что именно там было написано. Кузен сказал, что аристократия, по мнению мистера Кейтона, есть проявление высоты мышления, а плебейство – его низости. Они делят на две неравные части душу каждого. В себе самом, считает мистер Кейтон, можно за день семикратно вычленить черты аристократа и столько же раз увидеть черты плебея...

–Ох уж эти умничающие мужчины! О чём это он? Ты понимаешь?

–Да...Это значит, что мистера Кейтона поминутно то вразумляет ангел Господень, то искушает Мефистофель. Сегодня он был во власти последнего.

–Бог мой, Эбигейл, прекрати ты это! Ведь слушать страшно!

Мисс Сомервилл вняла словам кузины и умолкла. Но это вовсе не означало, что она перестала размышлять. Однако теперь её мысли были чуть более приятными.

...С первой минуты встречи этот странный молодой человек, вобравший в себя черты отрешённого от суеты монаха, колдуна Мерлина и мрачного Мефистофеля, понравился ей. Она вдруг почувствовала, что он способен понять её. Он заговорил – и его чарующий глубокий голос околдовал её. Суждения его были глубоки, умны и серьёзны, и мистер Ренн тоже сказал, что мистер Кейтон – весьма умён. Она видела, что он чувствителен, заметила, что бестактность мисс Вейзи задела его много сильнее, чем он показал. Он так побледнел тогда...

Позже, на пикнике, он держался со спокойным достоинством, не унижался ни до пошлых комплиментов, ни до праздного волокитства. Был искренен и прям, не старался понравиться или подчинить свои суждения общим правилам, ничуть не лицемерил. Он был непохож на людей света, неизменно скучных, воспитанных, лощеных и серых.

Но этим вечером он испугал её. Она увидела его случайно, на лестнице, по которой поднялась в столовую, с трудом отделавшись от мистера Камэрона, в поисках тёти, леди Блэквуд. Лицо мистера Кейтона было искажено и подлинно страшно. Она поняла, что он либо смертельно уязвлён чем-то, либо в ярости. Но что могло произойти? В танцевальной зале его не было – она несколько раз оглядывала танцующих. Он не танцевал. Что же могло произойти?

Эбигейл терялась в догадках. В столовой, обрадованная вопросом леди Кейтон, она постаралась сказать ему несколько приятных слов, но позже заметила, что это совсем не успокоило его. Он страдал. Что с ним? У неё заныло сердце.

При этом мисс Сомервилл поняла, что подобный интерес и беспокойство о чувствах и огорчениях едва знакомого ей человека не может быть случайным. Она влюбилась в него? Трезво всё обдумав, Эбигейл сделала вывод, что весьма заинтересована этим мужчиной. Он понравился ей. Поняла она и другое – то, что с ней происходит – неразумно.

Но разве любовь имеет что-либо общее с умом?

Глава 9. «Ты же сам заметил, что я склонен к одиночеству...»

Энселму хотелось уединиться и спокойно обдумать двойственные события дня. Но едва он проводил мисс Сомервилл к Реннам, леди Блэквуд – к её карете, и сел в экипаж вместе с тёткой, у него снова стеснилось дыхание. До их дома было всего пять минут езды, но он испугался этих минут наедине с леди Эмили. Боялся её комментариев и суждений – резких и недвусмысленных. Он не хотел и слышать о мисс Вейзи.

Комментарий, тем не менее, последовал. Хоть и несколько странный.

– Бога ради, дорогой племянничек, не будь идиотом.

Глаза леди Кейтон и её племянника на мгновение встретились – и Энселм опустил глаза. Ему показалось, что он понял, о чём она, но едва оказался у себя, подумал, что чего-то не уразумел.

Если после первого афронта он злился, то сейчас просто тосковал. В гостиной снова развернул рисунок мисс Сомервилл. Это был, безусловно, он: правильно схвачен абрис лица, безошибочно уловлена линия носа, устремленные куда-то глаза задумчивы. О чём он думал тогда? Он не помнил. Положив рисунок на каминную полку, Энселм прошёл в спальню. Полог кровати манил забвением, но он понимал, что его снова ждёт бессонная ночь.

На душе было пакостно. Он сам знал, что никогда не будет любим. Эта мысль угнездилась в нём с отрочества, с первых признаков пробуждавшейся мужественности, с первых же сравнений с ровесниками. За годы взросления он смирился с уродством, решил выбрать академические стези, ибо любил одиночество и погружение в полуночную мудрость тяжелых библиотечных фолиантов. Там, под готическими сводами оксфордских порталов, он полагал найти душевный покой, но внезапная смерть от легочного недуга старшего брата Льюиса вынудила его изменить намерения. Он стал старшим и единственным сыном, обязанным продолжить род и управлять огромным поместьем отца. Второе было просто: Кейтон имел деловую хватку, быстро разобрался в азах управления, и вскоре говорил с управляющим на равных.

Но категорически отказался оставить университет и жениться. Он ещё молод, неизменно заявлял он отцу.

Отец, человек властный и умный, не возражал тому, кто остался ему единственной опорой, но Энселм видел, что милорд Эмброз недоволен его решением. С высоты шестидесяти лет отцу казалось, что все молодые люди привлекательны, – уже тем, что молоды, и спорить с ним было бесполезно. Зимой между ними состоялся тяжёлый разговор. Отец настаивал на его женитьбе: Льюис тоже откладывал брак – и вот... Эта мысль убивала отца и он, в ночных кошмарах видя внезапную гибель последнего оставшегося ему сына, не мог понять причин его отказа от женитьбы. Энселм же, понимая, что не сможет сказать отцу то, что высказал тётке, молчал или отделывался второстепенными причинами, настаивал на желании закончить учебу, и лишь потом – избрать себе невесту.

Он видел, что расстроил отца, и удивился, узнав, что милорд увеличил его содержание и личные расходы в Мертоне едва ли не вдвое. Это был жест мягкосердечия и великодушия, завуалированная просьба прислушаться к нему и постараться понять. Энселм мог устоять против любых угроз, они лишь окаменили бы сердце, но не против доброты, доброта всегда обезоруживала его. Но на сей раз Кейтон был скорее огорчён, чем умилён отцовским вниманием: оно требовало жертв, которых Энселм принести не мог. Колледж с его сословными предрассудками не унижал его достоинства, там он был равен остальным, а кое в чём и превосходил многих, но свет... Свет оценивал мужчину не только по его положению и состоянию, но и по первому впечатлению, которое он производил на женщин, ибо именно они создавали репутацию мужчины в обществе. И тут он проигрывал, а был болезненно самолюбив и проигрывать не любил.

И все-таки он внял просьбе отца и приехал на каникулы к тётке в Бат, – главным образом, чтобы убедиться в своей правоте. Он не собирался искать невесту, надеялся втихомолку ублажить голод плоти, ставший в последнее время нестерпимым, посмотреть на высшее общество, увериться, что смотреть там не на что, после чего – вернуться в Мертон. Но всё это, полагал он, даст ему возможность сказать отцу, что он старался исполнить его просьбу – но не получилось.

Но в итоге не получилось что-то совсем другое...

Мерзость дешевого ублажения похоти, и раньше-то угнетавшая, теперь и вовсе омерзела. Запах противной эссенции шлюшки Молли мерещился ему бессонными часами ночи, вплывал Бог весть откуда ядовитыми миазмами отравительницы Локусты. Общество же показалось занимательным: здесь были достойные и здравомыслящие люди, беседа с которыми, он чувствовал это, была бы ему интересна. Здесь куда как было на кого посмотреть, голова сразу пошла кругом, плоть взволновалась, затрепетала душа. По сравнению с этими женщинами грязные шлюхи, коими он вынужден был пробавляться, показались и вовсе отвратительными. Он алкал и жаждал красоты этих недоступных ему девиц, одурманивающей и щемящей, и, ощутив свою зависимость от неё, был тем сильнее унижен пренебрежением красивейшей. Он не закрывал глаза на то, что мисс Вейзи, видимо, дурно воспитана и не очень-то умна, но не скрыл от самого себя, что начал вожделеть её, едва увидел. Тем больнее была обида у Реннов, и тем сильнее саднило душу от афронта у Комптона.

Как это выразилась мисс Сомервилл? "Если доброта не удержит вас, пусть ум подскажет, что есть обстоятельства настолько ничтожные, что можно лишь рассмеяться..." Добряком он себя куда как не считал, это было нелепо, а ум подсказывал ему совсем иное... Ничтожным произошедшее не казалось. Он не умел делать небывшим то, что причиняло боль и унижало достоинство. Умный человек может пренебречь чужим пренебрежением, но при чем здесь ум, когда задето самолюбие, и без того больное?

Забылся сном он только на рассвете.

В четверг, во втором часу пополудни, истомлённый и измаявшийся, Кейтон направился на прогулку к Лэнсдаунскому холму, долго бродил по огромному саду возле Бекфордовой башни и, наконец, поняв, что прогулка не успокаивает, но ещё больше утомляет его, присел на скамью. Начала болеть голова, давило на глаза, сковывала слабость. Энселм запрокинул голову – но ему не полегчало, наоборот, спазмы усилились. Несколько минут он просто тихо сидел, откинувшись на спинку скамейки, надеясь, что боль отступит. И казалось – голова начала проходить.

Вдали вдруг послышались голоса, показавшиеся Кейтону знакомыми. Точно. Мисс Мелани Хилл в той же темно-зеленой амазонке, в которой она была на пикнике, шла по аллее. Её сопровождал мистер Остин Роуэн, который тихим и размеренным голосом выражал категорическое несогласие с её мнением, уверяя, что она абсолютно неправа. Выражение лица мисс Хилл было двойственным, чувствовалось, что она злится, но почему-то не решается возразить.

–Только безупречное поведение, сторого следование приличиям и безукоризненный такт создают девице репутацию твердую и беспорочную, любое же, даже минимальное отклонение от предписанных норм осуждаются. Посмотрите на мисс Сомервилл. Вот образец поведения.

Мисс Хилл пожала плечами.

– Эбигейл – само совершенство. С этим никто не спорит. Но мне непонятно, почему вы, мистер Роуэн, не скажете этого ей самой, а вместо этого высказываете мне ваше собственное неудовольствие моим поведением. Если хотите, я непременно передам мисс Сомервилл ваши комплименты по её адресу, но кто дал вам право порицать меня? До этого вы крайне резко отозвались о поведении мисс Вейзи, а теперь взялись за меня? Но кто поставил вас судьей?