Текст книги "Медленный солнечный ветер"

Автор книги: Ольга Кузнецова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

– Тебе не достаточно того, что я даю тебе? – Этот голос не мог принадлежать ему. Слишком властный, слишком холодный. Таким человеком он быть никогда не хотел.

– Ты всегда думаешь только о себе, отец! – Хорошенькое личико перекосилось от злости. – И мы с Авелем поедем в эту чертову Испанию, даже несмотря на то, что за окном сейчас все взрывают! Слышишь?! Несмотря ни на что!

Хлопнула дверь. Затем у Лейтенанта внезапно закружилась голова. Он как будто разделился напополам: одна половина была в его прошлой жизни, а другая – в этой. Это и был тот день, когда он окончательно потерял память.

– Вы точно в порядке? – Лицо Димитрии смешивалось в его сознании с лицом погибшей дочери, и ему было страшно. Да, смелому Лейтенанту, который готов был в огонь лезть, стало страшно от того, каким он был в прошлой жизни.

– Да, все хорошо. – В глазах Лейтенанта Божура вспыхнул огонь, и Димитрия тут же отшатнулась. Дарко инстинктивно приобнял ее за плечи.

– Все проклятая болезнь… – успокоил их Лейтенант, пытаясь совладать с собой и хоть как-то улыбнуться. – Все она… Показывает мне жизни, которых не было.

Глава тринадцатая

На перроне было людно. Пробиваясь сквозь толпу беженцев, Димитрия крепко схватилась за локоть Дарко. Теперь она не позволит ему испариться ни при каких обстоятельствах.

Перед ее глазами все еще стояло добродушно улыбающееся лицо Лейтенанта и то, как он салютовал им на прощанье. Где-то на заднем плане их напутствовал Зорко. Кажется, все его слова Димитрия пропустила мимо ушей. Но она знала, что будет благодарна этим людям до конца своей жизни, какой бы короткой она ни оказалась.

Над полуденным Белградом встала ядовитая радуга, которая слепила глаза еще похлеще, чем солнце, которое, на самом деле, теперь не так уж было заметно. Температуры зашкаливали, но это происходило лишь из-за парникового эффекта, который полвека назад большинство населения Земли считало дедушкиными сказками. А солнце было теперь только видимостью. Большая бестолковая звезда, которая никак не хотела гаснуть.

К лицу Димитрия прижимала тряпицу, пропитанную водой, чтобы было легче дышать, но даже сквозь такую заслонку она могла уловить омерзительные животные запахи сотен тел.

То, что поезд и впрямь пришел вовремя, казалось девушке чем-то особенным. Она глазела по сторонам, недоумевая, как могут все эти беженцы вот так спокойно волочиться по платформе, даже не подозревая о том, что произойдет с городом всего через несколько часов. Лейтенант Божур и Зорко говорили о том, что знают один способ, как можно задержать Посланцев до того, как поезд пересечет границу, но в подробности не вдавались. Димитрии почему-то казалось, что, если бы она узнала эти самые «подробности», лучше бы ей от этого не стало.

Как предупредил ее Дарко, на посадку отводилось всего пять минут. Это пять лет назад пяти минут хватило бы с лихвой, но когда сесть на поезд – вопрос жизни и смерти тысячи беженцев, выбирать не приходится. Все толкаются, пихаются, есть и такие сумасшедшие, которые не брезгуют идти по головам как по живому мосту. Среди всей толпы Димитрия чувствовала себя маленькой слабой девочкой, которая ничем не может себе помочь. Если бы не Дарко, она бы точно не успела заскочить в последний вагон посеребренного лупоглазого поезда в самый последний момент. Раздался финальный свисток, и двери бесшумно съехались. Кто-то закричал от боли или от отчаяния – Димитрия точно сказать не могла. За прозрачным непробиваем и огнестойким стеклом она видела обезображенные отчаяньем лица. Кому-то сегодня придется ночевать на платформе. И завтра кто-то точно не проснется.

На мгновение Димитрии стало жаль тех, кто снова остался по ту сторону (совсем как тогда, на границе), но разум вновь возобладал над человеческими эмоциями. Беженцы определенно не были теми, кто достоин какой-либо жалости.

В вагоне было не протолкнуться, а дышать было и подавно нечем. Самые хваткие заняли редкие сидячие места – из красного сверхпрочного пластика. На каждый вагон по шестнадцать мест: четыре «гнезда» по четыре стула. Какая-то беженка – раздувшаяся и пухлая, наверное, от какой-то болезни – заняла целых два места подряд, растянулась на них и уже сладко сопела. Никто не решался к ней приближаться, опасаясь спровоцировать драку. Пока. Ночью же здесь все будет по-другому. В темноте просыпаются даже самые жестокие помыслы. Для них темнота – как катализатор в химической реакции. Для беженцев, по сути, никакой разницы: и там, и там они видят одинаково хорошо. Но ночью какая-то атмосфера особенная, что ли, – самое оно для убийств и грабежа.

Димитрия пробиралась через вагоны следом за Дарко как утенок за своей мамой. Ее никаким леденцом было не заманить куда-нибудь в другое место. Хотя еда и вправду не помешала бы. Сколько там человек может без нее обходиться?

К счастью, Лейтенант Божур дал им напоследок пару пачек уже знакомого им безвкусного картонного печенья, которое Дарко надежно спрятал в сапог, ибо любое другое место для пищи было бы небезопасно: вездесущие ручонки беженцев тянутся к еде практически инстинктивно.

Вагон за вагоном они шли вперед, а поезд тем временем стремительно набирал скорость. Пейзаж за окном постепенно менялся: городские джунгли вновь перетекали в безжизненные пустыри и выжженные луга.

Кругом сопели и хрипели беженцы. Мужчины, женщины, дети… Сдавленные, парами, группами, поодиночке… Их было слишком много, и Димитрия боялась сталкиваться с ними глазами.

Изуродованные, покореженные, помятые, раздутые, отощалые. С перекошенными лицами, покрытыми оспами, опухшими веками. С глазами темными, пустыми. Без глаз.

Цирк уродов.

Когда-то такие были на вес золота. С тех пор, как ученые научились генерировать код будущего младенца. Будущие родители приходили к врачу, описывали младенца их мечты, и через девять месяцев – о чудо! – они качают на руках самого прелестного малыша на свете. Конечно, штуки вроде крыльев, хвостов, зеленой кожи и перепончатых лап запрещались, но желающих на них и не было. Все хотели белокурых малышек или ангелочков с пронзительными синими глазами. Как в супермаркете, родители просили одарить младенцами генами здоровья, предрасположенности к стихосложению, метанию молота и классической музыке (что-нибудь из начала двадцать первого века, скажем, устаревший хэви метал – весьма мелодично). Но эйфория совершенного человека длилась недолго: в тридцать первом программу поспешно свернули (сослались на глобальное потепление), – да и до этого она была в распоряжении только очень богатых родителей. И все же, если бы вторжение и Третья мировая, со временем совершенные люди взяли бы верх над обычными. Мир бы превратился в идеальный уголок для идеальных созданий.

Настоящих уродов – тех, кого любили оставлять у порога церкви, когда им было всего несколько часов от роду, было очень мало. В основном, это были такие, как Хранимира – сломленные внутренне и внешне, обозленные на весь окружающий мир. Отсутствие красоты воспринималось знаком Божьим в ответ на эксперименты ненасущного человека.

Димитрия неосознанно втянула голову в плечи, как черепаха, вспомнив, что Хранимира тоже должна была отбыть из Белграда этим поездом вместе со своей шайкой свихнувшихся беженок, среди которых должна была быть и та агрессивная чешка с мальчиком-дьяволенком.

Внутри девушки все сжимается, когда ее взгляд ненароком падает на какого-нибудь мальчишку, хоть отдаленно напоминающего дьяволенка. Это была не мания преследования, а скорее естественный страх, вызванный тем, что Димитрия нигде в этом мире не могла почувствовать себя в безопасности. Дарко вытащил ее из ее кокона – квартирки на Дражской улице, но и собственный дом, как оказалось, был не идеальным убежищем.

Опасность таилась повсюду. И это был новый мир, который Димитрии было сложно признать своим.

Первый вагон – только для элиты. Тут почти никто не стоит. По бокам расположены специальные жесткие койки без матрацев. Поистине королевские хоромы.

Поначалу Димитрия не могла понять, что они с Дарко тут делают. За такие места кто-то готов и жизнь отдать, так что тут все по-взрослому. Отдыхают только львицы.

Но когда Дарко вытащил из сапога длинную золотую цепочку с маленькими карманными часами на конце, девушка еще раз убедилась, что даже в этом изменившемся мире все продавалось и все можно было купить. Дарко выбрал жертву пофлегматичнее: сухой мужчина с темной кожей, которая напоминает самый настоящий сухарь. Казалось, с него даже крошки сыпались дождем. Почти лысый, но с длинной спутанной бородой цвета кофе с молоком. Мужчина не особенно сопротивлялся, когда увидел золотые часы, – просто взял, засунул их себе в карман и не мешкая освободил нижнюю койку.

Дарко коротко кивнул Димитрии, чтобы она тут же забиралась, и девушка повиновалась. Разговаривать в вагонах было опасно: любое слово могло кому-нибудь не понравиться, и спустя секунду ты – уже растерзан на мелкие кусочки. Может, именно поэтому все молчали, даже грудные младенцы-мутанты, которые, прикрыв маленькие глазки, только и делали что сосали обвислые груди матерей.

Не спал никто. Это было слишком опасно. Даже намного опасней, чем заснуть где-нибудь на равнине или прямо на какой-нибудь мостовой. Тут было слишком много народу, слишком мало места и слишком мало еды. Голод ощущался в воздухе практически физически: это был горький запах поджелудочных соков, терпкий, из-за него было просто невозможно дышать.

Но привыкаешь быстро. И даже брезгливость Димитрии испарилась прочь уже спустя несколько часов пути.

Она сидела на своей койке, подтянув колени к груди и обхватив их руками. Девушка безотрывно глядела в окно на неменяющийся пейзаж, как будто находила в нем что-то занимательное.

Димитрия старалась не ловить ничей взгляд – опасно – и самой ни на кого не смотреть. В данной ситуации осторожность была ее лучшей защитой, ведь даже если Дарко и попытается прийти ей на помощь, то он ничего не сможет сделать против целого состава обезумевших полулюдей.

Под стук колес девушка пыталась прийти в себя, что удавалось ей с большим трудом. Хотела ли она, чтобы все это побыстрее закончилось или чтобы вообще никогда не кончалось, трудно сказать. Всего, чего ей на самом деле хотелось, это никогда не засыпать, чтобы не видеть перед своими глазами полупрозрачное лицо погибшей сестры. Димитрия знала, что это она была виновата в ее смерти. Чувство вины не отпускало ее ни на секунду и только усиливалось в такие моменты как этот, когда невозможно было думать ни о чем другом.

Сколько прошло времени с тех пор, как поезд отбыл с перрона Белграда, Димитрия не знала. Часами уже никто не пользовался, а биологические часы того и гляди норовили обмануть. Хотя, с другой стороны, час, два или три – кому какая разница?

И только когда на голом небе высветился бледнолицый полумесяц, в вагоне постепенно возрастало оживление. Короткие писки, всхлипы – непродолжительные стычки быстро заканчивались – побежденному только и оставалось, что зализывать раны и не нарываться на большее. Это было нормально.

Дарко тайком протянул Димитрии знакомое печенье. Незаметным было оставаться трудно, практически невозможно: у всех до единого беженцев было идеальное обоняние.

– Думаешь, мы доберемся живыми? – шепотом поинтересовалась Димитрия, когда принимала от солдата пищу, но сарказм, который она так тщательно пыталась скрыть, все равно прорвался в ее вопрос.

– Надеюсь, – искренне ответил Дарко. Если говорить начистоту, это было все, что он мог ей сказать.

Димитрия попыталась заснуть. Она знала, что Дарко был рядом и поэтому ей ничего – почти ничего – не угрожало. И все же это было равносильно тому, чтобы чувствовать себя в безопасности в логове ядовитых кобр. По крайней мере, доносящееся со всех сторон утробное шипение уж точно походило на змеиное.

И вдруг спертый ночной воздух прорвал истошный вопль. Так воют волчицы рядом со своими умирающими волчатами. Крики доносились из соседнего вагона, и многие, рискуя оставить свое место без присмотра, потянулись туда, чтобы посмотреть, что происходит, а заодно и чему-нибудь поживиться.

Дарко и Димитрия обменялись вопросительными взглядами, и мужчина, сдавленно кивнув, дал ей понять, что скоро вернется. Это было что-то вроде «надо, Димитрия», но она не хотела его отпускать.

В опустевшем вагоне Димитрии оставалось только уповать на чудо, чтобы открыть глаза и не увидеть напротив себя горящие от голода желтые глаза с болезненно расширенными зрачками.

Димитрия представляла, что ее сестра сейчас рядом. Ее маленький ангел-хранитель. Ее вечная личная Весна – любимое время года Димитрии.

И пока девушка пыталась взять себя в руки, Дарко отправился вместе со всеми узнать, в чем дело.

В соседнем вагоне было не просто людно – там практически яблоку было негде упасть (от яблока, надо сказать, сейчас бы не отказался никто). Только посередине образовалось свободное пространство, что-то вроде ринга, на котором друг напротив друга стояли мужчина и женщина. Оба изогнулись, приготовившись к очередному прыжку.

Теперь Дарко понял, почему женщина кричала: противник укусил ее за ухо так, что из него теперь хлестал фонтан крови. Может, откусил ухо насовсем, трудно было сказать. Кровь была повсюду: на полу, брызги – на потолке.

Женщина – наверное, даже девушка, но Дарко не мог точно определить, – была почти голая, в одной набедренной повязке. Бледная фарфоровая кожа казалась синей, короткая стрижка светлых волос и по-настоящему уродливое лицо. Беженка отчаянно скалилась на соперника, который был намного крупнее нее и которого она еще не сумела ранить. Перепрыгивая с места на место, словно в диком танце, мужчина и женщина не решались нанести друг другу удар и только сверлили друг друга полными ненависти взглядами.

– И что они не поделили? – Дарко сам не заметил, как произнес это вслух.

Ему повезло: в толпе оказался кто-то, кто понимал по-сербски.

– Она спала, – прошипела какая-то беззубая беженка рядом с ним, укачивая на руках груду вонючего тряпья, – а он дотронулся до нее. Дотронулся, – повторила она загадочным шепотом, как будто это слово имело какой-то мистический смысл. – Прикоснулся.

Дарко вновь поднял голову на дерущихся. Их лица высвечивала единственная горящая в вагоне одинокая ультрафиолетовая лампочка. Это раньше ультрафиолет оставлял ожоги – теперь суперпрочной коже суперлюдей ничего не грозило, она у них была прочнее, чем у слона.

Он давно не находился среди людей как в привычном так и в новом понимании. Команда корабля, на котором он служил, не очень-то импонировала мужчине, все еще спустя столько лет несущему траур по своей невесте. Ему казалось, что они никогда не смогут понять его.

Но поведение беженцев не поддавалось никакой логике. Этот матриархат, принцип «убей, но выживи сам», – вряд ли Дарко понимал все это. На Земле была уже другая жизнь, которая, может быть, даже Димитрии была гораздо ближе, чем ему.

Дарко не узнал в борющейся девушке Хранимиру, да и как он мог узнать ее, когда знал только по рассказам своей напарницы? Для него это была простая беженка, а не монашка, которая спасла Димитрию, рискуя собственной шкурой. Ради чего она это делала, знала только сама Хранимира.

«Господь защитит нас».

И, как ни странно, она верила в это всем сердцем, всей своей черной душой. Может, понятие Бога как такового уже давно исказилось в ее сознании, но ее вера всегда была нерушима. Ее вера была вечна, и она умрет вместе с Хранимирой. Вера и была любовью всей ее жизни, хотя Огнек столько лет пытался внушить ей обратное.

У них была своя история. Без счастливого конца. Их история закончилась, так и не начавшись. Со временем любовь сменилась гневом, и, хотя Огнек в этом никогда не признается даже сам себе, всего, чего теперь он желал, это смерти Хранимиры. Он думал, что имеет право на ее жизнь, потому что когда-то давно спас ее из церкви, которую сам лично поджег. Он вынес ее на руках – нагую, обожженную. Но даже потеряв сознание, девушка не выпустила из рук маленькую молитвенную книжку в кожаном переплете.

Огнек пытался ввести Хранимиру в свой мир, но так и не понял, что это было невозможно. Он был огнем – она была льдом. Он бы топил ее, пока она его не заморозила.

– Одумайся, Ранка, – шептал он. Его глаза, полные безумия, с вожделением пожирали предмет своего обожания. Несмотря на то, что у сражающегося мужчины была всего одна рука, уступать он явно не собирался.

– А как же твое обещанье? – Беженка продолжала кружиться по невидимой траектории, увлекая за собой Огнека. – Ты же обещал оставить нас в покое, не прикасаться к нам-сс…

Она была сумасшедшей. Она сошла с ума давно, возможно, сразу после рождения. Это судьба свела ее с ума, а не Бог, как можно было подумать. Но он тоже не отставал, хотя его с ума свела она – единственная женщина во вселенной, которую он никогда не получит.

Зрители схватки как завороженные наблюдали за смертельным танцем, и каждый знал, что в живых останется только кто-то один. В этом-то и заключалась вся прелесть представления, и, несмотря на то, что беженцы были слишком голодны, чтобы ждать, ради такого зрелища они были готовы на что угодно.

– Мы простили тебя, когда ты не дал нам умереть, – продолжала Хранимира, – но ты испытываешь Господню волю, а у Господа тоже есть терпенье. Таким, как ты, Господь не позволяет выживать… – Улучшив момент, девушка потянулась к тому месту, где еще совсем недавно было ее ухо, но только вся испачкалась в крови. Если эта стычка в скором времени не закончится, то монашка будет вынуждена отступить, ибо она уже и так потеряла предостаточно крови. Еще немного – и она потеряет сознание.

– Почему ты не хочешь быть счастливой, Ранка? Разве твои человеческие потребности не включают счастье в список жизненных необходимостей?

Они разговаривали настолько тихо, что даже свидетели их маленького шоу не могли расслышать ни единого слова, – они могли только видеть, как шевелятся их губы, но не более того.

– Счастье ждет в раю тех, кто его достоин. Жизнь – всего лишь тропа на пути к небесам.

– Так почему твоя тропа заросла колючими кустарниками, Ранка? – Его губы тронула еле заметная усмешка – наверное, нервное.

– Иди по своей тропе, – огрызнулась монашка, – а мы пойдем своей дорогой.

Отвлечь Огнека оказалось не так-то трудно – Хранимира подбиралась к своей жертве все ближе и ближе, целясь как раз в тот бок, со стороны которого отсутствовала рука.

– Когда-то давно мы лишили тебя руки. Господь ясно дал тебе понять, чтобы ты больше не обжегся, – прошипела она и ринулась на мужчину, повиснув на нем, как клещ на хромой собаке.

Моментально в дело пошли острые резцы, выдвинувшиеся, словно лезвие перочинного ножика, и Хранимира зубами впилась в горло возлюбленного, заставляя его хрипеть в изнеможении. Огнек тщетно пытался оторвать от себя беженку – она только сильнее впивалась в его нежную мягкую кожу. Он всегда отличался от нее, всегда был уязвимым, и, кажется, на этот раз он успел об этом позабыть.

И все же Хранимира была слишком слаба, чтобы так быстро одолеть своего противника. Огнек на мгновение встретился с девушкой взглядом, а затем схватил ее за шею здоровой рукой и, прежде чем отшвырнуть ее в сторону, прошептал:

– Увидимся в раю, малышка.

Тело монашки резко отлетело и врезалось в стену. Истекающая кровью девушка была на грани того, чтобы перестать бороться и закрыть глаза, чтобы наконец покориться своей судьбе, которая преследовала ее вот уже несколько лет. И почему прежде она бежала от нее? Только сейчас Хранимира поняла, как глупо она себя вела все это время. Какой же она была трусихой, раз каждый раз бежала прочь, когда Господь пытался призвать ее к себе!

«Просто тогда мы были еще не готовы».

Глаза Хранимиры закатились, и на свет показались лишь заплывшие и отекшие белки. От потери ориентации беженку тошнило – она не могла понять, где находится, и с трудом заставляла себя мыслить. Если бы не ее тело – это сильное тело, которым одарил ее Бог вместе с сильной душой! – она бы уже давно пошла на корм акулам. То есть остальным голодающим беженцам.

Она знала, что сейчас Огнек снова приблизится к ней. Это была его привилегия – убить ее собственными руками. Все верно: он спас ей жизнь, и только он мог отнять ее.

Хранимирка вспоминала о своем молитвеннике – том самом, который она незаметно подсунула девушке-ангелу, чтобы защитить ее. Эта книжица уже много раз спасала девушку, она придавала ей сил, и только она понимала ее, когда все остальные от нее отворачивались. В прошлой жизни – еще до вторжения – этот молитвенник подарил ей один пастор, который сказал, что у Хранимиры глаза, преданные Богу. Ей было десять или около того, и вся ее жизнь, каждое мгновение были посвящены одному делу – служению.

Каково ей было – отвергнутой всеми, даже собственными родителями, которые, как ей сказали, были ужасными грешниками, потому и Хранимира появилась на свет такой уродливой. Матушка-настоятельница как-то сказала ей, что ей еще повезет, если Господь Бог простит ее за то, что она вообще появилась на свет. И Хранимира поверила, что так и должно было быть. И она молилась, надеясь на то, что через много лет почувствует, как камень греха наконец упадет с ее души.

Но даже сейчас – сколько лет уже прошло? – этот камень висел на ее шее, по-прежнему заставляя прижиматься к земле, словно осинка, которую гнет неистовый ураган. Хранимира всегда думала, что избавится от чувства вины перед Богом хотя бы перед своей смертью.

Смерть – священна. Она подобна запретному плоду, который вкусила Ева по настоянию советника-змия, и именно поэтому нельзя самовольно ускорять приход смерти. Недаром в заповедях сказано, что это один из страшнейших грехов. Умереть – это позволение. Это подарок свыше. Это таинство, проходя которое, вспоминаешь всю свою прежнюю жизнь и одновременно забываешь ее, прощаешься с ней. Это как фильм, который просматриваешь задом наперед: от конца до самого начала. В Библии сказано, что вначале было слово, и Хранимира надеялась вернуться к этим самым истокам, чтобы познать единственное слово, ради которого она существовала. Бог.

«Мы станем вечностью».

Но смерть все не приходила. Она медлила, не решаясь поцеловать лоб Хранимиры своими холодными губами. В нерешительности смерть парила над обмякшим телом беженки, не зная, верно ли она поступает.

Дарко было все равно, что станет с этой истекающей кровью беженкой. Все, чего ему хотелось, это чтобы все побыстрее закончилось. Но стоящей за его спиной Димитрии хотелось иного. Именно в этом они и различались.

Димитрия пробралась в этот злополучный вагон, когда нервы ее уже перестали выдерживать. Она всегда шутила, что ее нервы не гитарные струны – трудно порвать. Сегодня она убедилась в том, что ее нервы действительно не были гитарными струнами – они были гораздо тоньше. Димитрия понимала, была бы она другой или на ее месте оказался бы кто-то другой, ничего бы не вышло. Даже каменная Димитрия медленно рассыпалась на кусочки – чего уж говорить о тех, кто боится даже собственной тени.

Внутри у Димитрии все трепетало, взрывалось; волны ее внутреннего моря бешено бились о прибрежные скалы и разбивались. Она узнала Хранимиру даже такую – полуживую и почти обнаженную – и, не теряя ни минуты, ринулась к изуродованному телу, даже не задумываясь о том, что тот, кто довел беженку до такого состояния, сейчас дышал ей в спину, разъяренный и опьяненный успехом. Но Огнек забыл, что победа в одном сражении еще не означала победу во всей войне.

Руки Димитрии тут же перемазались в чужой крови. Девушка осторожно приподняла голову Хранимиры, пытаясь отыскать в ее лице хотя бы намек на то, что беженка все еще была жива.

По вагону пронесся вздох удивления. Еще никто и никогда так глупо не распоряжался своей жизнью, поворачиваясь спиной к своей смерти. Мать могла отдать жизнь за своего ребенка, но и то, скорее она отдаст младенца чужакам, чем умрет вместе с ним. Это был закон джунглей. Убей или будешь убит.

Среди всех этих разумных людей Димитрия всем казалась сумасшедшей.

У Дарко тоже не было времени на раздумья. Меньше всего он ожидал, что Димитрия выкинет ему такой фокус. Она никогда не проявляла себя сестрой милосердия, и мужчина думал, что Димитрия холодна как лед. Все, о чем она могла думать и о чем могла сожалеть, это о смерти своей сестры – остальные жизни для нее не имели никакого значения.

Но Димитрия удивляла его. Снова и снова.

Дарко едва успел схватить Огнека сзади (к черту рыцарское великодушие), когда тот уже намеревался начать новую схватку, но уже с Димитрией, чтобы оспорить тело своей невесты.

Кое-как уже порядком уставшему Огнеку удалось вырваться и повернуться к новому противнику спиной. Принимая и нанося ответные удары, Дарко все спрашивал себя, во что, черт возьми, Димитрия втянула их обоих. Умирать на середине пути пока не входило в его планы, так что он изо всех сил пытался вывести Огнека из строя. У него было две руки, а у Огнека – одна, и у него была Димитрия. Пока еще живая. Чего нельзя было с уверенностью сказать об истекающей кровью монашке.

Послышался хруст. Кажется, Огнек умудрился заехать Дарко по носу. Хоть бы не сломал.

Обернувшись, Димитрия увидела Дарко, сражающегося с беженцем. У него из носа текла кровь, а по щекам Димитрии потекли слезы. Она не хотела вмешивать Дарко в это дело. Это был ее долг – Димитрии – а он снова полез спасать ее жизнь.

– Ты слышишь меня? – Она осторожно встряхнула лежащую у нее на руках девушку. – Эй, Ранка, я здесь. Очнись же, прошу тебя.

Но беженка не подавала никаких признаков жизни.

Отчаянное положение было и у Дарко, который явно уступал в ловкости своему сопернику, пораженному мутацией, но не уступал ему в силе. Несколько раз он снова не сумел увернуться от каменного кулака Огнека, но ощутимых увечий пока не чувствовал. Единственным преимуществом Дарко до сих пор оставался тот факт, что он мог попробовать схватить своего соперника за горло, тогда как тот одной рукой подобный финт проделать никак не сможет.

– Ты вернешь ее мне, – рычал Огнек вне себя от ярости. – Мою принцессу, ты вернешь ее.

Плевать мне на твою принцессу, хотел было ответить Дарко, но подумал, что такой ответ устроит этого верзилу даже меньше, нежели он скажет, что ему нужна эта уродливая и безобразная беженка.

– Ранка-Ранка-Ранка… – бормотали одновременно Огнек и Димитрия. Это напоминало какую-то священную мантру, обладающую магической силой, как заклинание, возвращающее мертвых обратно в мир живых.

– Ты потеряешь свою девку так, как я потерял свою Ранку, – продолжал Огнек, сплевывая на пол кровь вместе с выбитым зубом.

– Я уже потерял ее, – прошептал Дарко еле слышно и нанес своему противнику решающий удар. Огнек пошатнулся – на мгновение в его взгляде появилось недоумение – а затем он бесформенным мешком повалился на пол. Никто в этот момент не осудил бы Дарко за слезу, невольно выскользнувшую из уголка глаза, да никто и не заметил бы: его лицо сплошь было залито кровью. Но Дарко чувствовал, что повреждения были незначительны, а вот Огнеку придется несладко, когда тот придет в себя. Убивать беженца мужчина не собирался.

Не желая больше смотреть на соперника, Дарко отвернулся от его неподвижного тела, лежащего на полу, и направился к качающей маленькую хрупкую Ранку Димитрии.

– Пойдем, – настойчиво позвал ее мужчина, но та даже не шелохнулась.

– Она еще жива, Дарко, я знаю, – пробормотала Димитрия сквозь всхлипы. – Помоги мне отнести ее.

Дарко рукавом утер вытекающую из носа кровь и, устало вздохнув, помог Димитрии приподнять тело – на удивление такое тяжелое, чего нельзя было сказать, взглянув на аккуратно слаженную Хранимирку. Каких еще неприятностей доставит ему Димитрия, Дарко мог только догадываться, но он вынужден был признать, что ему придется выполнить все, что бы ни попросила эта девушка. От нее зависело слишком много всего.

Под удивленные взгляды остальных беженцев Дарко перенес неподвижное тело Хранимиры в соседний вагон. Димитрия понуро следовала за ним. Она обхватила себя руками, совсем забыв, что они были испачканы в крови Хранимиры, и на ее и без того грязной одежде теперь появились еще два кровавых отпечатка ее ладоней.

Димитрия сама с трудом понимала, что заставило тогда подбежать ее к посланной в нокаут монашке. Чувство долга ли или та человечность, что так долго в ней дремала? Сказать определенно было почти невозможно, но, наверное, повлияло и то, и другое, а еще то, что Весна отказалась от хлеба, который Димитрия когда-то давно украла у Хранимиры. В любом случае, сделанного было не воротить, но как же Димитрии сейчас было стыдно перед Дарко, которого она подвергла опасности, возможно, и вовсе напрасно. Этот мужчина делал за нее то, что Димитрия всегда предпочитала делать сама – выживать. Может быть, это было глупо, но она никак не могла привыкнуть к тому, что теперь в ее распоряжении было плечо, на которое можно было положиться. Даже, скорее, не плечо, а целое тело с руками и ногами. Полный суповой набор для девушки, ожидающей принца. Но в их встрече не было ничего романтичного. Теперь Димитрия знала, что Дарко до сих пор тосковал по своей подруге, а она сама жила только мыслью о том, что с ней уже не было ее маленькой Весны. Они должны были встретиться и разойтись – именно поэтому Димитрия называла Дарко «солдатом», чтобы потом, когда все закончится, позабыть его раз и навсегда. Но все чаще и чаще она звала его по имени, сама того не замечая. Подсознательно Димитрия совсем не хотела его забывать.

– Подложи ей что-нибудь под голову. – Это был Дарко. Как бы ни сомневался он в том, что Димитрия поступает правильно, в этот раз он был вынужден ей довериться целиком и полностью.

– А? – Задумавшуюся Димитрию клонило в сон. В коматозный сон, каким спят мухи зимой, чтобы наконец позволить себе забыться.

Димитрия быстро начала снимать с себя куртку (все равно она уже ни на что не годилась), все же умудрившись запутаться в двух рукавах. Постелив ее под голову беженке, Димитрия прямо на себе начала рвать и майку. Ей было все равно, что в вагоне было не жарче десяти градусов – события и так разгорячили ее не на шутку. Получившимися жгутами девушка кое-как обмотала кровоточащую голову Хранимиры, но даже когда ей кое-как удалось предотвратить кровотечение, девушка все равно не приходила в себя.

– Когда я была ребенком, – медленно говорила Димитрия то ли беженке, то ли себе, то ли стоящему рядом Дарко, обматывая голову Хранимиры, – я жуть как любила лазить по деревьям. У наших соседей, семейной пары по фамилии Красич, был прелестный грушевый сад с самыми вкусными грушами на свете. Конечно, именно такие груши первым делом погибли после вторжения, но не в этом дело. Так вот однажды я забралась на одну из самых высоких груш – на верхушке деревьев фрукты, как водится, гораздо вкуснее, – но не удержалась и свалилась на землю прямо с шестиметровой высоты. Тогда я хорошенько расшибла себе череп. Врачи сказали, жила бы я лет пятнадцать назад, они бы меня скроить не сумели. А мама тогда впервые сказала мне, что, если я еще раз полезу на дерево, она меня собственноручно с него достанет.