Текст книги "Аристократия духа (СИ)"
Автор книги: Ольга Михайлова
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)
–Это не совсем так, мисс Хилл. Атеизм – это вера в то, что всё, в сущности, мертво и бездушно, это одухотворение смерти и омертвение духа. А я... всё же... люблю жизнь и к тому же... однажды в Мертоне я пережил странную ночь. Засиделся в библиотеке, устал, отложил книгу, и тут стал набрасывать какие-то строчки, что приходили в голову. И вдруг ощутил нечто... необъяснимое. В ту минуту во мне был Бог. Точнее сказать не сумею. Но это ощущение ...оно...– он чуть смутился, ибо пожалел, что вспомнил об этом, – оно испугало. Я ощутил свою мощь – и сразу – смертность. В этом было немного гордыни, но скорбь... скорбь была безмерней.
Я быстро поднялся, собрал книги и заспешил домой. Проходил мимо храма, и тут неожиданно, хоть и был уверен, что двери заперты, толкнул их. Они тихо открылись. Я никогда не был там в такое время – вне службы, без освещения старый готический храм казался незнакомым. Но страх мой здесь прошёл, я успокоился и вдруг пришло новое ощущение ... – глаза его на мгновение померкли, – теперь я был в Боге. И на мгновение проступила... вечность. Я был вечен, неуничтожим, бессмертен, нетленен. Продолжалось это недолго... но такие минуты незабвенны и неизгладимы. Я не хочу быть атеистом, мисс Хилл. Атеистам и не снились такие мгновения. Если вселенную лишить Бога, что же останется? Отчаяние. Пустота. Ничтожество. Пошлость....Я не одержим верой, не фанатик и не догматик, но если я боюсь любви, то в Бога я хочу верить, мисс Хилл...
Девицы выслушали его молча и переглянулись. Мисс Сомервилл тихо обронила:
–Пока вы боитесь любви, это желание будет неисполнимым...
Он промолчал.
– Ни один смертный не защищен от любовных мук, – проронил мистер Остин Роуэн, глядя на девиц почти не мигая. – Страсть может воспламенить как глупца, так и ученого, как простолюдинку, так и королеву. Кто над ней властен?
Мисс Сомервилл, заметив, что Кейтон не ответил ей, с улыбкой, которая тронула губы, но оставила грустными ее глаза, заметила:
–Мистер Кейтон немного похож на колдуна и, хоть и отрицает свою склонность к чародейству, наверное, знает эту тайну – быть неподвластным любви.
Кейтон рассмеялся.
–Колдунам, владевшим бесовскими чарами, удавалось не столько избегать любви, мисс Сомервилл, сколько, наоборот, потворствовать своим желаниям... А впрочем... – тут он вспомнил историю, прочитанную им когда-то в сборнике легенд Шотландии. – Не всегда. Я вспомнил одно забавное предание, – глаза Кейтона заискрились, голос приобрёл подлинно колдовскую напевность. – В шотландской деревне Салтпанс все знали, что школьный учитель Джон Фиан сведущ не только в латинской грамматике, но и в чёрной магии. При этом мерзавец был весьма женолюбив и не пропускал ни одной милой мордашки. К тем, кого не удавалось обольстить словами, он применял чары, и однажды заставил одного школяра, у которого была хорошенькая сестра, пробраться в её спальню в полночь и похитить три рыжих волоска с ее головы, чтобы использовать их для колдовства. – Кейтон игриво сощурил глаз.
Все разговоры в гостиной смолкли, все обернулись к Кейтону и слушали.
– Но не тут-то было. Сестра проснулась, поймала братца за руку и била до тех пор, пока он во всём не признался. Затем, посоветовавшись с матерью, которая немало знала о таких вещах, жертва страсти колдуна придумала шутку. На следующее утро мальчик пошёл в школу с тремя рыжими волосками, завернутыми в холстину. После уроков Фиан поспешил домой, где завернул полученные волоски в бумагу, исписанную магическими символами, и сжёг её в пламени свечи, произнося при этом могучие приворотные заклинания, которые должны были заставить ту, с чьей головы они взяты, страдать от любви к нему.
Все завороженно слушали.
– Но он не знал, что принадлежали эти волоски вовсе не девице, а хорошо откормленной молодой телке, которую её мать выращивала на продажу. – Кейтон улыбнулся по-мефистофелевски. – И вот после полудня раздались мычание и топот копыт в коровнике – похоже, колдовство Фиана сработало. Телка сорвала дверь в петель, устремилась по деревенской улице, остановилась перед дверью Фиана и замычала... В последующие недели Джон Фиан не знал покоя: когда он пытался учить детей, мычание страдающего от любви животного срывало уроки, когда же учитель посещал церковь, животное приходилось выводить из храма. Колдун превратился в посмешище всей округи...
Все рассмеялись, а Энселм уже тише заметил:
– Как видите, мисс Эбигейл, колдовство вовсе не защищает – ни от любви, ни от насмешек.
Она бросила на него странный взгляд и промолчала.
Между тем мистер Роуэн осторожно спросил мисс Хилл, а что она считает подлинной любовью? Мисс Мелани окинула спрашивающего высокомерным взглядом. Впрочем, с её округлой и симпатичной физиономией изобразить такие сложные чувства было трудно и лицо её просто приобрело выражение насмешливо-задорное и чуть заносчивое.
–Любовь – это чувство, которое позволяет не видеть недостатки людей, мистер Роуэн, прощать слабости ближних, быть снисходительным и добродушным. Вы не согласны?
Мистер Роуэн улыбнулся.
–По-моему, мистер Кейтон прав, утверждая, что любовь подлинно романтизирует личность, права и мисс Сомервилл, полагая, что любовь к ничтожеству чести не делает. Именно поэтому, любой здравомыслящий человек перед тем, как начать романтизировать личность, должен убедиться в её достоинствах.
–Любовь – страсть, а не здравомыслие! Если вы способны год убеждаться в достоинствах человека, прежде чем влюбиться, то вы понятия не имеете о любви! – высказав этот убедительный аргумент, мисс Хилл пришла в прекрасное расположение духа.
Кейтона начал забавлять этот спор, мисс Эбигейл тоже прислушалась.
–По-вашему, мне нужно сначала потерять голову, а потом убедиться, что объект моих чувств – особа совершенно недостойная, неразумная и компрометирующая себя бестактным поведением? – мистер Роуэн сдаваться не собирался.
Мисс Хилл на минуту задумалась. Ей показалось, что мистер Роуэн имеет в виду мисс Вейзи, но потом припомнила его критические замечания в её адрес и насторожилась. Дело в том, что мистер Роуэн на вечере милорда Комптона позволил себе ряд совершенно наглых и бестактных замечаний на её счет, правда, высказал их приватно. Он категорически не одобрил её заигрываний с мистером Сомервиллом и мистером Кари, ему не понравилось её платье, вырез которого он счёл чрезмерно открытым, он заявил, что уважающая себя девица должна быть скромнее, а кроме того, имел дерзость поставить ей в пример мисс Сомервилл! Что он себе позволяет? Бал милорда Комптона – не воскресная проповедь! Она знала, что мистеру Роуэну предстоит посвятить себя церкви, но зачем же произносить проповеди в светских гостиных? Просто для практики?
–Если вы, мистер Роуэн, полагаете, прежде чем влюбиться, найти совершенство – мне остается только пожелать вам успехов в поисках. А после того, как вы обретете его – пожелать, чтобы это совершенство обладало таким удивительным и редким качеством, как обожание скучных зануд. Мне же трудно представить совершенство, которому бы нравилось, как его поминутно высмеивают и критикуют...
–Помилуйте, за что же критиковать совершенство? – мистер Роуэн был в недоумении.
–Вы найдёте... – многозначительно обронила мисс Хилл.
Кейтон покинул дом Реннов около одиннадцати, напоследок попросив у Ренна конспекты по спецкурсу Давердейла. Тот охотно дал, но просил вернуть их до отъезда. Мисс Хилл и мисс Сомервилл вышли проводить его в холл. Мисс Эбигейл напомнила о встрече в субботу у милорда Комптона. Он не забыл? Нет, он непременно заедет, как договорено. К тому же леди Эмили ему уже дважды напоминала об этом. На вешалке Кейтон вдруг заметил изящную серую шляпку с розовым перышком, а на подставке для тростей – серый дамский шелковый зонт. Но ничего не сказал, лишь молча забрал свою трость и попрощался.
Стало быть, та девица, что встретилась с Камэроном у Бювета, была мисс Сомервилл? Но ему не показалось – ни на бульваре, ни у Реннов, – что девица увлечена. Он помнил Джастина по Вестминстеру – тот постоянно передирал его конспекты, читал только бульварные романы и никогда ничем не блистал. Джастин – глупец, если думает понравиться этой особе. Слишком утончённа она для откровенного распутника Камэрона, недалёкого и неумного, слишком умна и образованна, слишком хороша собой. И, конечно же, знает себя цену. Дружку ничего не светит, несмотря на смазливость физиономии и происхождение, уверенно подумал Кейтон. Камэрон – дурак, если вздумал мечтать о подобном.
Сам Энселм был доволен вечером, на душе было тихо. Не торопясь, разглядывая светящиеся окна и провожая глазами огни карет, он брёл по ночному Бату. В памяти мелькали детали вечеринки, те, что ухватывает голодный мужской взгляд, скованный светскими условностями. Домой он добрался уже куда менее спокойным, плоть окаменела, и в алькове он предался плотским фантазиям. Рисовал себе белоснежные выступы девичьих грудей, упругую четкость линий бедер, мысленно ласкал их и упивался иллюзорной наготой, как сладчайшим нектаром. Содрогаясь в пароксизмах воображаемого обладания, сжимал зубы, стараясь подавить стоны, но когда последние судороги упивающегося пустыми грезами сладострастия утихли – ощутил невыносимое жжение в глазах.
На его впалых щеках высыхали едкие, как кислота, слёзы, на душу опускалось гнетущее бремя горечи и боли. Господи, ну почему? Вечно довольствоваться краденными похотливым взглядом прелестями, упиваться в одиночестве воровски подсмотренным, ублажаться призраками и посягать на себя... Или – окунаться в ту мерзость, при воспоминании о которой подкатывает тошнота к горлу...
За что, Господи, за что?
В памяти промелькнули Ренн и мисс Тиралл, кокетство мисс Хилл с Роуэном... Мужчины вожделели женщин, девицы оценивали мужчин и выбирали тех, к коим влекло сердце. И лишь некоторых злая судьба метила, словно постыдным клеймом, печатью уродства. Это была выбраковка человечества – вытеснение из общей массы проклятых существ, обреченных на безбрачие, одиночество и злобу отверженных.
Кейтон почувствовал себя столь несчастным, обделённым и обиженным, что спазм едва выносимой горечи перехватил горло и зло угнездился в том непонятном месте, кое именуется вместилищем души. И душа отозвалась, тоже заныла тупой болью, садня обидой и скорбью. В ней заклубились дымные и смрадные воспоминания былых унижений, обид, выказанного ему пренебрежения. Мелькнула и мисс Вейзи... Она напрягся, и напряжение болезненно отозвалось в мышцах – судорогой и утомлением. К чёрту. Надо попытаться уснуть. Этак только изведёшь себя. Тут он снова вспомнил Ренна. Стало быть, у того матримониальные планы... Девица явно расположена к нему. Кейтона снова едва не удавил спазм завистливой злости. Красавчик... Ещё и в друзья ему набивается! Энселм понимал, что завидует Ренну, и само это понимание унижало. Однако, предавался он этим горьким мыслям недолго: сказалось утомление сумбурного дня.
Он провалился в сон.
...Предшествующий день до спазматической боли огорчил Ренна. Кейтон отверг его дружбу, и это обидело Альберта, но он постарался внушить себе, что просто выбрал для объяснения неудачное время и место. Энселм был явно не в духе, видимо, нездоров, и ему не следовало начинать этот разговор.
Вечер у мисс Мелани, куда Кейтон пришёл совсем другим – непринужденным, блестящим и талантливым, как ни странно, причинил Альберту новую боль. Он снова пришёл в восхищение от ярких дарований Энселма, и это заставило его только ещё тяжелее прочувствовать боль отторжения. Почему Кейтон не нуждается в нём? Почему столь грубо отталкивает?
Мисс Энн заметила его огорчение и подсела ближе. Он бросил ей благодарный взгляд и улыбнулся. Сам он и в любви и дружбе был серьезен, старомоден и готов был сохранять верность и в счастливые, и в тяжелые времена, и сейчас мучительно пытался разобраться в себе. Что может не нравиться в нём Кейтону? Альберт всегда был готов учиться, принимал критику, был практичен, верен и точен, мог быть опорой, но Энселм, наверно, не нуждался в опоре. Ренн был силен и знал свою силу, но восхищение Кейтоном и любовь к нему странно ослабляли его. Сколь загадочна и иррациональна эта слепая сила, сила сердечной склонности! Сколь необорима и необъяснима... Он вздохнул. Наверное, он слишком много хочет от жизни – и любви, и дружбы. Кейтон же вслух декларирует отказ и от того, и от другого. Что ж, это его право, а ему самому нужно благодарить Бога и за то, что есть, а не вздыхать о несбыточном. По счастью, его любят и этого должно быть довольно.
Альберту шёл двадцать четвертый год. В отличие от Кейтона, он никогда не искал блудных дорог, но опыт первой самозабвенной любви пришёл слишком рано и сильно опалил душу. Он не любил вспоминать об этом. Ему не предпочли другого, но быстро проступила разница в душевном устройстве, склонностях и вкусах, в итоге он вынужден был признаться себе, что чувство не оправдало себя. Помолвка была расторгнута. Внутреннее разочарование было разочарованием и в себе, и в предмете любви и в самом чувстве. После этого пришли критичность, ясность и спокойствие, а порывы чувств гасились жестким напряжением воли.
Энн Тиралл он встретил год назад в Лондоне, и, памятуя о прежней неудаче, был сдержан и осторожен, старался лучше узнать девицу, долго сохранял вид дружелюбного равнодушия. Но наблюдения уверили его в достоинствах мисс Энн: ей были свойственны спокойная сдержанность, благородство, верность и преданность. Наконец, после долгих размышлений и осторожного разговора с сестрой, которая уверила его, что он не встретит отказа, Альберт решился на объяснение. В ответ его сдержанно заверили, что его чувства вызывают благодарность и уважение.
Но Кейтон упорно отторгал его, и Ренн мучительно пытался осмыслить причины этого отторжения. Что в нём чуждо Энселму? В гостиной Мелани он с восхищением наблюдая за Кейтоном, при этом не мог не отметить, что он, похоже, подлинно самодостаточен. Кейтон не добивался ни одной из девиц, никоим образом не пытался привлечь к себе внимание, хотя, бесспорно, был душой общества. Но так же ярок он бывал порой и в Мертоне, где вовсе не было посторонней публики. Альберт горестно подумал, как наполнилась бы его жизнь в Оксфорде, если бы Энселм подлинно удостоил его своей дружбы.
Ренн сказал, да и подлинно был убежден, что Кейтон не самовлюблен, – ибо слишком часто встречал самовлюбленных. Энселм говорил о себе крайне неохотно, и, похоже, не очень-то занимал себя: иначе не просиживал бы ночи в библиотеке, изыскивая мудрость веков. Эгоистам мудрость веков неинтересна.
Ренн поймал несколько беглых и быстрых взглядов самого Кейтона на гостей, но не заметил в них даже признака чувства. Он спокойно и доброжелательно смотрел на мисс Мелани и на его сестру, внимательно и чуть надменно – на Джастина Камэрона, был безукоризненно вежлив и галантен по отношению к мисс Эбигейл.
Сам Ренн по приезде в Бат был неприятно изумлен рассказом сестры о навязчивых ухаживаниях за его кузиной мистера Камэрона, о котором был весьма низкого мнения, и ничуть не огорчился, узнав, что это внимание не пробудило в Эбигейл ни благодарности, ни ответного чувства. Сейчас он заметил ревнивые и недоброжелательные взгляды, которые Джастин то и дело бросал на Кейтона, но видел, что Кейтон вовсе не старался понравиться Эбигейл. Ренну показалось, что мисс Сомервилл смотрит на мистера Кейтона с интересом, но не мог не подумать, что подобное внимание оказывается потому, что кузине основательно досадил мистер Камэрон, однако любой человек, по мнению Ренна, не преминул бы воспользоваться этим интересом.
Кейтон не воспользовался. Но если сердце Кейтона не задевали красота и внимание мисс Эбигейл Сомервилл, изысканной красавицы, особы умной, безупречно воспитанной и талантливой – то что говорить о прочих?
Ренн недоумевал.
Что до мисс Эбигейл, то этот вечер, к несчастью, довершил то, что незаметно для неё самой угнездилось в душе немногими днями раньше. Но если раньше мистер Кейтон нравился ей, несмотря даже на то, что временами выражение его лица и его слова настораживали и пугали её, то сейчас, когда он стал подлинно равен себе и в полноте проступило обаяние ума и яркая одарённость Энселма, она поняла, что её склонность оправдана. Этот человек, с первой минуты встречи показавшийся неординарным, оказался даже более талантливым и приятным, чем казалось. Он не разочаровал, но очаровал, а чары Кейтона были тем сильнее, что сам он совершенно не знал о них, и не умел умерять или направлять их воздействие.
Но было и нечто тягостное.
Сегодня мистер Кейтон впервые высказался о любви. Высказался, как ей показалось, правдиво. И тем страннее было это мнение, в котором проступили безнадежный фатализм и спокойное отчаяние. "Любви нужно избегать, в ней – скорбь. Я удивляюсь, когда слышу о радостях любви. Любовь, в сущности, не знает осуществившихся чаяний. ...Я боюсь любви..." Из бесчисленных случаев он вычленил только три – безнадежность, потерю, измену. Почему? Почему с таким чувством – неподдельным и искренним – он пел эту итальянскую канцону, полагая, что слова её никто не поймёт? Он пел песню тоски и отчаяния, но не любви и страсти. Почему? Он пережил разочарование? Предательство? Равнодушие? Его чувство было отвергнуто? Увы, никто не мог ответить на эти вопросы, кроме самого мистера Кейтона, но мисс Эбигейл понимала, что никогда не сможет спросить об этом, да и решись спросить – едва ли услышит правдивый ответ.
Мистер Кейтон не был праздным болтуном.
Тем не менее, несмотря на все недоумения, мисс Эбигейл поняла и сказала сама себе, что влюблена в этого мужчину. Влюблена в его обаяние, остроумие, талант. Покорена его умом, знаниями, поэтичностью натуры. Очарована даже его неординарной внешностью. Да, его суждения иногда настораживали. Но сердце упорно влекло её к нему, и ей искренне хотелось думать, что его мнения, столь несхожие с общепринятыми – не более чем эпатаж, поза.
Глава 12.
"Переставьте слова – и они обретают другой смысл,
иначе расставленные мысли производят другое впечатление.
Мысль меняется в зависимости от слов, которые ее выражают.
А слова способны исказить любую мысль..."
Энселм проснулся лишь к позднему завтраку. Вчерашняя головная боль ничем о себе на напоминала, и он смотрел на вставшее солнце с улыбкой. Забылись и вчерашние горькие мысли в ночи.
Тётка спросила, не хочет ли он съездить вместе с ней с визитом к леди Блэквуд – она хвасталась своими покупками в Лондоне, её поверенный привёз редчайшее издание Мильтона. Племянник, не забывший, как леди Эмили накануне спасла его от мук, согласился: хотелось выказать внимание к тёте, да и поглядеть на редкое собрание книг тоже хотелось. К тому же, что скрывать, заняться всё равно было нечем.
И Кейтон не был разочарован: дом старухи оказался подлинным музеем, а подборка книг была богатейшей. И пока леди Эмили и леди Джейн пили чай в гостиной, Энселм бродил по библиотеке, любовался то гравировальным прибором золоченной меди немецкой работы 17-го века, то астролябией из резной слоновой кости с совершенно восхитительным каббалистическим узором, который он поторопился перерисовать себе в блокнот, то старинным пресс-папье строгих форм, с позеленевшей бронзовой ручкой в виде головы какой-то фантастической птицы.
Листал и книги.
Энселм находил сходство своей натуры только с авторами веков давно минувших, его манили седая древность и мертвые времена, он предпочитал книги ничем не разрешающейся игры мысли, причудливого распада фразы и волнующей туманности слова. Прошлое манило и страшным распутством Борджа и Жиля де Ре, и элегантностью навек исчезнувших будуаров Людовиков, хранивших негу былых страстей, пряность души, усталость ума и изнеможение чувств. Те времена уже знали, сколь бесплодны попытки найти небывалую и мудрую любовь, обновить старые как мир и неизменные в своём однообразии любовные утехи... Но ему уродство закрывало прелести будуаров, а безудержный разврат времен Фарнезе отталкивала душа. Что остается? – зло подумал он, – жалкое самоублажение и безнадежность, что приходит на смену иссякшим порывам.
Но вскоре душа его снова смягчилась, он испытывал какое-то обманчивое наслаждение, поглаживая дорогие переплеты из японской кожи, которая нежно благоухала женьшенем и ночной родниковой водой, вобравшей в себя лунный свет и пение цикад, и, закрывая глаза, чувствовал пальцами в ее поверхности нежность женской кожи...
–А мне казалось, вам должны претить претенциозность и нарумяненные прелести прошлого столетия, – неожиданно услышал он за спиной голос леди Джейн, – молодежь редко предпочитает старину. Сегодня никто не читает Вордсворта, Колриджа, Саути, им подавай этих бунтарей Байрона, Шелли, Китса...
Энселм усмехнулся.
– Моя старина чуть-чуть старше Саути, леди Джейн. Церковные сочинения одиннадцатого века на латинском, рыцарские стихи и поэмы на французском, английские предания на англо-саксонском, стихи Джона Гауэра, "Королева фей" Спенсера, "Кентерберийские рассказы" Чосера.
– О, он местами вульгарен... Вам не кажется?
–Зигзагами своих фраз он порой действительно напоминает грубоватое шутовство Рабле, порой – Иоганна Эрхарта, бьющегося в припадке мистической падучей, но порой там мелькает и тонкий, уравновешенный ум моего патрона Энселма Кентерберийского...
–О, как вы дипломатичны, юноша.
Старуха не ждала ответа, они с его тёткой отошли в соседний библиотечный зал, и тут леди Блэквуд обратилась к леди Эмили, продолжая, видимо, начатый в гостиной разговор.
–Пойми, глупо ожидать, что он ко мне прислушается, да и что толку вразумлять столь запоздало? Ничего не изменить.
–Ты все-таки поговори с ним. Мозгов у девчонки совсем нет, а если и у опекуна в голове не больше, чем у его подопечной, то далеко ли до беды? Мало ли подлецов вокруг крутится...
–Пытаться вразумить глупца – пахать волну, дорогая.
Обе собеседницы замолчали, Энселм услышал тяжёлый вздох тётки, потом они заговорили о каком-то сэре Эдварде, которого Кейтон не знал, и он перестал слушать, однако неожиданно услышал имя мисс Сомервилл и насторожился.
–Да, в девочке халдейская ученость и загадочность античной Цирцеи, но отказ трём женихам в одном сезоне... Говорила я Сомервиллу – до добра это образование не доведёт ... Зачем женщине такие мозги? Только остаться старой девой, как мы с тобой, Эмили.
–Да полно тебе, Джейн, – голос его тетки был холоден и высокомерен. – Обзаведшийся детьми – дал заложников судьбе, только и всего. У меня есть служанки и деньги, зато я сплю по ночам спокойно. Вон Эмброз... чуть ведь с ума не сошёл из-за Льюиса...
–Если так рассуждать – род Кейтонов канет, дорогуша. Он и так на волоске держится.
–Полно тебе... что кликушествуешь-то? Мальчишку женить, конечно, надо. Эмброз спит и видит...
–Так и я племяннице-то внушаю... Я – последняя из Блэквудов. Но там хоть Эрнест... мальчик толковый. А Эбигейл... Я не упрекаю дочь Сирилла за переборчивость, но надо понимать, что рано или поздно скажут, что моя племянница ждёт принца...
–Кому она отказала?
–Митчелу, Армстронгу и Прендергасту. Один-де глупец, второй – волочится за всеми подряд, ничем не брезгует: all is fish that comes to his net , третий – мот, gentility without ability is worse than plain beggary. Сейчас рядом крутится молодой Камэрон, два месяца проходу ей не дает, навязчив до неприличия, но Эбигейл уже сказала, что настойчивость ненравящегося мужчины угнетает больше, чем равнодушие нравящегося, и высказала, по счастью, приватно, мысль, что he that has an ill name is half hanged . Я ей твержу, что знала Тимоти Камэрона, неплох был, а она, знай, своё: many a good father has but a bad son .
–Девочка слишком умна, Джейн.
–Увы. Порой избыток ума хуже, чем его недостаток.
Кейтон с удивлением слушал этот разговор. Он ничего не знал об этом. Стало быть, мисс Эбигейл пользуется не меньшим, а, судя по всему, куда более значительным вниманием мужчин, нежели мисс Вейзи? Сам он замечал, что её часто приглашают и роняют по её адресу льстивые комплименты, но...
Между тем старые подруги продолжали обсуждение светских происшествий. Молодой мистер Элвин сделал предложение мисс Мейбл Фарделл. Его приняли. В прошлом году мистер Элвин здорово сглупил: на вопрос друга, мистера Тингли, сколько он берёт за своей невестой, мисс Краммонд, он ответил: "пятьдесят тысяч" и посетовал, что впридачу к ним вынужден взять и девицу. На его беду, невеста оказалась неподалеку и всё слышала. Обладая нравом твёрдым и характером решительным, девица тут же потребовала расторгнуть помолвку, – и вышла за мистера Тингли. Мистер же Элвин остался на мели, был вынужден сдать в аренду имение, оказавшись на грани разорения. Милорд Комптон задавался вопросом, не специально ли мистер Тингли и завёл эту беседу, зная, что мисс Краммонд его слышит? Но это уже вопрос академический. Теперь мистер Элвин не имеет ни друзей, ни привычки болтать. За сезон сказал только десять слов.
–Что же, значит, поумнел, – проронила леди Кейтон.
Этого можно пожелать и мистеру Сейбину, продолжила леди Блэквуд. Сколько не уговаривал его милорд Дарлингтон опомниться и не жениться на леди Бейн, ибо слухи о её мотовстве и крайне предосудительном поведении по отношению к покойному супругу, увы, подтвердились, – мистер Сейбин ничего не хотел слышать. По счастью, уладив дела с нотариусом и поверенным на два дня раньше, чем намеревался, влюблённый глупец поспешил к невесте – и застал у неё любовника, мистера Хамфри, in flagranti. И что же? Сегодня он начал ухаживать за миссис Сноупи, чья репутация ничуть не лучше! А ведь глупец учился в Вестминстере и окончил Кембридж... Чему их там учат?
–The darkest place is under the candlestick , – снова прокомментировала леди Кейтон.
Впрочем, не следует корить его, ибо нашлись те, кто превзошли его нелепостью поведения. Мистер Гиллеспи, ярый тори и член Карлтон-клуба, запретил своему сыну жениться на мисс Джулии Рейнард, с которой тот был помолвлен два года, а всё потому, что поссорился с её отцом, мистером Рейнардом, убежденным лейбористом, членом клуба Брукс. Они не сошлись во взглядах на политику. Мистер Рейнард, в свою очередь, выдал, чуть не насильно, дочь замуж за мистера Даньелла, вига по убеждениям. Сын мистера Гиллеспи в итоге бросил колледж и основательно осел в блудных притонах Бристоля, притом ещё и запил. А Джулия, наставив мистеру Даньеллу, который ей, к слову сказать, в отцы годился, рога, оказалась на редкость консервативной в своих склонностях – и сегодня слухи о её похождениях только разрастаются...
–Возраст часто приходит с мудростью, но порой ... может разминуться с ней в дороге, и тогда – приходит один, – брюзгливо изрекла леди Кейтон. – Но если глупость юных можно оправдать отсутствием ума и опыта, то чем оправдать глупость двух старых идиотов? Некоторые ещё говорят о вселенской глупости... Глупо так сужать её границы.
На прощание леди Джейн угостила племянника подруги редким вином, привезённым с континента, цвета луковой шелухи, которое напоминало выдержанную испанскую малагу, но обладало особым привкусом высушенного на солнце сахаристого винограда. Энселм с наслаждением пригубил его, потом осушил бокал и так поэтично расхвалил букет, что леди Блэквуд, смеясь, приказала завернуть для него непочатую бутылку.
По дороге домой он с любопытством поинтересовался у тётки, что, мисс Вейзи... много получала в этом сезоне предложений? Леди Кейтон о таком не слышала. Кейтон понял это так, что предложений не было, ибо давно сообразил, что у его тётки подобные фразы означали отрицание факта, а отнюдь не являлись свидетельством неосведомлённости, как можно было подумать. Не любя сплетен, не собирая их и не перенося, леди Кейтон, тем не менее, неизменно была в курсе всего.
Тётка направилась домой, а он решил немного погулять в Парадных садах. Чувствовал себя легко, и вовсе почему-то возликовал, заметив над травой двух порхающих первых весенних бабочек. Их танец, манерный и вычурный, нервный, зигзагообразный и трепетный, своими тончайшими хитросплетениями напоминал игру лунных бликов на воде, очаровал и заворожил и расслабил его. Это было подлинно die selige Sehensucht, блаженное томление, лучшее в нём...
Он подумал, что этот полёт можно передать и голосом.
–О чём вы задумались, мистер Кейтон? – Возле скамейки стояла мисс Сомервилл и улыбалась. По её лицу пробегали солнечные блики, мелькавшие среди уже распустившихся листьев. – Любуетесь бабочками?
– Помните die selige Sehensucht у Гёте? – она кивнула, и он с улыбкой продолжил, – редкое для немецкого мелодическое сочетание. Я смотрел на этих бабочек, мисс Эбигейл, и думал, что их порхание – трепет того же блаженного томления... Это можно даже спеть... Да, контра-тенор или меццо-сопрано смогут передать мелодику немецкого die selige Sehensucht как колебание от взмахов крыльев мотылька свечного пламени в шандале, как дрожание на черной глади лагуны трепетного лунного луча. – Он вздохнул, – в этой мелодии мерещится ажурно-тонкое кружево, блеск звёзд, трепет весён и хрупкость грёз, свет возжённой лампады и чистый дух ладана...
Он резко встал, поняв, что сидит, когда леди стоит.
–Простите, ради Бога, мисс Сомервилл, я увлёкся и забыл о приличиях. Всему виной – леди Блэквуд, мы с тёткой сегодня посетили её, она напоила меня изумительным вином и голова несколько пошла кругом.
Мисс Сомервилл не выразила порицания его невежливости, но рассмеялась, присев на скамью.
–Надо было заложить за ухо веточку лавра. Так вы были у тёти... Как всегда, хвасталась книгами? Там-то вас и вдохновило. Но поэты – лжецы...
–Это верно. Помню в прошлом году в июне, в Мертоне, ночью, перед окном своей спальни, выходящем на мироздание, окруженный звездными мириадами Млечного пути и шлейфом сумеречного тумана, трелями цикад и докучливым мельтешением сиреневых бражников, шепотом древесных крон, и визгом летучих мышей, и шорохом увитых хмелем сухих тычин, – я сочинял стихи, и упорно пытался описать в храме богини Киприйских нег изгибы на фризах листьев акантовых... А я их не видел даже во сне...
Мисс Сомервилл улыбнулась.
–Вы фантазер, выдумщик?
–Не знаю, – рассмеялся Кейтон, – наверное, нет. Я полагаю, что искренность – прекрасна, если, конечно, вам не дарован талант убедительно лгать...
–Искренность и честность для вас – одно и тоже?
Кейтон расхохотался.
–Честность – это когда хочешь сказать одно, а говоришь правду, мисс Сомервилл, а искренность – это когда от души лжёшь, как хочешь.
–Вы любите играть словами...
