Текст книги "Две дамы и король"

Автор книги: Ольга Играева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

– Но почему мне звонят? Если у тебя нет романа, почему мне звонят и ставят в известность? Почему некто так сильно переживает за крепкую советскую семью, что звонит и предупреждает? Все-таки? Нет .или да?

"Ну, что ты хочешь услышать: что да, у меня роман, я тебе изменяю, я тебя больше не люблю? Зачем ты принуждаешь меня сказать тебе эту ерунду, тем более что эта ерунда – не правда? Тебе легче станет?

Я сама не знаю, есть у меня роман с Губиным или нет.

Роман, любовь… Не знаю. Тебе очень хочется услышать о том, как мы сегодня с ним пили шампанское и целовались, и я бы не сказала, что я при этом испытывала отвращение? Это измена (пошлое мелодраматичное слово!) – или нет? Но ведь и влюбленности я не чувствую… С Губиным я чувствую скорее спокойный комфорт… Я сама не разобралась и ничего пока не поняла. А ты упрекаешь меня в том, что я не спешу тебе об этом докладывать. Нонсенс". Регина лукавила – разумеется, она знала, что муж не хотел слышать рассказ о поцелуях, он просто хотел, чтобы ничего такого никогда не было, чтобы подобное было совершенно исключено и чтобы Регина так ему и сказала.

Она могла сказать – уж это-то она могла для него сделать… Но из какой-то вредности и духа противоречия не говорила.

Муж продолжал задавать одни и те же вопросы.

"Оставь, не надо расставлять все точки над "i", иногда эти точки лучше оставить в покое…" – мысленно обращалась к нему Регина. Напрасно – Игорь ее мысли не читал.

У них были прекрасные отношения и страстная любовь – она после рождения ребенка поступила на работу в издательство и иногда, утром появляясь на работе, боялась поднять на сослуживцев глаза. Ей казалось, только они взглянут на нее, как сразу поймут, какому безумству она, благопристойная, образованная, претендующая на роль интеллектуалки молодая женщина, предавалась ночью…

До какой степени следует посвящать мужа в свои душевные дела и надо ли вообще это делать – интересный вопрос, над которым до недавнего времени она не задумывалась. Всегда считала, что полностью присвоить себе человека нельзя, что у него должен оставаться свой внутренний мир, в который никому ходу нет. Но сегодня Регина столкнулась с практической дилеммой: есть Губин, его настойчивые ухаживания и ее интерес к нему – интерес глубокий, настоящий, не праздный. Кто-то считает это началом романа.

Нужно ли сообщать об этом мужу? Если по-честному, то да, надо. Но если подумать – то зачем? Она нанесет ему душевную травму – вот "и вся польза от этой откровенности, которой он, кстати говоря, не оценит. Просто придет в ярость. А дальше начнется сумасшествие – он станет вызнавать подробности, терзать себя и ее объяснениями, будет подозревать ее каждую секунду, и самое невинное слово, сказанное по телефону, и самое невинное сообщение о происходящем на работе будет расшифровывать по-своему… Будет на нее давить и требовать, чтобы она нашла другую работу, но, даже если она и послушается, он не успокоится и не остановится на достигнутом. И потом разве другая работа поможет? Никакая другая работа не помешает ей встречаться с Губиным.

Сообщить Игорю о чем-либо подобном просто невозможно, немыслимо. «Что же, теперь ты знаешь, чем оправдывается мужчина, изменяя жене…» – язвительно подумала Регина о собственном страстном, только что про себя произнесенном монологе.

Но если ничего не говорить, скрывать? Разве не жестоко? И все равно получишь то же самое – просто Игорь будет меньше знать, зато больше подозревать.

«А что касается терзаний, то они уже начались, – вздохнула Регина, слушая мужа. – И они продолжатся». Получалось, что ни делай, большой разницы нет.

Корнем проблемы был ее интерес к Губину, но тут она ничего не могла поделать. Был он, этот интерес, и все. Строго говоря, существовали способы все уладить и успокоить Игоря – спокойно лгать, притворяться, перекочевывая из постели любовника в постель к мужу и обратно. Или еще один способ – искренне, страстно любить обоих. Она даже слышала, что второй вариант – совсем не фантастика, что такие случаи, пусть и не так часто, встречаются. Первый же – просто общее место.

Впрочем, пока оба варианта представлялись несколько странными, а задумываться, во что все это выльется, она не могла и не хотела. Когда-то давно, в разгар их любви, Регине казалось, что день, когда она потеряет Игоря – то ли смерть разлучит их, то ли судьба, – станет самым ужасным днем в ее жизни.

Сегодня она смотрела на него, слушала его вопросы, наблюдала за выражением его лица, и больше ей так не казалось. Совсем не казалось. «Как мимолетны, зыбки, неверны, сиюминутны все наши ощущения, на которые мы ориентируемся и по которым сверяем жизнь… И сколько в нас самоуверенности. Нам и в голову не приходит, что через полгода мы будем чувствовать нечто прямо противоположное. Каждый раз тыкаемся мордой в собственную глупость», – философствовала Регина: так причудливо подействовала на нее тягостная размолвка с мужем.

– Извини, я устала, – сказала Регина. – Давай прекратим этот разговор. Нет ничего особенного в том, что я задержалась на работе, – с тобой тоже случается. А что касается звонка от доброжелателя – просто дурак какой-то хотел тебе и мне сделать больно… Забудь.

Но пока она переодевалась, заходила в ванную, пила чай, Игорь ходил за ней по пятам и задавал уточняющие вопросы, пытаясь поймать ее на противоречиях в ответах. Она понимала, что Игорь мучается – и еще больше мучается от того, что не в силах остановиться со своими расспросами. Но она не могла не раздражаться тем, что он не умеет переживать свое страдание в одиночку. Она бы, возникни у нее подозрения в отношении Игоря, поступила именно так.

Заснуть она не могла долго – думала о Губине.

Вспоминала прошедший вечер, как он сидел в кресле, курил и смотрел на нее. Лицо спокойное и чуть усталое, внимательные карие глаза… Курил он неторопливо и молча. Хотя он обладал взрывным темпераментом, когда курил – никогда не размахивал, как иные, сигаретой, не захлебывался речами, никогда судорожно и торопливо не затягивался…

Странная история у них с Губиным. Когда он купил издательство и впервые появился у них в конторе – тогда они и познакомились. Он собрал издательский совет, чтобы познакомиться с новыми сотрудниками. Они долгое время совершенно не воспринимали друг друга, если не сказать больше. Ее коробила его манера чуть что изъясняться матом – у них в издательстве было принято сохранять пристойность, хотя про себя и меж собой издательские мужчины – можно не сомневаться – свободно употребляли нецензурщину. Голос у Губина был мощный, низкий, густой, и если он кого-то распекал у себя в президентском отсеке – так называли его рабочие апартаменты в конторе, – все этажи имели удовольствие выслушивать эти жемчужины мысли народной.

У Регины был один недостаток, а в наших условиях, можно даже сказать, социальный порок: она не выносила мата, считала эти звуки злонамеренным загрязнением окружающей среды и ни от кого этой своей странности не скрывала – и от Губина тоже.

Он каждый раз преувеличенно акцентированно, но и со скрытым раздражением извинялся перед ней за каждое нецензурное слово, сказанное в ее присутствии, но она будто читала при этом его мысли. "Цаца?

Какие мы трепетные! Мы до сих пор не привыкли!

Я работаю, как мне удобнее, и мне плевать, кто что думает по этому поводу. Не нравится – двери открыты, никого не держу…" Но Регина эти его выпады игнорировала и мысленно же ему отвечала: «Вы думаете, это ваше издательство? Я отдала ему больше сил и времени, чем вы, уважаемый собственник! Уходите лучше сами…»

Их вялотекущая взаимная неприязнь однажды прорвалась как нарыв и перешла в фазу острого конфликта. Как-то, проходя по коридору, Регина снова услышала раскатистый губинский мат – он доносился из одного из кабинетов. Она заглянула в проем двери и сделала по этому поводу какое-то шутливое замечание – просто, чтобы обозначить свое присутствие и тем самым поощрить его к переходу на литературный язык. Но Губин, бывший почему-то на большом взводе, глядя ей в глаза, повторил все сказанное еще раз – с нажимом, сознательно смакуя каждое слово… Регина ничего не ответила, повернулась и ушла, но, перед тем как она удалилась, он увидел в ее глазах самое восхитительное бешенство.

Справедливости ради следует сказать, что в тот момент Губин был здорово поддат. Но сколько раз потом, вспоминая этот момент, Регина стискивала зубы – в душе у нее поднималась волна такой темной мутной ярости, что она зажмуривалась и несколько секунд уговаривала себя успокоиться.

За следующий год она не перемолвилась с ним и словом – ухитрялась избегать общения даже тогда, когда оно было необходимо по делу. Все деловые контакты с начальством она замкнула на директора издательства губинского зама Подомацкина, и он эту роль без лишних вопросов принял – наверное, догадывался, что между ней и шефом произошло небольшое «землетрясение». Но у него было правило – помогать дамам…

Как бы там ни было, прошло время – и Регина с Губиным помирились. Был какой-то такой момент…

Весенний светлый день, они в издательстве общими усилиями пропихнули выгодный контракт, который сулил благоденствие всем. В конторе царила эйфория, а Губину, когда он был в хорошем настроении, сопротивляться было невозможно. В обшей сумасшедшей суматохе они столкнулись у праздничного стола, распили по рюмке коньяку и заключили мир. И…

И после этого ничего не произошло. Он больше при ней не ругался и относился к ней с преувеличенным почтением. Но приблизиться не пытался…

Ночью Регина внезапно проснулась – из прихожей раздавались какие-то звуки. Она глянула на светящиеся цифры будильника – три часа с минутами.

Там кто-то был. Регина зажмурилась и лежала с закрытыми глазами, вся сжавшись и спросонок не понимая, что за звуки, кто там мог быть. В груди притаился холодный ужас, она замерла как ящерица, старающаяся прикинуться мертвой на ладони у поймавшего ее ребенка. Постепенно, пока текли секунды, а шорох не прекращался, она поняла, в чем дело: там, в прихожей, муж обыскивал ее сумку и карманы ее плаща.

Губина не было. «Спокойно, – мысленно приказал себе Олег. – Никакой мистики. Сейчас все разъяснится». Даже не краем глаза, а всей кожей он уловил какое-то движение и, еще не успев ничего сообразить, вдруг все увидел. Губин не исчез, а просто сполз по стене на пол и сейчас каким-то серым, большим и нелепым комком застыл где-то на уровне Олеговых колен. Взгляда его телохранитель не видел – можно было только понять, что шеф не может отвести глаз от содержимого лифта.

– Кира, – просипел он.

«Кира? Жена Губина? – удивился про себя Олег. – Да нет, он обознался или заговаривается…» Он снова заглянул в кабину лифта и увидел – ошибся он сам, а не Губин. Просто то, что лежало в лифте на полу, Олег никак не мог соотнести с Кирой Губиной, какой он ее помнил. Как и многие из знакомых этой пары, он не мог понять, как Губин ухитрился заполучить на всю жизнь такую женщину. Губин – неплохой, конечно, мужик, но ведь, с точки зрения баб, заурядный, задумывался Олег, будто и впрямь мог представить себе «точку зрения баб». Сказать, что Кира была красива, – это не интересно. Хотя можно было себе представить, от чего выпал в свое время в осадок несчастный Губин. В лице Киры было что-то восточное – высокие скулы, немного плоский нос, тонкие губы и при этом – голубые глаза. Дело не в этом. Она была лучше чем красива – она была значительна.

Всегда притягивала взгляд, хотя и невозможно было объяснить, чем и почему.

– Иди, звони в милицию, – бесцветным голосом произнес Губин.

Олег секунду поколебался.

– Вы в порядке?

Губин лишь тупо кивнул.

Олег сбежал по лестнице к будке консьержки – там был телефон. Перепуганная дежурная, пока Олег звонил, поднялась к Губину, заглянула в лифт и отшатнулась, крестясь. Они стали ждать милицию.

Пока добирались до нужного дома на милицейском раздолбанном «уазике», Вадим Занозин дремал.

Сообщение, поступившее в дежурную часть РУВД о трупе в многоэтажке, застало его в момент, когда он только начал засыпать на диванчике в своем кабинете. Кто-то ворвался в дверь, проорал: «Подъем!» – и скрылся – Вадим даже не успел этого гада опознать.

«Прибью!» – думал он, впрочем, беззлобно. Все-таки по делу разбудили. Вот если бы это был очередной дурацкий розыгрыш, тогда бы шутник так легко не отделался – из-под земли бы его раздобыл, пусть для этого пришлось бы всю ночь глаз не смыкать. Он вытянул руку с часами – час ночи. Почему рожать и умирать люди предпочитают ночью?

Вадим Занозин работал в убойном отделе давно и уже не испытывал чувства азарта, отправляясь на убийство. Отправлялся спокойно, сосредоточенно, не торопясь. Со стороны можно было подумать, что он все делает нехотя, с ленцой – а он просто был профессионал и многое из необходимых телодвижений выполнял как на автопилоте. Подробностей о трупе ему не сообщили, он ехал и думал, что процентов на девяносто это привычная мерзейшая бытовуха: «пили-поссорились-зарезали друг друга». Тут Занозин решил, что слишком рано начал работать по этому случаю, – чего гадать, скоро все увидим. И весь остаток дороги проспал.

Занозин зашел в подъезд, когда группа уже работала вовсю, – задержался покурить на улице. Ребята фотографировали, измеряли, снимали отпечатки, писали, звонили – словом, все как всегда. Он подошел к лифту и заглянул внутрь. Женщина средних лет, ухоженная, одета неброско, но стильно. Его взгляд задержался на ноге трупа – той, что была в нескольких сантиметрах от двери. Интересная деталь – жертва носила золотую цепочку на лодыжке. О чем это говорит? «Только о том, что у покойной были красивые ноги – иначе глупо носить украшения на лодыжке. Вообще у нас такие украшения не очень распространены», – размышлял Занозин.

– Похоже, задушена, – тихо сказала ему медэксперт, распрямляясь после осмотра. – На правой скуле след от удара – видимо, перед смертью ее оглушили. Поточнее скажу после вскрытия.

«Оригинально, – подумал Занозин. – Чистая работа. Если задушили, то на одежде убийцы пятен крови нет, на подошвах тоже. И очень похоже, что и орудия убийства в природе не существует». Не бытовуха, подумал Занозин, но радости от этого не испытал.

У стены стояли двое мужчин – один молодой, щуплый, другой лет сорока пяти крепкий мужик, сейчас, впрочем, явно бывший не в форме и выглядевший неважно.

– Вы обнаружили труп?

Мгновение длилась пауза – молодой вопросительно оглянулся на более старшего и ответил сам – собранно, четко, деловито:

– Да, мы вызвали лифт, чтобы подняться наверх.

Он подъехал, а там…

– Вам знакома эта женщина?

– Да. Это моя жена.

На этот раз заговорил второй. Каждое слово он, казалось, пропихивал через глотку.

– Ее зовут Кира Ильинична Губина.

Ну, что же. Личность установлена, труп опознан, очень хорошо. Занозин кивнул. Он еще раз подумал, что муж убитой выглядит неважно и его стоит отправить к врачу, но не удержался на мысли о том, что сейчас испытывает этот Губин. Он не писатель, не инженер человеческих душ. Он сыщик. Когда Занозин начинал работать, то, как все молодые сотрудники, мучил себя сочувствием к людям. Сегодня это сочувствие было профессиональным – Занозин знал, что родственникам жертвы, как правило, бывает тяжело, поэтому с ними надо говорить аккуратно, осторожно, стараясь не дать повод к эксцессам. Но знал он и о том, что первая информация, добытая от свидетелей, пока человек еще ничего не забыл, не успел подумать о том, как себя вести, может быть очень ценной. Если, конечно, супруг Киры Губиной не спланировал и не совершил убийство сам – тогда свою линию поведения он мог продумать загодя. «Не похоже», – констатировал Занозин. Хотя исключать он пока, разумеется, ничего не будет.

– Вы здесь живете? – спросил Занозин мужа убитой.

– Нет, здесь живет наша знакомая – мы должны были встретиться с Кирой как раз у нее. Я припозднился, думал, Кира ждет меня там… Но она оказалась… здесь, в лифте, – через силу проговорил Губин.

Занозин подозвал одного из оперов, и они на пару потолковали с Губиным и его телохранителем (молодой человек оказался телохранителем) – как все было, не заметили ли чего-то необычного. Они подробно расспросили мужчин по отдельности. У мужа Занозин на всякий случай спросил, чем занималась жертва («Она была моей женой»), не было ли у нее врагов (ответ – недоуменный взгляд, потом краткое «нет»), нет ли у него предположений, кто мог бы это сделать (опять «нет»). Есть ли дети? Сын уже взрослый, учится за рубежом.

Занозин спросил у своих, не забыли ли проверить черную лестницу, и, получив в ответ: «Обижаешь», объявил:

– Ладно, вы тут завершайте, а мы поднимемся наверх.

Тая, обнаружив в два часа ночи за открытой дверью не только Губина, а целую свору мужиков, нимало не пришла в замешательство.

– Штрафную! – завопила она, схватив и втягивая за рукав в квартиру первого, кто ей попался под руку, – это был Занозин.

Остановить ее радостные вопли было трудно – она не замечала попыток Занозина вставить слово в поток ее приветствий и лишь отвечала:

– Ничего, ничего, не стесняйтесь, проходите…

Вовик!

На нее произвело впечатление лишь лицо Губина, на котором она остановила взгляд после третьей попытки.

– Слушай! Ты с Кирой встретился? – озаботилась она.

– Кира убита. Она… лежит в лифте, – проговорил Губин отстраненно – будто говорил не о жене.

Молчание в прихожей длилось секунду.

– Как это убита? Как убита? Как она может быть убита? Она пять минут назад была здесь. – Тая с упреком воззрилась на Губина, словно удивляясь, как можно нести такую чушь. – Она пять минут назад была здесь, отправилась вниз тебя встретить.

Тая, подняв лицо к Губину, тянула его за лацкан и не оставляла надежды втолковать ему простую вещь – Кира только что была здесь и убита поэтому быть не может. Она оглядела стоявших кругом оперов, как бы пытаясь пригласить их в единомышленники.

– Как это убита? Что это еще значит, убита? – вопрошала она строго, насколько позволяло ей праздничное состояние.

За ее спиной появился Вовик с совершенно протрезвевшим лицом.

– Тая, пойдем на кухню, – потянул он жену за локоть.

Она оглянулась на него, не понимая:

– Подожди, что они такое говорят?

Занозин счел, что пора вступить в дискуссию и ему. Он вынул удостоверение, распахнул его перед носом Таи и членораздельно сказал:

– Действительно, Кира Губина около часа назад была найдена мертвой в лифте. Можно задать вам и вашим гостям несколько вопросов?

Тая позволила мужу уволочь себя на кухню, и уже через секунду она сидела там, опершись на обеденный стол локтями, и жутко, безнадежно выла. Вовик крутился вокруг нее с чашкой и валокордином. Занозин задавал им вопросы, они отвечали на пару. Вовик держался более или менее спокойно, ответы его звучали вполне адекватно и толково. Тая встревала только изредка, прерывая свою речь всхлипами и воплями.

– Когда Кира Губина ушла из вашей квартиры?

– Чуть после двенадцати.

– Как она объяснила свой уход? Ведь она, кажется, ждала, когда приедет муж?

– Да никак. Сорвалась и убежала – мол, встречу Сергея внизу.

– У них так было принято?

– Да вроде нет…

– Как она выглядела? Была ли взволнованной?

– Да она выглядела как полоумная! Глаза как тарелки! Я ей твержу – куда ты, что я Сергею скажу!

(Всхлип.) А она – я не из-за тебя, не из-за тебя! Ы-ы-ы!

– Что значит «не из-за тебя»?

– Ну, я глупо пошутила насчет автомобильной аварии (всхлип), а Кира, знаете, полгода назад в аварию попала… Ы-ы-ы!

– Что было перед этим?

– Да ничего особенного. Играла музыка. Мы танцевали, веселились.

– Вспомните, о чем шел разговор?

– Обычный ничего не значащий треп. Даже вспомнить толком невозможно – настолько он был ничего не значащий.

– Кира говорила – Сергей скоро приедет, уже звонил с дороги по мобильнику! (Всхлип.) А потом про эту дурацкую аварию-у-у-у… Как я ее отпустила!

Зачем я пошутила про аварию-у-у-у!..

– Значит, после разговора про аварию она и поспешила уйти?

– Да-а-а-а! Еще перед этим, правда, ей опять Сергей звонил. Сразу после звонка она и сбежала-а-а-а…

– Вы заметили какие-нибудь странности в ее поведении?

– Кроме того, что она сорвалась встречать Сергея, – нет. Сидела, правда, какая-то тихая, задумчивая. Пила немного.

– Она что, злоупотребляла?

– Нет, что вы. Просто сегодня такой повод – день рождения у Таи…

– После двенадцати кто-нибудь еще из квартиры уходил?

– Нет.

– А может быть, наоборот, кто-нибудь из запоздавших гостей прибыл в промежутке между двенадцатью и часом?

– Нет. Да мы и ждали только Сергея – Среди сегодняшних ваших гостей есть какие-нибудь малознакомые вам люди, которых вы, может быть, пригласили в первый раз?

– Нет. Только свои, привычная наша компания, все знакомы друг с другом по многу лет.

Вадим оставил пару на кухне – Вовик в очередной раз безуспешно пытался напоить жену валокордином. Та отводила его руку, не слишком соображая, чего от нее хотят, и продолжала выть. В комнатах ребята проверяли документы гостей и вели первичный опрос. «После бала…» – оценил атмосферу Занозин.

Все притихшие как овцы, хмельные, нелепые в выходных платьях…

В открытую входную дверь заглянул напарник Занозина Саша Карапетян, зашел и огляделся. Квартира Ивановых была отделана в стиле, который он про себя назвал «мавританским», – блестела крашенная золотом резная рама от огромного зеркала, внутренние двери были оклеены пленкой с какими-то золотыми коронами, кругом виднелись полукруглые ниши и тяжелые тканные золотом шторы. Он вертел головой, страшно заинтригованный – надо же, в простой советской многоэтажке…

– В лифте что-нибудь интересное нашли? – прервал его раздумья Занозин.

– Толком ничего. Какой-то небольшой осколок темного стекла под спиной у жертвы. Изъяли на всякий случай, хотя чует мое сердце – пустышка это…

Уборщица, должно быть, плохо веником прошлась нынче утром. По закону подлости, вот увидишь, так и окажется.

– У Киры Губиной что-нибудь пропало?

– Супруг утверждает, что обычно она носила с собой пару тысяч рублей и около пятисот долларов.

Сейчас денег в сумочке нет. И серьги с бриллиантами исчезли из ушей.

"Интересно, – подумал Занозин. – А цепочка на лодыжке осталась – недешевая, между прочим…

Серьги надо объявить в розыск украденных вещей".

– Отпечатки?

– Отпечатки? В лифте? Хорошая шутка… С сумочки что-то сняли, но… ты меня знаешь, я зануда и пессимист, думаю, что на сумочке обнаружатся только пальчики Киры Губиной.

– Ладно, не каркай. Я поболее тебя пессимист, так что не задавайся.

Пока Занозин мало что понимал и предположений никаких не строил – информации для составления версий было явно недостаточно. Надо будет сегодня пораньше наведаться в контору господина Губина – он у нас, оказывается, почти олигарх. «А в логове олигарха наверняка попадется что-нибудь интересное – не может быть, чтобы не попалось». Хотя Занозин только что назвал себя пессимистом, сейчас он настраивался на удачу. Без этого работать просто нельзя.

Губин сидел за рабочим столом в своем президентском отсеке и смотрел перед собой. Вот и наступила та эпоха «после нее», которой он всегда боялся.

Было пять утра. Губин приехал сюда прямо от Таи – не смог отправиться домой и лечь там спать.

Он не стал зажигать огня и так и сидел в тоскливых серых сумерках. Губин поднял голову и в напротив висевшем зеркале увидел свое лицо – светло-серое пятно с дырками глаз. Вся картинка в зеркале оказалась выдержана в разных оттенках серого. В глубине за его серым лицом сгущались темно-серые тени, на сером лице черной полоской темнел рот Гладкий светлый череп – остатки волос терялись в тенях.

«Вурдалак…» – подумал Губин и неожиданно испытал удовольствие от вида жуткого лица в зеркале.

Глупо, но, наверное, дело было в том, что в вурдалачьем лице было что-то стильное, оно было насыщено какой-то особой странной выразительностью. Или просто это лицо отвлекло его на секунду от мыслей – от какой-то каши утилитарных и горестных мыслей.

"Сыну надо позвонить, сообщить – как ему сказать? Я должен, никому не перепоручишь… И мама пока ничего не знает. Выяснить насчет кладбища…

Фотография Киры нужна крупная… Поминки – в «Метрополе» или… Боже мой, как все ужасно и, главное, – непоправимо. До изумления непоправимо – вот что ужаснее всего, вот во что невозможно поверить". Он смотрел в пустоту и не мог объять умом произошедшее. Почему все так устроено: что-то происходит – и ничего изменить, повернуть вспять уже нельзя? Он вспомнил мечущуюся Таю – она хоть и в сильном подпитии, но просекла и пыталась задать безответный вопрос, который можно бесконечно обращать к небесам: «Как это убита? Что значит „убита“? Она еще полчаса назад была здесь…» Полчаса назад была – а теперь нет. Остается только совершить целый ряд действий, которых от вас ждут люди.

Действий бессмысленных, малопонятных – организовать похороны, поминки через девять и сорок дней, хлопотать о памятнике и так далее.

«Кира, прости. Ты должна простить, ты бы поняла… Я всегда любил тебя, ты же знаешь. Прости, теперь прости…» – твердил он мысленно.

…Однажды в летний пасмурный день – в тот год их молодости лето было холодным, неприветливым – они добирались в летний домик. Час для дачников был неурочным, предвечерним, и дорога, ведущая от станции к их поселку через поле и лес, была совершенно пустынной. Лил дождь, серые тяжелые облака висели низко, рассеивая по полю незаметный свет. Кира шла впереди, он сзади видел ее джинсы в подтеках воды, ветровку с капюшоном. Когда она оборачивалась, он видел ее бледное лицо, светившееся в тусклом подоблачном свете сквозь нити дождя как перламутр, ярко-голубые глаза и насыщенного цвета темные пряди, прилипшие к щекам. Кругом не раздавалось никаких звуков, кроме шума дождя, ветра и колышущихся деревьев, что было необычно и создавало атмосферу тревожно-мистическую, таинственную. По обочинам дороги рядом с кромкой желтого песка (все краски в дождевом сумрачном свете обрели тусклую яркость) росли высокие и поникшие под тяжестью воды стебли иван-чая. Они прошли поле и вступили в лес – темнота усилилась, звуки стали отчетливее и тревожнее… Он нес годовалого сына под ветровкой, чтобы на него не попал дождь, – тот крепко спал в тепле и уюте. Дождь барабанил по его ветровке и капюшону, стекая с краев. Дорогу развезло, но Кира, обутая в кроссовки, спокойно шагала по грязи, нимало не заботясь о том, что ноги промокнут. Он старался ставить ноги след в след. До дачи было километра три – они долго шли молча в сумерках по расквасившейся дороге. Сын теплым комочком спал на груди Губина, и Кира шла впереди… В заброшенном домике будет холодно и промозгло – там печки нет, зато есть горячий чай, мягкие старые кресла и плед. Говорят, люди не понимают своего счастья, пока его не потеряют. Но он шел и понимал, что ничего лучше, чем это, быть не может…

Губину не хотелось выныривать из воспоминания – так там было хорошо, светло и покойно.

Ему пришло в голову, что надо пойти в комнату отдыха и привести себя в порядок – в шкафу он найдет и костюм, и свежие рубашки, и все что надо. И электрическую бритву. Успеется…

Кира была женщиной его жизни – как увидел ее в первый раз у доски с расписанием пар в полиграфическом, так и пропал. Двадцать пять лет он ни на кого не смотрел, холил ее, лелеял, пушинки сдувал, боготворил. Когда полгода назад Кира попала в автомобильную аварию, он впал в какой-то беспросветный ужас. Он не мог заставить себя заглянуть за эту черту – а что будет без нее?

Собственный интерес к Регине его поначалу даже испугал – такое ему в голову не приходило. И кроме того… не нужны были лишние заботы и хлопоты.

И все равно – проскользнуть мимо нее не удалось…

Губин, протрезвевший на следующий день после знаменательного матерного спектакля, устроенного для Регины, понял, что несколько перегнул палку.

Впрочем, переживать он не собирался – пару раз позвонил ей по делу, пару раз заглянул к ней в кабинет, но, встретив, мягко говоря, прохладный прием, решил наплевать и забыть. Но обнаружил, что почему-то не получается. Когда они с Региной сталкивались в издательском коридоре, скажем, шли с разных концов навстречу друг другу, у нее делалось такое лицо, что, кажется, дойдет до него, вцепится в горло и придушит на месте. Губин предпочитал быстро свернуть в какой-нибудь кабинет, чем сходиться с ней лицом к лицу. И с удивлением понимал, что его к ней дико тянет. Поэтому, когда они в конце концов помирились, он стал избегать ее – особенно избегал оставаться наедине.

А у нее в издательстве разладилось, она подыскивала другое место работы и на какой-то конторской вечеринке подошла к нему и в шутку спросила:

«Губин, возьмете меня к себе секретаршей?» Они сидели на низеньких пуфиках в каком-то маленьком кабинете, заставленном тарелками с объедками и бутылками с опивками. Сотрудники, которые еще недавно толклись здесь, как-то незаметно по одному растворились в пространстве. Он нетерпеливо ерзал, порываясь поскорей закончить разговор и уйти от нее, взгляд его то и дело ускользал от ее лица и тянулся к двери.

«Секретаршей не возьму, возьму экспертом», – ответил он, будто всерьез поверил в ее готовность переквалифицироваться в секретаршу. Когда он представил, что она весь день будет болтаться у него в приемной президентского отсека…

Ему не нравилось, что она звала его на «вы» и «Губин» – иронически, чуть насмешливо. Хотелось услышать от нее «Сергей», «Сережа». Он представлял себе те ситуации, в которых это могло прозвучать – тихим нежным шепотом, или смятенным сдавленным фальцетом, или звонким чистым выкриком. Он тогда мысленно придушил свои фантазии. Это уже слишком…

Сотрудники холдинга прибывали на работу от девяти до одиннадцати. Губин был либералом и на строгом присутствии от звонка до звонка не настаивал – лишь бы дело не страдало. Он попытался представить, что и как ему придется говорить людям.

Губин по-прежнему сидел в кабинете, слышал, как наполняется дневными звуками улица за окном. Если на окраине города жизнь ночью не замирает – в любом доме горят до утра несколько окон, гуляет у подъездов молодежь, лают собаки, трезвонит иногда часами автомобильная сигнализация, – то ранним утром в центре Москвы пустынно, как в городе, оставленном жителями, городе мертвых… «Ну, и сравнения приходят мне в голову… – ахнул он. – Надо взять себя в руки».

Из приемной доносилось шебаршение, топот, но пока никто не заходил. Там дежурил Олег, и можно было не сомневаться, что уже все всем известно и сотрудники собираются в президентском отсеке. В одиннадцать приоткрылась дверь, и зашел Дима Сурнов, за ним Подомацкин, потянулись остальные с серьезными лицами.