Текст книги "Псих. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Ольга Хожевец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Натуральная горечь рвалась у него из груди, самую малось, быть может, подогретая алкоголем, но неподдельная; и я подумал – нет, не пьяный кураж. Достала мужика ситуация крепко. Пошёл бы, и впрямь.

– Верю, – кивнул я. – Только теперь, Тарас, этой полосе конец. Вины твоей тут не было и нет. И у тебя теперь летун, который возвращается.

Пока механик испуганно плевал через левое плечо и искал дерево, чтобы по нему постучать, я допил-таки спирт, который медленно выдыхался в моей кружке. Может быть, зря. Если бы я этого не сделал, я, наверное, не задал бы следующий вопрос. Но градусы наконец, как-то вдруг ударили мне в голову, закружились там хмельным хороводом, и когда вернулся Тарас, сумевший всё же найти среди скопища оцинкованных ящиков один деревянный, я спросил:

– Сколько их было у тебя?

– Что? – он непонимающе помотал головой.

– Сколько, говорю, их было? Летунов твоих? Сколько?

Не знаю, какой ответ я ожидал услышать. Но явно не тот, что прозвучал.

Тарас облокотился обеими ладонями на хлипкий столик, который от этого пошатнулся и издал протестующий взвизг, и несколько долгих мгновений изучал меня пристально и оценивающе, словно понять хотел, что кроется за моим вопросом. Вот такой-то взгляд, тяжёлый, действительно кажущийся недобрым, небось, и спровоцировал когда-то рождение злого прозвища.

Потом механик снова вытащил канистру. Не спрашивая, наплюхал в обе кружки.

– Помянем, – произнёс он, по-прежнему стоя. – Выпьем за упокой. Летунов моих прежних. Земля им пухом.

И только когда обжигающая жидкость миновала глотку, горячей тяжестью легла в желудок, Тарас сказал:

– А было их, человече, двенадцать душ.

***

В казарму я возвращался на нетвёрдых ногах, борясь с ощущением неожиданно уплотнившегося, сгустившегося воздуха, который приходилось проталкивать в грудь неровными, судорожными глотками. Тарас под конец наших посиделок много суетился, предлагал проводить, даже порывался уложить меня спать прямо в своей подсобке. Обещал всё утрясти с дежурным. Я отказался. По глупости, наверное. Я пожалел об этом сразу, как только вышел из ангара. Но что сделано, то уже сделано, и я двинулся в казарму, сосредоточившись на том, чтобы идти по возможности ровно.

Барак встретил меня духотой и гулом возбуждённых голосов. Причину возбуждения я понял не сразу, с трудом напрягая затуманенные алкоголем мозги. Оказалось, с одного из сегодняшних вылетов – уже после того, как мы с Тарасом «зашились» в подсобке – не вернулись двое «охотников». «Утка» уцелела, большого пуска не было. Видимо, поработали из ручника – наверняка по наводке наблюдателя, так просто попасть в бифлай при его скорости практически невозможно. Разве что случайно, но не два же раза подряд. Завтра планируются вылеты в тот район, будем искать гнездо наводчика. Это, пожалуй, посложней, чем вычислить ракетную установку. Аппаратура у наблюдателя, скорей всего, современная, «шума» не создаёт. Откуда они её только берут?

Передачу пеленговать – работа долгая, кропотливая. Горы ведь, эхо. Сходу да с налёта не сориентируешься. А бока подставлять придётся в упор. Перспективка. Вот и гудит барак, гадает угрюмо, сколько троек пойдёт в пресловутый район, кому завтра жребий. Пустое дело. Здесь добровольцев не спрашивают. На кого укажут, те и пойдут.

Я к словам доктора, что завтра никуда не лечу, и сразу-то отнёсся скептически. А в новых реалиях это и вовсе превратилось в фикцию.

Черт, хоть протрезветь бы.

Я пробирался к своей койке, цепляясь руками за подпирающие второй ярус балки, и едва не споткнулся о протянутые через проход ноги. Поднял шумящую голову. Карп. Лыбится довольно. Охотник из молодых, как раз с нашим прибытием повезло парню из «уток» выскочить. На радостях гонорится сверх меры, и я его, в общем-то, понимаю.

– Штормит? – ехидно поинтересовался Карп. – Сколько баллов по шкале?

– Отвяжись, – сказал я вяло.

Ну не было у меня сил на пустые разговоры.

Ответ оказался ошибкой. Охотник явно был настроен позадираться, и если прежде ещё можно было отшутиться одной-двумя удачно брошенными фразами, то теперь я этот путь себе отрезал. Карп вскочил на ноги с весёлой готовностью, окончательно загородив проход, и публика вокруг заинтересованно примолкла.

– Загордился, салажонок? – протянул охотник с долей той акцентированной, высокомерно-презрительной иронии, с какой почему-то принято начинать подобные разборки. – Один раз всего из мясорубки выскочил, и уже позволяешь себе? Асом заделался, спиртик с технарями попиваешь? А где питейный налог для коллектива? Или ты на коллектив нынче плюёшь?

«Коллектив» щурился согласно и угрожающе.

А я подумал, как же мне все это надоело. Как же я устал от всего этого.

Будто мало нервотрёпки на вылетах. Будто недостаточно факта, что практически каждый здесь по статистике – смертник. Не хватает нам того врага, что в горах.

Нет, надо ещё между собой отношения выяснять.

И как назло, именно сегодня.

Отчего-то полезли в голову мысли совершенно посторонние, с нынешней ситуацией никак не связанные. Дурацкие, прямо скажем, мысли. И ворочались они там с трудом, словно тяжёлые, плохо пригнанные каменные жернова. Наезд не казался серьёзным. Шутейный, вроде бы, наезд.

Не ко времени вспомнился Клоун.

С ним тоже все шутки шутили.

– Вы со Сглазом, видать, одного поля ягоды, – хмыкнул Карп. – Сошлись чёрт с чертякой. Вот на тебя его глаз-то и не действует. Или, может...

Он придвинулся ближе, процедил уже сквозь зубы, зло, обвиняюще:

– Или, может, ты научился на других переводить?

Вот тут я его и ударил.

Перед тем я держался за верхнюю перекладину, боясь отпустить руки – штормило действительно нешуточно. Злость подкатила комом к горлу, как тошнота; я рывком подтянулся – и ударил его ногами, вложив всю инерцию качнувшегося тела в выпад, впечатав подошвы ботинок ему в живот.

Не ожидавший подобного Карп навзничь, беспорядочно взмахивая руками, с шумом рухнул в проход, обвалив вместе с собой какой-то хлам с соседней койки. И тут же я рухнул на него сверху – скорее свалился, чем прыгнул, но сумел извернуться, угодив коленями в мягкое. Получилось; попал поддых противнику я вполне удачно. Удачней, чем целил. Что в этом было от автоматизма, вбитого, вколоченного в меня еще в Норе, а что – от везения, не знаю сам.

Лишённый дыхания, судорожно раззявивший рот Карп выглядел жалко. Но здесь и сейчас пожалеть пусть и поверженного, но недожатого противника – означало проявить слабость, это я сознавал чётко. Потому взял охотника за горло. Не шутя, всерьёз. Прошипел – ему в лицо, но так, чтобы слышали и остальные:

– Ещё раз моего механика Сглазом назовёшь – и ты не жилец. И имей в виду. Мне в штрафбате пятерик отмерян. Проживу я его вряд ли, сам понимаешь. Так что терять мне нечего.

Я этого не думал на самом деле. Не думал, даже уже столкнувшись со смертью лоб в лоб. Несмотря на всю печальную статистику – не думал. Но ляпнул вот пьяным языком по наитию. И лишь произнеся вслух, вдруг понял, что сказал правду.

И ощутил, как захолодело под ложечкой. Словно ненароком напророчил сам себе.

Нет, это придурь пьяная. Суеверие-то заразно, оказывается. Исподволь, с парами спирта в мозг просачивается.

Пить нельзя столько, вот и всё.

– Пусти его, – неуверенно воззвал кто-то со стороны. – Придавишь же, и впрямь. Пусти, слышь, ты, психованный? Он ведь не всерьёз, так, покуражиться хотел.

Только тогда я сообразил, что все ещё держу за кадык хрипящего и закатывающего глаза Карпа. Словно обжёгшись, отдёрнул руки от его горла. Поднялся на ноги.

Барак как-то необычно притих.

Наверное, я был убедителен.

А ведь я только что чуть не задушил человека. Собственными руками. Ни за что, в общем-то, и не со зла даже. Так, по ситуации.

На мгновение мне сделалось страшно.

– Уберите от меня психа этого, – запоздало просипел с пола раздышавшийся Карп. – Чего он, в самом деле... за технаря-то.

– Имеет право, – угрюмо и веско отрезал Одноглазый, неслышно приблизившийся вместе со своей свитой. – Его технарь, ему с ним работать. А у тебя, Карп, язык что-то стал не по рангу длинен в последнее время.

Одноглазый был старожилом и главным авторитетом барака. На вылеты он уже не ходил, формально – по причине увечья, но отчего-то оставался в штрафбате и на базе. Я предполагал, что держат его здесь именно ради способности железной рукой поддерживать порядок в среде штрафников. В бараке, где после вылетов начинают вовсю гудеть враз отпущенные струны нервов, такой человек необходим – никакие «поводки» тут не помогут и не выручат.

В первый же день нашего прибытия Одноглазый имел столкновение с Брыком. Брык, опытный уголовник, едва разобравшись в местной иерархии, сходу заявил, что летать «уткой» ему не по рангу. Привёл в поручительство авторитетные имена. Словно документы с печатями, предъявил татуировки. И уселся на койку, уверенный в себе и в своей правоте.

– Здесь тебе не зона, – тускло произнёс Одноглазый. – Тут свои порядки.

– А ты кто такой, что порядки устанавливаешь? – задиристо поинтересовался Брык. – Я о тебе не слыхал. За тебя кто поручится?

Одноглазый встал. Неторопливо сделал несколько шагов, наклонился к сидящему Брыку. И что-то прошептал ему на ухо. Что – никто не услышал.

– Чем докажешь? – спросил побледневший, но держащий марку Брык.

Одноглазый повернулся к штрафнику спиной.

– Я к тебе со всем уважением, – выговорил он глухо, немигающим взглядом буравя пространство.

Единственный, ярко-голубой глаз на сером ноздреватом лице смотрелся жутковато.

– Я тебя не знаю, – негромко продолжил авторитет. – Но ты назвал имена уважаемых людей. Я отнёсся с пониманием.

Он помолчал. И заговорил снова – после паузы:

– Но ты повёл себя неблагодарно. Ты меня обидел, нет – оскорбил. Ты усомнился в моем слове. И теперь я думаю – может, ты судишь по себе? Может быть, ты просто случайно услыхал те имена, на которые ссылаешься?

И Одноглазый кивнул своей «свите».

Полчаса спустя Брыка, избитого до беспамятства, уволокли в лазарет. Никто не вступился за бывшего авторитета учебки. Я тоже.

Возможно, я повёл бы себя иначе, если бы требования Брыка не были столь вопиюще несправедливы. А может, я успокаиваю подобными соображениями совесть.

В общем, никакого разбирательства по поводу избиения не было. Правда, Брыка не покалечили – уже на следующий день мы узнали, что его допустят к полетам максимум через неделю.

Но никто из штрафников больше не выступал против слова Одноглазого.

И вот теперь авторитет испытывал на мне свой гипнотизирующий взгляд.

– Карп, сгинь с горизонта, – скомандовал он тихим, совсем не приказным тоном.

Охотник исчез, словно растворился в тускловатом свете люминофор.

– А мы побеседуем с этим, э... психом, – закончил фразу Одноглазый; как всегда, неторопливо.

И замолчал.

Я молчал тоже. Оправдываться не собирался, объяснять что-либо – тем более. А начинать разговор первому мне было не с руки.

Одноглазый уселся на ближайшую койку, покряхтел, устраиваясь поудобней. Помедлив немного, небрежным жестом ткнул в койку напротив.

– Присаживайся.

Я кивнул благодарно, сел.

– Ещё вчера ты был салагой безымянным, – издалека повёл речь авторитет. – Нынче ты человек, крещение прошёл, вступил в наше братство скорбное. Представь себя.

Я рассказал – очень коротко. Назвался, обозначил статью и срок. Осуждён впервые. В предвариловке сидел в Тихушке, Ареса, Матрия.

– Ареса, – задумчиво повторил Одноглазый, пожевал губами. – Ареса знаменита Норой. Оттуда знаешь кого-нибудь?

Я припомнил Груздя, других мастеров банды. Одноглазый слушал внимательно, но выражение лица сохранял непроницаемое, и совершенно нельзя было понять, говорят ему что-то названные мной имена или нет.

– Я слыхал об одном уважаемом человеке, обосновавшемся в Норе, – сказал наконец авторитет. – Имя ему Дракула. Такого знаешь?

Вот этого я не ожидал. Случайно Одноглазый о Дракуле речь завёл, или информацию имеет? Что ему известно?

Я заговорил осторожно, словно вступая на тонкий, скользкий лёд.

– Это был главарь конкурирующей банды. Мы воевали с ними... за сферы влияния.

– А почему же ты говоришь – «был»? – удивился авторитет очень натурально. – Неужели его разжаловали?

– Он погиб.

– В самом деле? Ай-яй-яй. И как же?

– Выпал из окна. С пятого этажа.

– Несчастный случай, – понимающе закивал Одноглазый. – Прискорбная неосторожность, прискорбная.

Я вздохнул. Собрался с духом. И выпалил:

– Это не было несчастным случаем. Его убили.

– Вот как. И кто же?

– Я.

В бараке стояла такая тишина, что было бы слышно, как пролетит муха. Только мухи почему-то здесь не летали.

Одноглазый молчал, щурясь. Разглядывал меня. А когда заговорил, в голосе добавилось скрежещущих ноток:

– Заявка серьёзная. Значит, ты, салага, признаешь, что поднял руку на авторитета. Признаёшь?

– Признаю.

– И что скажешь в своё оправдание?

В голове билось – нельзя, нельзя оправдываться. Снова возникло это странное, звенящее ощущение, будто всё происходит не со мной.

– Мне удалось.

– Так-так.

Одноглазый сложил руки на животе, побарабанил пальцами о пальцы. Жест некстати напомнил мне Мосина.

Достало, как же достало это всё.

– Я предполагаю, – вкрадчиво заметил авторитет, – для такого поступка имелись причины?

Хорошо, хороший знак, что он спросил. Но – ох, как же не хотел я углубляться в эту тему. История-то скользкая, темноватая.

О подставе и прочем стоит только заикнуться. Потом не отбрешусь, ни за что. Здесь – никак.

Мысли вертелись с бешеной скоростью, как очумевшие белки в колесе. Пьяная одурь ушла, будто её и не было. Я и не заметил, когда.

Дело не только в том, как много знает Одноглазый. Вопрос ещё, сколько из этого он хочет сказать вслух.

Какой интерес у него ко мне? Что ему выгодно?

– В банде я имел ранг бойца, – произнёс я с расстановкой, подчеркнув интонацией слово «боец» – в противовес «салаге». – Я получал приказы. И выполнял их. На совете командиров я не присутствовал.

– Вот как, – авторитет заинтересованно склонил голову набок.

Но единственный глаз прищурился одобрительно. И я понял – угадал. Попал в точку.

Зачем только ему это надо, лису хитрому?

Если я ошибся, и Одноглазый собирается копать дальше, следующим вопросом будет – почему исполнение поручили именно мне.

Одноглазый спросил:

– Твой ранг в банде изменился после этого, м-м-м... происшествия?

– Я слишком недавно стал бойцом. Но после... происшествия принял участие в делах, к которым прежде допущен не был.

– И через те дела сюда загремел? – хмыкнул авторитет.

Ещё один подводный камушек.

Я глянул на собеседника в упор – и тут же опустил голову.

– То дело, – сказал негромко, выделив «то», – не банды. Моё собственное. И проходил я по нему в одиночку.

– Да брось. Здесь все свои.

Не загреметь бы в ту же яму, в которую Брык угодил.

– Моё дело – мой ответ. С начала до конца.

– Ладно, – кивнул авторитет. Пожевал губами, снова кивнул согласно. – Пусть так.

И задумался, откинув голову, прикрыв единственный сохранившийся глаз.

Я чувствовал себя, словно только что исполнил ещё один танец с «Осами». И исход пока не ясен.

Зря, дурак, надеялся, что не будет в штрафбате этих зековских заморочек. Всё то же, с каждого слова спрос, с каждого шага. Как голый под лупой. Плюс вылеты под прицелом. Плюс «поводок». Плюс ракеты.

Устал.

А ведь это только начало.

«У меня есть небо», – напомнил я себе.

Эта мысль согрела. Но отчего-то не так легко, как всегда.

Просто сегодня был тяжёлый день.

– У нас здесь, – заговорил Одноглазый, так и не разлепив век, – прежние имена не в ходу. А новое заработаешь, коли подольше проживёшь. Так что пока будем называть тебя, как мать нарекла. Обязанности свои ты уже понял. Летай честно, не химичь, не хитруй, помни, что рядом твои братья грудь подставляют. Ты их не подведёшь – они тебя не подведут. На нынешний день ты в порядке. Живи.

И уже поднявшись с койки, добавил:

– Сегодняшний вылет решаю засчитать тебе за два. Потому как от «Ос» на моей памяти ещё никто не уходил.

Когда Одноглазый, а следом за ним и свита удалились на приличное расстояние, кто-то в толпе штрафников прогундосил негромко:

– Катит счастливчику, а? И ведь тринадцатый у С-с-с... своего механика.

– Потому и катит, – отозвался кто-то ещё тише. – Правильно Карп насчёт чёрта и чертяки сказал.

Я обернулся резко, почти прыжком. Но все же недостаточно быстро – не успел засечь, не понял, кто произнёс эту фразу.

Лица кругом сплошь улыбчивые.

Я плюнул и пошёл спать.

На следующий день я всё же прошёл с утра тесты, а потом сделал три вылета, и отвёл в них душу по полной программе. Поставили меня в нижний эшелон, и я нахально пользовался этим – внаглую брил крыльями макушки хилой местной растительности. Новенькая, со стапелей леталка вела свою партию, как выпестованный руками мастера музыкальный инструмент. Я не стрелял, нет. Но бифлай и без пушек – грозное оружие. Особенно в нейродрайве.

После первого вылета я выслушал выговор от командования – за разваленное ударом воздушной струи мирное строение. После третьего, за парочку сорванных крыш, сел на гауптвахту. К вечеру получил благодарность – разведка обнаружила гнездо наводчика как раз в той разваленной халупе.

К шаблонной благодарности комбат добавил – судя по всему, от души – нестандартную заключительную фразу. Он сказал, покачав головой:

– Вообще-то, парень, ну ты и псих.

5.

Меньше чем через месяц это словечко, назойливым хвостиком тянущееся за мной по жизни, стало моим постоянным прозвищем, «именем» по здешней терминологии. Не скажу, чтобы я этому радовался. Но в тот момент, когда «именование» произошло, мне было откровенно наплевать – а потом я привык.

Свою норму вылетов «уткой» я к тому времени уже сделал. Новое пополнение ещё не прибыло, и мы менялись по жребию – просто тянули внутри троек на палочках, и командование молчаливо соглашалось с нашим выбором. Летать теперь приходилось чаще: нас стало меньше, а задачи остались прежними.

Занимались мы не только «утиной охотой». В нашем секторе происходило перебазирование мобильных пехотных частей, и на огневую поддержку наземников мы вылетали по несколько раз в сутки, иногда – штатно, в прикрытие или на разведку, чаще – экстренно. Наземникам приходилось туго. Нам, впрочем, тоже: ирзаи взорвали мост на трассе Берк-Самаи, и весь грузопоток к самайским рудоперерабатывающим предприятиям двинул через Тарское ущелье, так что мы едва успевали утюжить те места от ирзайских ракетчиков. Выматывались здорово, спали урывками между вылетами. И каждый день в бараке спотыкались взглядом об очередные койки, оставшиеся сегодня пустыми.

Погиб Карп. Я не участвовал в том вылете, но пережил неделю мрачных косых взглядов украдкой; впрочем, в длинной череде потерь эта смерть ничем особенным не выделялась, и подозрительность суеверия так и не выплеснулась в новый инцидент. Двоих парней увезли с ПСНА – в неадекватной стадии, что заставило меня вспомнить слова Василия.

Мой механик, Тарас, был, пожалуй, в те дни единственным человеком на базе, сохранившим способность радоваться. Я бы даже сказал – счастливым человеком. Он словно помолодел лет на десять с тех пор, как перестал слышать своё прозвище, сделался оживлён и говорлив, исчезла печать угрюмости, совсем недавно казавшаяся неотъемлемой чертой его характера. И ещё он расцветал, как хризантема, всякий раз, когда я сажал леталку на площадку. Тяжесть непонятной, иррациональной вины, долгое время прижимавшая его к земле, свалилась с плеч – его летун теперь возвращался. О стычке в бараке Тарас, к счастью, ничего не узнал.

В день, о котором идёт речь, ранняя утренняя побудка выдрала меня из чёрного провала сна, заставив оторвать от койки не успевшее отдохнуть тело. Я притащился к ангарам, на ходу пытаясь хоть немного проснуться – и застал Тараса непривычно хмурым. Механик почти забытым уже движением опускал голову, косил глазами куда-то вбок – в общем, делал всё, чтобы только не посмотреть на меня прямо. В другое время я бы непременно выяснил причину такого поведения. Но в тот момент я был слишком озабочен тем, чтобы привести себя в состояние, хотя бы приблизительно пригодное для полёта.

Впрочем, Тарас заговорил сам. Помявшись неуверенно, он вдруг выдал:

– Данилка, ты это... Поаккуратней там сегодня, паря, ладно?

И добавил совсем уж тихо:

– Сон я видел нынче... нехороший.

– Когда ты только успеваешь сны смотреть, – буркнул я, отчаянно растирая кулаками словно засыпанные песком глаза.

Ночью у группы было три вылета, все три – довольно напряжённые: дважды мы помогали огнём попавшим в переделку (и понёс же их черт ночью через перевал!) наземным подразделениям, а потом – уже почти перед рассветом – отбивали потерявший управление на переправе Биши и застрявший в прострельной зоне транспорт с оборудованием. Так что в промежутках меня хватало только на то, чтобы доползти до койки и рухнуть на неё, одновременно с этим проваливаясь в темноту; и я точно знал – пока я в воздухе, Тарас не спит тоже.

Механик отмолчался угрюмо.

Я поднял в воздух «Стрижа» – предстояло штатное задание, и была моя очередь лететь «уткой» – и вместе с остатками сна выкинул из головы мрачноватое предупреждение Тараса. Там разберёмся.

Мы успели проверить меньше половины намеченного квадрата, когда поступил новый приказ – прервать выполнение задания и двигать в указанную точку, на выручку попавшему в окружение отряду спецназа.

Это было неширокое, но крутое ущелье, на дне которого пошумливал под камнями почти невидимый глазом водный поток. На одной стороне каскадом круглых, похожих сверху на термитники домов лепился к склону ирзайский (простите, вайрский) поселок. Напротив – изломанной линией уходила вверх шеренга массивных стоек ветроулавливателей, и виднелась плоская крыша аэроэлектростанции. А ниже того и другого, загнанный массированным огнём в узкую расщелину на простреливаемой со всех сторон круче, беспомощно и бесцельно погибал взвод спецназа.

Мы шли тройкой, как на «утиной охоте», лишь слегка перестроившись: впереди, ведущим – Василий, получивший в последнее время прозвище Утюг и очень им гордившийся; за ним ведомым – Мика, занявший место погибшего четыре дня назад Санька; я болтался над ними в верхнем эшелоне, осуществляя обзор, и чувствовал себя не на месте в своём «Стриже». «Стриж» для огневого контакта не слишком приспособлен: его хоть и называют лёгким истребителем, но по сути это – разведчик, из вооружения он несёт только относительно короткострельные плазменные пушки, и с наземной батареей на нём не очень-то поспоришь. Оба «охотника» шли сегодня на «Торнадо» – серьёзных боевых машинах, отягощённых к тому же солидным грузом ракет.

Огонь вёлся преимущественно со стороны посёлка, и это было плохо – по населённым пунктам как ювелирно не работай, все равно начнётся вопёж по поводу жертв среди мирных вайров. Хотя словосочетание «мирный вайр» и стало уже притчей во языцех у всех наземников: нечто, что теоретически существует, но чего никто пока не встречал. «Они просто становятся мирными, когда умирают» – цинично и горько пояснил однажды пехотинец, снятый нами с высотки, на которой держал последний рубеж обороны – единственный выживший из группы, отправленной в числившийся лояльным посёлок на переговоры к старейшинам. А этот конкретный населённый пункт, по-моему, вполне напрашивался на то, чтобы его стёрли с лица планеты. Наша цель была горячей, очень горячей – не меньше трёх батарей лупили одновременно из разных точек, замаскированных скоплением вайрских домов; по всему посёлку высверкивали зловещей иллюминацией вспышки плазмобоев. На подлёте я засек пуск из ручника откуда-то с окраины; ракета вмазалась в противоположный склон, осыпав в расщелину, где укрывались спецназовцы, град скальных осколков.

– Ручник на три-пять-семь, – предупредил я Василия. – Не подсунься.

– Вижу, – лаконично отозвался тот.

Облаков здесь не было – возможно, их разметал постоянно дующий в ущелье ветер – и заходили мы со стороны солнца, пытаясь хоть так отыграть себе необходимые для атаки секунды.

– Я по северной, Мика по восточной, – отрывисто скомандовал Утюг. – Данил, тебе ручник. Работаем.

Это было логично: мне с моими короткими пушками батарею из укрытия не выковырнуть, они меня раньше достанут. А вот из ручника засадить в атакующего «Стрижа» куда как сложней, чем в тяжеловесный «Торнадо».

Я свалил машину в штопор.

Случившиеся в следующие несколько мгновений события произошли практически одновременно – и так же одновременно я их воспринимал, слышал и видел, не в силах что-либо предпринять; все они произошли прежде, чем мой со свистом скользящий с высоты «Стриж» вынырнул из штопора.

– Группе Бета – отбой, зеро, отбой, зеро, – отчаянно, как заведённая, засигналила база; «зеро» означало немедленное, сиюсекундное выполнение приказа независимо от боевой ситуации.

В тот же миг с держателей обоих «Торнадо» сошли отстреленные ракеты.

В скошенной, неестественно гладкой площадке-насыпи перед зданием электростанции разверзлась широкая шахта, и два белых зонтика ракетного пуска заслонили собой опоры ветроулавливателей.

Северная батарея накрылась, захлебнувшись месивом вспучившейся земли; по восточной Мика мазанул – возможно, дрогнув от раздавшегося в момент сброса верещания базы – снаряд ушёл за пределы посёлка, нарисовав кипящее вулканическое жерло на месте мирного козьего выпаса.

А в следующее мгновение оба «Торнадо» вспухли багрово-оранжевыми облаками взрывов, разнесённые в клочья наведённым в упор ракетным залпом – залпом, от которого не уйдёшь, будь ты хоть нейродрайвер, хоть бог, хоть чёрт, хоть то и другое в одном флаконе.

И я, с натугой выводя машину из затянувшегося штопора почти над головой распластавшегося по закруглённой крыше ирзая с ручником – широкое, изъеденное язвами пусков дуло только начинало поворачиваться в мою сторону – все же влепил в него заряд всех своих пушек, прошив носом «Стрижа» выросшее на месте дома облако гари и пыли.

И нырнул вниз, к руслу реки, успев ещё увидеть, как черным дождём падают на посёлок обгоревшие обломки «Торнадо».

Меня не достали – пронесло, то ли прохлопали, то ли просто не успели – и я так и пошёл, прижимаясь к дну ущелья, в непрострельной зоне над прячущими реку валунами.

– Летун, ты куда, летун? – широкополосной передачей ворвался вдруг в эфир чей-то надтреснутый голос. – Смываешься, летун? Очко заиграло?

Я понял – спецназовцы. Живы ещё, значит.

Злость – от обречённости. Расклад им ясен. Как бы там ни было, я – ушёл. Им – оставаться.

И подыхать.

Я запросил базу.

– Отбой, зеро, отбой, зеро, – монотонно повторили мне.

И тут же взорвались сердитым:

– Приказ ясен? Почему не отвечаете?

– Приказ ясен, – сказал я. – Третий и Шестой сбиты, вызываю подкрепление. Тут стационарная ракетная установка, сдвоенная, в шахте под электростанцией. Повторяю – сдвоенная стационарка в шахте под электростанцией. Координаты...

Я называл координаты, а думал о спецназовцах. Так и так им кранты. Наши взорвут вместе с установкой или ирзаи додолбят. И не снимешь парней никак – отвес, приткнуться негде. Опять же, огонь из посёлка не подавишь, пока там установка торчит.

Замкнутый круг.

– Возвращайтесь на базу, – велели мне.

А вслед неслось:

– Летун, сука, ... твою, ..., что ж ты, ..., своих, ..., хоронишь заживо, мы ж ... здесь, ... !

И вдруг – резким диссонансом с многоэтажным матом:

– Летун, не бросай нас!

Чёрт.

В «Стрижа» больше одного человека не вместишь, хоть тресни. Такая уж это леталка маломерная.

Я снова вызвал базу.

– Ну, что ещё? – спросили у меня совсем не по-уставному.

– Вы уже выслали подкрепление?

– Тебе, ..., ..., что за дело? – отозвалась база.

Вот это да.

– Так выслали или нет? – упрямо уточнил я.

– Седьмой, мать твою, – прорезался на волне базы голос комбата, – ты, ... недоделанный, заткнёшься сегодня или нет? Я сам, блин, на устав плевал и плюю, но не до такой же, блин, степени, это, блин, разговоры не для эфира. Вы мне, энтузиасты ..., и так уже подкузьмили. Пол посёлка спалить, блин, приют ещё какой-то на мою голову, я, блин, вовек не отмоюсь! А чтоб прояснить твою психованную башку, скажу: электростанция – стратегический объект, мы по тому району вообще больше не работаем, ты понял или нет, ... твою?

Так там был приют? Не видел что-то. Шквальный огонь – видел, приют – нет.

А место для батарей мы, что ли, выбирали? А обломки двух «Торнадо» на посёлок свалить – это как тогда?

Чёрт.

– Подготовьте мне «Шквал», – сказал я. – Без боезапаса. Я сниму парней.

«Шквал» – малый штурмовик. Шестиместник, и если не брать ракет, человек двенадцать на нем увезти можно. Он манёвренней, чем грузовик, а главное – только штурмовик защищён настолько, чтобы выдержать прямой огонь плазменных батарей.

– Хрен тебе, а не «Шквал», – выплеснулось в эфир. – Мы по тому району больше не работаем, ты что, не понял? У тебя, ..., со слухом плохо? Духу твоего близко там не будет, ..., на губу сядешь по прилёту, ..., ...!

– Сам ты ..., ... и ... , – отчётливо произнёс я.

В эфире воцарилась тишина.

На базе я посадил леталку возле площадки со штурмовиками – и сразу увидел со всех ног бегущего по полосе Тараса. Надо полагать, механик, как всегда, слушал в своём закутке наши переговоры по снятому со списанной машины волновику. От командного поста тоже кто-то нёсся, но те откровенно запаздывали – скорей всего, не ожидали, что я перейду от слов к делу.

А Тарас вот догадался. Умница.

– Который из «Шквалов» готов? – спросил я его с ходу, вываливаясь из леталки. – Который?

Механик запыхался и тяжело дышал, едва не складываясь пополам после быстрого бега. И первыми его словами, торопливыми, взахлёб, были:

– Не надо, Данилка.

Черные глаза-вишни смотрели умоляюще.

Да что за день сегодня, и впрямь.

– Я могу сам определить. Но это дольше. Который?

– Приказа ведь не было, – тоскливо проговорил Тарас. – Куда ж ты без приказа-то? Не те, свои ведь собьют. Не лезь, Данилка, а? И эти ещё... «поводки» у вас. Пропадёшь же, паря.

– Который?

Не дожидаясь ответа, я направился к штурмовику.

– Не этот, – страдая, словно от боли, сказал механик. – Тот, что слева.

И негромко протянул-простонал мне вслед:

– Данилка-а...

Вот чёрт.

***

Я поднял машину, на лету приноравливаясь к тяжёлому ходу штурмовика – сразу после «Стрижа» это чувствовалось особенно остро. И тут же услышал голос комбата в эфире.

– Парень, – произнёс он неожиданно вкрадчиво, – не шали. Погорячились и будет. Ругань я тебе спущу, дело мужское, не такое бывает. А штурмовик – это уже серьёзно, это дело расстрельное, слышишь? Не подводи себя, сажай леталку.

– Сяду, – пообещал я. – Сниму спецназ и сяду. Я не буду стрелять по посёлку, не волнуйтесь.