Текст книги "Аристократия духа (СИ)"
Автор книги: Ольга Михайлова
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
–Мистер Кейтон? Я не ожидала встретить вас здесь... – Мисс Сомервилл сняла капюшон. – Куда вы пропали? Леди Кейтон сказала, что вы болели?
Он неопределённо кивнул, не зная, какую болезнь придумала ему тётка, чтобы оправдать его отсутствие на светских раутах в эти дни.
–Да, немного. Погода испортилась, а вместе с ней пришёл сплин. – Он несколько секунд любовался её изящной головкой.
–Мистер Ренн говорил нам, что завёз вам приглашение на понедельник. Вы придёте?
–Пока не знаю. Во вторник я жду отца... От него и зависят мои планы. – Энселм осёкся, он хотел было сказать, что в среду намерен уехать, но боялся, как бы Ренн не напросился вместе с ним. Но мисс Сомервилл, бесспорно, была в курсе планов своего кузена. О них стоило осведомиться. – А что Альберт? Когда он возвращается в Мертон?
–Его планы тоже зависят от милорда Чарльза, его ждут в среду. Но Альберт говорил, что хотел бы уехать до выходных.
Энселм весьма порадовался этому обстоятельству. Они вышли из храма и побрели к Палтни-Бридж. Она неожиданно спросила его о мистере Клиффорде Райсе. Зачем он сотворил такое зло?
Кейтон усмехнулся.
–Зло? Зло не может разрушить добро, дорогая мисс Сомервилл, добро нерушимо, невозмутимо и вечно. Оно божественно. Разрушению подвергается только падшее добро.
Мисс Эбигейл подняла на него внимательные глаза.
–Вы сейчас снова странно похожи на Мефистофеля...
Он усмехнулся.
–Персонаж этот не лишен ума, мисс Сомервилл, и его суждения, я полагаю, вы это заметили, весьма разумны...
–О, да...
–Однако, – насмешливо заметил Кейтон, и в самом деле примеряя плащ Мефистофеля, – я замечаю, что за нами весьма пристально наблюдают.
Мисс Сомервилл удивленно взглянула на него, осторожно проследив направление его взгляда, заметила возле ювелирного магазина мистера Камэрона.
–Не собирается ли он прибрести у Патэма обручальное кольцо, мисс Сомервилл?
–Планы мистера Камэрона мне неизвестны, – холодно ответила она.
Кейтон, поняв, что ей неприятен разговор о её поклоннике, заговорил о погоде и, проводив её до дома, откланялся. Он хотел было вернуться домой, но у Кингстон-сквер снова столкнулся с Камэроном. Тот, очевидно, поджидал его. Физиономия приятеля, достаточно привлекательная, сейчас показалась Кейтону препротивной.
– Ты, я вижу, развлекаешься ухаживанием за красотками?
Энселм поморщился и ничего не ответил. Потом спросил:
– Где Райс? В имении отца?
–Угу. Он тут, как ты знаешь, хорошо пошалил напоследок... за твой счёт.
Кейтон бросил на Камэрона быстрый взгляд. Стало быть, Райс не скрыл от приятеля, откуда взял деньги? Чёрт бы побрал болтуна. Ну, да ладно. Что это меняло?
–Я всего лишь выручил приятеля в трудную минуту, – усмехнулся Кейтон.
–Сведя при этом и свои счёты, – подхватил Камэрон.
–Пусть так, тебе-то что?
–Ничего. Просто некая особа уверяет, что я ... недостаточно нравственен. Что будет, если она узнает, что ... – он странно и судорожно сглотнул, – если она узнает, что сделал тот, кого она считает истинным джентльменом?
Кейтон оторопело уставился на дружка.
–Ты имеешь в виду... мисс Сомервилл?
–Разумеется.
Кейтон нахмурился, почувствовав, как в душе закипает ледяная злость.
–Ты просто идиот, Джастин. В отличие от тебя, мне глубоко плевать, кто там кем меня считает. – Он на миг умолк, вспомнив мисс Вейзи, – если чьи-то слова задевают меня, я сведу счеты с обидчиком, и ничем не побрезгую. Но беспокоиться по поводу мнения обо мне красотки, в которую влюблён ты , с моей стороны было бы несусветной глупостью. Нам важно лишь мнение тех, кем мы дорожим, но я не очень-то дорожу даже собой. Токмо ли паче все эти...– он презрительно щелкнул пальцами, – оставь меня и иди своей дорогой, – зло бросил он отшатнувшемуся от его перекошенного лица Камэрону.
Кейтон снова почувствовал прилив силы, чёрной, страшной, всеуничножающей. Одно слово – и он просто капканом пальцев удушил бы это жалкое и трусливое ничтожество, осмелившееся угрожать ему и пугать вздорными пустяками. Камэрон поймал его взбешённый взгляд убийцы – и, испуганно отпрянув, бросился бежать под удивлёнными взглядами прохожих. Его нелепые суетливые движения рассмешили Кейтона, и гнев его угас. Но каков подлец, чёрт возьми! Шантажировать его! И чем!
Он направился домой, по пути размышляя, почему любовь, – это стократ воспетое и столь превозносимое чувство – пробуждает в людях столь мерзкие инстинкты и столь низкие намерения? Этот подлец готов хладнокровно испортить в глазах возлюбленной реноме того, кого считает соперником, и нисколько не задумываясь, согласен облить помоями дружбу, не остановился бы ни перед чём, чтобы добиться той, кому и смотреть-то на него противно! Дерьмо. Но и Райс хорош, ничего не скажешь. Кто за язык-то тянул? Чего болтать? Бабский язык, что твоё помело...
Кейтону снова мучительно захотелось поскорее уехать.
Обдумав дома сложившуюся ситуацию, помрачнел. Камэрону не резон рассказывать всему свету, что его дружок Райс по чужому заказу совратил девицу. Сам Райс ему такого не простит. Пожалуй, он может разболтать об этом только мисс Сомервилл, как и грозился. Ни для кого больше это интереса не представляет. Это он переживёт, тем более, что в среду, даст Бог, покинет Бат. Мисс Эбигейл эта сплетня расстроит... Кейтон усмехнулся. Ничего. Мисс Сомервилл – добрая девочка и жалела даже ненавидевшую её Джоан Вейзи, что ж, пожалеет и его...
В понедельник Кейтон решил никуда не ходить, но тут, к своей досаде, вспомнил о конспектах, что взял у Альберта. Тот просил вернуть их до отъезда. Чёрт возьми, придётся тащиться к Реннам. Он торопливо оделся, схватил трость и тетради, и пешком двинулся к Палтни-Бридж, твёрдо решив только отдать конспекты и попрощаться.
Едва о нём доложили, ему навстречу вышел Ренн. Кейтон заметил его мрачность. Тот, взяв конспекты, и видя, что Энселм не хочет оставаться, попросил разрешения переговорить с ним. Кейтон пожал плечами. Они поднялись на несколько лестничных пролётов и оказались в небольшой гостиной. Ренн закрыл дверь, опустился в кресло и некоторое время сидел в молчании. Кейтон не торопил его.
–Не знаю, как начать... Я ловлю себя на том, что не верю... Ты писал тогда, что в себе самом можно за день семикратно вычленить черты аристократа духа и столько же раз узреть плебея. Но разве ты плебей, Кейтон?
– Что?
– Камэрон солгал нам? Он говорит, что ты... заплатил Райсу за его мерзость. Ведь он лжёт?
Кейтон поморщился. Все-таки протрепался, подлец. В глазах у него потемнело. Он и сам не понимал, что для него противнее: болтовня Камэрона, необходимость что-то объяснять Ренну, этот заискивающий и какой-то больной взгляд этого слабака Альберта, или что-то ещё, пока непонимаемое, непроступавшее, но подспудно томящее и угнетающее. Он медленно обронил:
– Нечто подобное имело место, но я... – он поморщился, – я не знал, что он вытворит. Это правда.
–Ты, что, не знал, кто он? Что иное он мог вытворить?
Кейтон раздраженно махнул рукой.
–Я не знаю, не задумывался, но о том, что он вытворил, говорю тебе, речь не шла.
–И ты... ты просил его ... свести счёты... с несчастной девчонкой, сиротой и дурочкой, которая что-то о тебе наболтала?
Кейтон почувствовал, что в душе закипает злость.
–Ренн, ты утомляешь меня. Если тебе больше нечего сказать...
Альберт судорожно вздохнул, Кейтону вдруг показалось, что в глазах Ренна блеснули слезы, но после второго вздоха, тот, видимо, справился с собой.
Надо сказать, что услышав впервые на вечере у леди Блэквуд наделавшее столько шума известие, Альберт Ренн только поморщился. В его понимании эта девица лучшего и не заслуживала, своей глупостью, невежеством, суетной погоней за успехом она вызывала лишь его презрение и молчаливую неприязнь. Её бестактный отзыв о Кейтоне возмутил его, он запретил сестре приглашать её – и вскоре просто забыл о её существовании, поглощённый возможностью побыть в обществе мисс Энн Тиралл. Ни о чём дальнейшем он не имел понятия – не по безразличию к окружающим, но по слепоте влюбленного.
Именно поэтому последний визит Джастина Камэрона и его рассказ были для него подобны разверзшейся под ногами земле. Мистеру Камэрону сам Райс рассказал, что именно Кейтон просил его совратить мисс Вейзи, и отвалил за это – ни много, ни мало – двести пятьдесят фунтов. Ренн был потрясен. Как же можно?
Ренн задумался. Кейтон... Этот странный человек с резкими чертами, с глазами дерзкими и сумрачными, нравился ему, при этом Альберт не мог бы обозначить причины этого предпочтения. Это была иррациональная склонность рационалиста к чему-то бесконечно загадочному и непредсказуемому, запутанному и неясному, чего Ренн никогда не находил в себе самом. Было и нечто, что Альберт всегда чувствовал – этот человек ломал, сгибал его, заставлял расширять границы некоторых суждений, учил думать, выявлять противоречия и углублял понимание многого. Но это было все же понимаемым, рассудочным. Его же влекло к Кейтону не только интеллектуально. Он ощущал, что в его отношении к Энселму есть и что-то ещё – едва ли не постыдное. Это была не плотская склонность, но скорее чувство почти братской, любовной нежности, от которого он всегда слабел и смягчался. Он не мог нагрубить ему, обидеть, всегда боялся задеть его самолюбие и мечтал о подлинной дружбе с ним.
Её не было, Кейтон избегал откровенности, весьма мало доверял ему, совсем не ценил. Иногда Ренн пытался сделать отношения более доверительными, но Кейтон ускользал, словно тень. Однако, в порядочности Энселма Ренн почему-то был уверен. Ни сведения о близости с Рейсом и Камэроном, ни некоторые скользкие суждения самого Кейтона ничего не меняли в уверенности Ренна, что человек такого ума не может быть подлецом. Низкая душа предполагает самые низкие побуждения у самых благородных поступков, честный же человек не склонен подозревать других в бесчестности. Ренн был честен.
Тем больнее было прозрение. Теперь действовали другие законы. Чем человек умнее, тем более он становится ненавистным, когда утрачивает честь. Сейчас Ренн с горечью убедился в истине слов Камэрона. Кейтон даже не утруждал себя отрицанием.
–Друзьями мы не были. Я когда-то сожалел об этом, но теперь это к лучшему. Меньше терять. Мистер Кейтон, в результате нашей короткой беседы, я вынужден сделать печальный для себя вывод о том, вы подлинно являетесь плебеем духа. Второй мой вывод ещё печальней. Вы – законченный мерзавец. И потому я прошу вас не считать меня более в числе ваших знакомых.
Резкость сказанного странно не гармонировала с поблёкшими глазами и убитым лицом Ренна. Кейтон молча наблюдал, как Альберт, согнув плечи, тяжело поднялся и, чуть пошатываясь, вышел из гостиной. Энселм тяжело вздохнул, глядя ему вслед. Ох, уж эти так называемые "истинные джентльмены" с их галантными расшаркиваниями и благородными благоглупостями... "Не считать меня более в числе ваших знакомых..." Идиот. Будь его, Кейтона, воля, Ренн бы никогда и не попал бы в число его знакомых!
Энселм несколько минут обдумывал ситуацию, потом неторопливо поднялся, открыл дверь и вышел на мраморный лестничный пролёт. Спускался легко, даже странно радуясь тому, что его отношения с этим домом навсегда закончены. На втором этаже остановился. Навстречу ему, рукой до локтя опираясь на перила, тяжело поднималась мисс Сомервилл. Кейтон открыл было рот, чтобы попрощаться, но тут заметил, что всё лицо мисс Эбигейл залито слезами. Он снова почувствовал, как в груди закипает раздражение.
–Надеюсь, мисс Сомервилл, вы расстроены не тем, что рассказал Камэрон? Или вы тоже уподобитесь своему кузену и будете делать вид, что вас интересуют чужие беды? Вы расстроились из-за мисс Вейзи?
Она подняла к нему заплаканное лицо. Его несколько смутил её горестный, остановившийся взгляд.
–Я помню ваши слова об эгоизме, мистер Кейтон. Вы говорили, что не верите, что кто-то способен расстраиваться из-за чужих бед и чувствовать чужую боль.
–И что же?
–Вы в данном случае правы. Я плачу из-за своих бед и своей боли.
–И в чём же эта беда? – удивленно и слегка насмешливо вопросил он. – Разве у прелестных девиц могут быть беды?
–Мне трудно судить... Когда я поняла, что люблю вас – это не было бедой. Когда я поняла, что мое чувство роковым, фатальным образом невзаимно, – это было больно, но бедой не было. Но когда я поняла, что полюбила мерзавца – это... почему-то... оказалось бедой... Бедная Элоиза. Простите меня, – тихо прошептала она и, тяжело ступая и цепляясь за перила, пошла наверх.
Глава 22.
"Спокойный вечный сон, блаженство без желаний –
для всех, чей груз скорбей и бедствий неподъемен,
когда земля потерь и похорон вновь алчет жертвы..."
Несколько минут он молча стоял на пустом лестничном пролете. Звуки исчезли. Померкли цвета. Точнее, Кейтон ощутил вязкую сумеречность и беззвучие полуночного сна, в котором тебе вручается нечто важное, что-то, чей сокровенный смысл тоньше дыхания, он неуловим и непостигаем, но видится осмысленным, когда кажется, что вот-вот проснешься, обогащенный этим новым пониманием, и жизнь переменится, но проклятый сон длится, и прозрачный смысл только что понятого уже затуманен зловонным дымом пастушеских костров и серой гарью смрадных костных промыслов...
Кейтон не помнил, как оказался на улице, краем сознания отмечая странную пустоту тротуаров, спешащих куда-то редких прохожих, да холодные порывы майского ветра. Вдруг на миг ослеп. Небо, от самых дальних пространств горизонта до него самого, резко вспыхнуло ртутной молнией, отпечатавшейся на сетчатке глаз изорванной паутиной, рваными тенетами, обескровленными перерезанными венами, минуту спустя его сотрясло раскатом грома и почти тут же на землю рядом упали тяжелые капли дождя. Он мог бы переждать под крытым мостом, но, ничего не замечая, шёл и шёл под потоками первой майской грозы посередине улицы, лишь однажды недоуменно свернув, пропустив какой-то экипаж, коим правил ражий орущий ему что-то детина-возница.
На пороге его встретил тёткин лакей, ошеломлённый странным видом господина, который, весь с ног до головы промокший, не видя его, отдал куда-то мимо его рук трость и шляпу и, шатаясь, как пьяный, поднялся к себе.
Кейтона хватило на понимание необходимости снять с себя насквозь промокшую одежду, он натянул поверх голого тела домашний халат, почти подполз к камину, осторожно, не чувствуя прикосновения древесных поленьев к ослабевшим пальцам, подложил их в пламя. Он понимал, что скоро, совсем скоро в нём растворится эта благая тишина от мыслей, ему придётся понять, осмыслить и постичь что-то страшное, пугающее и кошмарное в своей боли и безысходности, что он услышал в доме Реннов, и всеми силами ослабевшего духа отталкивал, отодвигал, оттягивал эту минуту – минуту, когда проклятый разум вступит в свои права и произнесёт свой смертный, не подлежащий обжалованию, приговор.
Тётка, заглянувшая в его гостиную, тяжёлым взглядом остановилась на его скорченной позе и босых ногах, а заметив помертвевшее лицо племянника, на миг исчезла, вновь появившись на пороге с компаньонкой, которая принесла непочатую бутылку вина леди Блэквуд, ту, что напомнила ему малагу. Энселм встал, резко покачнувшись, однако, сохранил равновесие. Пил жадно, бокал за бокалом, коих в бутылке оказалось четыре. Леди Эмили, понимая, что племянник не будет без веской причины сидеть босоногим на ковре, полупомешанным взглядом озирая пламя камина, поняла и другое: потрясение щенка было столь очевидным, что говорить с ним было бессмысленно.
Сам Энселм же понимал только то, что ничего не хотел понимать. Кальдероновские фразы цеплялись в его пьянеющем сознании за шекспировские, их сменяли другие, авторство коих было туманно и терялось где-то в анналах памяти... Да, "умереть, забыться, видеть сны", "поток времен, Харонова ладья, неси в Аид...", "спокойный вечный сон, блаженство без желаний – для всех, чей груз скорбей и бедствий неподъемен, когда земля потерь и похорон вновь алчет жертвы...", "... мы созданы из вещества того же, что наши сны, и сном окружена вся наша маленькая жизнь...." Потом пришла желанная темнота.
...Очнулся Кейтон от пьяного сна на рассвете, трезвый, как трикраты вымытый бокал. Он сумел выторговать у забвения и безмыслия безумно много – целую ночь беспамятства, но этим и исчерпал отпущенный ему лимит. Забвение – высшая форма свободы, обезболивание памяти, тайна вечности, и теперь она уходила, просачивалась меж пальцев водяными струями, просыпаясь тонким песком в часах... Разум, почитаемый и боготворимый им, теперь возвращался в страшном чёрном капюшоне палача, поверх которого звенели шутовские бубенчики. Спасения не было.
Кейтон начал думать.
Признание в любви от женщины само по себе было невозможностью. Говорить о любви – право мужчины.
Признание мисс Сомервилл, умной красавицы, – было удвоенной невозможностью.
Но признание в любви ему – уроду, – было невозможностью утроенной, и даже – возведенной в бесконечно высокую степень. Его не могли полюбить. Это не могло быть правдой. Прочувствованная чуть не с отрочества безжалостная данность уродства зеленой плесенью расползлась в нём, слилась с ним, и она не могла быть ложью. Зеркала не лгут.
Но и боль... Боль тоже не лжёт. А его грудь искромсало, словно сабельными ударами. Эта боль не лгала. А значит, всё правда. Он поверил её словам, это он помнил, потому-то душу и перекосило этой саднящей мукой. Он поверил. Да. Хотя мысль, что всё то время, когда он блудил, томился вялой скукой, злился на глупые выпады вздорной дурехи, убивал время, напивался и оплачивал подлости приятеля, он... был любим – казалось фантасмагорией, но он безоговорочно, беспрекословно, незыблемо и несокрушимо поверил услышанному.
Но, если Кейтон верил её любви и признанию в ней, – как он мог сам ничего не видеть? Как мог он не заметить её любви? Он невидящим взглядом смотрел в пустоту. "...Здесь говорится об искусительной возможности вернуть время, прожить его заново... Герой – мудрец и книжник Фауст, считает, что прожил жизнь впустую, но свою новую, данную дьяволом молодость тратит как последний глупец – на разврат, на пустые интриги, на придворные аферы, на путешествия за химерой и блуждания по краям фантасмагорий, он губит души, ищет прекрасную Елену и пытается отнять у моря клочок затопляемой приливом суши..."
Это были первые её слова, первые, которые он услышал... О, какая подлинно дьявольская ирония... Сколько бы он дал сейчас за искусительную возможность вернуть время, повернуть его вспять?
"Герой ищет не высшей истины, но земных благ, не Бога, но Прекрасную Елену...", ответил он тогда. Гритэм когда-то сказал ему, что человек, не ищущий Бога, никогда не найдет Его, не желающему знать Истину – она никогда и не откроется. Всё верно. Он, урод, не искал Прекрасную Елену – вот и не видел её...
Память перенесла его на берег Эйвона, мисс Сомервилл стояла у мольберта. Кейтон помнил набросок, резкие черты собственного лица, искусно наложенные тени. " ...Абсолютное сходство возможно... при глубоком знании модели, а так удается схватить только поверхностное подобие. Я не понимаю мистера Кейтона. Его взгляд двойственен, он ускользает, но почему? Это погруженность в себя? Любовь к одиночеству? Желание скрыть потаённые глубины личности? Стремление утаить нечто постыдное? Надменное желание стоять над окружающим миром? Отрешенность от суеты? Холодное себялюбие? Затаенная боль?" Он заметил тогда её красоту – но разве восхитился? Душа урода, закрытая броней извечного скепсиса, была глуха и слепа. "Может быть, именно неспособность сострадать и обрекает вас на одиночество?"... "...Вместо того, чтобы утверждать, что меня никто не любит и искать свидетельства чьей-то ненависти к себе, я попыталась бы любить, не ожидая взаимности..." Что ж, она следовала своим принципам. Но он... он отстранился от её слов. Они были неприятны ему.
Бал у Комптона... Красавица в сиреневом платье с улыбкой заглянула ему в глаза. Он тогда не узнал её. Искусственный свет и бальные ухищрения. Почему он был так слеп? Вспомнил и вопрос тётки: "Это вы нарисовали портрет моего племянника?" "...Да, его лицо ещё при первой встрече очень понравилось мне, миледи, оно необычно и напоминает старинные портреты, что мне доводилось видеть в европейских галереях. В нём совсем нет обыденности. Взгляд любого истинного живописца не мог не остановиться на нём..." Почему он был так глух?
Гостиная Реннов... Она была странно непохожа на себя, лицо казалось выточенным из опала и слоновой кости, а розовое платье оттеняло сияющую белизну. Он уронил по её поводу что-то любезное и легкомысленное, пустое сердце ничего не вмещало, но плоть, он помнил, отяготила его тогда... Потом пришёл Камэрон и он заметил, что Ренн влюблён в Энн Тиралл... Почему он замечал любовь других, но не видел любви, направленной на него самого? Он спел, повинуясь своей тоске, ту итальянскую канцону об умершем от любви паяце... " ...Она совсем не любовная, – услышал он тогда, – Она о маленьком певце и музыканте, который тщетно мечтал о любви красавицы и умер от тоски..."
Он напел после пустую шансонетку – и она мгновенно поняла, что он поёт то, что не нравится ему...
После, у леди Блэквуд... Ведь эта фраза мелькнула: "Сейчас рядом крутится молодой Камэрон, но Эбигейл уже сказала, что настойчивость ненравящегося мужчины угнетает больше, чем равнодушие нравящегося..." Она тогда уже поняла, что нелюбима. Это был сказано о нём?
Парад-Гарденс... "...О чем вы задумались, мистер Кейтон? Любуетесь бабочками?" Он болтал тогда, слегка хмельной, всякий вздор... "...Вы приглашены к Беркли, мистер Кейтон? Не будете ли вы любезны солгать, что пригласили меня на первые два танца?" Ему показалось, что она воспользовалась им, как отговоркой. Он ещё позавидовал Камэрону – тот мог претендовать на любовь... О, глупец. У Комптона, когда милорд и леди Кейтон оставили их наедине, она проронила: "...Мне показалось, что вы сами воздвигли вокруг себя каменные стены".
Последняя встреча у Реннов. "Когда я поняла, что люблю вас – это не было бедой. Когда я поняла, что мое чувство роковым, фатальным образом не взаимно, – это было больно, но бедой не было. Но когда я поняла, что полюбила мерзавца – это... почему-то... оказалось бедой"
Выстроившиеся в памяти и чередой мелькавшие эпизоды, увы, лишь усугубили его тоску до висельного отчаяния. Но глупо было лгать себе – у него не было обратного пути. Искусительная возможность повернуть время вспять, прожить его заново – отсутствовала. От дурной фразы "быть могло бы" веяло чем-то загробным.
"Я, лишь рисунок, сделанный пером
На лоскуте пергамента; я брошен
В огонь и корчусь..."
Он не хотел унижать себя враньем. Можно свысока плевать на влюбленных людишек и смеяться над ними, когда ты подлинно выше любви... Но кто из живущих выше? Мужчина, чье сердце никогда не обжигала любовь женщины, мужчина ли? Отвергать же любовь на словах, но скрипеть по ночам зубами от мутной тоски и пароксизмов неудовлетворенной похоти, – ничего высокого в этом нет. Это смешное и жалкое высокомерие эзоповой лисицы, объявляющей кислым и невкусным виноград, до которого ей не дотянуться. "Нет ничего слаще любви, нет ничего выше, приятнее, полнее и прекраснее ни на земле, ни на небесах, ибо любовь – это дитя Бога и обитает лишь в Боге, превыше всех сотворенных вещей. И любящие нас – священны, даже если мы не любим их..." Не любим?
Его сотрясло. Господи, да если бы он только мог помыслить, на одно мгновение поверить, допустить, что девушка, подобная мисс Эбигейл, может быть к нему искренне расположенной, подлинно заметить его, предпочесть другим, полюбить, – о, его перегнуло бы пополам! Он рабски склонился бы перед ней, не чувствовал бы ни малейшего унижения, простираясь во прахе, целовал бы следы её ног на улицах Бата...
За единый взгляд любви...
Уродство сыграло с ним злую шутку. Оно не помешало тому, чтобы его полюбили, но так исказило его понимание, что воспрепятствовало обрести плоды этой любви, получить то, о чём он даже мечтать не мог, то, что могло бы принадлежать ему – стоило протянуть руку... А что он? Обижался на глупые реплики, нервничал из-за пустяков, страдал из-за уязвленного самолюбия... Это же уродство исказило и помрачило его разум, заставив совершить непотребное... Это уродство довело его до такого плебейства духа, до той духовной неприглядности, которой подлинно не выдерживает ни любовь, ни дружба, ни даже поверхностное приятельство. Ренн прав в своем отторжении. Столь же прав, как и мисс Эбигейл, с той лишь разницей, что Альберту действительно было меньше терять. Боже мой, и он ещё глумился про себя над вздорной блудливой дурочкой Молли и её помрачёнными мозгами!! Что было с твоими мозгами, идиот?
...Постучав, вошла тётка, окинув его обеспокоенным взглядом.
–Энселм, что вчера с тобой случилось?
Он поднял на неё тяжёлые, словно свинцовые глаза.
–Меня сильно ударило по голове, тетушка...
–Что? Чем?
Он пожал плечами и утомлённо махнул рукой.
–Мои грехи. Но меня вразумило...
Леди Эмили смерила его сосредоточенным взглядом.
–О... Понимаю. Это, если соберётся ударить, бьёт наотмашь.
–Угу.
Кейтон хотел было подняться, но почувствовал тупую боль во всем теле. Его подлинно словно избили. Неожиданно он вспомнил разговор с тёткой по возвращении с пикника, её двусмысленный взгляд и не менее странный вопрос. Его портрет, нарисованный Эбигейл, все ещё лежал на каминной полке в гостиной.
–Тётя, а почему вы спросили тогда... когда увидели мой портрет... Вы спросили, рисовала ли мисс Сомервилл и других мужчин, или – только меня?
– Спросила. Ну и что?
– А зачем вы об этом спросили?
Тётка смерила его все тем же двойственным взглядом. Странно хмыкнула.
–Ну, ведь и дураку понятно, когда девица вдруг рисует портрет мужчины, которого почти не знает, это желание обратить на себя его внимание и свидетельство интереса к нему. Если она рисует одного, не замечая остальных – она выделяет его для себя из толпы.
–А почему вы мне этого не сказали?
Тётка пожала плечами.
–К чему говорить банальности? Вечером того же дня я увидела её и, когда поняла, что племянница подруги благоволит к тебе – переговорила с Джейн. По счастью, старый Комптон все понял и сам. Пригласил вас к себе. Мы делали все, чтобы свести вас... но мне показалось...
–Что показалось? – напряжённо произнёс он, стараясь, чтобы голос не звенел, но звучал, как обычно.
Тётка пожала плечами.
–Об этом и говорить не хочется, дорогой племянник.
–Что вам показалось? – чуть не взвизгнул он.
Тётке его истеричность не понравилась. Джентльмены не визжат – и она щедро облила его ушатом ледяных и зловонных помоев.
–Первой мыслью было то, что либо ты, как последний дурак, цены себе не сложишь, либо просто неполноценен, и тогда род Кейтонов и вправду обречён. Третьего объяснения у меня тогда не было. Кто ещё мог не оценить внимания такой красотки и умницы?
Проступившая нервозность Кейтона только судорожно сотрясла его пальцы и перекосила лицо нервным смехом.
–Нет-нет, тётя, ну что вы... Второе... Не пугайте отца... второе неверно.
Но леди Эмили этим не ограничилась.
– Я тоже потом подумала, что дело в другом. Ведь те, кто шляются по смрадным притонам, да возвращаются, как мартовские коты, с блудливыми глазами, дешёвыми духами облитые, – на что и претендовать-то могут? Соглашающимся на отбросы амброзию и не предлагают, это всё равно, что в сточную канаву столетний коньяк вылить. Вот мимо твоего рта его и пронесли...
Энселм закусил губу, чувствуя, как предательски краснеет.
– Чем тебе девица-то не потрафила? Считаешь себя принцем-консортом, что ли? Королеву тебе подавай?
Принцем-консортом Энселм себя не считал. Нельзя было сказать, что и первая догадка тети верна. Он отнюдь не думал, что мисс Эбигейл недостойна его. Это ужи вовсе было смешно. Но что толку? Исходя из ошибочных постулатов, но опираясь на знание жизни и житейский опыт, тётя была права в главном.
Он оказался последним дураком. Просто идиотом.
Глава 23. "
Если вы собираетесь мне сказать, что я достоин пули, вспомните, что я последний в роду.
А что чести я роду не делаю – я и без вас уже понял..."
День длился бесконечно. Энселм почти ничего не мог проглотить ни за завтраком, ни за обедом, но, боясь насмешливых комментариев тётки, все же съел что-то, не чувствуя вкуса. Около четырех пополудни должен был приехать отец, и Кейтон понял, что мучительно боится и не хочет этой встречи. Он решился даже попросить тетку поговорить с братом и уговорить милорда Эмброза отпустить его в Мертон, не мучая и не терзая разговорами о женитьбе и о поместье, но тут леди Кейтон, когда они остались за столом вдвоём, спросила о том, о чём сам Энселм старался не думать вообще.
–Ладно, племянничек, пусть ты не сумел разглядеть у себя под носом Венеру. Что мешает сделать это сейчас?
Она осеклась, заметив, как глаза Кейтона налились слезами. Рассказать ей о Райсе было невозможно, но без этого он не мог ничего объяснить. Но понимая, что после его отъезда тётка и леди Джейн могут попытаться поговорить с Эбигейл, понял, что этого тоже нельзя допускать. Его сковало холодом. "Ты хочешь все рассказать ей? Ты сошёл с ума?", прозвенел в мозгу странный голос. "Мистер Кейтон, прозвучал вдруг там же голос Ренна. Вы – законченный мерзавец. И потому я прошу вас не считать меня долее в числе ваших знакомых..." You made your bed, now lie in it . Он уже по глупости счёл тетку недалёкой дурой – и что получил, такой умный?
Кейтон сделал глубокий вдох и выговорил.
–Я... сделал глупость ... Хотелось бы думать, что глупость. Мне надоели выходки мисс Вейзи и я... Райс проигрался. Я выручил его и попросил сыграть с мисс Вейзи шутку. Шутку! А не мерзость!! – Он умолк, заметив остановившийся взгляд тётки, но потом, чуть отдышавшись, продолжил, – тот вытворил нечто совсем уж непотребное и рассказал об этом Камэрону, ну, а тот, разумеется – мисс Сомервилл и Ренну, преподнеся это... как ему было удобно. Альберт вчера отказал мне от дома.
Тётка выпрямилась и смотрела на него так, словно впервые видела. Он вытянул к ней бледные пальцы.
–Если вы собираетесь мне сказать, что я достоин пули, вспомните, что я последний в роду. А что чести я роду не делаю – это я и без вас уже понял. – Он нервно потер лоб, не поднимая глаз на леди Кейтон.
Ему было тошно.
–Боюсь, ты не до конца понимаешь, что натворил... – тётка умолкла. – Пути чести грязными не бывают.
–Да ... Но, поймите, – он наконец решился поднять глаза, в них стояли слёзы, – я не думал о подобном – клянусь, в голову не приходило. Ренн спросил, а что я, собственно ждал от Райса, и ответить мне было нечего, но, Богом клянусь, я не думал о подобном. Недомыслие не есть умысел. Я не думал. – Голос его вновь задрожал. – Тётя, умоляю, через два часа приедет отец, пусть не говорит со мной ни о браке, ни о сватовстве, мне нужно уехать...
