Текст книги "«Девочка, катящая серсо...»"

Автор книги: Ольга Гильдебрандт-Арбенина

Каменск-Уральский

25 дек<абря > 1948

Вот и новое Солнце! Была с Мар<усей> в кино на «Марате». Я все вспоминала Юрочку: пейзажи и костелы его Литвы…

Мар<уся> с Зиной нашли мне какую-то «ночную» службу. Не знаю, что будет. <…>

28 дек<абря >.

Служба, увы, неподходящая – жуткие условия, хотя жалованье хорошее (выпускающий в газете). Сег<одня> вечером был страшный сон про Юрочку. Сперва – будто он нагрубил еврейке Черномордик ^{жило многолюдное и многодетное еврейское семейство, члены которого носили две разные фамилии: одни были Шпитальники, другие – Черномордики. Иногда к телефону, висевшему в прихожей, выползала тучная пожилая еврейка, должно быть, глуховатая, и громко кричала в трубку: „Говорит старуха Черномордик!“ Почему-то она именно так рекомендовалась своим собеседникам, хотя было ей на вид не больше чем пятьдесят или пятьдесят пять» (Петров В. Калиостро: Воспоминания и размышления о М. А. Кузмине / Публ. Г. Шмакова // Новый журнал (Нью-Йорк). 1986. Кн. 165. С. 81).">{380}} и она на него жаловалась, а потом о нем было дурно сказано где-то в печати – потом оказалось, что это сон, – но наяву читала пьесу, современную, и там его фамилия фигурировала, как врага. Я взбесилась и закричала… Сон в руку – я знала – но если ему будет худо, я за него готова убить весь мир – и даже, если я влюблюсь, как кошка, в другого мужчину, я и его готова убить. <…>

31 дек<абря>.

Пурга в окне. Утро. Еще был сон такой: на Бассейной встретила Аню Энгельгардт. Она была линялая, но довольно молодая. Я спросила про Леночку, она отвечала неохотно: будто та работает на бойне в бухгалтерии. Я подумала что это не дело для дочери Гумилёва^{381}. О дочери Ани Галине – приблудной – я и спросить не хотела. <…>

…Пурга в окне…

23 мая <1952>.

Во сне флирт с Всеволодом (!)… Какие-то комнаты; я расставляю мебель – в угол письм<енный> стол. Вчера зашла после службы в Рус<ский> музей к Савинову. Он был очень любезен, но ничего, конечно, не мог обещать.

17 июня.

Вчера меня горько опечалила весть о смерти Анны Ахматовой^{382}. М<ожет> б<ыть>, и неверно, но скорее правда. Елиз. Анне звонила Марианна Евг., просила узнать у Всеволода, но он не знал ничего и очень взгрустнул. Помню, как я ей подарила на Литейном розу и как после они с Радловой «отбивали» меня друг от друга. А еще после она хотела придти утешать меня, когда узнала об участи Юрочки. Юрочка не любил ее – ни стихов, ни ее саму, считая очень неискренней. И он обиделся, что она не была на похоронах М<ихаила>А<лексеевича>. Пунин был и сказал, что она больна. Гумилёв со смехом рассказывал мне часто (тоже) о ея притворствах. Но все же в ней была большая сила – «нет на земле твоего короля…».

Она в чем-то говорила за всех женщин. <…>

Да, во сне видала Маврину, Милаш<евского> и Кузьмина, все были много моложе, на какой-то постели; особ<енно> нежно говорила я с Кузьминым (когда-то другие меня к нему приревновали, я и переписывалась с ним больше всего). Сейчас <…> писала Дарану. <…>

Если бы Юрочка был жив! Бедный мой дорогой мальчик! Какая гнусная эпоха! Омерзительно все, кроме цветов.

9 июля.

<…> У меня странная нервность от телефонов. Верно, после известия о Юрочке.

…Как хорошо бы иметь длинный отпуск! Какая гадость – служба! И есть люди, кто ее любит. Я ненавижу всякое ярмо – даже любовь (тираническая всегда) иногда тяготит. Как у мамы, Юры, теперь у Юли^{383}.

26 июля. Суббота. Ильинское.

Частые грозы, чувст<вую> себя не очень хорошо. <…> В Москве повидала Митрохина, он грустный, говорит о смерти. Комнатка уютная, совсем похожа на его ленинградскую. Много книг. (Ларионов в Париже занят продажей старины…) С Дараном сердечно поговорили по телефону, <…> а Маврина меня неприятно поразила. Правда, звала на дачу, но вообще нелепо как-то говорила. Даран очень ее ругает. <…> В музеи не попала. <…>

Плохой сон с бедной Линой Ив<ановной> – она, молодая, где-то повисла в воздухе, а я бегала по этажам за помощью и никак не дозванивалась… А сегодня сон был приятный: в меня влюбился Ал<ексей> Толстой. Случилось как-то нечаянно, но после он прислал шоколад для Куси и золотой слиток мне и рубиновый браслет и еще что-то. Говорили, что он был влюблен в юную девку, после он жалел хорошенькую секретаршу, нарядную (тоже бывший роман). Я была близка к обмороку, но знала, что он полюбил меня.

1952. Ленинград. 8 августа.

Вчера был день смерти Блока. Я второй день на службе. О Москве; была у Милаш<евского> в день его рождения, – у Дарана и у Золот.^{384} на другой день. К Митр<охину> вторично не попала.

<…>

25 авг<уста>

Вчера весь день просидела дома, лежала, разбирала остатки мод^{385} (57 листов из огромного собрания!!! И нет самого любимого!!). Только вечером вышла в аптеку. <…> противно здесь сидеть; не умею я устраиваться!! Господи, я совершенно «бесполезная» тварь – «голубая кровь», как с восторгом говорит Юля. – Ветер и холодно; писем нет, что меня очень беспокоит. <…>

…Я всегда боюсь августа – месяц смерти папы и Гумилёва. Даже рождение Гёте не перевешивает этого чувства страха.

…Какая сейчас неинтересная жизнь, несмотря на похвальбу! Безобразная живопись; даже мои талантливые москвичи посерели и иссякли – от страха и отсутствия своб<одного> времени. И какая скучная литература! «Белая береза»^{386}, «Далеко от Москвы»^{387} и пр. – просто неудобоваримое чтиво. А кому-то нравится. Неглупая Наташа А. уже плачет! Галя умиляется на кинокартинах…

…В такое время не хочется жить.

7 окт<ября>

Все мои мысли поглотил милый М<ихаил> Ал<ексеевич >. Я когда-то хотела бросить ему вслед в землю свои модные листы – как цветы… Теперь нет ни любимых листов, ни его могилы. Как у Моцарта?!!.. Вот время! Нет могил Гумилёва, Мандельштама, Кузмина… Боже мой, какая тяжелая книга у Ганса Фаллады («Каждый умирает в одиночку»^{388}). Не так ли было и с Юрой? Зачем же судьба дает мне Юльку в преданные служанки? Чем я заслужила ее? <…>

2/XII

Всегда во сне бывают ландшафты; поля и дороги, ведущие к отдаленным селениям и городам; незнакомые города… <…>

11/III/<19>53

Я никогда не думала, что переживу Сталина. Ведь грузины многолетние.

<…> Всеволод очень огорчил меня, сказав о смерти С. Прокофьева^{389}. Я не все далеко люблю в его музыке, но это было обаятельное искусство. Я не была знакома, к сожалению…

5 мая <1974>

<…> Во сне смотрела в окно с Чагиным – вид, похож на Сахалин – развесистое дерево (туя?) – на холмистой местности. Темно-зеленый цвет. Потом у меня зуб сломался (половинка?). Я не вздыхаю на Европейскую, нет – но боль тяготит. Отчего он^{390} ушел в невозвратимость, не простясь со мной – не вспомнив, наверное? Это мне месть от Гумилёва, от Юрочки – или что?

Я, которая с веселой надеждой смотрела на план Москвы – дома и улицы – теперь через слезы гляжу на зеленый кусочек – Новодевичье кладбище – вот все!.. Гуляя по пл<ощади> Искусств, увидала дивно-красивую розовую голубку с изумрудной шейкой. Она пила из лужицы и больше не пела, как вторая голубка…

6 мая. Пон<едельник>

Прервала. Эту голубку я увидела сегодня – идя через Мих<айловский> сквер. Тогда она смотрела в лужицу, и я думала, что ее выкрасили злые люди (м<ожет> б<ыть>, из Мих<айловского> театра), и <она> удивляется своему виду! Потом она вспорхнула. На др<угой> день все подсохло, и я голубки этой не видала. А сегодня она паслась среди воробьев и голубей. Не смертельна ли для нее окраска? Когда я шла по Пантел<еймоновской>, лежала мертвая голубка около урны – окаменевшая, и зад в крови.

Вч<ера> во сне видала дикое: квартира с семьей Олениной. О. сама в костюме 30-х гг., маленькая, пожилая, и ее мать – пасторша, выше и темнее. Я спрашиваю О., как называл ее Пушкин – Annette или А. А., – она усмехнулась. У нее помятое личико, небольшие светлые глаза (? «Ангел Рафаэля»), невыразительное, но симпатичное лицо. Я говорю: «Я бы взвилась от злости на месте Нат<альи> Ник<олаевны> на его стихи о Ваших ножках – после своего брака…» Улыбка. Юбка длинная, ножек не видно.

…Всё о себе. Я не могу привыкнуть, что этого нет на свете. Юрочка мой, может быть, было ошибкой, что вы не пустили меня в Москву за ним! И мама моя, добрая и тактичная, кричала почти, грубо и истерично, защищая Юрочку. А ведь этот был москвич… и выжил. И мог меня защитить… Столько лет, столько лет! А может быть, я бы сама разочаровалась и не хотела его вспоминать. А теперь… До смерти мучиться из-за его неверности, тянуться на «тот свет», где, может быть, не будет никогда никакой встречи.

<…>

<3 октября >

 
…Моей любви невспаханное поле…
Жизнь тянет вдаль, по чуждой воле
Там, за пределом гаснущей земли.
 

Эти дни было тепло и красиво. Лебеди в пруду Летнего сада и милая темная уточка; сиамская кошка с голубыми глазами, которую целовали дети; били фонтаны, бившие при Петре. Огненно-красное дерево на Марсовом поле стало бледнеть; в Бол. Мих. саду целая аллея бледно-желтая, над прудом желто-оранжевые деревья, но другие совсем зеленые; прелестные серебристо-зеленые ивы по бокам Инженерного проезда; гумилёвские каштаны буро-золотые. Что еще? <…> Неужели жизнь на земле может привязывать без любви?.. Как это Нат. Влад. радуется природе? Для меня природа, как музыка, – это очень много – но главное – любовь.

Воробьи взлетают и гонятся ветром, как листья. Листья плывут по Юрочкиной Мойке. А я, сидя на скамейке и склоняясь к воробьям, думаю (о Юрочке, и о других «бывших») – «не надо, не надо, не надо умирать» – тянет к живому…

На кладбищах страшно. Грабят и убивают.

Юля жалуется на боли. Я панически боюсь идти на Суворовский. Денег нет.

Моя «пенсионность» дает себя знать. <…> Что, кто меня утешит?..

4 окт<ября>. Пятница.

Была на Тутанхамоне^{391}. Мальчик-красавец, но устроена выставка омерзительно.

 
Глаза и рот Тутанхамона
И голос, бархатный, как ночь…
В петлице млела тубероза,
Но счастье отлетело прочь.
 
 
Конечно, счастью не служу я,
А он – предтеча страшных бед,
Но память, плача и тоскуя
Бросает вглубь бессмертный свет.
 

17 окт<ября>.

<…> Я вчера (без дождя) опять погуляла в Бол. Мих., теперь желтый цвет преобладает, но есть и зеленые пространства… прочла строки Ани… об осени. Читая ее стихи, вспомнила бедного Ник<олая> Ст<епановича>. Смею ли я после своего «побега»^{392} называть его своим? Как странно все бывает в жизни… ведь я его любила… Его-то я любила…

А вот главное: вчера утром улетел во Фр<анцию> бедный Ефим Эткинд^{393}. Осталась его мать 83 лет <…> и недавно умер младший брат. Остался один Марк… Не за что изгнали Ефима. Отпускают культуру… Что останется?

20 окт<ября>. Воскресенье.

Холод на улице. Внизу ремонт. Юля болеет от запаха краски. Во сне видела какую-то бабу – квартирохозяйку, с которой ругалась; в окно выпрыгнула кошка. Надо было уезжать. А вчера? Много кошек – верней, больших котят – мягких, серых и с охро-розовыми полосками, как зебры…

А до того – какие-то незнакомые кавалеры.

Савинов гов<орил> Нат. Вл., что Милаш<евский> серьезно болен. Страшно, такая давняя дружба!..

В стихах Ахм<атовой> – моя боль. То ревность к Г<умилёву>, то злость на него – правда, я понимаю, что он был не «лебедь надменный»^{394}, а некрасивый настойчивый мальчик. Я на ее месте… Не знаю, что бы я?

 
Не Данте – ангел чернокнижный,
Он охранял меня во сне…
А в жизни – руки в час бессилья
Рука убийцы грела мне.
 

27(14) мая. Пон<едельник>.

58 лет назад я познакомилась с Гумилёвым!.. Алик^{395} 2-й ходил к Льву Г<умилёву> спрашивать о М<андельштаме>. Тот, услыхав про меня (что Алик был у меня), улыбнулся – он, верно, думал, что я умерла. Сег<одня> был дождь.

9 июня (12).

<…> Печальней судьбы Юрочки трудно представить, а меня он стерег, как (да простит меня Бог!) собака свою кость.

11 июня. Вторник.

Вчера был Гриша и Ал. Ш.^{396}, которому я «предала» написанное мною о М<андельштаме>. Как это не то, зачем мне выступать в роли летописца? <…>

10 июля. Среда.

Гром, молния – сег<одня> ночью и к вечеру. Вчера странный день – неприятности с пенсией <…> и милая встреча с Мирой Невер.^{397}, из Третьяковки. Она интересная женщина и в парижском красивом платье. Наговорила мне много лестного о моих картинках и о моей наружности, что мне всегда приятно. Показала ей и Юрочкины рисунки, и ей очень понравились. А о моих портретах сказала: это целая поэма любви!.. Я сказала ей о польских гобеленах^{398} и о своем желании направить их (рисунки Ю. Юркуна. – Н. П.) в Польшу.

<…> Да, в воскр<есенье> был Гриша Л<евитин>, взволновавший Юлю сведениями о выставке. Бедная Юля, все мечтает о деньгах. Но – посмертная слава мне обеспечена (хоть и маленькая) – чужими стихами – и немного – моим творчеством; но денег никаких не будет^{399}.

Вот этого я не умею «выбивать», даже пенсию зажуливают. Все мы под смертью ходим. <…>

20 дек<абря >.

Тр<етьего> дня пришло письмо от Алека, это дико, но это единственная вещь на свете, кот<орая> меня как-то поддерживает в жизни. <…>

Сейчас дни моего разрыва с Г<умилёвым> – это горе, горе моей жизни, крах моей жизни… Что я наделала? Или Юра был прав, вырывая меня, и тот не любил меня больше всего на свете, как говорил?

Господи! Я хочу умереть, я не могу одна, без помощи, – а вокруг друзья хуже врагов… Я не умею справиться! Я не умею жить!..

21 дек<абря>.

Да, идут печальные годовщины моей жизни. <…> Хочу ли я умереть? Скорей, хочу. Я не умею справиться даже с Юлей. И мое прошлое – сплошная вина. Нельзя быть радостью для всех. Я не королева. И мужчины хотят одного обладания. <…> А я хочу будущего. Будущее – на том свете. Простите меня, мои дорогие! Не проклинайте меня! Я не иду на кладбище, я не иду в церковь. Я ничего не могу! Сил нет! Таня Гаг. едет лечиться – Андрюша хочет от нее второго ребенка. Как я понимаю эти княжеские фанаберии. Ведь я глупая, несмотря на свой древний возраст! Господи!

30 дек<абря >.

Снов не помню. У Юли была громадная температура. Начались морозы. Вчера была Галя, все хлопотала: звонил Гриша. Я сег<одня> позвонила на обе мои службы и похвастала Третьяковкой. Скорее для них, чем для себя. <…>

Вероятно, надо искупать какие-то грехи? «Исполнение давних желаний». Какие это желания в жизни? Ахматова назвала старческую любовь – «похотью». Какое мерзкое слово! Лёва^{400} сердился на мать за то, что она подписала какое-то любовное стихотворение тем числом, когда его, Лёву, сажали снова в тюрьму. Да, матери похожи на Гертруду из Гамлета! Кто из дам Г<умилёва> вел себя всего достойнее? Куда делась Елена? Все – рекламистки! А что меня лично так связало с этим человеком?.. Ощущение счастья – каких-то вершин – один взлет фейерверка – а потом – только довольно прочное чувство того, что надо (при всех недостатках времени). Но я не могу себе представить вечности с отсутствием этого человека!..

Юрочка мой, я в жизни вам-то была верна. Все превозмогла ради Вас. Простите мне мою память о Г<умилёве> и… мои устремления к счастью. Это – грех?

Читаю англ<ийскую> книгу. Такие образцовые рыцари – Ланселот и Тристрам – и грешные королевы – капризная Гвиневера и жестокая Изольда. <…>

19/10 <1978>. Четверг.

<…>

Сейчас по радио – Лицей Пушкина. Много вранья, но вызывает слезы. <…>

Все что-то хотят от меня, а мне «ни к чему». Я могу дельное только дать рисунками. Это – я. А всё другое? Бесплатное обслуживание желаний других. Даже обидно!

По радио тут было чудно о Ронсаре. И музыка великолепная <нрзб>. А о Ронсаре – мой первый диалог на улице с Гумилёвым… <…>

Лучше обстругать все прошлое, сохранить как можно меньше – главное. Вот так поступила Ахматова – и в жизни и в стихах – это выгодно для славы и для памяти…

Но меня жизнь растаскивала во все стороны, и теперь так трудно одной.

Приложение
Стихи из альбома Гильдебрандт-Арбениной

Альбом О. Н. Гильдебрандт-Арбениной в настоящее время хранится в Музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме. В эту подборку включены избранные стихи, автографы которых находятся в этом альбоме, – в том числе все, тематически связанные с творчеством О. Гильдебрандт. Тексты подготовлены к публикации А. Дмитренко и Н. Плунгян.

Михаил Кузмин
«Сколько лет тебе, скажи, Психея?..»

О. Н. Арбениной-Гильдебрандт

 
Сколько лет тебе, скажи, Психея?
Псюхэ милая, зачем считать?
Всё равно ты будешь, молодея,
В золотые рощи прилетать.
 
 
В этих рощах воздух не прозрачный,
Испарений и туманов полн,
И заливы спят под тучей мрачной
В неподвижности тяжелых волн.
 
 
Там пустые, темные квартиры,
Где мерцает беловатый пол,
Или ночи северной Пальмиры,
Иль невиданный, пустынный мол.
 
 
У заборов девочки-подружки
Ожидают, выстроившись в ряд,
Или смотрят, позабыв игрушки,
На чужой и недоступный сад.
 
 
Там играют в сумерках Шопена.
Тот, кого зовут, еще в мечтах,
Но соперничество и измена
Уж видны в приподнятых глазах.
 
 
Там по царским дням в парадной ложе
Восседает Смольный институт,
А со сцены, на туман похожи,
Лебеди волшебные плывут.
 
 
Но, сквозь пар и сумрак розовея,
Золотая роща нам видна,
И пути к ней, юная Психея,
Знаешь, молодея, ты одна.
 

11 января 1930

Бенедикт Лившиц
«Что это: заумная Флорида?..»

О. Н. Арбениной-Гильдебрандт

 
Что это: заумная Флорида?
Сон, приснившийся Анри Руссо? —
Край, куда ведет нас, вместо гида,
Девочка, катящая серсо.
 
 
Слишком зыбок профиль пальмы тонкой,
Розоватый воздух слишком тих,
Слишком хрупки эти квартеронки,
Чтобы мы могли поверить в них.
 
 
На каком земном меридиане,
Под какой земною широтой
Есть такая легкость очертаний
И такой немыслимый покой?
 
 
Знаю, знаю: с каждым днем возможней
Видимого мира передел,
Если контрабанды на таможне
Сам Руссо и тот не разглядел!
 
 
Если обруч девочки, с разгона
Выскользнув за грань заумных Анд,
Новым спектром вспыхнул беззаконно
В живописи Ольги Гильдебрандт!
 

12. XII.1931

Эрих Голлербах
«Мазок широкий и небрежный…»

О. И. Арбениной-Гильдебрандт

 
Мазок широкий и небрежный,
Неторопливо-прихотлив,
Грядою гравия прибрежной
Обвел лазоревый залив.
 
 
Недоговаривая чаще,
Чем намекая на деталь,
Он сумраком окутал чащи
И нежно отуманил даль.
 
 
Потом в углу пустой гостиной
Фигуры тушью проложив,
Промчал по клавишам старинный
Обворожительный мотив.
 
 
С ним вместе возникают сразу,
Подобно звукам в тишине,
Свечей огнистые топазы
В лучистом шубертовском сне.
 
 
И снова отплываем в даль мы,
В тот край, куда дороги нет,
Где яхты, кактусы и пальмы
Фатально просятся в сонет.
 
 
Как легок он и как прозрачен,
В лорнет увиденный мирок!
Как незаметно труд затрачен
На увлекательный урок!..
 
 
Мелькают дамы, гейши, дети
В колористическом бреду —
То на бульваре, то в балете,
То в будуаре, то в саду.
 
 
Они безмолвны и безлики,
Но их слепой, упорный взгляд —
Как цепкий стебель повилики,
Как белладонны сладкий яд.
 
 
Чуть угловатые движенья
Прямых и тонких рук и ног
Таят невинное томленье
И неопознанный порок.
 
 
Такого зыбкого каприза,
Таких отроковичьих сцен
Нет ни у Константина Гиза,
Ни у Марии Лорансен.
 
 
Возможно ли найти названье
Благословенному вину,
Влекущему воспоминанья
От Альтенберга к Кузмину?
 
 
…В осеннем парке ждет карета.
Ждут в море ветра паруса.
Ждет сердце вещее привета
И жадно верит в чудеса.
 
 
В плену расплывчатых заметок
Я без конца глядеть готов
На кроткий мир марионеток
И экзотических садов. —
 
 
Весь этот край обетованный,
Куда Вожатый нас ведет,
Возник не в тот ли час туманный,
Когда Форель разбила лёд?
 

16 окт. 40 г.

Рюрик Ивнев
«Под золотым и синим сводом…»

 
Под золотым и синим сводом,
Как будто силясь жизнь отнять,
Огни большого парохода
Глядели долго на меня.
 
 
Я отвечал им долгим взглядом
Волненья, горя не тая,
И плыли мы как будто рядом,
Хоть плыли в разные края.
 
 
И словно волн и звезд движенье,
Никто не мог остановить
Боль настоящего мгновенья
И горечь будущей любви.
 

9 дек. 1932 г.

Алексей Шадрин
«Писать без умолку…»

 
Писать без умолку,
Писать взасос,
Писать, как если б не было начала
Ни в жизни, ни в стихе.
         Так с первых дней,
         Так с первых строк,
         Очнувшись под рекою,
         Зеркальным осмосом вникаешь в связи
         Вещей, и сумерек, и гулкого вопроса,
         И радости бездумного руля.
 

6 апр. 1937 г.

Владимир Эльснер
Закат на море

 
Словно куски заката,
Или фрагменты плаката —
Алые паруса.
У борта фрегата —
Синяя полоса.
Сонный день вечереет,
Чайка последняя реет.
Солнца следы,
Как обломки слюды,
         То широ́ки, то дробны
         Грани неба в дымном огне…
         И о́тсветам подобны
         На твоем полотне.
 

Андрей Егунов
На один из моментов живописи Ольги Гильдебранд

 
Остановилась умная Анюта
Среди лилового пустынного уюта.
А на стене белесоватый след
Вещает: тетей много, мамы нет.
Ее уста по-взрослому твердят
Забытых поздравлений ряд,
Но панталончики висят
Благовоспитанно-уныло,
Как парусов далеких тлен
Над этой местностию милой.
 
 
И незаполнено лицо Анюты,
Через него чредой безликой,
С прелестной тайною, по-своему великой,
Века проходят и минуты.
 

3.1.1933

Иллюстрации

Ольга Гильдебрандт – гимназистка. 1910-е гг.

Сестры Ольга и Мария Гильдебрандт с кормилицей. 1900-е гг.

Справа налево: М. Саламатина (сестра О. Гильдебрандт), ее дочь Т. Саламатина, О. Гильдебрандт; выше: сестра мужа М. Саламатиной. Николаев. Август 1929 г.

Леонид Каннегисер. 1916

Дом, где жила семья Каннегисеров. Санкт-Петербург, Саперный пер., 10. Современное фото

Анна Энгельгардт с братьями Александром и Николаем. Около 1915 г.

Рюрик Ивнев, Владимир Чернявский, Сергей Есенин. Петроград. Март 1915 г.

Анна Энгельгардт (Гумилёва). 1920-е гг.

Николай Гумилёв. 1921. Фото М. Наппельбаума

Ольга Гильдебрандт. Начало 1920-х гг. Фото М. Наппельбаума

Ольга Гильдебрандт. 1922. Фото М. Наппельбаума

Осип Мандельштам. 1929. Фото М. Наппельбаума

Юрий Юркун. Около 1914 г.

Ольга Глебова-Судейкина. 1910-е гг.

Всеволод Князев. Начало 1910-х гг.

Ирина Одоевцева. Начало 1920-х гг.

Всеволод Мейерхольд (в центре) с актерами Александринского театра (второй слева – искусствовед Левкий Жевержеев). Петроград. Начало 1920-х гг.

Александр Блок. Последний портрет. 1921. Фото М. Наппельбаума

Андрей Гоголицын. 1930-е гг.

Похороны Александра Блока на Смоленском кладбище. Петроград. 10 августа 1921 г.

Юрий Юркун. Портрет работы С. Судейкина. 1910-е гг.

Эрих Голлербах. 1910-е гг. Фото для публикации предоставлено Е. А. Голлербахом

Юрий Бахрушин. 1920-е гг. Фото М. Наппельбаума

Михаил Кузмин и Юрий Юркун. Середина 1910-х гг.

Юрий Юркун рисует. В квартире на улице Рылеева, д. 17/19.Около 1930 г. Ленинград

Слева направо: Е. Кршижановская, О. Гильдебрандт, А. Савинов, Н. Васильева (?), Т. Саламатина, Ю. Юркун, А. Гоголицын, К. Козьмин, М. Кузмин, Е. Чернова, П. Богданова-Бельская (?), Г. Панова. Ленинград. 8 декабря 1933 г. Фото Ю. Бахрушина. Из архива Музея Анны Ахматовой в Фонтанном доме

Юрий Юркун и Ольга Гильдебрандт. 1930-е гг. Фрагмент фото

Ольга Гильдебрандт. Начало 1930-х гг.

Даниил Даран. 1930-е гг.

Дарственная надпись О. Гильдебрандт Д. Дарану на акварели 1933 года. Собрание В. Г. Иванюка (Москва)

На открытии первой выставки группы «13». Москва. Февраль 1929 г.

Ольга Гильдебрандт. 1930-е гг.

Юрий Юркун, Владимир Милашевский и Ольга Гильдебрандт в Новогирееве под Москвой. Весна 1937 г.

Дмитрий Митрохин. 1933

Михаил Кузмин. 1924. Фото М. Наппельбаума

Юрий Юркун у Крестового моста в Китайской деревне. Детское Село. 1934. Дарственная надпись: «Эриху Федоровичу Голлербаху от новоиспеченного царскосела. 1935 г. Январь. Юр. Юркун». Фото предоставлено для публикации Е. А. Голлербахом

ФОТОГРАФИИ НЕСОХРАНИВШИХСЯ РАБОТ ОЛЬГИ НИКОЛАЕВНЫ ГИЛЬДЕБРАНДТ 1920–1930-х годов.

Из собрания Рюрика Борисовича Попова (Санкт-Петербург)

У окна. 1920-е гг. Фанера, масло

Мавританский пейзаж. 1920-е гг. Фанера, масло

Девочки на берегу моря. 1920-е гг. Фанера, масло

Слева направо: М. Кузмин, Ф. Наппельбаум, О. Грудцова (Наппельбаум), С. Спасский, С. Спасская-Каплун, выше – Каплун (ее племянник), Ю. Юркун, О. Гильдебрандт. Ленинград. Конец 1920-х гг. Фото М. Наппельбаума

Екатерина Лившиц (жена Б. Лившица). 1928. Фото М. Наппельбаума

Дом купца Елисеева. В 1919 году в нем разместился Дом искусств. Петербург. Фото 1910-х гг.

Анна Радлова. 1920-е гг. Фото М. Наппельбаума

Празднование 20-летия литературной деятельности Михаила Кузмина. В центре: А. Радлова, М. Кузмин, В. Рождественский; выше А. Ахматова, справа от нее М. Лозинский; на ковре второй справа А. Введенский, третий – Ю. Юркун, Ленинград. 11 октября 1925 г. Фото М. Наппельбаума

Костел Святой Екатерины на Невском проспекте. В левой арке костела находилась комната О. Гильдебрандт в 1950–1970-е годы. Современное фото

Ольга Гильдебрандт (в центре), Юлия Полаймо (справа). Около 1960 г.

Комната Ольги Гильдебрандт в левой арке костела Святой Екатерины (Невский пр., 32/35, кв. 108). На стене виден театральный эскиз С. Вирсаладзе. Фото 1970-х гг.

Ольга Гильдебрандт. 1950-е гг.

Николай Кузьмин и Татьяна Маврина в Абрамцеве.1963

О. Н. Гильдебрандт. Одалиска. 1932. Бумага, акварель. Собрание Р. Б. Попова (Санкт-Петербург)

О. Н. Гильдебрандт. Крестовский остров. 27 июня 1932 г. Бумага, акварель. Собрание А. Л. Дмитренко (Санкт-Петербург)

Ольга Гильдебрандт на даче в Юкках под Ленинградом. 1970-е гг.

Рюрик Попов. Санкт-Петербург. 2006. Фото Н. Плунгян

О. Н. Гильдебрандт. Девочка с кошкой. 1928. Фанера, масло. Надпись на обороте: «7 апреля 1928. Юрочке, чтоб не сердился. Оля. 1935 г., 22 октября». Собрание Р. Б. Попова (Санкт-Петербург)

O. Н. Гильдебрандт. Прогулка. 1935. Бумага, акварель. Собрание P. Б. Попова (Санкт-Петербург)

O. Н. Гильдебрандт. Каир. Бумага, акварель. 1930-е гг. Собрание P. Б. Попова (Санкт-Петербург)

O. Н. Гильдебрандт. Девочка в саду. 1930-е гг. Бумага, тушь, акварель. Собрание P. Б. Попова (Санкт-Петербург)

О. Н. Гильдебрандт. Девочка в черной шляпе. 1928–1929. Фанера, масло. Собрание Р. Б. Попова (Санкт-Петербург)

O. Н. Гильдебрандт. Сестры. 1930-е гг. Бумага, уголь, мел. Собрание P. Б. Попова (Санкт-Петербург)

О. И. Гильдебрандт. Сцена в таверне. 1920-е гг. Фанера, масло. Музей Анны Ахматовой в Фонтанном доме

О. Н. Гильдебрандт. Портрет Юрия Юркуна. Бумага, карандаш, акварель. Музей Анны Ахматовой в Фонтанном доме

Ю. И. Юркун. Портрет Ольги Гильдебрандт. Бумага, акварель, тушь, карандаш. 1930-е гг. Музей Анны Ахматовой в Фонтанном доме

Ю. И. Юркун. Пляж. Фрагмент. Бумага, акварель, тушь. 1930-е гг. Собрание А. В. Петрова (Москва)

Ю. И. Юркун. Ольга Гильдебрандт на прогулке с собакой Файкой. Бумага, акварель, тушь. 1930-е гг. Собрание Р. Б. Попова (Санкт-Петербург)

О. Н. Гильдебрандт. Дамы в кринолинах. 1933. Бумага, акварель. Работа была подарена автором Д. Б. Дарану. На полях надпись: «Дарану-французу от Гильдебрандт-англичанки. 1933 г.». Собрание В. Г. Иванюка (Москва)

О. Н. Гильдебрандт. Дом у озера. 1950–1960-е гг. Бумага, тушь, акварель. Собрание Р. Б. Попова (Санкт-Петербург)

О. Н. Гильдебрандт. Девушка у стены. Август 1949 г. Бумага, акварель. Собрание А. Л. Дмитренко (Санкт-Петербург)

О. Н. Гильдебрандт. Матрос на прогулке. Фотоснимок акварели 1930 г., раскрашенный автором 8 июля 1951 г. Собрание А. Л. Дмитренко (Санкт-Петербург). Акварель 1930 года – в Государственном Русском музее

Ю. И. Юркун. Сценка в парке (дамы с зонтами). 1930-е гг. Бумага, акварель, карандаш, тушь. Собрание А. В. Петрова (Москва)

Ю. И. Юркун. Две дамы в кринолинах. 1934. Бумага, акварель, карандаш, тушь. Собрание А. В. Петрова (Москва)

Ю. И. Юркун. Ольга Гильдебрандт. 4 октября 1935 г. Бумага, акварель, карандаш, тушь. Собрание А. В. Петрова (Москва)

О. Н. Гильдебрандт. На островах. 17 августа 1930 г. Бумага, акварель, карандаш, тушь. Собрание А. В. Петрова (Москва)

О. Н. Гильдебрандт. На набережной. 1932. Бумага, акварель. Собрание Р. Б. Попова (Санкт-Петербург)

О. Н. Гильдебрандт. Пейзаж с деревьями. 1950–1960-е гг. Бумага, акварель. Собрание Р. Б. Попова (Санкт-Петербург)

О. Н. Гильдебрандт. Девушка в парке. 1 февраля 1957 г. Бумага, акварель. Собрание Р. Б. Попова (Санкт-Петербург)

О. Н. Гильдебрандт. В бамбуковом лесу. 22 февраля 1957 г. Бумага, акварель. Собрание Р. Б. Попова (Санкт-Петербург)

O. Н. Гильдебрандт. Букет. 1960-е гг. Бумага, акварель. Этот лист долгое время висел на двери в комнате автора. Собрание P. Б. Попова (Санкт-Петербург)

О. Н. Гильдебрандт. Африканская хижина. Август 1928 г. Фанера, масло. Собрание Р. Б. Попова (Санкт-Петербург)

О. Н. Гильдебрандт. Дорога. 1957. Бумага, акварель. Собрание Р. Б. Попова (Санкт-Петербург)