Текст книги "Аристократия духа (СИ)"
Автор книги: Ольга Михайлова
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)
–Бог мой... – проронил Кейтон и прикусил губу, чтобы, упаси Бог, не сказать чего лишнего.
Они направились в столовую. Там к этому времени уже было известно о помолвке мистера Роуэна и мисс Хилл. Мисс Сомервилл была изумлена, но это было приятное изумление. Она тепло поздравила подругу, мисс Рейчел Ренн тоже была в восторге. Энселм также принес поздравление мисс Хилл и сокурснику – в самых искренних выражениях. Его головная боль прошла, он прекрасно себя чувствовал, и настроение его улучшилось еще больше, когда он случайно заметил мистера Клиффорда Райса, въявь ухаживающего за мисс Вейзи. Куда подевались апатия и скука дружка, теперь Райс лучился довольством, ронял по адресу девицы бесчисленные комплименты, был обаятелен и остроумен.
Мисс Вейзи сияла.
Тут Кейтон неожиданно обратил внимание, сколь тревожно и болезненно воспринимает эти ухаживания Райса за мисс Вейзи мисс Сомервилл. Они ей явно не нравились. Зная, что она лишь недавно познакомилась с мистером Райсом и отозвалась о нём весьма нелестно, он недоумевал. Если даже предположить, что красота Райса все же пленила её, и она ревнует, едва ли, подумал он, это так. Она никогда не показала бы этого: мисс Сомервилл относилась к касте людей, умеющих скрывать свои чувства. Наконец он заметил, что мисс Эбигейл после ужина, оставив его, приблизилась к мисс Джоан Вейзи и несколько минут о чём-то тихо говорила с ней. "Сердечно благодарю, мисс Сомервилл, но вам как-то не пристало бы слушать вздорные сплетни, продиктованные завистью и злостью ...", услышал Кейтон, и мисс Сомервилл, несколько раздосадованная, снова подошла к нему. Он хотел было поинтересоваться темой их беседы, но тут появились брат и сестра Ренны, Тираллы и мисс Хилл, а из соседней гостиной вышли леди Кейтон и леди Блэквуд. Кейтон получил приглашение от Гордона Тиралла на званый обед в среду, а леди Джейн сообщила о её вечере, назначенном на следующую пятницу.
Уже провожая дам, Кейтон услышал короткий разговор между леди Джейн и её воспитанницей.
–Это было совершенно излишне, дорогая моя. Не надеялась же ты быть услышанной?
–Она играет с огнём.
–Твои предостережения только подольют масла в этот огонь...
Мистер Кейтон склонил голову, чтобы скрыть улыбку. Он понял, что мисс Сомервилл пыталась предостеречь мисс Вейзи от того, кто казался ей самой виконтом де Вальмоном. Это было и благородно, и высокоморально. Но и глупо.
Мистер Кейтон был абсолютно согласен с леди Джейн.
...По возвращении домой леди Кейтон спросила племянника, понравился ли мисс Эбигейл его новый фрак? Он ответил, что, к несчастью, он не был замечен мисс Сомервилл и не удостоился её похвал.
–Но ты-то, надеюсь, уронил несколько тонких комплиментов её прелестной прическе и очаровательному платью? Она выглядела просто чарующе.
–Девицы, дорогая тетушка, делятся на умных, которым недосуг прихорашиваться, и дурочек, которым некогда умнеть. Мисс Эбигейл не нужны мои комплименты. Она не показалась мне тщеславной.
–Есть тщеславие особого рода. Иногда комплимент мужчины приятен потому, что он – свидетельство внимания.
– Если лесть сделала кого-нибудь счастливым, миледи, то, конечно, это был какой-нибудь набитый дурак.
Тётка странно посмотрела на него.
– Мисс Сомервилл... не нравится тебе?
Он пожал плечами.
–Почему? Она умна и красива. В ней ничего отталкивающего. А кстати, – обронил он, вспомнив о том, что было для него подлинно отталкивающим, – кто такой мистер Уилсон?
–Чарльз Уилсон? Он сквайр из Сомерсетшира. Опекун мисс Джоан Вейзи. Она его внучатая племянница и выросла в его доме.
Кейтон кивнул. Ему становились понятны истоки глупости девицы.
Уже в постели, за полночь, Кейтон, вспомнив вопрос тётки, поморщился. Он действительно не считал мисс Эбигейл тщеславной и не сказал ей ни одного расхожего комплимента. Но не потому, что не хотел льстить. Мисс Эбигейл была достойной питомицей весьма мудрой особы, и глупо было думать, что она нуждается в восхищении урода. Ему даже казалось, что он унизил бы себя, проронив нечто подобное тому, что поминутно твердили своим дамам остальные мужчины. Он не мог рассчитывать на то вознаграждение, в расчёте на которое проговариваются все эти затасканные любезности, так зачем же утруждать себя и смешить мисс Эбигейл? Мисс Сомервилл была умна и талантлива, он понимал это, и давать ей повод для смеха ему не хотелось.
Впрочем, гордыня его была столь же ущербна, как и его внешность, ибо он стеснялся уподобиться толпе, не хотел быть, как все, но не стыдился воровать. Вот и сейчас, осторожно, откинувшись на ложе, вытаскивал из памяти ворох украденных подробностей: нежный абрис груди, хрупкие плечи, тонкое запястье... Он пожалел, что не договорился у Беркли с Камэроном и Райсом о новом кутеже, но теперь это надлежало оставить. Камэрон смотрел на него волком из-за мисс Сомервилл, а что до мистера Райса – ему есть, чем заняться. Один Кейтон идти в бордель не хотел, больно злачным было местечко. Чёрт с ним, перетерпит. Он вздохнул, и тут ощутил, что в душе вдруг промелькнуло что-то совсем уж чёрное, отошнившее сердце каким-то зловонным смрадом. Плоть умолкла, душа словно застыла на ледяном ветру, и Энселм, не понимая, что с ним, сел на постели. Но на него внезапно навалилась свинцовая сонливая тяжесть, он ощутил, как смежаются веки и, едва успев загасить свечу на столе, рухнул на ложе.
Через минуту он уже спал.
Следующие два дня за окном лил дождь, и Кейтон не высовывал носа из дому, хотя получил несколько приглашений. Батская суета начала утомлять его. Прошедшие дни были какими-то суматошными, ему наскучили чувства и страсти всех этих людей, до которых ему, в конце концов, не было никакого дела. Все они, он замечал это, любили кого-то, за кем-то ухаживали, сходили по кому-то с ума и ревновали, но их отношения, запутанные и скрытые, хоть поначалу и заставили его страдать, теперь навевали лишь скуку и досаду.
Господи, зачем судьба хочет оторвать его от подлинного призвания, от академической карьеры? Ему никогда не быть Даффином, он понимал это, но разве покойный Гритэм был красавцем? Между тем, Энселм по-настоящему был привязан к старику. А раз так – и у него могли бы когда-нибудь появиться ученики, может быть, он стал бы хорошим педагогом, учиться у него считалось бы честью. Наша ущербность бросается в глаза лишь тогда, когда мы претендуем на не своё место в жизни. Кто узнает, что ты не имеешь голоса – пока ты не вылез на сцену? Кому придёт в голову оценивать твоё остроумие – если ты не начал во всеуслышание рассказывать анекдоты? Его уродство никого бы не интересовало – избери он, как намеревался, одинокие научные стези. К пятидесяти годам морщины скрыли бы безобразные черты, его оценивали бы подлинно по тому, в чём он был силён – по блеску холодного разума, по пониманию сокровенного смысла текстов былого.
Но его пути были искажены – и теперь он вынужден был поминутно сталкиваться с отражением в чужих глазах только своей ущербности, чувствовать себя униженным женским пренебрежением и выслушивать мерзейшие замечания. Кто не хочет быть фигляром, пусть избегает подмостков: взобравшись на них, не фиглярствовать уже нельзя. Но разве он хочет фиглярствовать? Разве ему нужны подмостки? Почему отец не хочет понять его? Почему его не слышит тётка? Да, продолжение рода... Но уродство, комициальная болезнь, болезни крови королевских фамилий, лунные склонности мужественности к мужественности и сумасшествие – это ступени вырождения, начало конца старых родов, знаки обречённости. Безбрачие сестры отца. Красавица-тётка так и не вышла замуж. Смерть Льюиса... Тридцатидвухлетний красавец сгорел в легочном чаду за две недели... Его уродство. Разве это случайность?
Но, как бы то ни было, сейчас он думал о Мертоне. Он не бросит учёбу и пойдёт своими путями, не потакая чужим нуждам и прихотям, унижающим его достоинство. Если отец не хочет, чтобы он женился на черноволосой шлюшке Молли или какой-нибудь продавщице из бристольской скобяной лавки – пусть более не досаждает ему.
Энселм решил сказать тётке, что уедет в конце недели, однако, едва заикнулся об этом, леди Эмили сообщила, что отец велел дождаться его, а он приедет во вторник на следующей неделе, в среду же у неё – званый ужин, а кроме того, его Персиваль захромал – на чём же он поедет?
Кейтон упал на кровать и застонал. Светская жизнь, пустая трата времени, встречи и беседы, сплетни и интриги поглощают время неглупых и небесталанных людей. Каминные беседы долгими вечерами и великосветские рауты ничем неотличимы по своей сути, и вот развлечения превращаются в повседневную рутину, навевая вялую скуку...
Но было одно соображение, заставившее его в эти дождливые дни покинуть дом на Кингс-сквер и навестить Райса, и оно не имело никакого отношения к мисс Вейзи. Он взял у дружка адрес миссис Ричардс, и наведался к сводне. Ему сообщили всё нужное. В ближайшие два месяца Кейтону предстояло сидеть на голодном пайке – и понимание этого заставило изыскать возможности ублажить вновь тяготящий его плотский голод.
Глава 17.
« ...Уроды... они другие. Иные такие респектабельные с виду... никогда не скажешь...»
Тётке он сказал, что едет к Тираллам, сам же нанял извозчика и приказал остановиться у большого серого дома на углу одной из неприметных улиц города, отнюдь не пользующейся дурной славой. Он вспомнил, что уже бывал здесь, но давно. В фойе его встретила младшая бандерша и сразу потребовала почти на двенадцать шиллингов больше, чем миссис Ричардс с Райса. Он только брезгливо кивнул.
Говорили, что проституция была так же необходима городам, как хозяйке – мусорное ведро. Многие считали её предохранительным клапаном и сточной ямой низменных страстей, видели в них и место разврата, и рай телесных ласк, и благотворительное учреждение, и геенну пороков, и смрадный лепрозорий.
Кейтон же никогда даже не размышлял на эту тему. Год назад в Лондоне он случайно услышал разглагольствования одного полупьяного сутенёра, который рассказывал кому-то, что основными клиентами борделей являются развратники, падкие на все "новенькое", желания которых могут удовлетворить только самые опытные женщины, люди стеснительные или только начинающие блудить, не осмеливающиеся ухаживать за женщинами, женатые мужчины, жены которых больны и не могут исполнять свои супружеские обязанности, а также мужчины, у которых недостаточно средств на то, чтобы вступить в брак или содержать любовницу... ну и конечно, уроды, добавил мерзавец.
Тогда Кейтона это больно ударило. Да, уроды... Что же, этим он себя и оправдывал. Бывал в самых дорогих борделях, где занимались эксцентричными вещами, благодаря чему моралисты получили право говорить, что бордели стали храмами извращений: самое банальное требование клиента, предъявляемое там практически ежедневно, – была любовь с двумя, а то и с тремя девушками одновременно. Причём чаще всего такие желания высказывали люди солидного возраста и самого строгого вида. Другие испытывали удовольствие, доводя изысканность до мерзости, требуя целовать не только их гениталии, но и анальное отверстие, другие делали то же самое женщинам, которых выбирали. Кейтон с удивлением узнал, что были люди, которые не могли совершить акт любви, если их не высечь, при этом чем больнее их секли, тем большее они испытывали удовольствие. Некоторые желали бить выбранную ими женщину... Знал Кейтон и другие экспонаты этой галереи охотников за страстью – копрофилов, клиентов, которые заказывали "лапки пауков", любивших, чтобы их подвешивали к потолку. В борделях имелись все необходимые аксессуары: хлысты, веревки, прозрачные столы, собаки и даже гермафродиты. Он слышал, что запросы богачей медленно эволюционировали от желания совершать плотский акт до желания наблюдать за совершением такового. Вуайерам скоро стало не хватать простых дырок, просверленных в стенах; были придуманы комнаты, в которых клиент, сидя в кресле, мог наблюдать и слышать все, что происходит в соседней комнате, для чего применялись специальные зеркала, обои и трубы, усиливавшие звук. Бордель для богатых стал местом извращений, которые, осуществляясь в полном молчании, были ядовитым шармом проституток.
Были и другие места, где покупали любовь извращенцев, замаскированные под благонравные заведения, например, антикварные магазины – их особенно ценили известные специалисты по... предметам искусства. Снаружи ничто не говорило о том, что в этом заведении можно купить любовь. Товары были аккуратно разложены по витринам, к каждому была приложена этикетка с ценой; на самом деле эти цены были шифрами, обозначающими юношей. Клиент, изучив содержимое витрин, показывал пальцем на ту или иную этикетку; продавец приглашал клиента в заднюю комнату – спальню, где клиента ждал молодой содомит. Кейтон знал это потому, что однажды подлинно ошибся, забредя в подобное заведение за набалдашником для трости.
На окраинах, в портах, близ воинских казарм были бордели подешевле. Там можно было получить ту женщину, которую хочешь. Там случались потасовки, там никто не скрывал своей похоти. Вход – прямо с улицы, его легко было спутать с кабаком. Рядом – меблированные комнаты с минимумом обстановки. Здесь были девки всех возрастов: на одной панели стояли юные девицы и матроны, которые не знали, как лучше скрыть свою старость – париком или пудрой. Как грубые работяги, они сидели в углу, привалившись друг к другу, – женщины, сваленные в кучу.
Сам Энселм, однако, не был склонен к недопустимому. Проститутки были для него отдушиной, одна из них стала его первой женщиной. Он замечал, что они любили молодых людей из обеспеченных семей: те были вежливы, веселы, умели расположить к себе. Как ни странно, Кейтоном ни одна никогда не пренебрегла, напротив, все девицы при его повторном появлении улыбались довольно приветливо. Впрочем, им ли было выбирать?
Батский бордель был незаметен и скромен, ибо был подпольным, но Кейтону роскошь сейчас была и не нужна. Он торопливо ткнул пальцем в девицу, сидящую на кушетке, и поднялся наверх вместе с ней. Он располагал целым часом, но вернуться домой хотел около одиннадцати – не хотелось больше ловить понимающие тёткины взгляды. В комнатушке было излишне натоплено, он распустил шейный платок и посмотрел на проститутку. Она была невзрачна, с простоватым, чуть рябым лицом, но пухленькая и довольно аппетитная. Она знала, сколько он заплатил бандерше, видела роскошь его костюма и смотрела со страхом: что мистер потребует?
Мистер улыбнулся и погасил свечу. В свете камина снял парадный сюртук, который не мог не надеть на званый вечер, расстегнул жилет и рубашку. Стало прохладнее. Кейтон приказал проститутке сесть рядом, откинулся на подушку, положив руки девицы себе на грудь. Они были приятные и мягкие. Он заказал, к изумлению испуганной шлюхи, самые целомудренные из ласк, и погрузился почти в дрёму. Пальцы девицы ласкали его грудь, гладили мощные плечи, квадраты живота. Он млел и таял, постепенно возбуждаясь, стараясь запомнить эти сладкие, щемящие ощущения. Он раньше никогда не разрешал женщинам к себе прикасаться, никогда ни с одной не был в постели и, используя проституток по назначению, даже представить не мог, чтобы обнять хоть одну из них и накрыться одним одеялом. Но сейчас, в вялом спокойствии и неге, принимал ласки девицы странно радостно и умиротворенно. Он ничем не обременил её, был ласков, впрочем, грубым с женщинами он быть никогда и не мог, сейчас же, доведённый её нежными, потеплевшими от жара его тела руками до истомы и полного изнеможения, почувствовал себя почти счастливым.
Когда всё кончилось, и Кейтон чуть пришёл в себя, он вспомнил слова пьяного сутенера.
– У вас много уродов среди клиентов? – с любопытством спросил он девицу, протягивая ей мелочь, что была в кармане.
Проститутка окинула его ошарашенным взглядом. Заплатив бандерше, он уже ничего не был должен. Это был более чем щедрый подарок за весьма нетрудную работу.
Она услужливо ответила, пряча монеты:
–Встречаются. Как не быть? Есть просто ужасные. Приходит один господин лет пятидесяти... Кажется, чиновник. От него все шарахаются. Но он платит – и миссис Ричардс заставляет нас... И ещё один – приходит каждую неделю и такое творит... А попробуй откажи – вынимает ремень, бьёт по лицу.
–Он урод?
–Да, ужасный. Он требует таких мерзких вещей, так жесток и извращён! А по лицу никогда не скажешь – благообразный, строгий, похож на попечителя пансиона...
Кейтон рассмеялся, уразумев, что у них разное понимание уродства.
–Да нет же, я говорю о некрасивых мужчинах, вроде меня. Таких уродов много?
Она посмотрела на него в немом недоумении и нахмурилась. Потом пожала плечами.
–Почему некрасивый? Какой же вы... Вы стройный, высокий, видный... и... – она замялась, – и добрый. Если бы все были, как вы, – не жизнь была бы, а рай. Уроды... они другие. Иные такие респектабельные с виду... никогда не скажешь.
Энселм вынул часы, вздохнул и стал торопливо одеваться. Времени было в обрез.
Домой он успел вовремя, и на сей раз не вызвал подозрений леди Кейтон. Уже за полночь, лёжа под роскошным балдахином, он снова вспоминал пережитые ощущения: напряженную сладкую боль плоти, трепет всех жил, усладительную истому ласкающих рук... Господи... Ну почему он не может иметь женщину, коей не пришлось бы стыдиться, чьи руки ласкали бы его ночами, к которой можно было прильнуть и сдавить в объятьях – без дурных страхов заразы, с чистым сердцем и абсолютным доверием? Он вспомнил, что забыл спросить проститутку, как её зовут.
Кейтон вздохнул. Сегодня он впервые позволил женщине смотреть на своё обнаженное тело и прикоснуться к нему, позволил почти бездумно, поддавшись чувственному порыву и доверившись случаю. Наслаждение превысило всё, испытанное ранее. И если бы эта был та, кого он звал бы по имени, кому мог бы подлинно довериться, от которой у него не было бы тайн – что испытал бы он тогда?
Сон его, последовавший за этими размышлениями был странным, горьким и чувственным, страстным и тягостным. Он видел себя нагим в неясной полутьме, чьи-то пальцы нежно ласкали его, доводя до исступления и крика, ему почему-то казалось, что рядом с ним две девицы, но узнать их он не мог, ибо глаза его были завязаны, прохладные и игривые пальцы бегали по нему, нежа и заставляя трепетать, руки же его самого тоже были связаны, и сколько он не напрягался – не мог разорвать стягивавшие его путы. А ласки становились всё более бесстыдными и безумными...
Но вот ему удалось, мотнув головой, чуть сдвинуть повязку, закрывающую глаза – и он замер в леденящем душу ужасе: по его телу ползал, шевеля мохнатыми лапками, огромный чёрный паук.
Глава 18. "Женщина может скрасить недостатки лица пудрой, недостатки фигуры – платьем,
а недостатки ума – браком с умным мужчиной.
Но если в мужчине нет чести – что компенсирует её отсутствие?"
Между тем на вечере у Тираллов мисс Сомервилл тщетно искала глазами мистера Кейтона, и потому заметила куда больше, чем обычно. Увиденное ей не понравилось. Если раньше, напуганная разговором с миссис Уэверли, она внимательно и недоброжелательно наблюдала за мистером Райсом, но видела лишь, что он находится в дурном настроении и абсолютно не склонен флиртовать и обольщать красавиц, то еще у милорда Беркли она заметила, что он может быть и совсем другим. Теперь его поведение изменилось разительно. Мисс Эбигейл довелось увидеть почти невероятное: мистер Райс преобразился – его улыбка стала чарующей, томные глаза струили нежность, флюиды мужской мощи были почти зримы, и оттого, что они были направлены на мисс Вейзи, они тревожили мисс Сомервилл сугубо. Она теперь поняла Летицию. Такого ей самой видеть ещё не доводилось.
Вальмон... Перед ней было обаяние мужественности в её победительной мощи, перед которой почти невозможно было устоять.
К несчастью, мисс Вейзи не думала ни об осторожности, ни об осмотрительности. Она говорила без умолку: ей не о чем было молчать, смотрела на мистера Райса зачарованно, и восторженно ловила каждое его слово. Беспокойство мисс Эбигейл усилилось, когда мисс Вейзи была приглашена мистером Хардингом, а мистер Райс и мистер Камэрон оказались неподалеку от того места, где играла в вист леди Блэквуд. Оба молодых человека весело смеялись, Райс что-то рассказывал Джастину, затем последовал новый взрыв смеха, потом джентльмены прошли в танцевальный зал. Мисс Сомервилл видела, как изменилось выражение тётиного лица во время этого разговора и тихо подойдя к ней, незаметно спросила, о чём шла речь?
Леди Блэквуд ответила, что мисс Вейзи, по словам мистера Райса, упрекнула его в том, что он подшучивает над ней. "Она, что, кажется ему немного глуповатой?" Мистер Райс категорически опроверг это утверждение. "Нет, мисс Вейзи, что вы! Вы не кажетесь мне "немного глуповатой". Вы немного умноватая!" Мисс Вейзи это удовлетворило. А мистер Камэрон прибавил со смехом, что женщины, в своем большинстве, любят слушать правду, как бы она им ни льстила...
Эбигейл поморщилась.
–Женщина может скрасить недостатки лица пудрой, недостатки фигуры – платьем, а недостатки ума – браком с умным мужчиной. Но если в мужчине нет чести – чем он компенсирует её отсутствие?
–Ты права, моя девочка. Пойди посмотри, нет ли в соседней зале Чарльза Уилсона? Если он там – позови сюда.
Увы, мистера Уилсона нигде не было. Справившись у миссис Тиралл, Эбигейл узнала, что его не было в числе гостей. Эбигейл пошла к леди Блэквуд, чтобы сообщить ей об этом, но тут её остановил голос мистера Хардинга. Молодой человек стоял рядом с мисс Вейзи, мистером Камэроном, мистером Райсом и двумя смеющимися девицами – мисс Лотти Смит и мисс Кэрис Дезмонд.
–Помогите нам, мисс Сомервилл, ведь все так превозносят ваш ум. Мистер Райс утверждает, что никогда не замечал, чтобы суждения леди отличались логичностью. Мисс Смит и мисс Дезмонд обиделись на него, мисс Вейзи тоже, но никто ничего не возразил...
Мисс Эбигейл заметила, что мистер Райс держит мисс Вейзи за руку, и это возмутило её. Джентльмен может полагать, что леди не слишком-то умна, но если он готов воспользоваться её глупостью – джентльмен ли он?
–Я всё чаще ловлю себя на мысли, что недостаток ума не столь страшен, как недостаток чести... – она окинула мистера Райса ледяным взглядом столь недоброжелательным и гневным, что он отпрянул. – Простите, мне некогда, меня ждёт леди Блэквуд.
Едва она скрылась из виду, как мистер Райс поймал насмешливый взгляд мистера Камэрона. Дружок саркастической улыбкой явно напоминал ему о его былых планах. "Ну, что, по зубам виноград?" Клиффорд ответил ему безмятежной усмешкой: нереализованные намерения не есть неудача.
До этого, утром, между ними состоялся короткий разговор. Джастин, знавший о проигрыше Райса, был удивлён его спокойным и безмятежным видом. Тот с похвалой отозвался о Кейтоне, который не ограничился сочувственными словами, подобно Камэрону, но выручил приятеля. Джастин удивился. Не то, чтобы его задел упрёк Райса, скорее, он не понимал щедрости Кейтона.
– Дал в долг?
Райс ухмыльнулся.
–Представь, нет. Лишь попросил о пустяшной услуге. Подшутить над девицей.
Камэрон напрягся.
– Над... над какой девицей? – он почему-то подумал о мисс Сомервилл.
– Разумеется, над той, что не находит для него лучшего наименования, чем "жаба болотная"... Мисс Вейзи.
Напряжение, однако, не покидало Камэрона.
–И какую шутку ты намерен сыграть?
– Для основательного розыгрыша и времени-то нет. Но что-нибудь придумаю.
Взгляд мистера Камэрона заискрился.
–Полагаю, тебе вполне хватит времени на повторение того лондонского трюка. Почему бы, если тебе все равно заказали забаву – не позабавиться и самому?
Райс окинул дружка самодовольным взглядом.
–А, помню... Там я ничем не рисковал. Впрочем, здесь, как я понял, риск тоже минимальный. Я навёл о её опекуне справки в клубе. Он никто.
Мистер Камэрон кивнул. Глаза его сияли.
–Никто. Никто этого дурня всерьёз не принимает.
Клиффорд улыбнулся
–Речь вообще-то шла о шутке. Впрочем, это-то чем не шутка? Я и сам думал потешиться напоследок...
...Сейчас мистер Камэрон спокойно наблюдал за осуществлением планов мистера Райса – всё же несколько завидуя и недоумевая. Клиффорд был неглуп, остроумен, находчив, но главное, обладал каким-то магическим обаянием, животным магнетизмом, который привлекал к нему девиц, они воистину летели на него, как бабочки на огонь. Самому ему в таком даре было отказано.
Между тем мисс Сомервилл с сожалением сообщила тёте, что опекуна мисс Вейзи среди гостей нет, хоть сама весьма мало надеялась на результаты беседы мистера Уилсона с леди Блэквуд: первый редко понимал, что ему говорили, а вторая никогда не умела говорить с глупцами. Сама мисс Эбигейл продолжала наблюдать за мисс Вейзи – и ещё больше расстраивалась. Она понимала, что не сможет вразумить мисс Джоан, ибо та ненавидела её. Сейчас Эбигейл несколько раз подметила торжествующий взгляд мисс Вейзи, которая не могла удержаться от того, чтобы не выказать ей своё торжество: мистер Райс всё внимание уделял только ей, на соперницу же не обращал никакого внимания!
К Эбигейл подошли подруги – мисс Рейчел Ренн и мисс Мелани Хилл. Рейчел сделала те же наблюдения, что и мисс Сомервилл, и тоже была обеспокоена. Мелани же думала, вернее, была способна думать только о своем милом Остине, предстоящей свадебной церемонии и медовом месяце, который она намеревались провести в Лондоне, но то, что происходило на её глазах, было слишком уж вызывающим.
–Что она делает, Господи...– мисс Рейчел поморщилась, заметив, как мисс Джоан, улыбаясь, увлекает мистера Райса в танцевальный зал.
–А где мистер Уилсон? – спросила мисс Хилл.
–Его нет, – вздохнула мисс Эбигейл, – тётя тоже искала его, но он не приходил сегодня.
На следующее утро мистер Кейтон совершил вояж, который ни от кого не собирался скрывать. Разыскивая накануне бордель, он приметил в скромном квартале пару букинистических лавок и теперь угнездился в одной из них, зарывшись по самые уши в книжные развалы. Его взгляд – взгляд опытного ценителя – вскоре обрёл немало интересного. Он нашёл «Видения» Анжело де Фолиньо, опус тягучий, но интересный филологу, набрёл на том сочинений Иоанна Рейсбрука Удивительного, готического мистика, в чьей прозе завораживающе сливались порывы веры, сладостные откровения и горечь отчаяния. Энселм помимо воли начал размышлять о противоречивом истолковании догм, о былых ересях, его переполняли парадоксы, мысли о противоречивом хитросплетении сложных определений из области самой тонкой и придирчивой казуистики, за счет игры слов подходивших для любого истолкования. Обладавший невероятным воображением, он под влиянием найденного им Тита Ливия, при словах «consul romanus» представил себе торжественный церемониал императорского двора, а раскрыв книгу церковных догматов с волнением нарисовал в мечтах сияющую базилику и пастыря в золотых ризах.
Тут Кейтон вдруг вздрогнул, словно проснулся. Его, оказывается, окликали.
–Кейтон! Господи, что ты там делаешь? – голос Остина Роуэна прозвучал странно глухо под низкими деревянными потолочными стропилами лавки букиниста. – Тебе же сейчас на голову тома посыпятся....
Кейтон и вправду оперся на полку, на самом верху которой громоздились тяжелые тома историков. Он осторожно выбрался из-под них, отряхивая пыль с сюртука.
–Напугал ты меня...
Роуэн твердо отрёкся от обвинений, заявив, что даже не думал никого пугать. Внимательно просмотрел пачку томов, уже отобранных сокурсником, с удивлением обнаружив там труды отцов Церкви.
–А мне казалось, ты далёк от этого... – спокойно проронил он.
Кейтон, довольный находками, был благодушен и незлобив, как агнец.
–Почему же? Поколение за поколением церковь врачевала человечество, несла весть о жестокости жизни, но призывала считать страдания, обиды, тяготы и удары судьбы искупительной жертвой Господу, находила чудные слова утешения и надежды...
–Ну, а это? – Остин ткнул пальцем в том Шопенгауэра 1819 года, тоже найденный Кейтоном в развалах.
Энселм пожал плечами.
– Шопенгауэр, как и церковь, исходит из того, что жизнь гнусна и несправедлива. Он, как и Фома Кемпийский, горько восклицает: "Что за несчастье – земная жизнь!", проповедует одиночество и нищету духа, говоря, как бы ни складывалась жизнь человека, он будет несчастным: ибо от бедности – горе и боль, а от богатства – непроходимая скука. Он не придумывает никакой панацеи, не пытается смягчить боль... Он не пытается никого лечить, не предлагает никаких снадобий, но его учение о пессимизме – утешение умов избранных, душ возвышенных. Учение это предостерегает от иллюзий, советуя питать как можно меньше надежд и почитать себя счастливцем уже потому, что вам нечаянно не свалился на голову кирпич...
Тут мистера Роуэна окликнули. Оказалось, он зашел к букинисту, пока его невеста задержалась у ювелира.
Кейтон проводил их глазами и вздохнул. Он снова почувствовал себе несчастным и дал себе слово уехать сразу после встречи с отцом.
Глава 19.
«... Это необсуждаемо, но ты мне наивным дураком в этих делах до сих пор не казался....»
Энселм, несмотря на все уговоры тётки поехать на званый ужин к леди Джейн, отказался. Нет. Он останется с Рейсбруком – это лучшее общество. Леди Эмили смирилась и уехала одна, пообещав не задерживаться и вернуться до одиннадцати. Кейтон и вправду удобно устроился с книгой в гостиной, пригрелся у огня и начал подремывать, но вскоре ощутил прилив сил и начал рыться в своих находках. Он гонялся за старыми книгами, как охотничий пёс, копался, как и прочие собиратели, на развалах букинистов, пропадал у старьевщиков. В лавке на Кемпден-роуд ему повезло раздобыть старую латинскую поэму «De laude castitatis», сочиненную Авитусом, архиепископом Вены, в эпоху правления Гондебальда, и он с удовольствием перелистывал её, гордясь тем, как удачно и совсем за бесценок приобрёл её.
...Леди Кейтон не вернулась домой в одиннадцать. Не было её и в полночь. Компаньонка графини, миссис Сондерс, сначала переполошила всех служанок, потом пришла очередь лакеев, и, наконец, она отважилась побеспокоить молодого господина, осторожно постучав в двери его спальни.
Энселм сидел в глубоком кресле с подголовником и читал старый ин-кварто, положив ноги на подставку для дров. Его домашние туфли были слегка теплыми от огня. Поленья, треща, полыхали в гудящем пламени. Лампа чуть коптила. Он подправил фитиль и тут услышал стук в дверь. На пороге стояла тощая особа, в которой он признал компаньонку тетки.
–Простите, сэр, но ... миледи не говорила вам, когда должна вернуться?