Текст книги "Псих. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Ольга Хожевец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

Подумав, добавил:

– Спросят про симбионта – отправляй ко мне. И ещё. Если ты не сделаешь, как я сказал. Если надумаешь остаться.

Орёл пялился на меня, отвесив челюсть, и я отвернулся от него, сунув руки глубоко в карманы. Посмотрел на поле, не задерживаясь взглядом на пустых площадках. Поёжился, как от ветра.

Закончил фразу будничным:

– Тогда я тебя убью.

Мне показалось, он мне не поверил.

Тем не менее, Орла я больше не видел.

К счастью.

К счастью – потому, что я бы сделал то, что сказал.

Здесь нет рисовки. Я был свидетелем многих смертей. Эта – была бы не самой большой бедой. Правда, я всё равно рад, что мне не пришлось этим заниматься.

Наверное, нашёлся кто-то, кто доверял мне больше, чем мой несостоявшийся ведомый.

За симбионтом ко мне пришёл ротный, капитан Лесковски. Ничего не спросил – просто велел отдать гусеничку. Я отдал. И тоже ничего не спросил.

Не знаю, как они поступили с парнем. И, если честно, знать не хочу. Надеюсь только, что это никому больше не стоило жизни.

Я взял двоих новых ведомых. Возни с ними было выше крыши, но оба оказались нормальными парнями.

А за тот вылет я получил медаль и выговор. Медаль – за оборону стратегически важного объекта, то бишь туннеля, а выговор – за пролёт через этот самый туннель.

Вот так.

12.

Моего нового механика звали Лёнчик. Молодой – ему ещё не было тридцати – весёлый парень, острый на язык любитель потрепаться и беззлобно посплетничать, он быстро влился в компанию технарей. А вот общения со штрафниками старательно и аккуратно избегал. Не демонстративно, нет, а этак вежливо и с опаской. Как человек из приличной семьи, никогда не сталкивавшийся прежде с этой стороной жизни, и из вынужденного столкновения желающий выйти корректно и с наименьшими для себя потерями.

Техником он оказался грамотным и профессиональным; тем не менее, зашивался с работой жутко – и потому, что из-за дефицита персонала парк машин каждого механика увеличился, и потому, что тратил массу времени на диагностику и локализацию любых неполадок. Ну никак не доходило до человека, что если выслушать мнение летуна-нейродрайвера, всё выйдет намного быстрее.

Однажды это вылилось в конфликт. Я случайно стал свидетелем, а спор шёл вокруг «Беркута», на котором летал малознакомый мне новичок.

Я как раз вернулся с вылета. Вообще у нас выдались тяжёлые сутки, поспать почти не удалось, и я брёл по полю, решая серьёзную дилемму – добраться до казармы и свалиться в койку или всё же заглянуть сначала в столовую. Усталость притупила голод, и я все больше склонялся в пользу сна, когда услышал отголоски разговора, ведущегося на весьма повышенных тонах. Кроме новичка и Лёнчика, на площадке присутствовал ещё и капитан Лесковски, и я немного удивился накалу бушующих там страстей.

Однако нужно было нечто большее, чтобы заинтересовать меня в тот момент. Я шёл спать! Ничто не могло свернуть меня с избранного пути...

– Псих! – властный тон Лесковски не оставил простора для колебаний.

Пришлось, вздохнув и временно распростившись с мечтой об отдыхе, подойти к леталке.

– Вот! – озлобленно заявил капитан. – Хотели экспертизы? Будет вам экспертиза.

Новичок уставился на меня почти враждебно, Лёнчик – недоуменно и раздражённо.

Я же попытался возразить, что никакой экспертизы не хотел, а хотел только спать, потому как не спал сутки, и если не посплю сейчас, то неизвестно, когда ещё придётся, и тогда следующей экспертизой у них будет экспертиза моего хладного трупа.

– Псих!!! – внушительно произнёс Лесковски, и я заткнулся.

Очень быстро я понял, в чем суть дела. Если бы соображал чуть лучше – понял бы ещё быстрей.

Новичок отказался летать на машинах, обслуживаемых Лёнчиком. Отказался наотрез, до истерики и заявок вроде «лучше отключайте меня здесь». А поскольку до этого парень начинал неплохо, Лесковски решил разобраться.

Камнем преткновения стал именно этот «Беркут». Механик утверждал, что машина абсолютно исправна и безопасна. Летун – что на высоких скоростях движок резко теряет тягу.

Я подумал, что прекрасно понимаю салагу. Ощущеньица те ещё; недаром он в панике. С другой стороны, Лёнчик краснел и бледнел очень натурально, потрясал руками и сыпал труднопроизносимыми терминами, и ему тоже хотелось верить.

В общем, слушать продолжение их спора я не стал, а вместо этого вошёл в слияние.

Между прочим, механик замолчал на полуслове, и вид у него сделался довольно-таки ошарашенный. Не знаю, что произвело на него такое впечатление. Не видал, чтобы снаружи подключались? Хотя возможно, он вообще впервые увидел слияние воочию. Мне говорили, что по первости зрелище это слегка шокирует.

– Ну? – резко спросил капитан.

Не увидел я неисправности, честно говоря. Даже запустив движок, не увидел. Но это ведь на земле.

Разорвал слияние и сказал уныло:

– Нужно подняться.

Лесковски кивнул, защёлкал по пульту связи.

А перед моим мысленным взором стояла койка в казарме...

Когда-то в учебке я, помнится, сумел потрясти старика Никифорова, поднявшись на «стрекозе» почти вертикально.

Так то была «стрекоза»...

В общем, машину я разогнал до нужной скорости, ещё даже не выйдя за пределы базы. И почти сразу почувствовал то, о чем говорил новичок. Проверил, прислушался... Заложил крутой вираж.

На площадку я сел, по-моему, раньше, чем присутствующие успели позакрывать рты, открытые при моем взлёте.

– Ну. Ты. Блин! – выдохнул капитан Лесковски, когда я встал перед ним, спустившись из кабины на землю.

А я обратился к Лёнчику:

– Поменяй капсулу с мононуклеаркой. Грязная попалась.

Больше никто не мешал мне пойти спать.

После этого случая мои взаимоотношения с механиком потихоньку стали... Нет, «улучшаться» не могу сказать. Скорей, они появились, а прежде их и вовсе не было. Правда, он по-прежнему старался очень внимательно и осторожно подбирать слова, общаясь с представителем страшноватого и непонятного уголовного мира (кто-то, видимо, здорово застращал его тем, что в этой среде за слово спрос особый), и иногда самым комичным образом неожиданно спотыкался посреди разговора, напряжённо соображая, не сморозил ли лишнего, или вдруг заподозрив подвох. Но уже то, что Лёнчик шёл на разговор, а не пытался отделаться парой-тройкой вежливо-незначащих фраз, было немалым прогрессом. Кстати, интересная деталь: я называл его «Лёнчик» и на «ты», переняв эту манеру от технарей в ангаре (не от нахальства, а как-то так само собой получилось – услышал и назвал в обстановке вечного дефицита времени), а он обращался ко мне на «вы», но упорно не звал ни по имени, ни по прозвищу. Далеко не сразу я понял, что для человека это составляет серьёзную проблему: решить, как он может себе позволить меня называть, не рискуя задеть или оскорбить.

Открытие меня смутило и даже немного расстроило. И не в Лёнчике тут было дело; я внезапно испугался, что совершенно разучился общаться с людьми. Или, может быть, никогда не умел?

Вдруг подумалось о Роми. Она-то что во мне нашла? Красивая, умная, образованная женщина?

Как она там? И вспоминает ли обо мне хоть иногда?

В таких вот раздёрганных чувствах я ушёл на вылет.

А по возвращении первым делом подошёл к механику и спросил в лоб:

– Как вы предпочитаете, чтобы вас называли?

Он не понял, конечно. Не понял, что происходит, и перепугался всерьёз. Таки решил, видать, что накосячил.

Я пояснил:

– Меня зовут Данил. Можно по фамилии – Джалис. Можно – Псих, это мой позывной, если вы не в курсе, совершенно официальный. И я думаю, будет вполне удобно, если вы станете обращаться ко мне на «ты». В конце концов, я моложе вас лет на десять.

Ни с того ни с сего он сказал:

– Мне двадцать восемь.

– Значит, я угадал.

– Меня вполне устраивает Лёнчик, – пробормотал он растерянно.

– Ладно.

– И на «ты»... тоже. В смысле, устраивает.

– Отлично.

Он помялся.

– Данил, вам... тебе... что-то нужно? В смысле, я могу чем-то помочь?

Вот же ж интеллигент безочковый!

Я разозлился.

– Нужно, конечно. Спирт у тебя есть?

На его лице вместе с нешуточным облегчением отразилось откровенное – «ну так бы сразу и говорил!»

– Немного я могу... Вчера выдача была...

Этот чудак ещё и почти весь спирт использовал по прямому назначению.

Лёнчик попытался всучить мне пластиковую фляжку – «на вынос», так сказать – но эти поползновения я пресёк на корню. Завёл его в каморку-загородку, обустроенную когда-то Тарасом. С тех пор она и не использовалась – Лёнчику как-то не нужна была, другие механики имели свои местечки; так что всё здесь осталось, как было – штабеля оцинкованных ящиков, хлипкий стол, табуреты, даже раскладушка неубранная в углу под серым одеялом. Я аж проникся, когда вошёл.

И между прочим, вовсе не было у меня в планах Лёнчика напоить. Просто казалось – расслабится он немножко, может, поговорим как люди в кои-то веки... Ему же потом легче будет.

Ну кто мог ожидать, что механик «поплывёт» с первой же дозы?

В общем, вместо задушевных разговоров пришлось мне лыка не вяжущего Лёнчика спать укладывать, а потом ещё и по работе прикрывать.

У-фф...

Попозже я наведался в столовую. Была одна положительная сторона в том, что напряжённый, сумасшедший распорядок нынешней нашей жизни никаким графикам-расписаниям не поддавался: в столовке можно было что-нибудь пожрать всегда. В любое время суток. Вообще с питанием у нас проблем не возникало: однообразная, почти сплошь из концентратов еда хоть и навязла в зубах, зато предлагалась в достатке. А вот у пехоты, я слышал, и с этим бывают задержки, и даже с водой.

Я взял с собой котелок с горячим супом, плошку прямоугольных, похожих на детские кирпичики эрзац-котлет, остывших, но ещё вполне пригодных к употреблению, галеты. Вообще-то, выносить продукты не разрешалось – но в последнее время и на это стали смотреть сквозь пальцы, а уж договориться можно было всегда.

Добычу я тащил в каморку, стараясь не расплескать суп, и пытался припомнить, оставалась ли ещё в заначке у Тараса заварка, или нет. Кипятильник-то у него был... Я не проверял, но почему-то не сомневался, что Тарас не увёз с собой все это хозяйство. И когда дорогу заступил кто-то из летунов, первая моя мысль была все та же, о супе: не расплескать...

– Скай разбился, – сказал летун.

Я поднял голову. Джуба, скаев первый ведомый.

– Как?

– Из боя вышел, ещё вроде тянул... А до базы не долетел. По пути где-то.

– Ищут?

Джуба дёрнул головой – резко, отчаянно.

– Какое... Сказали – все. Нет сигнала.

И пошёл прочь, на ходу рубя рукой воздух, словно продолжая спор с кем-то невидимым, извечный спор, безнадёжный и бессмысленный...

Я постоял на месте. А потом двинулся дальше, по-прежнему аккуратно придерживая котелок с супом.

Ничего ведь не изменилось.

Почти...

Лёнчик уже не спал, сидел на раскладушке, обеими руками придерживая голову, таращился старательно куда-то в пол. По перекошенной физиономии было видно, как ему хреново, но по крайней мере он уже хоть что-то соображал.

– Иди поешь, – позвал я, выставляя принесённое на столик. – Легче станет, проверено.

– Не могу.

– Через «не могу».

– Вытошнит, – вздохнул он обречённо.

– Уже не вытошнит. Иди хоть супа похлебай, я сейчас чай поставлю.

Лёнчик дотащился-таки послушно до столика. Долго отдувался, с отвращением созерцая суп, первую ложку запихнул в себя с трудом, а потом дело вроде пошло.

– Ну вот видишь, – кивнул я.

Чайник оказался на месте, заварка тоже. Я бухнул в кружку примерно треть брикета – не чифир, но взбодрит хорошо.

Лёнчик спросил, откладывая ложку:

– Почему ты со мной возишься, Данил?

Ну, хотя бы не «выкает» уже.

Я заметил:

– Хочешь верь, хочешь – нет, но я не собирался тебя спаивать. Надо было предупредить, что ты на спиртное слаб.

Он вдруг улыбнулся жалобно.

– Так откуда ж я знал. Дома у нас как-то не принято... Крепче вина...

– Почему ж не отказался?

– Побоялся, – честно признался он.

И добавил:

– Ты мне первый раз предложил... Неудобно...

– Леонид Батькович... – протянул я, сливая заваренный чай в другую кружку. – Как тебя вообще-то сюда занесло?

Он ответил серьёзно и внушительно:

– Из-за женщины.

История его оказалась незамысловатой. Лёнчик вырос в семье университетского ректора и преподавательницы математики, сам окончил техникум, потом университет, устроился на скромную, но перспективную работу в государственный НИИ космоатмосферной техники. Копил потихоньку материал на диссер. Влюбился, больше года преданно ухаживал за своей пассией. Планы строил, квартирку присмотрел по средствам... Ничто не предвещало бури. Наконец решился сделать предложение. А дама возьми да и скажи ему: «Лёнчик, ты замечательный, мне с тобой чудесно, но для замужества нужен все-таки человек понадёжней. Добытчик, опора, сильное плечо. Ты же плывёшь по течению, засел вот на свою институскую зарплату, второй год о машине мечтаешь – и то заработать не можешь. А семья, Лёнчик, дело серьёзное...» Обломала, в общем. Лёнчик решил доказать, что он мужчина и добытчик, и завербовался на Варвур.

Я спросил:

– Жалеешь?

Он сказал «нет»; правда, уверенности его ответу не доставало.

Но я сделал вид, что не заметил. Кивнул:

– Тогда держись.

Лёнчик пил чай, чуть морщась от горечи; поразмыслив, я решил соорудить вторую порцию – для себя – и как раз возился с заваркой, когда механик поинтересовался:

– Долго я тут... отлёживался?

– Недолго. Две леталки твои в работу ушли. Я оттестировал.

– Спасибо... – он помолчал, добавил неуверенно: – Э-э... нейродрайвом?

– Тестером.

На самом деле тем и другим – слиянием для дела, тестером для отчёта – но это я уточнять не стал.

– Спасибо, – повторил Лёнчик. – А ты тогда здорово с этим топливом...

– Угу.

– Я б скорее всю машину по винтику перебрал, чем догадался.

– Угу. Бывает. Редко, но брак попадается. Парень твой был бы опытней – разобрался бы сам.

– Да-а... Данил, ты тоже летал сейчас?

– Нет.

– А... что-то произошло?

– Почему ты спрашиваешь?

– Не знаю. Показалось, что ты не такой какой-то.

Надо же. Наблюдательный, оказывается.

Стоя к нему спиной и сцеживая заварку, я сказал:

– Скай погиб. Ведомый мой бывший.

Лёнчик издал какой-то звук – не то крякнул, не то хекнул. Задал зачем-то вопрос:

– Когда?

– Полчаса назад. Может, чуть больше.

– Я... мне жаль.

– Мне тоже.

– Данил. У меня ещё спирт есть.

– Мне лететь скоро.

– Заходи потом.

Я покачал головой.

– Нет, Лёнчик. Не хочу, да и... Вернусь – спать пойду.

Мы молча допили чай; я хотел убрать посуду, но Лёнчик сказал – «оставь, сам помою» – и я кивнул, соглашаясь.

Я уже встал из-за стола, когда Лёнчик выдал неожиданно зло:

– Надо было мне эту стерву послать и жить дальше, вот это был бы мужской поступок. Вот это – мужской. Не то что...

А я сказал:

– Хороший ты парень, Лёнчик. Но все-таки дурак.

***

Скай оказался жив.

Мы узнали об этом на следующий день. Он провалился в какую-то дырку, и потому не было сигнала; полсуток спустя он выбрался к одному из постов. Впрочем, «маячок»-то наверняка обнаружили раньше, но нас в известность никто не поставил. Обычное дело.

Это все уже не волновало. Главное – парень был жив.

И адекватен. Его отвезли в армейский госпиталь в Таризу. Вроде бы имелись какие-то внутренние повреждения, но признаков ПСНА госпитальные врачи, по крайней мере, не обнаружили. Молодец ведомый.

Тариза... Это был мой госпиталь...

Джуба на радостях напился в зюзю и угодил на гауптвахту – протрезвляться. Я сделал за него его норму вылетов плюс к своей – чтобы умилостивить вошедшее в раж начальство. Ей-богу, я бы сделал и больше по такому случаю. Не так часто человек, с которым уже успел попрощаться, оказывается жив. Внутренняя лёгкость, ощущение, пожалуй, сродни счастью носило меня почти сутки. Потом сразу двое ребят угробились на одном из вылетов, и ощущение пропало.

Постепенно всё вошло в колею.

А примерно через месяц комбат собрал на летучку сразу несколько эскадрилий пилотов. Начал с того, что пропесочил слегка для порядка. Потом сообщил:

– Разведка подкинула нам работёнку. Точку, где монтируются установки «земля – орбита». Серьёзные, мощные стационарки. Но и защитка там соответствующая – что противоракетная, что ПВО... Попотеть придётся, парни. Но – сами понимаете. Что такое для нас станция, объяснять не надо...

Мы попотели. Вылет оказался чертовски трудным. Четверых ребят сбили; мой второй ведомый – Борька – превратился в огненный шар на моих глазах. Первый, Дин, отвалил чуть раньше, с полуоторванным хвостом, но до базы добрался. Точку мы додолбили... Я сам притащился на базу на израненной леталке, до последнего момента не будучи уверенным, посажу я её или уроню.

Выполз из машины, измочаленный. Мышцы мелко подёргивались – не от нервов, от усталости и начинающего отпускать напряжения. Ощутил что-то мокрое на подбородке, вытер ладонью – кровь. Когда только успел опять губу прокусить? Что за дрянная привычка.

Надо было бы подойти узнать, что там с Дином, но я стоял, прислонившись спиной к леталке, и никак не мог найти сил оторваться. И Док, и механики суетились на других площадках – сегодня многие вернулись на повреждённых машинах. Но эти хоть вернулись... Мне вообще-то нечасто после вылета нужен искусственный допинг, но сегодня Док с его медицинскими ста граммами был бы кстати.

Потом я увидел Лёнчика, спешащего наискосок через поле. После того случая с попойкой механик несколько дней дулся на меня – за «дурака», наверное; но однажды подошёл в ангаре, сказал, отводя глаза:

– Данил, я... это... напрасно тогда... И не вовремя... С проблемами своими. Тебе они смешными кажутся, я понимаю.

Я ответил – «Все нормально, Лёнчик. Это ты извини». Пожал протянутую руку. Лёнчик радовался – по-моему, искренне.

Теперь он подлетел, запыхавшись. Спросил сходу:

– Ну ты как?

– Ничего. А Дин?

– Док его на тесты увёл. Но так вроде нормально, идёт сам, разговаривает.

Разговаривает – это уже хорошо.

– Тебя Док тоже велел позвать.

– Приду.

Механик окинул взглядом леталку.

– Придётся в ангар затаскивать. Сейчас вызову погрузчик.

Я кивнул.

– Вызывай. Я пас. Сюда еле дотащил.

– Так я ж не к тому... – Ленчик покосился на меня обеспокоенно. – Данил, да тебе нехорошо, что ли? Проводить в медпункт? Давай провожу, правда?

– Сам дойду.

Он помялся нерешительно.

– Знаешь, я слышал случайно, – проговорил вдруг, – сегодня ближе к вечеру пойдёт леталка в Таризу, в госпиталь. За Скаем. Вроде, из второй роты кого-то посылают. Я вот подумал... У тебя там, кажется, был ведь кто-то, в госпитале, да?

Для меня всегда оставалось загадкой, как люди узнают такие вещи. Я-то уж точно никому ничего не рассказывал.

Однако разбираться я не стал. Поблагодарил Лёнчика.

И, конечно, ни в какой медпункт я не пошёл, а отправился прямиком к комбату. Сил откуда-то прибавилось...

К Бате меня пропустили без слов. Не знаю даже, почему – то ли авторитет сказался, то ли сыграл роль внешний вид после сегодняшнего вылета. Решили, небось, вдруг что-то экстренное...

Экстренное оно и было. Правда, только для меня.

– Ну, молодец явился, – прогудел Батя, едва я вошёл. – Ну, герой. Хочу вот писать на тебя представление на досрочное... Цени! Да... А с чем пожаловал?

Представление на досрочное меня не взволновало – писалось оно уже дважды (если верить Бате, конечно), а приходили вместо ответа медали. Полковник Мосин слово держал – так же и в этот раз будет.

Я сказал:

– Разрешите мне лететь в госпиталь.

Батя, кажется, слегка опешил даже.

– Ну ты... Ты даёшь. Лететь тебе! Только сесть успел! Я вас, отличившихся, вообще хотел до завтра от полётов освободить. И медицина рекомендует... после такой-то мясорубки. А ему лететь! Ты хоть у медиков был?

– Я в порядке, товарищ майор.

– Нет, ну... – комбат покачал головой. – Ну что тут скажешь... – и вдруг рассмеялся, хлопнул себя ладонью по коленке. – Нет, ну псих – он псих и есть, и всё тут. Ты на себя посмотри, герой! Олух царя небесного.

– Разрешите, – повторил я упрямо.

Батя нахмурился. Прищурился, хекнул... и широко махнул рукой.

– Значит, так. Привести себя в порядок – раз. На тесты в обязательном порядке – два. И если всё будет, опять-таки, в порядке... Ладно, чёрт с тобой. Лети. Заслужил сегодня. Вылет в семнадцать-ноль-ноль.

– Пораньше бы. До семнадцати ещё неизвестно что произойти может.

– Ну ты нахал! Пройдёшь тесты – доложишься. Там посмотрим.

– Спасибо, товарищ майор!

Обратно я нёсся, прыгая через две ступеньки. Куда только усталость делась...

13.

Вылетел я в начале четвёртого. Торопился не зря – обещания вроде «освободить от боевых» мы уже проходили. Обязательно стрясётся какая-нибудь дрянь... Я себе места не находил до самого вылета. Но – пронесло.

Ещё я мечтал, что если задержусь в госпитале на часик-полтора-два... Никто особо не придерётся. Вылетел-то раньше; могут у Ская, к примеру, какие-нибудь бумаги оказаться недооформленными? Или процедуры недоделанными... Он-то задержаться не откажется, парень свой... Мелькнула даже совсем уж шальная мысль – сказаться больным и застрять до утра. Ну, это... Посмотрим...

Домчался я быстро, даже слишком – покрутиться пришлось, пока протащили по всем опознавателям. На указанной площадке приткнул леталку меж двумя санитарными. Из одной выскочил летун, обложил меня по-матушке; я удивился сначала – чего это он... Потом сообразил: здесь, оказывается, квадраты краской размечены под посадочные места, только разметку эту пылью занесло, я и не углядел. Ну, подумаешь, вщемился посерединке... Места хватает. Но – вылез, извинился. Летун присмотрелся – и ругаться перестал, замолчал. Ну и ладно, ну и хорошо... Не до него мне было.

Больничную клумбу многострадальную я, конечно, внаглую ободрал. А где ещё цветов было взять? Тут кругом как-то больше колючки, с цветами туго...

Сжимая букет, волнуясь, как первоклассник, поднялся на реабилитационный уровень. Скай подождёт, не переломится. Уже у кабинета вздрогнул от мысли – а вдруг Ро не работает сегодня? Вот тогда – куда кидаться, где искать? Вперился взглядом в график на двери. Перевёл дух: работает...

Вздохнул глубоко, как перед нырком в воду.

Ворвался в кабинет – пусто... «Аквариумы» гудят тихонько, монотонно...

Держа перед собой букет, как таран, прошёл через коридорчик к потайной комнатке, толкнул дверь.

И остолбенел.

Потом, много времени спустя, я стал думать, что, наверное, подсознательно допускал что-то подобное; допускал, что она может оказаться не одна... В конце концов, она была свободной женщиной и никогда мне ничего не обещала... Может, я бы справился с собой – несмотря ни на что, я был ей благодарен.

Но никак я не мог ожидать, что она будет со Скаем.

Сам не понимаю и не способен объяснить, почему именно это меня так потрясло.

Они замерли оба; Скай испугался – надо было видеть, как он испугался.

– Псих... – протянул он и побледнел, будто увидел призрак. – Ты... Только спокойно, Псих... Только спокойно... Ничего не... Я не...

– Пошёл вон. – прошипел я сквозь зубы.

Он исчез – будто испарился.

Роми, закусив губу, дёргаными, неверными движениями торопливо застёгивала халат.

И вдруг закричала тонко, визгливо:

– Не смей меня осуждать!

Я стоял и молчал, пока не удалось усмирить бешеную, сотрясавшую всё тело дрожь, загнать её куда-то в кончики пальцев; руки, безжалостно мочалящие жёсткие стебли цветов, я спрятал за спину. Потом выговорил одеревеневшим голосом:

– Я. Не осуждаю. За что?

– Данил. – она потянула руку к моей щеке, но я отстранился; тонкая кисть беспомощно повисла в воздухе, отдёрнулась.

Я стоял – с мыслью, что нельзя оставаться, но и не было сил уйти; наконец, бросил на топчан изломанный букет – потребовалось изрядное усилие воли, чтобы разжать пальцы; снова спрятал руки...

Роми сказала:

– Я рада тебя видеть, правда. Данил, правда! Данил... Не уходи так. Выслушай меня. Пожалуйста...

Я стоял и слушал, а она говорила, одну за другой ломая в пальцах такие знакомые тонкие сигареты с золотым ободком. Закурила наконец, сломала снова. Закурила другую...

– Я, наверное, не смогу объяснить. Я хотела бы, так, чтобы ты понял. Это так всё... трудно, а понять... Ещё труднее, я знаю, но... Хотя бы выслушай. Всё не так, как кажется... Всё не так! Я виновата, жутко виновата перед тобой, только... Как же мне... Что же мне делать, Данил? Я...

Затягивалась она торопливо, жадно, а потом забывала про зажжённую сигарету, и та догорала; падал на пол, на халат серый пепел.

– Ты мне дорог, Данил. Ты мне по-настоящему дорог. А Скай... Это была ошибка, конечно... Глупость... Я... Ну, я скучала... Нет, не то. Я боялась. Страшно боялась, что могу тебя больше не увидеть. И не потому, что... А просто... Я ведь намного старше. Тебе дадут рано или поздно досрочное, не могут не дать. И что тебе тогда я? Старая вешалка... Я ведь неудачница, Данил. Не в работе, нет. По жизни... Мне всегда нужно было что-то... Чего, казалось, не существует...

Тлеющий огонёк добрался до фильтра, выпустил струйку дыма, потух. Ро вытащила другую сигарету, прикурила снова.

– Так бывает – ждёшь, ждёшь, а дождёшься – и не узнаешь. Выпустишь из рук... Потом поздно... Гадай – было ли, не было... Я глупости говорю, да? Так путано всё...

Тонкий, длинный столбик пепла лёг на белый воротник, рассыпался хлопьями, взметнувшись от движения её волос.

– Понимаешь, он вдруг напомнил мне тебя... Это было, как... Весточка, что ли? Или... воспоминание. Пережить снова... – Роми дёрнула головой, в уголках глаз набухли, налились упрямые, злые слезинки. – Ну, я дура, конечно, дура! Оказалось всё не то... И теперь вот... – она растерянно развела руками. – Но я же не могла, ты понимаешь? Не могла так поступить тоже... Он был тут такой жалкий, потерянный... Данил? Ты что, Данил?

Я выдавил хрипло:

– Ты и меня тогда так... пожалела?

А она сказала:

– Боже, какая же я идиотка.

Я шёл, почти бежал по коридору, и Роми ещё что-то кричала мне вслед, не смущаясь множества любопытных и бесстыдных глаз... Потом отстала...

Уже в леталке нахохлившийся, взъерошенный Скай вдруг заговорил запальчиво и отчаянно:

– Я не знал, что вы с ней... Не знал! А ты бы отказался? На моем месте – ты бы отказался?!

Я хотел дать ему в морду. Потом передумал.

Скай дёрнулся от моего движения, отшатнулся, крикнул хрипло:

– Ну, бей!!!

Отвернувшись, я устроился в кресле. Приладил захваты.

– Псих, я не знал, что ты и она... – уже совсем другим тоном проговорил мне в спину Скай. – Что она... Что вы... Правда. Честно! Потом узнал... Но уже...

Я помолчал, потирая руками лицо. Сказал устало:

– Заткнись.

– Псих, она расспрашивала о тебе. Правда. Я потому и понял... Даже обиделся поначалу. Только о тебе и...

– Заткнись.

Ещё помолчал и добавил:

– Никогда не говори со мной об этом.

Долетели мы без приключений.

***

Роми погибла два месяца спустя. Я узнал об этом случайно и с опозданием, когда уже даже тела её – или того, что от него осталось – не было на Варвуре; так что мой первый порыв – мчаться, спасать, успеть вопреки всему что-то изменить – остался невостребованным. Был терракт в госпитале, начался пожар; она и ещё двое врачей экстренно извлекали пациентов из «аквариумов», а другие выводили. Вывести успели почти всех, когда раздался второй взрыв. Роми потом опознали по идентификационному жетону.

Я пошёл вразнос... Помню, как хотел лететь, бомбить и взрывать, разметать всё в пух и прах, пройтись огненным валом по этой сволочной планетке – меня остановили, просто физически не пустили к леталке, кто-то вовремя сообразил. Помню, как бился дико, как меня держали. Рвался, шипя от ярости, и вырвался, кажется; помню детали – рот чей-то, искажённый в оре, нос, в кровь расквашенный... Заломали – прижали к бетону – помню, руку кто-то подсунул волосатую, и как я в неё зубами... Прибежал Док со шприцем... Дальше совсем смутно – лекарство то ли работало недолго, то ли подействовало слабо... Снова дрался с кем-то... Кажется, я всё-таки набил морду Скаю. Или то уже были глюки?

Очнувшись, я долго не мог понять, где нахожусь. Не казарма – точно. Вроде, не губа. И уж совершенно определённо не лазарет...

Потом дошло. Каморка в ангаре, та самая, Тарасова. Я лежу на раскладушке. Почему-то не могу шевельнуться.

– Ну вот, – произнёс кто-то. – Глядите, очнулся. А вы – в медчасть, в медчасть... Фуфло наша медицина. Не видели, что ли?

Я узнал говорившего – Скай. Присмотрелся... Батюшки светы, это что же, это я его так?

Рядом ребята – Дин, Джуба, даже Лёнчик где-то на заднем плане... Набились в каморку, не повернуться. Стоп. Почему же я двигаться-то не могу?

Скай придвинул табуретку, сел рядом.

– Ну ты как? – спросил.

Я выговорил хрипло:

– Двигаться не могу.

Вокруг хохотнули.

– А кроме?

– Голова болит дико.

– Это ничего, потерпишь. Так развязывать, что ли, уже тебя? Драться не будешь?

– Не буду, – я помолчал, соображая со скрипом. – Я разве опять дрался?

Вопрос почему-то вызвал дружный смех.

– Ты только Дока обманул, – подмигнул мне Скай. – Он вкатил тебе полный шприц какой-то дряни, говорит – ведите его спать... Ты вроде вялый стал... Но до койки не дошёл. – Скай хмыкнул. – Сколько народищу с твоими отметками на роже ходит – жуть. И не только на роже, конечно, но тех хоть не видно. Ну уж и тебе перепало, не взыщи. Озлил народ. Эким бульдозером пёр, чуть сладили! Хотели мужики опять медицину звать, я отговорил. Кто знает, что они там намутят и во что всё это выльется. А мы – народными средствами: повязали и спиртика влили. Доку сказали – спит... Караулили тут... А теперь подумай и скажи ещё раз: ты в порядке? Можно тебя развязывать?

– В порядке я, в порядке.

Руки-ноги чертовски затекли – долго я всё-таки валялся...

Стоило появиться на лётном поле – меня захомутали и засадили на гауптвахту. В лазарет, видать, не рискнули – на всякий пожарный. На «губе» замки крепче.

Нормально. При нашем ритме жизни «губа» – считай, что отпуск. Нервы подлечить...

Док приходил несколько раз. Поначалу ещё колол что-то. Позже обследовал, остался доволен. Подарил упаковку таблеток – глюкозы с витаминами, я их грыз на сладкое, как конфеты.

Пять дней просидел.

Вышел – стал летать. Как обычно. С мужиками проблем особых не имел – никто зла не затаил.

Со Скаем мы потом распили флакошку.

В общем, постепенно всё вошло в колею.

Сон только стал мне частенько сниться. Будто я опять в госпитальном коридоре, Роми бежит за мной, что-то кричит... И я знаю, что это – что-то очень важное, жизненно важное, и для меня, и для неё, и вообще для всего на свете. Знаю, что страшное случится, если я её не выслушаю; хочу остановиться – и не могу. Прислушиваюсь – но все заглушает рёв ветра...

Сколько раз мне снился этот сон, но так ни разу я её и не услышал.