Текст книги "Повесть о Великой стене"

Автор книги: Ольга Гурьян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Повесть о Великой стене,
о Чжэн-ване и Цзин Кэ, о двух сестрах и о том, как поднялась буря

ИМЕНА ЛЮДЕЙ, ЧЬЯ ЖИЗНЬ РАССКАЗАНА В ЭТОЙ КНИГЕ

1. ЦЗЮЙ У

советник наследника яньского престола, который затем испытает многие превратности, не переменив своего имени.

2. ЦЗЮЙ ЦЗИНЬ

мальчик, его сын.

3. Ю ШИ

учитель.

4. ЦЗЕБА

заика, слуга в доме Цзюя, затем получит имя Хо Чжи.

5. ХО НЮЙ

торговка грибами и травами.

6. ВАНЬ СЯО-БА

по прозвищу Тюремный тигр – деревенский мальчик, друг Хо Чжи, затем слуга в хорошем доме.

7. ЦЗИН КЭ

герой, в начале книги просыпается на мясном ларе, а затем, переправившись через реку, мстит за чужие обиды.

8. ГАО ЦЗЯН-ЛИ

его друг, музыкант, одно время скрывается под именем Ю Боя.

9. ЦИНЬ У-ЯН

силач, сын помещика, спутник Цзин Кэ, затем каторжник.

10. ЧЖЭН-ВАН

государь земли Цинь, впоследствии император Цинь Ши Хуанди.

11. ХУ ХАЙ

сын Ши Хуанди, впоследствии император Эрши Хуанди.

12. МЫН ТЯНЬ

полководец, охранитель границ

13. ЛИ СЫ

высший сановник империи с титулом чэнсяна.

14. ЧЖАО ГАО

хранитель императорской печати.

15. ГОСПОЖА ЦЗЯН

супруга начальника дворцовой охраны, во втором браке тетушка

16. ЛИН-ЛАНЬ (ландыш) ее дочь.

17. У-И (ласточка) дочь дворцового лекаря, затем приемная дочь тетушки Цзюй, впоследствии известная под именем Мэн Цзян-нюй.

Имена людей, которые здесь не упоминаются, появляются в книге ненадолго и вновь исчезают навсегда.

Часть первая
ЦИНЬ И ЯНЬ

ПОЛКОВОДЕЦ ФАНЬ ИЩЕТ УБЕЖИЩА

Еще не рассветало, когда торжественное шествие выступило из ворот дворца сановника Цзюй У, наставника наследника, и проследовало ко дворцу Си-вана, государя земли Янь, для обычного предутреннего приветствия.

Приблизившись к внешним южным воротам дворца, Цзюй У оставил перед ними всех сопровождавших его слуг, носильщиков, подметальщиков и телохранителей. Все они сели на корточки в пыль, вытащили из рукавов игральные кости, глиняные, с красными семенами-очками, и начали игру. А так как вокруг них разместилось еще множество других носильщиков, подметальщиков и стражников и все они метали кости, бранились и ссорились, ели кашу или в шутку дрались, то шум стоял, как на базаре в тот день, когда прибывал сквозь пустыни и степи иноземный караван.

Дворцовая охрана впустила сановника Цзюя в первые ворота, и он очутился в обширном первом дворе. Здесь было тихо, и люди говорили вполголоса. Лишь изредка слышалось ржание коня или удар копыта о каменные плиты, которыми двор был вымощен. Цзюй У вышел из носилок, а его свита спешилась, и часть осталась сторожить коней, а часть последовала за ним. Охрана впустила их во вторые ворота.

Этот второй двор был еще пустынней и огромней первого я вымощен плитами из белого камня, порозовевшего в первых лучах рассвета. По бокам пологой лестницы, спускавшейся к каналу, пересекавшему двор, возвышались белокаменные постаменты. Они были пусты, лишь кое-где проросли травой. При виде их каждый раз сжималось скорбью сердце Цзюй У, потому что он помнил то время, когда на них еще стояли бронзовые позолоченные котлы и жаровни. Эти древние жертвенные сосуды были захвачены пятьдесят лет назад, когда победоносное яньское войско, двинувшись на юг, разбило войска страны Ци и сожгло и разграбило столицу Ци – город Линьцзы. Цзюй У помнил их еще ребенком, но он был уже юношей, когда четверть века назад армия страны Чжао, наступая с юго-запада, осадила яньскую столицу и Си-ван, тогда еще молодой, едва откупился уступкой земель и сокровищ. Свирепые воины Чжао сняли осаду и ушли, унося с собой жертвенные сосуды и с ними счастье страны.

Цзюй У со свитой перешел через канал по мосту. Ничто не отражалось в зеленоватой, зацветшей воде. Маленькое шествие вновь поднялось по лестнице, свернуло на восток, проследовало узким проходом меж двух высоких стен и остановилось у третьих, восточных, ворот. Лаковые створы распахнулись перед одним лишь Цзюй У. Его свита осталась позади, вытянувшись у стены, в ряду других, так же, как они, молча ожидавших своих господ, которых они сопровождали сюда.

Теперь Цзюй У вошел в прелестный и печальный осенний сад с кустами, уже отцветшими, с золотой, осыпавшейся листвой. Здесь когда-то в тени сосен с белыми стволами стояло бронзовое изображение зверя цилиня с рогами оленя, хвостом змеи, копытами быка и телом, покрытым рыбьей чешуей. Эту статую войска Чжао увезли вместе с цискими сосудами. Недолго они ей радовались. Год назад государство Цинь напало на Чжао, завоевало его столицу Хэньдан, захватило в плен его правителя и разграбило сокровища.

«О небесные духи! – скорбно подумал Цзюй У. – Что будет с Поднебесной, если семь составляющих ее государств раздирают ее на части беспрестанными войнами?»

Выложенная каменными узорами дорожка привела Цзюй У к восточному павильону, где ждали приема ученые и гражданские чиновники. Военные чиновники собирались с другой стороны, в западном павильоне.

Едва Цзюй У занял подобающее ему место, как к нему подошел один из слуг личных покоев и сообщил ему, что наследник Дань его ожидает.

– Почтительно принимаю повеление! – коротко ответил Цзюй У и последовал за слугой в покои наследника.

Наследник сидел, поджав под себя ноги, на низком и широком табурете. На нем был простой халат из темного шелка и приколотая к волосам шапка ученого. При виде Цзюй У он приветливо улыбнулся и сказал:

– Наставник Цзюй, я решил посоветоваться с вами.

– Готов служить вам, – ответил Цзюй У.

Но наследник Дань ничего на это не сказал, а продолжал сидеть молча и, сложив руки, вертел большими пальцами то туда, то сюда, а Цзюй У, не смея встать с колен, терпеливо ждал, что будет дальше.

– Встаньте, наставник, – сказал наследник Дань.

Цзюй У встал и стоял молча, ожидая приказаний.

– Сядьте, наставник, – сказал наследник Дань.

Цзюй У сел на циновку.

Тогда наследник Дань вздохнул и проговорил:

– Вы знаете циньского полководца Фаня, которого звать Юй-ци? Он прогневал своего повелителя, бежал сюда и пал к моим ногам. Я предоставил ему убежище.

– Подумайте, что вы делаете! – воскликнул Цзюй У. – Неужели вы хотите этим поступком задеть чешуйки на шее дракона?

– Я не понимаю вас, – сказал наследник Дань. – Как вы смеете мне возражать? Вы забываете, что я уже давно снял детскую шапочку с помпоном и не нуждаюсь в наставлениях! Я попрошу вас разговаривать со мной, как со взрослым. Что это за драконовы чешуйки?

– Как вам известно, если вы не успели забыть свои уроки, – ответил Цзюй У, – драконы большей частью благосклонно относятся к людям. Но на шее у них есть чувствительные чешуйки. Если их задеть, дракон разгневается и пожрет дерзкого.

– Это я знаю без вас, – сказал наследник. – Я вас спрашиваю, кого вы сравниваете с драконом.

– Конечно, циньского Чжэн-вана…

– Меня удивляет такое сравнение! – сердито прервал наследник. – Циньский ван – наш кровный враг и злейший злодей, а вы вдруг говорите о нем, как о драконе! Ведь драконы – властители и господа дождевых туч в небе, боги рек и князья озер на земле. Отвернись они от нас – и страна превратится в пустыню. Драконы – податели жизни. И скорей сравнил бы я проклятого Циня с чудовищным зверем Цилинем.

Цзюй У терпеливо выслушал его речь к почтительно заговорил:

– И все же, о государь, я осмелюсь повторить: подумайте, что вы делаете! Сейчас вы наследник государства, а неосторожным поступком можете лишиться всего. Вы знаете, что Янь – всего лишь маленькая страна. В ней едва наберется шестьсот колесниц, шесть тысяч всадников, а число наших воинов всего несколько сот тысяч. Меж тем могущественней Цинь нет во всей Поднебесной, и с каждым годом она все расширяет свои границы. День ото дня Цинь посылает войска против Ци. Она нападает на Чу. Она завоевала Золотое царство – Три Цзинь – Чжао, Вэй и Хань. Можно подумать, что ей помогают демоны и духи, так неотразим ее натиск. Ведь до сих пор считали, что ханьские войска непобедимы, что лучшие стрелки из самострелов и искуснейшие лучники – родом из Хань. Каждый ханьский воин, стреляя с выпадом вперед, мог выпустить без передышки сто стрел. Мечи и алебарды ханьских воинов настолько были остры, что с легкостью поражали лошадей и носорогов на суше, лебедей – на воде и аистов – в воздухе, а на поле битвы рассекали латы, броню и щиты. Но где теперь их великое искусство? Всех победила Цинь и уже приблизилась к нашим границам. Этого достаточно, чтобы дрогнуло сердце!

– Какой же может быть выход, если я уже обещал полководцу Фаню мое покровительство? – сказал наследник. – Семь царств Поднебесной постоянно воюют, и пора бы к этому привыкнуть. Я никого не боюсь и не выдам полководца Фаня. Пока я жив, этого не будет!

– А что будет, если Чжэн-ван узнает, что полководец Фань нашел здесь убежище? Ведь это все равно, что разбросать мясо на тропе голодного тигра! Конечно, от беды тогда не спасешься!

– Вы так преклоняетесь перед Цинь, – сказал наследник, – что, не будь я уверен в вашей преданности, я заподозрил бы в ваших мыслях измену и предательство. Вспомните, что когда-то сказал ханьскому вану его советник: «Пословица гласит: „Лучше быть клювом петуха, чем задом коровы“. Чем вы будете отличаться от коровьего зада, если признаете себя подданным циньского государя? Да неужто вы потерпите кличку „Коровий зад“?» – Вот что сказал ханьскому вану его советник, и ван не стерпел этих слов. Я тоже не стерплю. Я не выдам полководца Фаня.

– А все же Цинь победила Хань, и то же грозит вам! – воскликнул Цзюй У. – Идя навстречу опасности, желать спокойствия; навлекая на себя беду, ожидать счастья; рассчитывая на мель, оказаться в пучине; покровительствуя одному человеку, навлекать великое бедствие на государство – значит обрекать себя на гибель. Ведь если бросить на горящие угли лебединое перышко, от него ничего не останется! Если циньский ван разгневается и нападет на вас, как орел, сумеете ли вы перед ним оправдаться?

– Р-р-р! – зарычал наследник Дань. – Янь и Цинь не могут существовать рядом! Я хотел бы, чтобы вы призадумались над моими словами. – И, махнув рукой, он отпустил Цзюй У.

Только что закрылись за ним двери, как наследник отдернул занавес, скрывавший внутренний проход. Там стоял высокий и толстый человек с красным лицом и длинными усами. На нем был роскошный халат поверх серебряных доспехов и сапоги с носами, выпуклыми и круглыми, похожими на тыкву. Это был циньский полководец Фань Юй-ци.

– Вы слышали? – сказал наследник Дань. – Мой наставник, ученый Цзюй У, требовал, чтобы я выдал вас, но я отказал ему. Теперь вы можете спокойно удалиться в отведенные вам комнаты и отдохнуть там.

Полководец Фань поднял глаза к небу, и слеза скатилась по его щеке.

– Я этого никогда не забуду, – сказал он.

Едва он вышел, как наследник приказал слуге:

– Приведите сюда храбреца Цзин Кэ!

– Господин, он не приходил, и никто его не видел. Наверное, он просыпает вчерашний хмель.

– Как только он придет, приведите его ко мне, – приказал наследник, – кто бы у меня ни был и чем бы я ни был занят.

Здесь кончается первая глава. Вторая начнется в это же время, но в другом месте.

ЦЗЮЙ ЦЗИНЬ ВЫЕЗЖАЕТ НА ОХОТУ

А между тем совсем рассвело, и утро было очень хорошее. Лучше бы ему быть пасмурным и дождливым. Лучше подняться бы желтому ветру и заслонить свет песчаным занавесом. Оттого, что утро было хорошим, некоторые поступки, переходя один в другой, привели к несчастному событию. Так морские волны, переливаясь одна в другую, достигают берега и с ревом разбиваются о скалы.

Сын сановника Цзюй У, мальчик Цзинь, проснулся на своей теплой лежанке, раскидал стеганые шелковые одеяла и дорогие меха, раскрыл узкие, как у фазана, глаза и увидел, что утро хорошо. Тогда он сказал:

– Я еду на охоту!

Слуга, который, сидя на корточках у постели, сторожил его сон, тотчас побежал доложить о том его няне. Почтенная няня послала одну служанку сообщить о том учителю, а другим приказала приготовить все необходимое для утреннего умывания.

Учитель Ю Ши сидел у открытого окна, слушая пение сорок в саду. Увидев служанку, он со вздохом направился в комнату Цзиня. Здесь он, взмахнув руками, распустил до полу длинные рукава, что должно было показать, как он огорчен, и сказал:

– Наньцзы у чжи – дунь те у ган, мужчина без высоких стремлений – незакаленное железо. Вы всю неделю учились очень плохо. Ваш сиятельный отец, советник Цзюй У, не позволил вам развлекаться, пока вы не улучшите ваше поведение.

На это Цзинь ответил грубыми словами, каких не решился бы повторить даже конюх или возничий. Смысл этих слов был тот, что, кто бы и что бы ему ни запрещал, он, Цзюй Цзинь, в такое хорошее утро непременно поедет на oxoтy.

Учитель изящным взмахом руки снова собрал длинные рукава в складки, повернулся и походкой ученого человека, широко расставляя ноги в туфлях с носками, приподнятыми и разделенными на три части подобно трилистнику клевера, удалился к себе.

Здесь он опять попытался прислушаться к пению сорок, стремясь уловить смысл звуков, похожих на слова. И хотя он знал, что сороки – предвестницы счастья, но так был огорчен, что не мог им поверить, и думал, что, по всей вероятности, придется ему снова бродить по дорогам под небом, отыскивая себе новую должность.

Меж тем Цзинь только выскочил из постели, как в дверях комнаты появилось целое шествие. Впереди выступала почтенная няня, а за ней – младшая няня с пучками сушеных трав. За ней две девушки несли большой, в половину человеческого роста, глиняный чан. За ними шли четыре девушки с кувшинами горячей и холодной воды.

Не успел Цзинь опомниться, как девушки поставили чан у постели, бросили в него травы, обдали их горячей водой, а обе няни подняли Цзиня и посадили его в чан. Младшая няня продолжала лить воду, пока травы не всплыли у самого подбородка Цзиня, а старшая няня кланялась и приговаривала:

– Мойся, мой белый нефритовый гусенок! Мойся, мой стройный красивый бамбучок! Мойся, мой сильный, могучий слоненок!

И каждый раз, когда Цзинь пытался выскочить из чана, она, надавив пальцами на его мокрые плечи, снова заставляла присесть. Наконец она разрешила ему выйти из чана и принялась обтирать подогретыми полотенцами, а он, разъяренный, брыкался и бранился и, извернувшись, ударил ее ногой в живот. Няня, согнувшись вдвое, тоже закричала:

– Ах ты, скверный осленок! Для того ли я четырнадцать лет тебя нянчила и во всем тебе потакала, чтобы ты посмел меня ударить ногой! – И, собрав вокруг себя всех девушек, колыхаясь грузным телом, выбежала из комнаты.

Цзинь тотчас надел короткую одежду, какая удобна всаднику, и подоткнул ее полы под пояс, обул кожаные сапоги, кое-как повязал головной платок, лишь прикрыв им гриву жестких и длинных волос. Всэ это он делал сам, не дожидаясь слуг, и очень торопился, потому что не был уверен, что отец еще не вернулся из дворца вана, и боялся, что учитель или няня успели нажаловаться. Если бы нажаловались, отец приказал бы немилосердно избить Цзиня. Отец всегда говорил, что человек от природы зол и ленив и только наказаниями и наградами можно заставить его вести себя как должно. Увы, наказаний было больше, чем наград. И, хотя Цзинь всегда вдвое вымещал отцовский гнев на спине своего слуги, мальчишки Цзеба-заики, все-таки это было больно.

Цзинь прибежал на конюшню и кликнул Цзеба.

Похожий на заморенную обезьянку мальчишка спал, свернувшись калачиком, на старой попоне. Его растолкали – он подтянул ноги к подбородку и зарылся в попону с головой. Но, почувствовав между ребер пинок Цзиня, вспрыгнул, перекувырнулся, кувыркаясь подкатился к ногам своего господина, вскочил и стал помогать седлать коней. Старший конюх с поклонами умолял оставить эту затею, неугодную сановнику Цзюй У. Все же Цзинь и Цзеба вскочили на коней, безногий старик привратник не посмел не отпереть ворот, и наконец они выехали на широкую улицу.

Было еще очень рано, но Цзи, столица государства Янь, уже просыпалась. У порога домишки, соседнего с дворцом семьи Цзюй, стояла женщина и, прислонившись к косяку, длинной иглой прошивала тряпичную подметку для туфли. Волосы женщины были заплетены во множество косичек и уложены высокой замысловатой прической в подражание дворцовым служанкам.

Услышав топот копыт, женщина подняла глаза, увидела Цзиня на коне, засмеялась и крикнула:

– Смотри-ка, бездельники встают с солнцем! Не хватает дня тем, кому нечего делать!

И не успел Цзинь проучить ее своей плеткой за дерзость, как она уже скрылась за порогом, только мелькнул раздвоенный узкий конец пояса, будто жало змеи.

Торговцы снимали тяжелые деревянные щиты, закрывавшие на ночь их лавки, и там в темной глубине мерцали шелка и блестела медь. Над жаровнями бродячих поваров уже вздымался едкий чад, и вокруг котлов с горячей кашей сидели на корточках подметальщики улиц и носильщики тяжестей и держали в руках деревянные чашки и палочки для еды. Тут же, рядом, цирюльники подстригали и причесывали бороды и усы – то кисточкой, в виде усов тигра, то двумя висящими прядями, наподобие бивней слона, то трезубцем, то зарослью колючего кустарника или же седым струящимся водопадом.

На площади у рынка под тенью шелковицы собрались уже продавцы. Мясники везли на тачках свиные и собачьи туши. У одного мясника большое колесо проходило сквозь дно тачки и делило ее на две части. С одной стороны сидел его почтенный отец, не желающий оставаться дома, в другом отделении хрюкала свинья.

Конь, на котором ехал Цзинь, поскользнулся в луже нечистот и обрызгал здоровенного, еще с вечера пьяного молодца, одетого в шелковый халат цвета спелых персиков. Молодец приподнялся на пустом ларе, на котором, положив под голову свой цинь, видно, провел он ночь, потряс кулаком и завопил:

– Эй, будешь помнить храброго Цзин Кэ! За грязь на моем халате – кровь на твоем! – И, отвернувшись, он запел в печальном тоне, и все мясники начали ронять слезы.

 
В ущелье звенит ручей,
Невидим небрежным взорам.
Кто не слушает мудрых речей,
Под вечер погибнет с позором.
 

Один из мясников, вглядевшись в лицо Цзиня, дернул Цзин Кэ за рукав и шепнул:

– Будь осторожен! Это сын могущественного человека!

И храбрый Цзин Кэ вдруг вскинул ноги кверху, скатился по ту сторону ларя и исчез, будто никогда его здесь и не было. Но Цзинь уже ускакал дальше.

С надвратной башни сторожевой воин плевал вниз, и один плевок попал Цзиню на плечо. Он хотел было ответить тем же, но вовремя вспомнил, что кто плюет в небо, попадает на свою головную повязку, и, сделав вид, что ничего не случилось, въехал в ворота.

Здесь в полумраке высокого тесного коридора была давка, потому что ворота открылись недавно и в них хлынула толпа огородников и крестьян, принесших в город на продажу овощи, яйца и живых кур. Им навстречу торопились выйти из города женщины, несшие под мышкой своих гусей и уток, чтобы дать им поплавать в окружающем город канале. Цзинь попал в людской водоворот, закрутился и забранился и вдруг увидел еысоко над своей головой два страшных лица, сверкающих белизной, с чудовищно круглыми глазами и искривленными ртами. Это брели на высоких ходулях бродячие фокусники, заранее расписавшие себе лица, чтобы, не теряя времени, начать представление на городских улицах. Цзинь хотел было повернуть назад, чтобы посмотреть два – три фокуса, но передумал и вместо того ударил коня плетью, ускоряя его шаг.

Наконец мальчики выехали за высокие земляные стены города, но огромный город словно выплеснулся вслед за ними невзрачными домишками мастеровых – кузницей и лавкой камнетеса, где на глыбах камня стояли глиняные горшки с бледными осенними цветами; жилищем красильщиков, развешивающих на шестах окрашенные в яркие цвета ткани. Улица кончалась хибаркой, где под плетенным из соломы навесом темная, как земля, старуха продавала последние осенние плоды.

Цзинь хлестнул коня и помчался вперед. О том, какому охотнику какая встретится дичь, и о том, как Цзиню предложили поесть поросятины, читатель узнает из следующей главы.

ХИЖИНА НА СКЛОНЕ ГОРЫ

Время от времени в светлом осеннем небе пролетала стая диких гусей, спешивших на юг. И какой-нибудь оборванный деревенский парнишка, надежда семьи и гордость селения, говорил нараспев:

– Гуси летят углом, и это похоже на знак «жень», что значит «человек». А теперь они летят рядом, прямой чертой, будто знак «и», что значит «один» или «весь».

Но Цзинь и Цзеба не задавались такими учеными мыслями.

Уже несколько часов скакали они на запад по дороге, соединявшей столицу с другими городами. Эта дорога шла сперва мимо дворцов и деревушек и поместий, огороженных высокими стенами. Она шла мимо полей, огородов и рощиц, осенявших могилы предков. Потом повернула она к холмам, окружавшим равнину. Тут Цзинь и Цзеба, покинув большую дорогу, поскакали тропой, ведущей меж холмов, потом по мягким склонам этих холмов все выше, в ущелье, по скалистой горной дорожке, все выше, все дальше.

Когда в небе пролетали гуси, Цзинь спускал стрелу. Но, не видя, чтобы добыча стремглав падала вниз, ворчал, сердясь:

– Если я даже сбил птицу, как ее найти без собаки?

Тогда Цзеба по-собачьи лаял: «Гоу, гоу!» – и вертел рукой, будто вилял лохматым хвостом.

Цзинь хохотал, хлопал в ладоши, и они скакали дальше, а тени становились все короче, и настал полдень.

– Го-го-господин! – заговорил наконец Цзеба. – Я го-го-голоден!

– Дурак! – ответил Цзинь. – Что ты гогочешь, как гусь? Где в этих горах я достану тебе еду?

– Го-го-господин, я не гу-гу-гусь, но съел бы-бы-бы г-гуся!

– Замолчи, Цзеба, заика, дурак! Я сам голоден. Кто виноват, что нет нам охотничьего счастья? Потерпи, несчастный заика!

– Г-г-господин, вон еда! – И Цзеба показал протянутой рукой вверх и вперед.

Сперва Цзинь ничего не мог рассмотреть в игре света и теней, в трепыхании листвы, в перебежке солнечных пятэн, в переплетении вздымающихся стеблей и свисающих веток.

– Т-там, в-вон там! – твердил Цзеба.

И вдруг Цзинь увидел хижину, прилепившуюся к скале над извилистой узкой тропой. Он увидел ее так ясно и отчетливо, что не мог понять, как это мгновение назад он мог не заметить высокие столбы, на которых она стояла, заплетенные ветвями стены, открытый балкончик, свисающий над пропастью, и толстую соломенную крышу. Над хижиной склонилось деревце хурмы, уже потерявшее почти всю листву, и лишь несколько темно-коричневых листьев, будто отлитых из старой бронзы, еще держались каким-то чудом, оттеняя плоды, похожие на горящие фонарики. Над хижиной шевелилась прозрачная голубоватая завитушка дыма.

Цзинь облизнул губы, глотнул слюну и, чтобы обмануть судьбу, сказал насмешливо:

– Не надейся, Цзеба, что немытая крестьянка угостит тебя закусками и вином.

– Ах нет, господин, – возразил Цзеба, – это не крестьянская хижина. Думается мне, что это кабачок и что голодные путники могут здесь получить и еду и п-питье.

Пока, запинаясь, он говорил эту такую для него длинную речь, они незаметно добрались до самого порога хижины. Тотчас же, будто она следила за их приближением, как пау-чиха следит за звенящей мошкой, появилась хозяйка.

Это была здоровенная женщина лет за сорок, одетая в городское платье, но по-деревенски подоткнутое, вылинявшее и выгоревшее. Волосы у нее были не убраны. Толстые ручищи уперты в крутые бока. Цзеба тихонько взвизгнул и втянул голову в плечи. Хозяйка мельком взглянула на него, улыбнулась и, кланяясь Цзиню, заговорила:

– Окажите мне милость, сойдите с коня, господин, чтобы ваши благородные кони могли отдохнуть от долгой дороги. Какие прекрасные кони! Они, наверное, любят, чтобы ветер дул им в ноздри. Не то что деревенская кляча, которую

ветер подгоняет, а она ни с места.

– Ты сама деревенская кляча! – грубо сказал Цзинь. – Поторапливайся, подай мне поесть!

– Ах, господин, – говорила женщина, не обращая внимания на слова Цзиня и продолжая поглаживать лошадь, – будь у меня слуга, он обтер бы пот, от которого потускнели их гладкие шкуры, и, дав коням отдышаться, бережно напоил бы чистой водой и подкинул душистого сена, чтобы они восстановили свои силы. Но у меня нет слуги, и придется мне самой о них позаботиться. А вас я прошу пройти на балкон, где вам будет удобно и прохладно дожидаться обеда.

На это Цзинь ответил грубыми словами, каких устыдились бы даже конюхи и возничие, а смысл их был тот, что он голоден и будь хозяйка проклята, если тотчас его не накормит. Но она и виду не подала, что обиделась, и, продолжая кланяться на каждом шагу, сказала:

– Знала бы я, что мою скромную хижину посетит такая знатная особа, уж я бы правдами и неправдами раздобыла кусок мясца. Уж я бы не поленилась, сама бы вышла на промысел. Подстерегла бы добычу, зарубила топором, сварила, испекла бы пироги. А сейчас в моем доме нет ничего, кроме овощных кушаний.

– Ври больше! – прервал Цзинь речь хозяйки. – Никогда не поверю, что ты так разжирела на одних овощах. Посмотреть на тебя – гора сала!

– Ах-ах-ах! – сказала женщина. – Что за шутник молодой господин! Какие слова и какие речи! Мне таких и не приходилось слыхивать!

Слушая эти любезности, Цзинь подумал, что она испугалась его знатности, развалился на циновке, застучал кулаками и закричал:

– Эй, поворачивайся, неси мне поесть! Неси мяса, неси дичи, а свои овощи подавай свиньям!

Тогда хозяйка улыбнулась так сладко, что ее маленькие глазки исчезли в складках щек, а губы, раздвинувшись, обнажили большие желтые зубы.

– Уж раз господин требует мяса, придется его мясом угостить! Я повариха искусная, умею и парить и жарить. Могу протушить кусок мяса так, что будет он нежней небесного облачка. Могу приготовить подливки: сладкие, соленые, кислые, горькие и острые. Могу угодить и нёбу и желудку, так что из жадного рта слюнки потекут…

Так она говорила и с каждым словом подходила все ближе к мальчикам и уже не улыбалась, а хмурилась, и густые брови изогнулись, как мохнатые змеи, над сверкающими глазами. Цзинь откинулся назад и, как завороженный, не мог отвести от нее взгляда, а Цзеба тихонько пискнул и втянул голову в плечи.

– Но нет у меня мяса, и негде его добыть. Так что же прикажешь делать? Не хочешь ли ты, чтобы я зарезала твоего слугу и взамен поросенка изжарила его на обед?

– Я людей не ем! – плаксиво закричал Цзинь. – Верно, сама ты людоедка! Оставь Цзеба! Это мой шут, а не твой! Вот я пожалуюсь моему отцу, и он велит отрубить тебе голову!

– Ах, так! – закричала хозяйка и выпучила глаза. – Ррр! Где мой большой ножик? Р-р-р! Зарежу и слугу и господина, чтоб не дерзили, не грубили, были вежливы! P-p-p!

Тут оба мальчика в ужасе перемахнули через перила балкончика и, не разбирая дороги, кувырком, ломая кустарник и раздирая одежду и кожу о сучья деревьев, скатились вниз с горы. Сверху им вслед несся звонкий хохот хозяйки, потом эхо отчетливо повторило ее смех. Потом все стихло, и только где-то, невидимый, журчал ручей.

– А к-к-кони? Они остались наверху, – сказал Цзеба, зализывая исцарапанные руки.

– Я за ними не стану подниматься, – ответил Цзинь, – а ты, если хочешь, иди.

– Н-н-нет, – сказал Цзеба, – я не хочу. П-п-пусть оста ются.

Что с мальчиками случилось дальше, читатель узнает аз следующей главы. Что же касается лошадей, то хозяйка, все еще смеясь, стегнула их хворостиной, крикнув:

– Пошли, кони, за своим хозяином следом!

И кони поскакали домой. Но они не добрались до дому, верно кто-нибудь украл их по дороге, и мы о них больше рассказывать не будем.