Текст книги "Псих. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Ольга Хожевец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

– Та-ак, – протянул лейтенант, носком высокого шнурованного ботинка отпихивая чью-то протянувшуюся поперёк прохода ногу. – Это что тут у нас? Новички, не иначе. Све-еженькие. И устав соблюдать не хотим, э? Не хотим, верно? Нехор-рошо как, ай-яй-яй.

И, выбрав себе жертву – сидевшего с краю долговязого, но худосочного парня – вояка вдруг, резко нагнувшись, схватил его за грудки, рванул вверх, отрывая от пола вяло сопротивляющееся тело, тряханул так, что голова у штрафника мотнулась, будто пришитая, заорал прямо в обалдевшее от неожиданности, резкости происходящего, туповатое лицо:

– Сука! Почему честь не отдаёшь, спрашиваю? Говно необученное! Сука штатская! Явился! За чужими спинами прятаться? Я сказал смир-рна!

От терминала, возле которого ошивался прежде лейтенант, уже бежали двое; с другой стороны торопился сержант из конвойных, зачем-то на ходу суетливо застёгивая воротничок.

– А ну, пусти его, – тихо проговорил упругим движением поднявшийся на ноги Брык.

Очень тихо. Но так весомо, с такой почти физически ощутимой угрозой в голосе, что лейтенант автоматически разжал вцепившиеся в бушлат штрафника пальцы.

И тут же зашипел, спохватившись:

– Да я тебя...

Вокруг уже вставали, теснились плечами оказавшиеся рядом штрафники.

Из подлетевших офицеров первый тоже рявкнул во всю глотку:

– Смир-рна!

Второй обхватил лейтенанта за плечи, забормотал увещевающе:

– Да ну их, Серёга, брось, пошли, нас уж выпускать сейчас будут. Брось, что ты к ним вяжешься, это ж штрафбат, не видишь, что ли? У них своя головная боль, у нас своя. Пошли, скоро будем на грунте, авось ещё отоспаться успеем, а, Серёга? Двое суток же не спавши. Лучше б покемарил в уголке, чем задираться впустую. Ну, давай, давай.

– Там все отоспимся, – мрачно буркнул Серёга, уже сдаваясь, как-то сразу ссутулившись под мягким нажимом приятеля.

И вдруг вскинулся, со злобой саданул ботинком в борт одной из капсул.

– Я сегодня... Димыча сюда привёз... В таком вот ящике! Димыча!!! Отсыпаться мне?!

В голосе его неожиданным надрывом зазвенела слеза.

– И эти... Расселись тут, как... Рожи перепуганные. Суслики. Если б не такие, как они... Может, Димыч бы...

– Да они причём? – присоединился к товарищу другой офицер. – Они там и не были ещё. Ну, пошли, в самом деле, а то пропустим бифлай, на сутки застрянем. Пошли, пошли.

Уже удаляясь, лейтенант Серёга всё же обернулся и погрозил нам кулаком.

Растерянный сержант, успевший оправить форму, но так и не дождавшийся реакции на мастерски отданную честь, проводил троицу задумчивым взглядом.

***

Состав нашего пополнения оказался приписан к трём различным наземным базам; соответственно и отправлялся тоже тремя транспортами. Разбит список был элементарно по алфавиту, моей букве – "Д" – досталась база Сеген. Первыми же вырвались с опостылевшей всем станции счастливчики, прикреплённые к Кулукшеде. Кулукшедским транспортом убыл и лейтенант Серёга со товарищи. Боевые офицеры, уже похлебавшие той каши, что нам только предстояла, заинтересовали меня; я присмотрелся к ним повнимательней, когда они проходили терминал. Парни как парни – были бы в гражданском, и не скажешь, что офицеры. Лет двадцати с небольшим, лица усталые, хмурые. Скорей неприятные, чем наоборот. Ну, тому есть объяснение – груз они сопровождали очень уж специфический. А так... Походка разболтанная, повадка в меру развязная. Но перед офицером-выпускающим держались скорей заискивающе, не нарывались. Парни как парни. Никакой печати – внутренней, внешней ли – отличавшей бы бойцов от ряда штатских сверстников, окажись здесь таковые, я так и не углядел.

Может, просто не умел ещё видеть.

Мы, оставшиеся, «загорали» на орбитальной станции ещё почти сутки. Гробы за это время так и не увезли; мы уже как-то сжились даже с их видом, обращали внимания не больше, чем если бы тут стояли обычные ящики с какими-нибудь запчастями. Из погрузочного зала нас не выпускали. Среди штрафников гулял унылый шепоток, что где-то тут, на станции, есть бар со спиртными напитками, а может, и не один, и вот если бы... Но эти чаяния были бесплодными – даже чтобы попытаться предпринять что-нибудь нелегальное, например, подбить на это дело кого-то из обслуги, следовало иметь в карманах нечто кроме пустоты. И кормёжка на станции предусмотрена не была – один только раз нам раздали сухой паек, по паре галет на брата. Курам на смех. Вода текла в туалете из крана, её мы и пили, тщетно стараясь набить животы и создать ощущение, хоть приблизительно напоминающее сытость. Спали на полу вповалку, отлёживая бока. Бесцельно шатались по залу среди нагромождения штабелей. И завидовали «кулукшедам», уже, небось, разместившимся в казармах, успевшим получить полноценную пайку – а может, и не одну.

Только внизу мы узнали, что кулукшедский транспорт был сбит ракетой класса «земля-воздух», типа «Сверчок» – фирменным подарком варвурских ирзаев. Никому из находившихся на борту выжить не удалось.

***

– Первый, Первый, я Седьмой. Вхожу в Б-4, курс шесть-ноль-два, поправка, шесть-ноль-один, высота двести фаров. «Муравьёв» пока не вижу, повторяю, не вижу «муравьёв». Конец связи.

– Поняли, Седьмой. Продолжайте.

Будто они сами там не знают, в каком я квадрате.

Смешно: просто так разговаривать я в слиянии не мог, а вот через органы связи леталки – легко. Как и большинство нейродрайверов, впрочем. Обидно только, что сигналы в эфире не приносили мне пользы – наоборот, несли они опасность и угрозу. Я словно объявлял на весь мир: вот он я, лечу, вас высматриваю, давайте, ловите меня в перекрестья прицелов, засекайте, вычисляйте электроникой целеуказателей, готовьте пуск смертоносной игрушки. Вот он я – выставившийся над вершинами клыкастых мрачных гор, открытый, как на ладони.

Не пропустить бы пуск.

Это мой третий вылет в качестве «утки». Первые два обошлись – по мне так и не выстрелили. Дикое напряжение нервов, обернувшееся после посадки почти получасовой трясучкой, оказалось напрасным. «Умнеют ирзаи, – хмуро прокомментировал тогда комбат. – Поганые дела». И посмотрел на меня так, будто я несомненно виновен был в том, что не привлёк внимания ирзайских наводчиков.

«Утиная охота» являлась, пожалуй, единственным эффективным методом уничтожения вражеских ракетных установок, попортивших нашим воякам немало крови. Да и не только воякам – на счету ирзаев были мирные транспорта, из них последний – пассажирский бус, эвакуировавший уцелевших рабочих после взрыва на обогатительном комбинате. Откуда брались у воинствующих горцев суперсовременные «Сверчки» с системой самонаведения, способной отсеять большинство ложных целей и локационных ловушек, юркие «Шмели», видимые только на самых чувствительных радарах, роем атакующие смертельные «Осы» – то была загадка не нашего уровня. Нам просто приходилось иметь с этим дело.

И ещё здесь высились горы. Собственно, вся населённая территория Варвура – единственный материк, вытянувшийся изогнутым языком вдоль экватора – карабкалась ввысь, лезла кручами в поднебесье, обрываясь скалистыми уступами в глубокие тенистые ущелья, снова карабкаясь, снова обрываясь. Словно планета когда-то наморщила лоб, глубоко задумавшись над вселенскими проблемами – да так и осталась в задумчивости, в безвременье, не даря вниманием завёдшихся на поверхности букашек, копошащихся и суетящихся в соответствии с собственными представлениями о важном или незначительном.

Итак, были горы. Были ущелья и каньоны, и пещеры, и глубокие естественные шахты, в которых удобно и недоступно даже для сканера укрывались современные ракетные установки. Было местное население – народность вайры – которые считались лояльными субъектами Федерации. И была экстремистски настроенная часть населения – ирзаи. А отделить одних от других представлялось возможным только тогда, когда вайр уже положил палец на спусковой крючок, глядя на тебя в перекрестье прицела. И, следовательно, стал ирзаем. Не раньше. За раньше – больно бьют свои.

Ирзаи хорошо прятали свои установки. Естественно, пуск ракеты можно было засечь локацией – хоть с орбиты, хоть с земли. Определить место. А там – гора. И чтобы добраться до замаскированной в какой-нибудь дыре батареи, нужно эту гору снести почти до основания. Да и то не факт, что доберёшься. А если сверху ещё и мирная деревенька прилепилась, а то и несколько?

Потерь среди «мирного населения» командиры наши боялись едва ли не больше, чем среди личного состава. Оно и правильно. За что по шапке сильней получаешь, того и боишься. Но местность диктовала свои законы; наземные операции выходили неоправданно кровавыми и малоэффективными.

«Утиную охоту», как мне сказали старожилы, придумал Мосин. Он и штрафников предложил на эту работу. Всех устроившее решение. А удастся нам переломить ситуацию – быть Мосину генералом. Не иначе.

Летали мы чаще тройками – одна «утка» и пара «охотников». Иногда, на особо заковыристые точки, ходили усиленным составом. Суть была проста: открыто, над вершинами летящую «утку» – обычно лёгкий истребитель, вроде «Стрижа» или «Беркута» – выцеливал ирзайский наводчик, пускал ракету или серию. Ирзаи на боеприпасах не экономили. «Охотники» крались за «уткой» следом, но выше хребтов не поднимались, жались к горам и ущельям, укрываясь от локации. Они засекали пуск – и приборами с большей степенью достоверности, а если повезёт, то и визуально – и тут же всаживали боезапас в засвеченную шахту. «Охотники» чаще выступали на тяжёлых, хорошо вооружённых истребителях, а порой и на штурмовиках.

«Утке» оставалось либо уворачиваться, либо пытаться сбить ракеты. Вероятность того или другого зависела от того, чем именно в тебя запулили. От того, насколько рано ты заметил старт и опознал снаряд. От удачи. От хладнокровия и скорости принятия решения. И все равно существовали варианты, которые вероятностей не оставляли.

И не то чтобы роль «охотника» была намного безопасней. Его могли засечь наблюдатели, и тогда именно он становился мишенью. Могли сбить на подлёте из ручных ракетниц – маломощных, но на коротком расстоянии очень даже эффективных. Наконец, если с первого залпа не удавалось накрыть установку, она могла ответить на удар – и отвечала. Но «охотник» все же был активным участником событий. Бойцом. А вот изображать из себя беспомощную, по сути, мишень оказалось противно и очень нервно.

Перед первым вылетом механик, снаряжавший моего «Стрижа», – полнощёкий и румяный детина с щегольскими вислыми усами и угольно-черными глазами под лохматыми бровями – заметил снисходительно:

– Ты не хмурься, паря. Новички завсегда поначалу в «утках» ходят. Десяток вылетов сделаешь, уцелеешь – попадёшь в «охотники». Здешние все по десятку имеют уже. Так что всё справедливо.

– Я знаю.

– У «охотника» задача поответственней будет. Ты представь – вот засадил ирза ракету, а охотник облажался. Выходит – весь вылет псу под хвост. И «утка» зря погибла, и сам накрылся. И всё – без пользы.

– Я понимаю.

– А понимаешь, – пробурчал полнощёкий механик, – так и убери с лица это похоронное выражение. Вон сколько парней летали, и выжили, и ничего.

Я не стал спрашивать его, какой процент от количества штрафников составили эти выжившие.

А когда меня трясло после вылета, и я никак не мог унять дрожь, этот же механик поднёс мне сто грамм спирта, полученного им для технических нужд.

Хлопнув спирт и подышав раскрытым ртом, чтобы охладить обожжённую гортань, я поинтересовался:

– Если по мне не стреляли, вылет засчитывается?

Техник хмыкнул, хлопнул меня по плечу.

– Мы с тобой сработаемся, паря, – заверил он. – Засчитывается, не бойсь.

И добавил:

– Спать теперь иди. Щас развезёт с непривычки.

Он оказался прав.

А небо Варвура было жёлтым. Пыльно-жёлтым, как выгоревшая после засухи степь. Иногда мне мерещился в нем багровый отсвет. Может быть, только мерещился. Как сказал бы мой механик, с непривычки.

***

– Седьмой, Седьмой, я Первый. Снизьте скорость, горизонт сто сорок, курс семь-ноль-ноль. Докладывайте о «муравьях».

– Вас понял, Первый. Выполняю.

Сто сорок – это совсем плохо. Это – едва не оглаживая брюхом верхушки гор. Если запулят снизу – времени ни на что не останется. Как раз тех мгновений, необходимых ракете, чтобы пролететь лишние пятьдесят-шестьдесят фаров, может и не хватить.

Я ощутил сползающие на глаза капли пота и изумился. Прежде в нейродрайве реакции тела я не отслеживал.

Не вовремя. Мешает.

Из нашего пополнения сбили двоих – тоже «уток». Я говорю, конечно, о тех, что были приписаны к базе Сеген – об остальных я просто не знаю. Парней разнесли на куски «Шмелями», не затрудняясь более дорогостоящими вариантами. Им хватило, впрочем. В одном случае установка была уничтожена, в другом – полной уверенности не возникло. Разведчики докладывали потом, что в этом районе производилось какое-то перебазирование. Возможно, ирзаи сумели откопать свои ракеты.

Парни были знакомые, но дело даже не в том. Они пришли с нашим пополнением, они летали «утками». Один гробанулся в первом же вылете, другой – в третьем. Оба считались неплохими пилотами. И срока у них были небольшими. Год штрафбата и два.

Не проскочило.

Сегодня облачно, и только вершины гор выступают над пенистым комковатым покрывалом. Для моего сканера облака – не помеха, я всё равно «вижу», что происходит внизу. Но на время реакции это повлиять может. Я ведь воспринимаю картинку целиком, всю сразу, а не так – данные сканера отдельно, радара отдельно, визуального наблюдения отдельно. Это особенность нейродрайва, и это одновременно и хорошо, и плохо. Облака, например, здорово «смазывают» мне картинку. Но что делать. Тут часто бывает облачно, и такая погода – самая пора для «охоты», если летать днём.

Облака здесь тоже желтоватые, грязные.

Какое-то шевеление на дороге, скорей даже тропе, серпантином вьющейся по буро-коричневым склонам. Докладываю о «муравьях». «Муравьи» – это любые люди внизу, вайры или ирзаи – кто их там разберёт. Наши-то здесь вряд ли могут очутиться. Нас бы предупредили. Надеюсь.

Базе мои доклады нужны, как собаке пятая нога. А вот охотникам, молча крадущимся в нижних эшелонах облачного слоя, это сигнал быть осторожнее. Хорошо ещё, что бифлайный движок – практически бесшумный. В древности, говорят, были леталки, которые о своём приближении предупреждали звуком за километры. Не представляю, как они тогда воевали. Радары обмануть проще, а вот ухо...

Вообще-то эти горы населены куда гуще, чем кажется на первый взгляд. И то, что мне сверху людей не видно, вовсе не означает, что их там нет. Тут и пройти можно в метре от вооружённого отряда – и ничего не заметить. Местность такая. Так что всё относительно. И основная моя функция – не «муравьёв» высматривать, а...

Пуск!!!

Слава богу, не прямо снизу, а чуть впереди и сбоку, из затенённой предательскими облаками расщелины вырастают, как бледные поганки, зонтики ракетных выхлопов.

Сердце срывается, бешеным галопом мчится вскачь.

Сколько их, матерь божья. Или они множатся на глазах?

Я воплю в эфир, обозначая координаты пуска, и одновременно сваливаю машину на крыло, отстреливая ложные цели, разворачиваю «Стрижа» чуть ли не на месте, с диким, рвущим кишки ускорением несусь вниз, к спасительному туману, к отражающим поверхностям склонов.

Не успеть. Рой чутко выныривает наперерез. Ну и быстрые же они, эти...

Святые угодники. Это же «Осы».

Краем глаза замечаю, как вспухает, разрастается багровый цветок взрыва на месте старта ракет, как медленно вздымаются в воздух сотни тонн перемешанной с камнями бурой земли. Молодцы «охотники». Судя по масштабу взрыва, накрыли ирзайский боезапас, а значит – и установку.

Но рой автономен. И я уже вижу их нацеленные на меня хищные жала.

Успеваю заложить «обратную петлю», на мгновение сбив рой с толку – они забирают чуть ниже, а я ухожу круто вверх, такое ощущение, будто тащу вставшую на дыбы машину мышцами живота; и тут же заваливаюсь на спину, в «мёртвую петлю», обхожу «Ос» по кругу и ныряю под них, пока они разворачиваются. Теперь я ниже, могу прорываться в горы. Уходить от «Ос» по прямой бессмысленно, у них скорость вчетверо против моей. И на орбите догонят. Единственная надежда – обмануть в манёвре. Хотя у них и манёвренность неплохая, маленькие ведь, лёгкие.

И не отстреляешь, некогда. Много их, и слишком близко.

Впрочем...

Я даю назад залп – неприцельный, на авось – и сваливаюсь в штопор. Несколько передних «Ос» вспыхивают брызгами осколков, это на долю секунды дезориентирует остальных. Нет, они меня не потеряли – чересчур умны для этого – но чуть-чуть отрыва я себе отыграл.

Ладно, значит, так и пойдём. Залп – петля. Залп – штопор. Ещё. Рывок. Петля. Залп. Шипят перегревшиеся пушки. И прости меня господи, я уже не знаю, где в этой круговерти верх, где здесь низ.

«Ос», вроде, меньше не стало. И правда, вряд ли я многих сбил. Может, и никого. Повредил – в лучшем случае. А вот рассеять рой мне удалось. Только я не уверен, что для меня это хорошо.

И всё же я пока цел.

Вокруг клубится желтоватый туман, но я понимаю только то, что мне стало хуже видно. Совершенно неожиданно – словно вырос тут за мгновение – на меня вываливается испещрённый камнями склон. Как-то странно вываливается, надвигаясь сверху по диагонали. Уворачиваюсь от него, едва не сталкиваясь с «Осой». Проскочила. С удовлетворением вижу сзади вспышки – несколько ракет поцеловались с горой.

Мелькает мысль – интересно, где сейчас охотники. Не врубиться бы в своих.

Я верчусь, петляю меж склонов, и вдоль всей моей кучерявой траектории глухо рокочут каменные осыпи, спровоцированные ударом воздушного потока, и то тут, то там расцветают взрывами нашедшие свою смерть «Осы». Ракет явно стало меньше, зато теперь эти маленькие смертоносные игрушки выскакивают с самых неожиданных направлений. Мне кажется, что я танцую какой-то сложный менуэт, забыв разучить из него основные па, а наградой выставлена моя собственная жизнь, и от того, сумею ли я угадать следующее движение партнёрши, зависит, кто получит этот приз. Временами я вроде бы даже слышу музыку.

Едва не чиркаю крылом по иззубренному скалистому выступу, и тут же прямо подо мной гремит взрыв. Кувыркаюсь, отброшенный взрывной волной, вою от обжигающей боли в крыле. Чудом миную надвинувшийся карниз. Выравниваю машину.

Ничего, лететь могу. Бифлай – космоатмосферник, он и без крыла летать способен, вот маневрировать эффективно – уже нет. А у меня только ребра стабилизирующие смяты. Ну, не только... Но я ещё вполне. Правда, машину отчаянно тянет вправо, да отчего-то скрипит на зубах непонятно как попавший в герметичную кабину песок. Или это фантом?

Танцор охромел, но и партнёрша подустала. Замедляется дёрганый ритм дикого менуэта. Из последнего виража я не выхожу – выкарабкиваюсь, выволакиваю неуклюже рыскающую леталку со скрипом и скрежетом, насилуя себя, машину и законы физики. И вдруг понимаю, что больше не вижу ракет.

Несколько мгновений я сам себе не верю.

Ещё какое-то время уходит на то, чтобы сориентироваться.

И я ползу на базу, прячась в облачном слое, только теперь обнаружив, что остался без связи – когда она успела выйти из строя, я так и не заметил.

***

На базе меня не ждали. И едва не сбили системой противоракетной защиты, не поверив глазам и приборам. Хорошо, что система сработала чётче человека – опознала своего.

Я приткнул леталку поближе к ангару, вышел из слияния и ещё долго сидел неподвижно, глотая текущую из прокушенной губы кровь и тупо глядя на бегущих по полосе людей. Все казалось немножко нереальным.

Первым голову в кабину сунул механик.

– Живой? – спросил он, и такая неожиданно искренняя радость прозвучала в его голосе, что я ошеломлённо поднял глаза. – Вот и ладушки. Сам вылезешь, или помочь тебе?

Не знаю, как он перевёл моё неопределённое мотание головой, но вылезти помог. И очень кстати – шатало меня здорово.

Подбежавший медик суетился с каким-то прибором, все норовил посветить в глаза. Механик отстранил его вежливо, но твёрдо, пробурчал беззлобно:

– Ну, куда ты сунешься? Дай отойтить человеку.

– Не мешайте! – оскорбился врач.

И тут же поинтересовался делово:

– Аппарат повреждён?

– Ну.

– Баранки гну, – выдал медик неожиданно, и резко перешёл на «ты». – Он нейродрайвер, помнишь? Так что мотай-ка в сторонку и дай мне поработать. Булку не забыл?

– Ну, то Булка, – проворчал механик, всё же чуть отодвигаясь. – А мой летун не такой. От «Ос» отбиться – это тебе не фунт изюма.

– Такой, другой, – досадливо поморщился врач, направляя мне в зрачок тонкий мельтешащий луч. – Зовут его как?

– Джалис фамилия, а имя не помню.

– Зато сразу – «мой летун». Даже имени не знаешь.

Мне надоело, что они ведут себя, будто меня тут и нет вовсе, и я сказал:

– Данил.

– Ага, – чему-то обрадовался медик. – Уже неплохо. И что у нас, Данил, болит?

Я повёл плечами, инстинктивно ожидая ощутить боль в раненом крыле – и сообразил, что тут-то и кроется подвох. Потрогал прокушенную губу, счёл это не стоящим внимания и ответил:

– Ничего.

– Ну-ну, – совсем уж развеселился врач. – Чудненько. Ну, раз так, Данил, значит, есть надежда, что вы сами добредёте до лазарета.

– Док! – возмутился механик.

– Тестирование, дружище.

– Док, будь человеком! Он же ещё сам не понял, что живой.

– Этого-то я и боюсь, – буркнул врач.

– Док!

Подвалили летуны, обступили по кругу. Кто-то похлопал меня по плечу, кто-то сказал:

– Ну, молоток.

Василий, один из сегодняшних «охотников», заметил:

– Ты даёшь, парень. Видал я краем глаза, как они тебя обложили. Не думал, что выберешься, честно.

– В установку вы классно засадили, – отозвался я.

– А то!

– А я вообще как про «Ос» услыхал, – поделился один из летунов, – ну, думаю...

– Да-а, – авторитетно протянул Василий. – Там до старухи с косой не фары были – миллиметры.

– Давненько они на нашем огороде не водились, «Осы»-то.

– Дай бог, и не будут. П..ц стопроцентный, суки мелкие.

– Не сто, как видишь.

– В рубашке парень родился.

– И Сглаза распечатали, сечёшь?

С удивлением я заметил, как мой внушительный механик вдруг ссутулился, словно становясь меньше ростом, и сдвинулся за моё плечо.

– Ладно, – махнул рукой врач. – Черт с вами. Гуляйте сегодня. Но завтра с утра жду на тесты, ясно? Чтоб как штык.

Я кивнул.

– Р-расступись! – раздалось зычно, и появился неслышно подошедший комбат. Смерил меня довольным, как у сытого кота, взглядом.

– Что скажете, док? – первым делом поинтересовался он у врача.

– Завтра он никуда не летит! – агрессивно заявил медик. – В любом случае. А так... Насколько я могу судить до тестов – в порядке.

– Ну, молодец, – одобрительно выпятил подбородок майор. – Ну, орёл. Хвалю. Вот чтоб всегда так. – Он склонил голову набок, посмотрел на меня оценивающе. – Док, ты свой спецзапас ещё не весь выжр... хм... израсходовал?

Врач оскорблённо поджал губы.

– Выдай-ка герою дозу. В медицинских целях.

– Насчёт медицинских я бы поспорил. Ему...

– Самое то. И все тесты будут... как у часовщика.

– Все кругом медики! – пожаловался доктор, порылся в чемоданчике, и небольшой флакон с прозрачным содержимым перекочевал в мой карман.

– Разводить, – предупредил врач. – Это вам девяносто шесть процентов, а не хухры-мухры. В крайнем случае – запивать. Впрочем, разберётесь.

– И чтобы завтра – как огурчик, – удовлетворённо кивнул комбат, по-хозяйски положив руку на плечо досадливо поморщившегося эскулапа.

– То, что доктор прописал, – негромко прокомментировал отошедший на пару шагов, но всё слышавший Василий.

А когда начальство удалилось, добавил вполголоса:

– Думаешь, эти тесты для чего? Думаешь, если там что не так, тебя от полётов отстранят? Фиг. Наколют всякой дрянью и будешь летать, пока совсем не сковырнёшься. Таблеток разве что доппаёк выдадут. Ещё если ты «охотник» – в «утки» переведут. Вот и все. Док хоть и кочевряжится, но он у Бати в кармане, оттого и пьёт. И в отчёт пойдут все цифры нормальные, не сомневайся. Так-то.

4.

Спирт я честно разделил с «охотниками» – прямо тут, у леталки, когда остальные разошлись. Кто-то подсуетился с кружкой, кто-то – с флягой. Пить мне совсем не хотелось. Но меня все ещё слегка покачивало, и я решил – пусть лучше считают, что от спирта.

Механик уже копошился возле леталки, обнюхивал крыло, прежде стройной изящной линией заведённое назад, а нынче покорёженное и бесформенное. В дележе выпивки он не участвовал, да и не претендовал. Когда спирт кончился и «охотники» разбрелись, я подошёл к нему.

– Очунял малость? – спросил он, не оборачиваясь.

– Нормально. Как машина?

– Ну, как. Весь борт на замену, а так ничего. Работки подсуропил мне.

Механик обернулся, вытирая руки какой-то маслянистой тряпкой. Пояснил:

– Я не против работы. Лучше леталки чинить, чем...

И он замялся, не договорив, махнул рукой, торопливо отведя глаза. Пробурчал себе под нос:

– Док расщедрился нынче. А у меня для тебя тоже кое-что припасено.

– Без толку, – сказал я. – Не берет меня сегодня, да и не хочу. Перевод продукта.

– Как знаешь.

– Зовут тебя как?

– Тарасом мать называла.

– Слушай, Тарас. Я спросить хочу, только ты не обижайся, если что...

Механик с тоской поглядел на вскрытый борт леталки. В какой-то момент мне показалось – сейчас он нырнёт туда, как в омут, с головой. Нет, остался на месте. Проворчал недовольно:

– Ну и не мнись, спрашивай, чего там. Да понял я уже. Про сглаз прояснить хочешь, да? Так я тебе скажу – враки это. Глаз у меня нормальный, как у всех. А что не везло малость... – Тарас пожевал губу, опустив глаза к земле, мотнул головой. – Ну, пусть даже и не малость. Все равно. Это – повод такое прозвище человеку давать?

– Так тебя прозвали Сглазом? – брякнул я. – За что?

Тарас прищурился подозрительно.

– А то тебе не рассказали.

– Нет. Ничего не слышал, честно.

– Ну...

Механик накрутил на палец длинный ус, уныло обвёл взглядом площадку.

– Ты точно выпить не хочешь?

– Пошли, – кивнул я, сдаваясь. – Компанию поддержу.

– Вот это дело. – Оживился Тарас.

В закутке ангара, выгороженном штабелями массивных оцинкованных ящиков, стоял въевшийся, наверное, навсегда запах смазки и разогретого металла. Тарас быстро разлил по кружкам спирт, чисто символически плеснул туда же воды, выложил два ломтя чёрного, как мазут, хлеба и розовую луковицу, подвинул соль в щербатой солонке.

– Ну, будем.

– Будем, – согласился я.

Спирт, вонючий и едкий, едва не встал комом в горле, меня аж на слезу прошибло. Механик таких затруднений не испытывал. Он привычно макал комки хлеба в солонку, но молчал, прятал глаза, и я спросил, чтобы завязать разговор:

– А что случилось с Булкой?

– Это не мой был летун.

– Да я не про то.

– Ну, что... Ай, не бери ты в голову.

– Расскажи.

– Булка... Ну, Булка долго здесь продержался. Неплохим, говорят, пилотом был. А потом подранили его... Вроде как тебя сегодня. Тоже крыло снесли.

– Мне не снесли.

– Он мне доказывать будет! – распалился Тарас, сердито дёрнул ус. – Ты видал, на чем там всё держалось?

– Я знаю, на чем там все держалось, – напомнил я. – Так и что с Булкой?

– А хочешь слушать – не перебивай. Ну, до базы он дотянул, посадил кое-как машину. Подбегаем – кабина закрыта, пилот внутри и не отзывается. Насилу вскрыли, достали его. Сам целый был. Но без сознания.

Тарас замолчал, хотя понятно было, что это ещё не конец истории. Механик полез под стол, вытащил небольшую, литров на пять, канистру, на дне которой что-то ощутимо плескалось. Я торопливо накрыл ладонью свою кружку.

– Мне хватит. Завтра тесты.

– Как знаешь, – пожал плечами Тарас. – Но зря. Ты ж трезвый сидишь, я вижу. Ни на грош не проняло. А тебе сегодня... Да и мне. Ты не думай, я не алкаш. Но сегодня... День особый. А, ладно.

Он выпил, смачно, с хрустом закусил луковицей. Продолжил:

– Снесли мы Булку в лазарет. И вот там-то... Понимаешь, и в себя он вроде не пришёл. Слова связного никто от него не услышал. Только начал он кричать.

Тарас задумчиво посмотрел в свою кружку, снова полез за канистрой.

– Такого крика... Объяснить тебе... Будто его черти в аду... Да на хрена я это рассказываю вообще. Этот вой мы всей базой... Ну, ты видал, база не маленькая. А вот слышали... Ни медикаменты не брали, ничто. Так два дня и выл, пока не увезли. Без перерыва...

Механик уставился на меня слегка остекленевшими после третьей дозы глазами, проговорил:

– На черта... Раскрутил вот на болтовню. Сидишь тут, трезвый... А я тормоза отпустил нынче. Языком треплю почём зря, а ты... Ты меня, паря, нынче меньше слушай. Налить тебе, что ли?

– Черт с тобой, налей.

Пить мне по-прежнему не хотелось. Но Тарас смотрел, и я сделал глоток, обжигая потрескавшиеся губы. Особое, звонкое ощущение, возникшее после посадки и словно отделившее меня от всего окружающего, потихоньку уходило; мир приобретал очертания реальности, вещественности, будто проявлялись бывшие прежде тусклыми краски. Прав был механик, чертяка – я действительно только теперь почувствовал себя живым.

– Ты крепкий, – мой собеседник покрутил ус, сам себе кивнул утвердительно. – По тебе сразу не скажешь, но ты крепкий. Я вижу. Большинство там, – он неопределённо махнул рукой в сторону посадочных площадок, – решили сегодня, что это случайность, крупное везение, что ты от «Ос» ушёл. А я говорю – нет, не случайность. Тут даже не в мастерстве дело. Просто ты крепкий. Держишь удар. Есть такое – крепкий на удар, понимаешь? И я в тебя верю. Ты... Тебе сколько сроку-то намерили?

– Все мои, Тарас.

– Не, ну серьёзно.

– Пять лет.

– Ох ты. Что ж ты такого натворил, паря, в твои-то годы?

Опять двадцать пять. Я поморщился.

– Не будем об этом, Тарас, ладно? Какая разница теперь.

– Ладно.

Механик замолчал, не договорив то, что собирался, почесал в затылке, сбитый с мысли, а может, выбитый из колеи.

– И то сказать, – пробормотал он неуверенно. – За такое время война-то эта кончится. Не может она долго тянуться, не должна.

«Эта кончится – другая начнётся», – подумал я, вспомнив Никифорова.

А вслух спросил, закрывая неприятную тему:

– А ты сюда какими судьбами?

– Я по контракту. Хотел деньжат срубить хороших. Да только... – Тарас махнул рукой. – Знать бы заранее, как эти деньги достаются...

– Про прозвище расскажи.

– Не надо бы тебе этого, паря.

– Я не суеверный. Расскажи сам, мне ведь наверняка в казарме ещё отбрёхиваться.

– Тут ты прав... Лучше я, чем...

Механик замялся, снова отвёл взгляд, словно втайне и сам не был уверен, что не несут злой порчи эти черные, как уголь, глаза.

– Летуны мои, – сказал тихо, – все как один... С первой ракеты не возвращались... Только ты вот вернулся. Первый.

И тут же вскинулся, заговорил горячо:

– Про сглаз не верь, неправда это. Я уж не мальчик, жизнь немалую прожил, и ничего такого... нигде... Никогда. И мыслей дурных не держал, а значит, и сглаза быть не могло, так ведь? Да я... Какие тут мысли... Я бы за них, за каждого... Я бы сам за них пошёл, если б мог, если б умел, веришь? Веришь? Нет, ты скажи. Ты мне веришь?