Текст книги "Псих. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Ольга Хожевец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Я хотел бы, чтобы этот ноющий звук прекратился.

В углу на матрасе занимаются любовью. Девушка красива, у неё острые груди с торчащими сосками. Она оседлала партнёра, потное тело отблёскивает в свете люминофор. Выгибаясь в экстазе, она смотрит на меня, и наши глаза встречаются. Ей нравится, что я её вижу. Посылает мне воздушный поцелуй.

Спасибо, киска. Мне уже почти хорошо.

Опять Ржавый со своим вопросом. Отстал бы ты от меня, Ржавый. Отстали бы вы все. Я уже провисел столько, что могу сам решать, когда это закончить. Скоро, Ржавый. Скоро. Но ещё не сейчас.

***

Темно. Мысли путаются, и я с трудом вспоминаю, почему мне больно. Какой-то дурацкий экзамен. Что за глупость, не было в программе таких экзаменов. Или это мне за то, что не сдал остальные?

Нет, я в Норе. Я должен висеть и периодически отвечать «нет». Почему должен, не помню. Почему «нет», не помню тоже.

Я так решил, кажется.

Я в пространстве. Почему я не понял этого раньше? Конечно же, я в пространстве. Разлит в чернильной тьме космоса, а вокруг сияют звёзды. Звёзд много, и все такие яркие. Наверное, я в центре галактики. Звезды подмигивают мне, и я лечу к ним. Я лечу.

Что за дрянь сковала мне крылья?

На меня обрушивается водопад. Ледяная вода хлещет в лицо, забирается в ноздри, не даёт дышать. Я пытаюсь глотать её, но не могу проглотить всю. Я тону!

Поток стихает. Промаргиваюсь и вижу, как Ржавый скручивает шланг. А-а. Я, наверное, потерял сознание. Видимо, это не полагается по условиям игры.

Оказывается, меня отливали, чтобы задать все тот же вопрос. Достали, изверги. Мне было так спокойно. Даже грезилось что-то. Теперь начинай всё сначала.

***

Темно.

Снова вода, в который уж раз. Я не могу говорить. Могу только мотать головой – влево-вправо, влево-вправо, как заводной болванчик. На все вопросы – влево-вправо. Так правильно.

Темно.

***

Толчком возвращается сознание.

Какая-то сволочь дёргает верёвку, на которой я вишу. Закаменевшее тело моментально вспыхивает огнём, и я срываюсь в крик. Я воплю, протестуя, дрыгаюсь, захлёбываясь новыми волнами боли. Сколько же можно, почему они не хотят просто оставить меня в покое?!

Не сразу доходит, что меня отвязывают. Люминофоры потушены, а из окон струится бледный утренний свет.

***

– Ну ты и псих, – сказал мне Ржавый, когда я отлежался настолько, что снова мог воспринимать действительность. – Настоящий придурок. Ты первый, кто прошёл «виску».

– Что же, все дерьмо жрали? – удивился я.

– Ну и чё? – пожал плечами мой собеседник. – Подумаешь, дерьмо. Нос зажал – и вперёд. Ну, подавишься немного. Водки следом дают, запить. Нет, ты не подумай, вообще-то «виску» многие выбирают, это вроде как престижно. Потерпеть ради уважения – нормально. Потом и говно веселее есть.

– Я не знал, – проговорил я серьёзно.

Ржавый кивнул.

– Ничо, – успокоил он меня. – Зато я на тебе кучу денег срубил. А ты теперь сразу в «бойцы» проскочил, тоже нехило.

Так я узнал, что в банде бытует своеобразная, но строгая, почти армейская иерархия.

Низший ранг – «огрызки» – это как бы разнорабочие на подхвате, почти рабы, ими командовать могут все, кому не лень. Со временем – если ни в чём не напортачишь – можно заработать «служивого». Это уже серьёзней, это полноценный член банды. А вот «бойцом» стать непросто: тут уже стажем дело не обходится, тут надо выделиться, как-то себя показать. Ещё выше стоят «лейтенанты», их немного, и они руководят действиями групп. «Мастеров» в банде всего трое – сам главарь и двое его ближайших подручных. Естественно, чем выше положение, тем больше у члена банды привилегий, больше и доля в общаке; правда, соответственный при случае и спрос.

Когда создавался «устав» – а было тут и такое, – в правила вписали, что новичок, прошедший «виску», сразу получает ранг «бойца». Вписали, в общем-то, скорей озорства ради, чтобы добавлять стимула несчастным «висякам». За давностью и отсутствием прецедентов о правиле забыли, и спохватились уже после того, как сняли меня с балки.

Главарь признал мой ранг, хотя многие считали, что хватило бы и «служивого».

Вообще, забегая вперёд, скажу – в банде все довольно честно. Что заслужил, то получаешь. Мелкие ловилки не в счёт. Банда очень жестока – это я не из-за экзамена говорю, настоящую жестокость я увидел намного позже – но своих диких, подчас совершенно нечеловеческих законов держится железно. Но, повторюсь, это я узнал позже.

А в тот день я выяснил ещё, что сразу после экзамена новичок непременно проходит «крещение» – ему присваивают кличку, под которой он и будет известен в банде. Прежнее имя, равно как и биография, никого не интересует. Я своё «крещение» принял в бессознательном состоянии. Главарь нарёк меня Птахой – уж не знаю, за комплекцию ли мою или за идиотскую готовность висеть на жёрдочке.

5.

Моя жизнь в банде довольно быстро вошла в колею.

После «экзамена» я проболел ещё два дня – валялся, сотрясаемый жестоким ознобом, а Ржавый опекал меня с добросовестностью любящей тётушки. Уж не знаю, почему именно он взял надо мной шефство – глянулся я ему чем-то, или здесь действовали по принципу «кто подвешивает, тот и выхаживает»? Меня это не волновало. Зла на Ржавого я не держал – сволочью он не был, а правила есть правила.

На третий день я уже чувствовал себя вполне сносно и шатался по подвалу, знакомясь с местными обитателями. Побывал в «скворечниках» – помещениях наверху, по-видимому, бывших офисах, теперь чаще использовавшихся как склады. Вообще-то места для жизни здесь было хоть отбавляй – целый здоровенный небоскрёб, но селиться на этажах члены банды избегали – в основном, из-за сложностей с отоплением. «Скворечники» зияли огромными, от пола до потолка, окнами, а вот остекление практически не сохранилось. Кроме того, вода была только на нижних этажах. Я, поначалу, вообще удивился, что она тут есть, но Ржавый заметил, хитро усмехнувшись: «Вентили, они ведь в обе стороны вертятся, сечёшь?» С электричеством, правда, дело обстояло хуже – все самодеятельные подключения городские власти рубили безжалостно. Но народ выкручивался. Я увидел даже нечто вроде импровизированной бани с самопальной водогрейной колонкой, и ещё – предмет особой гордости! – неплохо оборудованный спортзал.

На четвёртый день я вышел на «работу».

Как «боец», я имел ряд привилегий – например, мог не заниматься чисто хозяйственными делами, и это меня вполне устраивало. Ещё я мог сам выбрать, в команду кого из «лейтенантов» мне войти. Ржавый попытался и тут выступить в роли советчика, но потерпел неожиданное фиаско. Я, не задумываясь, назвал Кота. Не могу чётко объяснить, чем был обусловлен этот выбор – уж точно не благодарностью за «собеседование» – тем не менее, я твёрдо стоял на своём и, как показало будущее, не ошибся. Кот имел репутацию командира требовательного и придирчивого, в операциях подчас необдуманно смелого, и его слегка побаивались; зато он был инициативен, честолюбив и не лишён фантазии.

Сам Кот на мое заявление отреагировал недоуменно поднятой бровью; похоже, для него это тоже явилось неожиданностью. Размышлял он, впрочем, недолго; смерил меня своим фирменным, ленивым, вприщурку, взглядом, бросил небрежно:

– Ладно, в патрули пока походишь. А там поглядим.

Помолчал ещё немного и добавил:

– Драться поучу тебя, когда сопли подберешь.

Так что я стал ходить в «патрули» – а попросту в компании ещё нескольких бойцов шляться по близлежащим улицам, следя в основном за тем, чтобы на подконтрольной банде территории не появлялось посторонних, не «прописанных» здесь личностей, в особенности – представителей конкурирующих объединений.

Вообще-то, народу в Норе жило неожиданно много, на «нашей» территории в том числе. Здесь обитали целые семьи потомственных «норушников», селились те, кому не повезло выпасть из обоймы цивилизованной жизни; и как везде, где только есть люди, тут образовалась своя инфраструктура. В Норе работали разнообразные магазинчики и мастерские, питейные заведения и прачечные, даже парикмахерские и ломбарды. То, что все это существует как бы нелегально, местную братию волновало в последнюю очередь. А вот хотя бы какую-то видимость порядка поддерживать было желательно, и эту функцию, как ни странно, брали на себя банды. Разумеется, небескорыстно, соблюдая свой интерес.

«Патрулирование» поначалу показалось мне занятием интересным, поскольку давало возможность познакомиться с новой средой обитания; через пару месяцев прискучило своим однообразием – тем более, что я знал, что других бойцов Кот периодически водит в город на какие-то «дела», а мне туда путь был пока заказан; а ещё через месяц в одном из спорных районов интересы нашей банды пересеклись с интересами соседней, и скучать стало некогда.

***

Когда идёт война банд, Нора замирает.

Запираются двери, закрываются лавки и бары, окна заставляются щитами или завешиваются одеялами. Жители боятся лишний раз высунуть нос на улицу. Каждый опасается ненароком угодить под «разборку».

Нора кажется пустой и безжизненной, когда идёт война банд.

Как обычно и бывает, началось все с пустяка. Парочка боевиков из «северных» сняла проститутку, «прописанную» на нашей территории. Баба та была уже не первой молодости, товарного вида не имела и, возможно, сама забрела в чужую зону, отчаявшись в поисках клиента; впрочем, она потом утверждала, что стояла в своём квартале. Отведя с дурёхой душу всеми доступными способами, парни платить отказались, а когда она посмела настаивать, выбили ей несколько зубов. Вероятно, тем бы все и кончилось – никто не полез бы в разборки из-за одной проститутки – но баба, осатанев окончательно то ли от унижения, то ли от безысходности (понимала ведь, что с выбитыми зубами клиенты ей уж тем более не светят), решилась на отчаянный шаг. В ту же ночь она раздобыла где-то пару литров горючки и подожгла бар, в который боевики зашли после того, как отделали её. Просто запулила через окно несколько бутылок, обвязанных горящей ветошью.

Заведение выгорело; боевиков в нем, правда, к тому времени уже не было – иначе тётка вряд ли ушла бы живой. К несчастью, бар этот издавна считался спорным и только по последней договорённости отошёл к «северным»; немудрено поэтому, что их главарь посчитал поджог провокацией. Ещё до наступления утра на наших улицах, в пограничных кварталах, сгорели два заведения; один поджог удалось предотвратить патрулю, но при этом бойцу по кличке Сыч проломили голову бутылкой, а другой капитально обжёг руки.

Это уже был вызов. А если получен вызов, на него надо отвечать, и дело уже не в прибылях или расчётах; и тогда пусть полыхает синим пламенем вся Нора, ибо кто будет считаться с бандой, которая не сумеет достойным образом ответить на вызов?

***

Точки «северных» мы жгли средь бела дня, внаглую. Не скрываясь, пёрли по улице клином, переходя от окна к окну, зашвыривая туда бутылки с «коктейлем», порой вышибая щиты; в жилах пел адреналин, потому что в любой миг улицу мог перекрыть встречный клин, и тогда – момент истины, тогда – кто сильнее, кто жёстче и отчаяннее; тогда и посмотрим, кто здесь чего стоит...

Нам удалось сделать дело и вернуться прежде, чем это произошло. Но эйфория разрушения, охватившая меня в какой-то момент, окончилась гораздо раньше. Никогда не забуду огненную фигуру, живой факел, вывалившийся из одного из подъездов, которые мы миновали – вывалившийся в вихре воя и осевший на асфальт бесформенным обугленным кулём.

К вечеру в патрули вышел весь наличный состав банды.

На двух улицах произошли стычки. Погибло трое наших ребят – двоих зарезали, одного облили «коктейлем» и подожгли. Противник тоже нёс потери.

Лейтенанты вооружились лучемётами. Этого дорогостоящего оружия у нас было мало, да и с подзарядкой его возникали серьёзные проблемы; к счастью, у «северных» дела обстояли так же. В тот же вечер Кот уложил из лучемёта двоих «северных». Стрелял он снайперски: на пределе дальности оружия, в темноте, не промазал по движущимся целям, сделав два беглых выстрела, и ни один не был потрачен даром.

Несмотря на все предосторожности, ночью сгорело ещё несколько наших точек. Зато группа Серафима совершила рейд вглубь территории «северных» и сожгла не какие-нибудь периферийные забегаловки, а их «фирменный» кабак.

Ближе к утру и мне довелось поучаствовать в драке. Правда, после того, что произошло днём, она меня уже не заводила, и вряд ли ещё когда-нибудь заведёт. Я вполне неплохо справился, даже стоял в какой-то момент один против двоих и сумел вышибить заточку у нападающего. Уроки Кота давали о себе знать. Но воспринималось это теперь только как необходимая, но очень неприятная работа.

После рассвета наступило затишье, и часть бойцов отпустили отсыпаться. А около полудня Груздь, наш главарь, собрал лейтенантов на совещание.

***

Думаю, он специально вёл разговор в общем зале – чтобы не только командиры, но и все желающие могли слышать, о чем речь. Это была его, если хотите, страховка – ситуация создалась неоднозначная, риск принять неправильное решение был велик, и Груздь демонстративно высказывал свои опасения и советовался с помощниками. Выходило так, что, какое бы решение не было принято и как бы ни повернулись потом события, главарь все равно имел возможность напомнить: «А что я вам говорил!»

Я уже знал к тому времени, что Груздь из «бывших». По местной классификации это люди, не родившиеся в Норе, а попавшие сюда в силу неких обстоятельств; чаще всего после отсидки. Впрочем, ни сами обстоятельства, ни то, кем были в прежней жизни эти «бывшие», никого не интересовало; ну, не то чтобы совсем, втихаря шептались иногда, конечно, но спрашивать о чем-то таком не позволялось. И если человек не рассказывал о себе сам, окружающие могли лишь строить версии – иногда самые неправдоподобные.

«Бывшие» выгодно отличались от потомственных норушников грамотностью, а подчас и образованностью. Речь Груздя была правильной, лилась гладко и внушительно; богатый обертонами голос проникал в отдалённые уголки подвала, заставляя внимать себе даже не слишком вдававшихся в военные проблемы «огрызков». Однако на этот раз банде демонстрировалась показательная неуверенность главаря.

Царь советовался с народом.

Проблема, как я понял, заключалась в следующем. То ли благодаря натиску и толике везения, то ли «северные» оказались не вполне готовы к войне, но нам удалось переиграть их «по очкам». На данный момент. В то же время мы знали, что «северные» сильнее; у них больше территория, больше людей, больше оружия, и стратегически затягивание конфликта было нам крайне невыгодно. «Северным» же – наоборот.

В таких условиях было бы разумным начать переговоры, и Груздь подумывал об этом, но тут конкуренты его опередили. Дракула – главарь «северных» – прислал парламентёра.

А вот это уже выглядело странно. Дракула имел славу человека неуравновешенного, главаря-самодура, но никак не труса. И положение «северных» вовсе не было таким уж серьёзным, чтобы первыми идти на попятную.

Напрашивались два предположения. Либо мы что-то всерьёз проглядели, либо нам готовят некий подвох.

И, откровенно говоря, второе казалось более вероятным.

Но – упустить такую возможность?

Парламентёр прибыл с конкретным предложением. Прекращение военных действий с обеих сторон. И – встреча в нейтральном месте двух групп, по сути – командный поединок. Оружие – только холодное. Победителю отходят спорные территории. На этом всё заканчивается.

Слишком красиво, чтобы быть правдой; чересчур лакомый кусок, чтобы отказаться. Вот Груздь и страховался.

– Если мы пойдём на это и выиграем, мы получим то, на что давно точили зубы, – раздумчиво вещал главарь. – Не только ту часть квартала, что прежде была нашей. По условиям поединка мы забираем весь квартал. Заманчиво?

– Заманчиво, – прошелестело эхом.

– Это если игра честная. Если же нет – мы будем крайними. При любом раскладе. Наши позиции слабее, и это ясно многим.

– То, что называется «хочется и колется», – прокомментировал ближний помощник главного, Дымарь.

– Что скажут лейтенанты?

Лейтенанты могли сказать многое – ситуация образовалась невнятная, тревожащая; проблема с «северными» вызревала давно, а теперь, встав ребром, взбаламутила всех. Однако эмоциональные, щедро сдобренные ненормативной лексикой выступления в большинстве своём не содержали и крупицы конструктива; это были в основном многословные перепевы все той же темы – «хочется и колется». Я даже подумал – если совещания всегда проходят таким образом, нафиг вообще нужны совещания?

Перепалка между тем набирала обороты. Груздь, видимо, на этом этапе сказал всё, что хотел, и больше в обсуждении участия не принимал – только поглядывал на спорщиков вприщурку, пряча под тяжёлыми веками прозрачно-льдистые, острые глаза. Наконец стало заметно разделение командного состава на две основные группы: осторожных, вновь и вновь многозначительно напоминавших о сыре в мышеловке, и активных, рвущихся в бой – «а там посмотрим». Спор начал переходить на личности. Я подметил, что в шумной дискуссии совсем не участвует Кот.

Он в самом деле помалкивал до поры. Дожидался, видимо, когда до всех дойдёт бессмысленность происходящего.

А потом выступил. И надо сказать, его слушали.

Предложение Кота было простым и очевидным. На встречу пойти, поскольку упустить такой шанс мы не имеем права. Но подстраховаться. Кто предупреждён, тот вооружён, и ловушка, о которой знаешь – уже не вполне ловушка.

Страховка включала такую непопулярную меру, как присутствие стороннего – незаинтересованного – наблюдателя.

Встретили предложение неоднозначно. Но не по сути; скорее, и для меня это стало открытием, сама личность Кота – «бывшего», как и главарь, немного выскочки, немного рисовщика, этакий типаж удачливого авантюриста – многими тут воспринималась не без неприязни; по сути же возразить было нечего: никто не внёс более дельного предложения.

– Вот кто умеет лить воду на мельницу, – пробормотал Горб, один из лейтенантов. – И нашим, и вашим, и говорит гладко.

Тут уж окрысился Кот:

– Хочешь сказать, что я не умею другого?

– Вот пусть сам за свой трёп и отвечает.

– Согласен, – это слово Кот просто-таки промурлыкал, хищно оскалив зубы в недоброй ухмылке.

Груздь, неторопливо обведя взглядом лейтенантов, приподнял ладонь над подлокотником.

– Возражения есть?

Выждал несколько секунд, прокомментировал:

– Возражений нет.

И, прихлопывая рукой деревянный (натурального дерева!) подлокотник, словно придавливая муху, заключил:

– На том и порешим.

Так и вышло, что на следующий день мы отправились на встречу с противником – встречу, которая могла оказаться ловушкой.

6.

Мы сидели за полуразваленной бетонной стеной, ограждавшей бывшую стоянку грузовиков, и в сгущающихся сумерках разглядывали мелькание теней на противоположной стороне.

Парни из здешних старожилов заранее облазали окрестные руины. Вроде, всё было чисто: ни засад в укромных местечках, ни стрелков на верхотуре; на нужных точках теперь стояли на шухере наши ребята-"служивые", порой в открытую пялясь на таких же дозорных противника. Но ощущение неизбежного подвоха поселилось в животе ледяной глыбой и уходить не хотело.

Полдня накануне Кот вымучивал нас дрессурой, пока не загонял до полного «не могу». В числе прочего – заставил буквально зазубрить несколько схем тутошних коммуникаций; уж не знаю, где он их раздобыл. Теперь, если придётся спешно драпать, – мы хотя бы представляли, куда; один из таких путей лежал через канализационный колодец, находившийся прямо за нашими спинами.

Лейтенант взял на встречу свой лучемёт, спрятав его в специальной петле под одеждой – если не понадобится доставать, то никто и не узнает, что он там был.

Мы сидели и ждали назначенного времени.

– Я думаю, у них дофига лучемётов, – вздохнул Полоз. – С десяток, не меньше.

– Пусть бы это и оказалась вся их хитрость, – оскалился Кот. – Ой, пусть бы.

– Положат нас здесь.

– Не кани. Как я стреляю – вы все знаете. Как они стреляют – я видал. Но засветить огнестрел они должны первыми. Поняли, парни?

– Это что ж, мы с одним железом на лучемёты попрёмся?

– Кому непонятливому повторить? – зашипел Кот. – Стреляют они первыми! Ваше дело – слушать меня! И падать, как скажу. Не бегать, не стрематься, а падать. Я вас зря учил?

– Да поняли мы, Кот.

– Кто запсихует – пристрелю лично, усекли?

– Да всё уж сколько раз перетёрто, – проворчал Студень.

– И не пяльтесь на лучи, ослепит. Каланча, тебе особо.

У Каланчи было припрятано наше секретное оружие – несколько газовых гранат.

– Всё ништяк, парни.

Последние минуты упали одна за одной, как капельки воды в часах-перевёртышах.

– Пошли!

Мы встали.

Над противоположной стеной показались головы наших противников.

Практически одновременно обе группы перемахнули барьер.

Двинулись на сближение...

И вот тут-то всё понеслось к чертям в ад.

***

Я не запомнил, что прозвучало раньше: отчаянный вопль паренька-дозорного, ошеломляющий вой одномоментно врубленных квадросирен или дикий визг множества тормозящих тяжёлые туши бронекаров покрышек. Просто неожиданно нам на головы рухнула, разорвав воздух, оглушительная какофония. И тут же вспыхнули прожектора.

– Шухер! – надрывался дозорный. – Легавые!

– Назад! – орал сориентировавшийся первым Кот. – За стену! Уходим в люк!

– Всем сложить оружие! – прорезался сквозь сирены многократно усиленный аппаратурой голос. – Выходить с поднятыми руками! Всем сложить оружие!

Со стороны «северных» ударил первый лучемётный залп. Ударил по полицейским.

Легавые ответили огнём.

– Сложить оружие! – гремело над площадкой.

Мы сигали через стену, едва не ломая ноги на сколотых бетонных глыбах, падали в укрытие.

– Ты! Открывай люк! – рявкал Кот. – Ты! Пригнись, дубина! Все здесь? В люк по одному! Спокойно, парни! Не высовываться! По одному, я сказал! – звонкая затрещина опередила торопыгу. – По одному!

Пару раз противно не то свистнуло, не то визгнуло; я понял, что это было, только когда перед позициями «северных» вспухло облачко газа. Легавые запулили гранаты из подствольников. То ли газовки не достигли цели, то ли наши противники запаслись масками – по крайней мере, огонь продолжался.

Между «северными» и полицией уже шла ожесточённая перестрелка.

И в этот момент на краю площадки появился человек. Он шёл странной, дёргающейся походкой, словно бы каждая рука и нога у него, каждая часть тела жила собственной, не согласующейся с остальными частями жизнью; он делал пару шагов, отступал назад, наклонялся, будто готовясь упасть, пошатывался, снова шагал, медленно, но неотвратимо продвигаясь к центру.

Кто хоть раз в жизни видел такую походку, не забудет её никогда.

По площадке двигался бывший нейродрайвер.

– Глянь-ка, Весёлый Джо выполз, – прошептал кто-то. – И куда он только прётся?

Шёл он прямо туда, где воздух прошивали ослепительно голубые вспышки лучемётного огня.

На какой-то страшный миг мне показалось, что там, под безжалостным светом прожекторов и трассирующими разрядами лучемётов, идёт, вихляясь и словно бы пританцовывая, Роман...

Я даже не понял, в какой момент сорвался с места. Не помню, как перескочил через стену. Я не принимал такого решения, точно; опомнился уже на бегу. Вот вроде бы только что жался в укрытии за бетонной грядой – и вот несусь по площадке, дикими прыжками кидаясь из стороны в сторону, а вокруг беззвучно вспыхивают и гаснут голубые молнии. Кажется, что я почти не касаюсь ногами земли; я рвусь к странной фигуре, пляшущей посреди площадки, как марионетка на верёвочках у пьяного кукловода.

Уж не знаю, бог или чёрт меня хранил. Я представлял собой великолепную мишень для обеих недружественных сторон, кожей ощущал жадно ползущие перекрестья прицелов – и не получил даже пустякового ожога. Я уже почти добежал, когда зацепился ногой за перекрученную арматурину, вылезшую из бетона, и потерял равновесие. Мне не хватило каких-то сантиметров, чтобы, падая на асфальт, увлечь за собой Джо.

А когда я поднял голову – он уже оседал. С застывшей идиотской улыбкой на лице, перечёркнутом лучевым следом.

Наверное, мне понадобилось непозволительно много времени, чтобы осознать случившееся. Вывел меня из ступора знакомый голос, выделившийся даже из творящейся какофонии звуков:

– Сюда! Быстро! Задницей шевели, чумовой придурок!

Я осторожно осмотрелся.

Воздух был разорван, вспорот голубыми трассерами. А над нашим бруствером, высунувшись едва не до пояса, торчал Кот. Уперев локти в бетон, он спокойно – будто заговорённый – садил из лучемёта, и судя по заполошным воплям, его выстрелы находили цель.

Я взял низкий старт – и бросился назад.

Лучи полыхали в такт сорвавшемуся в галоп сердцу.

Кот откатился, меняя позицию.

Раздался треск, запахло палёным волосом. С опозданием сообразил, что моим.

Я увидел Каланчу, присевшего справа за оградой.

И длинным прыжком перемахнул гряду, кубарем покатившись в спасительную темноту.

– Сюда! Быстро! – Каланча придал мне направление, цепко ухватив за шиворот.

Я ссыпался в бетонное жерло люка.

Наверху хлопнули разрывы газовок. Появился Каланча – и следом, едва ему не на голову, спрыгнул Кот.

В коллекторе оказалось темно, холодно, но относительно сухо. Шли быстро и долго; здесь, под землёй, разворачивался обширнейший лабиринт, в котором, не зная дороги, можно было бы блуждать месяцами. Вскоре я бросил считать повороты и пропуски ходов; ни за что не смог бы повторить этот путь в одиночку. Нас никто не преследовал.

Иногда я слышал разнесённую эхом приглушенную ругань Кота.

– Суки, – цедил он. – Какие же суки. Падлы северные. Стуканули. Вот она, их подляна. Сами стуканули легавым, а повесят на нас. Суки продажные. А поверят – им.

С ним соглашались.

По туннелю разносился шорох шагов.

Из люка вылезали в обратном порядке – Кот первым, остальные за ним. Выскочили мы в половине квартала от базы. Тут, вроде бы, все было спокойно; тем не менее, до самых дверей мы двигались перебежками, опасливо оглядываясь по сторонам, и слегка расслабились, только услышав откуда-то сверху условный свист выставленных на стрёму.

Кругом чисто.

Мы вернулись.

***

Кот сразу двинул базарить к старшим, а я добрел до своего матраса и прилёг.

Ощущал я себя до предела измотанным.

Перед глазами кружился бессмысленный хоровод ослепительных голубых лучей. Несколько раз я уже начинал придрёмывать – и вздрагивал, увидев в полусне дёргающуюся на верёвочках, а потом падающую марионетку.

Наконец, я все-таки задремал.

И тут же меня резко и сильно пхнули в бок. Я распахнул глаза. Кот. Навис надо мной, как призрак возмездия.

– Двигай в качалку, – прошипел он, действительно похожий сейчас на огромного рассерженного кота. – Разговор есть.

В спортзале собралась почти вся наша группа. Кот встал напротив меня, сунул руки в карманы, презрительно сплюнул на пол.

– Так и знал, что от тебя будут неприятности, – начал он. – Как чувствовал. Не стоило тебя брать.

Я промолчал.

– Может, объяснишь нам, какого хрена ты туда полез? Что у тебя зачесалось? Ну? Что скажешь?

– Ничего, – хмуро проговорил я, глядя в сторону.

Не мог я им объяснять, ну правда, не мог. Ещё если б Коту наедине, но так...

– Ты сечёшь, как всех нас подставил? Соображаешь, что пока ты там зайцем скакал, нам могли в тыл зайти и на месте положить? Если бы кого-нибудь из наших замочили, я бы тебя сам, своими руками...

– Я не просил меня прикрывать, – буркнул я, закусывая губу.

Глупее ответ и придумать было трудно. Я ведь, когда сюда шёл, только о том и думал, что Кот мне жизнь спас. Мог просто плюнуть и уйти – а я же видел, как он из-за меня подставлялся. Только такого, как Кот, нелегко благодарить. Думал, выберу момент... А тут вот вырвалось. Очень уж он уничижительно меня взглядом мерил, слова этак начальственно через губу цедил.

Да, глупо получилось.

И извиниться нельзя, поздно. Что вырвалось, то уже вырвалось, и было услышано.

Ладно. В конце концов, это моё личное дело, за кого на лучи бросаться.

Я вскинул голову.

– А всыпьте-ка ему, ребята, с десяток горячих, для острастки, – устало сказал Кот. – Чтоб не выпендривался.

И, развернувшись, зашагал к выходу из спортзала, руки – как всегда – большими пальцами в карманах.

«Горячие» – это просто ременной пряжкой по голой заднице. Без изысков, зато больно и крайне обидно. Вдвойне обидно, что тебя скручивают, заваливают на снаряд и держат те же люди, с которыми вроде бы недавно бок о бок воевать ходил, жизнью рисковал. И такие же люди стоят кругом и с ленивым любопытством смотрят, как ты беспомощно дёргаешь ногами, вздрагивая под ремнём тощей задницей.

Обидно.

***

Через какое-то время после экзекуции меня отыскал Ржавый.

– Ну что, нарвался? – спросил он жизнерадостно. – Напоролся, э? А ведь я тебя предупреждал. Я ведь говорил тебе, что Кот – мужик серьёзный. Надо было...

Вот тут я и вмазал ему в рожу. Хорошо вмазал, от души. И ни за что, в общем-то. Так... За вездесущесть его.

7.

На следующий день мы были в патруле с утра. Ходили без лейтенанта – он, по-моему, с ночи не вылезал из «скворечника», в котором на этот раз совещались командиры. Район будто вымер; патруль обошелся без стычек, и это казалось странным. А после обеда Кот снова собрал группу в спортзале.

Выглядел он неважно – под глазами круги, взгляд тускловатый.

– Парни, – начал он. – Поскольку встречу, как ни крути, просрали мы с вами, пусть и не по своей вине, то и разбираться с этим нам. А теперь слушайте. Дела хреновые. Дракула маляву прислал.

Даже я уже знал, что «малява» (то есть письмо, подброшенное или переданное с нейтральным лицом) – это плохо. С вежливыми предложениями присылают парламентёра. А малява – это ультиматум. Последнее предупреждение и знак неуважения одновременно.

– О-о-ох, – выдохнул Каланча.

– А что пишет-то? – хмуро поинтересовался Полоз.

– В любви объясняется! – съязвил Кот.

Тряханул головой и продолжил:

– Дракула гонит на то, что это мы устроили подляну, и хочет объявить «святой союз» – это когда все банды объединяются против одной, нарушившей правила. Такое уже бывало; сидела на Восточном квартале одна бандочка, называлась «волки»... Вроде бы, с полицией какие-то шашни завела, им даже электричество подключили... Там вырезали всех, сечёте? Всех, до единого – парней, девчонок, «служивых», «огрызков». А у Дракулы, между прочим, есть причина для такой заявы. Он кивает на твою, Птаха, выходку. Вроде как, ты к легавым тогда бежал, только не состыковалось у вас что-то. А теперь скажи – докажешь ты кому, что из-за Весёлого Джо под лучи полез?

– Слышь, Кот, – неуверенно протянул Каланча, – а может, он и впрямь к легавым бежал? Странно все это...