Текст книги "Камень второй. Горящий обсидиан"

Автор книги: Ольга Макарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

Глава десятая. Слепота

На свете много людей, увечных телом. Есть те, чьи глаза слепы от рождения или повреждены при жизни, в силу чего человек не может видеть окружающий мир. Это тяжелое увечье. Но есть увечье куда тяжелее – слепота души. Человек со слепой душой живет не тем, что реально происходит вокруг, а тем, в чем он убедил себя, ибо душа его нечувствительна к тонким вибрациям, и нет никакой возможности заставить прозреть такого слепца.

Он может равнодушно срубить на дрова прекраснейшее и древнейшее из дерев, овеянное легендами, имеющее свою историю, – и не поймет, если человек со зрячей душой возмутится по этому поводу. «Это – дерево, – скажет слепец. – Мне нужны были дрова – и я срубил его. Разве я причинил зло миру? Ведь таких деревьев полным-полно на свете. Я взял всего одно». – «Но это дерево священно! – воскликнет зрячий. – Люди любили и почитали его! Оно следило ход истории и несет на себе следы великих свершений. Ты убил память, надругался над всем, что дорого человечеству!»

…Слепец только пожмет плечами и улыбнется снисходительно; ничто не изменится и не шелохнется в нем. «Человек, попрекавший меня, молод и незрел душой, – решит слепец. – Много же он приписывает простому растению! Но все выветрится, когда он повзрослеет. И он поймет, что я был прав».

Можно. Можно и нужно прощать людей ослепленных мечтой или любовью. Но как простить человека, насмехающегося над любовью, над мечтой и никогда не знавшего их?.. Да, он увечен, и следовало бы щадить его как увечного. Но, видя, сколько зла творят подобные люди, я просто не могу. Каждый из них – раковая клетка в теле своего мира… Видимо, так и гибнут миры: когда раковых клеток становится слишком много.

Я хотел бы предотвратить это. И я попытаюсь предотвратить.

Малконемершгхан Сайдонатгарлын. Юношеский дневник (записи, сохраненные Орденом Горящего Обсидиана)

Кириак рассыпался по равнине горсткой кубиков. У него не было ни стены, ни частокола; правда, дома строили крепко: каменные стены, узкие окна и – неизменно! – окованные железом рамы и пороги. Навскидку Коста мог бы назвать два-три вида детей тьмы, которых остановила бы полоса железа. Но, похоже, Кириак встречал незваных гостей нечасто: все же Ничейная Земля здесь обжитая.

Гостиницы в Кириаке не было, так что отряд разместился по домам местных жителей. Золото, оставшееся со времен Фираски, открывало все двери, а меч без гарды способен покорить любое сердце: как на Юге и Севере уважают боевых магов – защитников и спасителей в тяжелые времена – так в Ничейной Земле уважают амбасиатов, которые справятся там, где маги бессильны.

Освоился в городе отряд довольно быстро. К вечеру уже собрались на совет под раскидистым вязом – там кто-то из местных поставил скамьи; растрескавшиеся, потемневшие от дождей, они помнили лучшие времена.

Путь к Кириаку занял четыре с половиной дня хорошего чаржьего ходу. Оставалось только надеяться, что сведения, сообщенные Сумахом, не устарели до сих пор.

– …Мы с Оазисом поспрошали людей в городе, – сообщил Лайнувер. – Здесь действительно обосновались какие-то ученые. За лесом есть заброшенный форт, они арендовали его. Также наняли с десяток местных на работу. Плюс какой-то сорвиголова поставляет им живых сильфов.

– Какая связь может быть между сильфами и харуспексами? – задумчиво произнес Пай. Он сидел, облокотившись на спинку скамьи и вытянув больную ногу: рана, конечно, затянулась за четыре дня, но все равно еще беспокоила его.

– Это мы с Оазисом завтра и разведаем, – успокоил всех Лайнувер.

– Не думаю, что они будут с вами откровенны, – усомнился Орион. – Скорее, отправят куда подальше.

– Бала прихватил их мешочек с харуспексами, пробу 307, – вступил в разговор Оазис. – Поверьте, с нами будут откровенны, – вкрадчиво сказал он и добавил: – И вежливы.

– Что ж, – улыбнулся Джовиб, – надеюсь, на ваше актерское мастерство.

Разговоры затихли и звонкую вечернюю тишину никто не захотел нарушать.

Стрекотали бледно-зеленые светлячки, ютившиеся в ветвях, шелестели на ветру вязовые листья. Незримый, пел в кроне вяза хален – невзрачная ночная птичка с чарующим голосом. Крупные звезды сияли в высоком безоблачном небе; вот-вот проступят сквозь стремительно темнеющую синеву Жисмондин и Иринарх, возвещая окончание вечера и начало истинной ночи.

– Красиво… – мечтательно улыбнулся Милиан.

– Да-а, – согласно протянул Пай. – Кажется, я начинаю понимать людей, которые живут здесь: место необыкновенное. Волшебное… хотя здесь и не знают никакой магии.

– Кстати, «кириак» означает «воскресенье», – невзначай заметил Ворон.

– Расходимся, – не то грустно, не то сурово сказал Джуэл.

Отряд повиновался: все поднялись и отправились по домам. Пай шел, опираясь на плечо Милиана; к слову сказать, Бала начинал опасаться, что хромота у Приора может и не пройти…

Джуэл долго провожал их взглядом. Кроме него под кроной вяза задержался только Ирин. Если присмотреться, можно было уловить во взгляде лучника какое-то глубокое внутреннее торжество. Недоброго толка, впрочем: такое возникает иногда в предвкушении сладкой мести или исполнения коварного плана… О Небо! Да как же ты прозрачен, юный фанатик…

– Скоро красный глаз будет наш, – сказал Ирин. – Надеюсь, ты знаешь, что делать.

Джуэл не ответил, а буря, полыхнувшая внутри, никак не отразилась на его каменно неподвижном, как у всех файзулов, лице. Фатум порывисто развернулся и зашагал к ночлегу, Джуэл же стоял один некоторое время, чувствуя себя нагим под всевидящим взглядом небес.

…О да… у Ирина есть свой план – трудно не заметить готовящейся перемены: малец намерен остаться тем единственным, кто донесет горящий обсидиан до берега драконьего моря. Так что, стоит только завладеть злосчастным камнем, как придется следить за тем, чтобы не получить стрелу в спину.

«… знаешь, что делать?» О, Джуэл уже твердо уверился в том, что следует постараться довести до моря всех и остаться в живых самому, а там пусть Сайнар думает, что ему угодно: он же, Джуэл Хак, не собирается ни соревноваться с детьми, ни прятаться за их спины, ни жертвовать ими… вообще, детоубийство не очень-то одобряют даже дикие файзулы, а уж они знают толк в смерти…

Для Нэя Каргилла день начинался хлопотно: недавно уверившись в редкостном разгильдяйстве своих лаборантов, он теперь обходил клетки с животными сам. Изменения отмечались. Тем значительнее они были, чем больше оказывалась масса оставленного в клетке вулканического стекла. Харуспексы размером с вишню раскладывались в клетках по три; а харуспексы мелкие, похожие на черный бисер, насыпались горками по тысяче «бусинок». Животные так и жались к вулканическому стеклу… Недавно прибывшие с Юга и Севера, где их природные стабилизаторы были разрушены ударной дозой боевой магии, они, казалось, видели в харуспексах способ излечить свои незримые раны.

Каргилл был доволен: если раньше ему приходилось гадать о природе феномена, наблюдая за единственным имеющимся в его распоряжении харуспеском, то последняя экспедиция поставила триста пятьдесят образцов, за вычетом утерянного триста седьмого. Огромный материал! Безграничные возможности!.. Исследование теперь шло полным ходом.

Ученый остановился у блока клеток с сильфами… Сильфы – бескрылые существа, способные, тем не менее, летать: они используют для этого примитивное заклинание левитации. При разрушенном стабилизаторе их грибовидные тела распластаны по дну клетки, а процент восстановления стабилизатора легко вычислить по восстановлению высоты полета (для этого потолок клеток делается высоким).

Поразительно: помещенные в эти клетки всего три дня назад, сильфы уже парили в воздухе. А ведь они даже не касались этого обсидиана – черного с красной сердцевиной, похожей на заключенный в стекло тлеющий уголь: камень лежал в центре блока клеток, не контактируя ни с одним животным. Собственно, сам опыт Каргилл поставил для того, чтобы выяснить радиус действия.

В тех клетках, что располагались ближе всех к «красному глазу», сильфы восстановили свои стабилизаторы полностью: животные свободно летали по всей высоте своих клеток и выглядели очень жизнерадостно. В клетках второго и третьего рядов наблюдалась такая же картина, а дальше эффект начинал немного ослабевать. НО: даже в последнем – двадцать восьмом – ряду действие красного глаза полностью не затухало.

Придется повторить эксперимент с большим количеством клеток. Каргилл прикинул, что, судя по всему, радиус действия «красного глаза» должен быть около тридцати метров. Впрочем, в последний раз он так же прикидывал двадцать…

– Доброе утро, папа! – раздался звонкий молодой голос.

– Доброе утро, Карина, – Нэй обернулся навстречу дочери.

– Ух ты! Смотри-ка! Все уже летают сегодня! – на лице девушки появилось выражение искреннего детского восторга. Она присела на корточки и стала рассматривать сильфов в клетках.

– Я поставлю еще пару опытов, – мягко сказал Нэй. – Радиус действия надо выяснить – это во-первых. А во-вторых, хотел бы я знать, распространяется воздействие само по себе или же необходимо, чтобы присутствовал непрерывный ряд животных…

– Думаешь, тут есть эффект домино? – пожала плечами девушка.

– Нет, – покачал головой Нэй. – Скорее, эффект кругов на воде: когда необходима определенная среда для распространения. И я предполагаю, что этой «средой» могут быть поврежденные особи.

– Пап, как ты думаешь, а человеку харуспекс может восстановить стабилизатор? – определенно, у Карины Каргилл большое научное будущее. И куда больше воображения, чем у отца.

– У человека нет стабилизатора, – ухмыльнулся в бороду Нэй. – Нечего восстанавливать…

Закончив обход, отец с дочерью выбрались на лужайку перед старым фортом. Здесь, на свежем воздухе, нанятые местные рабочие разворачивали полевую кухню и ставили столы: приближался час завтрака. На вкусные запахи уже подтягивались отовсюду молодые коллеги Нэя.

Все как всегда… впрочем, Каргилл сразу уловил изменение привычной картины: в ней появились двое юных чужаков. Они расспрашивали о чем-то повара. Одному на вид было едва ли восемнадцать, другому и того меньше, лет двенадцать-тринадцать, наверное. Не местные, видно по всему: при них чуть изогнутые мечи без гарды, дорожная одежда и бравый (разбойничий, как решил Нэй) вид. И что им тут могло понадобиться?..

В тот самый момент, когда Нэй Каргилл задался этим вопросом, повар обернулся к нему и радостно указал на него чужакам. Те дружно развернулись и направились к ученому.

«Как назло – ни одного воина в лагере! – лихорадочно соображал Нэй, следя за приближением чужаков. – Как я раньше не подумал?.. А теперь – стоит этим мальчишкам пригрозить своими мечами, как придется выложить все, что они потребуют: иначе резни не миновать…»

Ему стало жутко; внутренности в животе, казалось, стянулись в тугой узел. Пришлось глубоко вздохнуть несколько раз. Нельзя бояться сейчас, когда от него, Нэя, зависит жизнь всех людей в лагере. И Карины… (во имя всего, зачем она все еще стоит рядом?) Однажды Каргиллу уже доводилось видеть, что за долю секунды способна сделать с человеком катана… при взмахе самого клинка даже не видно – только блеск, а потом… От воспоминания Каргилл вздрогнул…

Чужаки приближались; у обоих – улыбчивые и в высшей степени доброжелательные лица…

– Нэй Каргилл? – осведомился старший.

– Да, это я, – ответил ученый, собравшись с силами: только амбасиат теперь мог заметить, что он весь дрожит внутри… Нэй не удержался – посмотрел на дочь; Карина тоже выглядела встревоженной. Плохо, что она не умеет притворяться.

…Лайнувер почувствовал некоторое разочарование: человек, стоявший перед ним, чуть ли не трепетал от ужаса. Он явно ни разу в жизни не касался оружия и ничего не знал о Сохраняющих Жизнь. Мечи без гарды, заставившие заулыбаться хмурого повара и открывшие дорогу сюда, у ученого вызвали такой панический ужас, что, пригрози сейчас Лайнувер – и тот отдал бы им с Оазисом все, включая горящий обсидиан и собственные портки, лишь бы они убрались отсюда…

Хм… когда Лайнувер Бойер готовил свое представление, он рассчитывал на куда больший уровень сложности. Где-то на порядок больший…

Ну что ж… не стоит впопыхах менять тактику…

– Мы с братом – Сохраняющие Жизнь, амбасиаты. Мы хранители мира и спокойствия в Ничейной Земле. Так же, как боевые маги – хранители мира и спокойствия на Севере и Юге.

Каргилл нервно сглотнул.

– И что же вы хотите от меня? – спросил он, по-прежнему сохраняя невозмутимый вид. Внутренняя дрожь тоже немного унялась.

Амбасиаты переглянулись.

Оазис извлек из-за пазухи мешочек с пробой триста семь и передал его Лайнуверу.

– Это твоё, – утвердительно сказал Бойер, продемонстрировав Каргиллу надпись и высыпав на ладонь харуспексы. Попытку отвертеться он сразу пресёк: – Не стоит лгать нам, Каргилл. Мы здесь не за тем, чтобы тебя судить. Мы здесь затем, чтобы предотвратить кровопролитие.

– Что?! – Нэй недоуменно поднял бровь. Страх у него уже прошел, а гордыня и возмущение начали брать верх над растерянностью. – Потрудись объясниться, молодой человек…

– Эта проба… триста седьмая, – уточнил Лайнувер. – Была взята в древнем храме. Как и предыдущие триста шесть. Надо заметить, при взятии этих проб храм был полностью разорен. Масштабы разрушения нашими экспертами оценены и документированы, – однако инквизиторский тон удавался Лайнуверу здорово, даже Оазис такого не ожидал…

– И в чем же меня обвиняют? – надменно сказал Каргилл. Вид у него был теперь, как у хищной рыбы, попавшей с губительной суши обратно в родное озеро. – В том, что я принес религиозные предрассудки в жертву науке? – он усмехнулся и выложил самый весомый аргумент: – Я не нарушил ни одного закона: храм был веками заброшен; ничьей собственностью он не является.

– Тут ты не прав, – спокойно и бесстрастно возразил Лайнувер. – Да, юридически храм ничьей собственностью не является, но в нем проводили обряды последователи октопического культа. Сейчас их главная мечта – казнить осквернителей храма, – Бойер выждал эффектную мрачную паузу и подождал, пока вновь встрепенувшийся страх не собьет с Каргилла всю спесь. – Только из уважения с Сохраняющим Жизнь, – продолжил он, – октописты согласились подождать с возмездием и разрешили нашему братству разобраться в ситуации. Мы не теряем надежды решить дело миром, – Лайнувер перешел к главному: – Дабы доказать, что действия твои и твоих подчиненных имели целью не наживу, а чистую науку, мы с братом должны осмотреть твою лабораторию и сделать необходимые записи.

В руках Оазиса тут же появились прошитая грубыми нитками стопка чистых листов и огрызок карандаша.

– Конечно-конечно, – поспешно согласился Нэй, с трудом сохраняя остатки спокойствия; стук сердца глухо отдавался у него в ушах. – Пройдем в лабораторию. Мы не делаем из наших исследований никакой тайны, – обернувшись к дочери, он добавил с самым беззаботным видом, который только сумел изобразить: – Иди завтракать без меня, Карина…

Теперь Нэй Каргилл остался с незваными гостями наедине. Они спокойно, словно не представляли никакой угрозы, шли следом, молчаливые и бдительные, точно инквизиторы, и серьезные не по годам…

– Скажите, – решил осведомиться Нэй, дабы разрядить обстановку, – отчего ваше братство направило ко мне именно вас? Не сочтите за обиду, но вы оба очень молоды…

– О, это старая традиция, – радушно пояснил Лайнувер. – Она гласит: «Юному дипломату больше доверяют»… Мы прибыли в Кириак не одни, конечно же. С нами еще восемь человек.

Каргилл удовлетворенно кивнул. В конце концов некомпетентными в своей области юнцы не выглядели. И – он поймал себя на мысли, что если юный возраст и не внушает доверия, то умаляет страх – это точно.

Ученый провел амбасиатов по лаборатории. Двигались они бесшумно и ловко – длинные ножны на боку у каждого, казалось бы, неуклюжие в тесном помещении, ни разу не задели ничего из ценного хрупкого оборудования. Вопросы задавались разумные и только по делу.

О красном глазе спрошено было особо…

– Я, кажется, не упомянул об этом… – сказал в нужный момент Лайнувер, – …но лидер октопистов заявил, что хотел бы получить назад «красный глаз» – черный обсидиан с красной сердцевиной – в знак твоих добрых намерений.

– И кому же я должен его отдать? – недовольно ухмыльнулся Каргилл. – Вам двоим, что ли?

– В наши цели не входит тебя принуждать, – несколько оскорбленным тоном ответил молодой воин. – Мы лишь передаем тебе пожелание потерпевшей стороны. В случае выполнения этого пожелания переговоры пойдут легче, а шансы на мирное разрешение вопроса увеличатся.

– Я не собираюсь отдавать этот обсидиан, – категорично заявил ученый. – Он имеет исключительную научную ценность. Передайте октопистам, что я могу выплатить его цену серебром и золотом, а также вернуть некоторую часть обычных харуспексов.

«Наглец… – мысленно возмутился Лайнувер. – Повезло тебе, что октопистов нет на свете»…

– Боюсь, эта вещь для них бесценна; они не станут разменивать святыню на золото, – сказал Лайнувер вслух. – Что ж… в таком случае, мы должны взглянуть на него и удостовериться, что он цел и сохранен. Это особо важный пункт.

Каргилл пожал плечами и подвел «гостей» к блоку клеток с сильфами. Здесь они задержались надолго. Старший амбасиат со всех сторон рассматривал обсидиан и задавал вопросы о его состоянии и условиях хранения, а младший профессионально зыркал по сторонам и чирикал что-то в своем самодельном блокноте.

По завершении осмотра все трое вернулись к выходу.

– Благодарю за участие, – холодно и официально произнес Лайнувер, остановившись на пороге. – Теперь мы можем сказать несколько слов в твою защиту при переговорах с октопистами. Но, боюсь, без жеста доброй воли в виде возвращения горящего обсидиана этого будет мало. Мы сделаем все возможное, но ничего не гарантируем. Сегодня же наш отряд отбывает из Кириака…

– То есть как это отбывает? – хмыкнул Каргилл.

– Мы лишь пытаемся решить дело миром, – с суровостью в голосе отвечал юнец. – Мы ведем переговоры, но мы не будем сражаться за тебя, Нэй Каргилл. Так что советую тебе эвакуировать людей отсюда или нанять охрану: на случай, если октописты не дотерпят до переговоров и предпримут что-нибудь. Или если переговоры пройдут неудачно.

– Вы оставляете нас на произвол судьбы?!. – громко возмутился Нэй. – И после этого вы смеете именовать себя защитниками на этих землях?!!

– Мы не обязаны умирать за вандалов, разоривших храм, – впервые в разговор вступил младший амбасиат, и он был куда эмоциональнее своего старшего товарища.

– Прощай, Нэй Каргилл, – сухо сказал Лайнувер.

С этими словами Сохраняющие Жизнь ушли. Измотанный, как после тяжелой работы, Каргилл отправился завтракать.

У входа в лабораторию начали собираться обеспокоенные сотрудники. Нужно было срочно что-то решать…

– …Как-как ты их обозвал? Октопистами? – Орион захохотал.

– Да я рисунки те вспомнил. На октопусов похожи, – пожал плечами Лайнувер. За сим последовал еще один взрыв хохота, на сей раз всеобщего.

Джуэл, хранивший молчание в общем веселье, едва уловил момент, когда этот громогласный дружеский хохот начал стихать. Вскоре под вязом воцарилась жутковатая тишина: продолжал смеяться только Ирин. Все взгляды были обращены к нему. То, что маленький хмырь умеет смеяться, удивительно само по себе, но гораздо хуже то, что смеялся он, как плохой артист – натянуто и демонстративно. Смех по принуждению – страшная штука. Джуэл невольно поежился. «Не нравится мне все это… – подумал он. – Такой смех хуже погребального звона». Словно добившись своего, Фатум замолк. Однако теперь вернуть атмосферу веселья было уже непросто. Разговор пошел серьезнее.

– Каргилл этот – трус редкостный! – с некоторой досадой произнес Оазис. – Лайнувер на него такого страху нагнал!

– Ага, – закивал Бойер, скрестив на груди руки. – Я ему про то, что прирежут его, как собаку, если обсидиан не отдаст, а он мне про «научную ценность»; я ему про варварски разоренный храм, который был кому-то дорог, а он мне про «религиозные предрассудки в жертву науке»… Упертый, как последний шлык! Хоть кол на голове теши!

– Точно, – подтвердил Оазис. – Вроде, крутой ученый, а полный идиот…

– Он не идиот, – задумчиво произнес Милиан, устремив взгляд в пронизанную солнечными лучами крону старого вяза, – он слепой. О таких еще Малконемершгхан писал. Три тысячи лет назад. А – вот надо же! – слова все те же…

Почувствовав, что люди ждут от него этих слов, Милиан закрыл глаза и, вызвав перед мысленным взором запечатленную однажды и навсегда страницу, прочел… О том, как и почему погибают миры, если таких «увечных», как Нэй Каргилл, становится слишком много…

Чудом уцелевший фрагмент юношеского дневника Малконемершгхана до сих пор звучал так, словно был написан только вчера. Ничего не изменилось за три тысячи лет и вряд ли изменится когда-нибудь.

– У нас на Черных Островах говорят, что болезни души тоже можно вылечить, – грустно сказал Бала. – Но это чудо, и сознательно повторить его не сумел пока ни один лекарь.

В несколько молчаливых моментов, последовавших за словами Мараскарана, каждый думал о чем-то своем…

О чем думал вновь посуровевший Ирин, в общем-то, недалеко ушедший в своей слепоте от Каргилла? Неизвестно. Одно ясно: тогда, при виде мира-первоисточника, маленький хмырь словно прозрел, и ему стоило немалого труда упрятать свой взор обратно в ту темную конуру, где томилась его душа…

– Ты научишься их лечить, я знаю! – весело сказал Джармин. Бала только виновато улыбнулся в ответ.

– …Э-э… значит, план таков, – нехотя вернул разговор в прежнее русло Лайнувер. – Оазис, покажи карту…

Оазис с гордостью выложил на скамью исписанную стопку листов. Утром, пока Лайнувер заговаривал зубы ученому, младший знаток городских теней времени даром не терял: планы комнат и залов были зарисованы во всех деталях; также были помечены все места нахождения харуспексов и записано все, имеющее мало-мальски важное значение.

– Кхм… я мог бы, конечно, мечом ему пригрозить, чтоб отдал мне обсидиан. И он отдал бы – так перетрусил… – сказал Лайнувер, оглядев склонившиеся над картами головы. – Но страсть как не хотелось бросать тень на всех Сохраняющих Жизнь. Да и не в моем стиле это… Джуэл…

Файзул поднял глаза.

– Возле озера есть еще два городишки, таких, как этот, – начал Лайнувер. – Татиан и Илерий. Мы все равно их пройдем, согласно маршруту, верно?

– Да, – Джуэл кивнул.

– Так вот, я предлагаю вам всем собрать вещи и двинуться в Татиан сейчас же. Я отправлюсь с вами, а по пути сверну куда-нибудь, где можно дождаться ночи. Ночью я забираю харуспекс и к утру буду уже с вами. Ну как?

– Ты не берешь с собой Оазиса? – уточнил Джуэл.

– Нет, я привык проворачивать такие дела один. Тут второй может стать помехой.

Что ж… Бойер ответил честно. Отчего-то Джуэл не сомневался, что он вернется и харуспекс принесет с собой. В пользу такого вывода говорит хотя бы то, что парень не знает об истинной цели путешествия. Для него оно заканчивается неподалеку от Илерия, на границе с Дикой Ничейной Землей.

Однозначно: он вернется.

– Ладно, план принят, – постановил Джуэл. – Отправляемся сейчас же.

День клонился к вечеру. Двенадцать часов безделья в ожидании этого самого вечера, способные вывести из себя кого угодно, каждый провел по-своему. Карн – чарга Лайнувера, седой и умудренный жизнью котище – не стал делать из свободного дня проблему: он его просто проспал, свернувшись клубком в тени раскидистого драконника. Лайнуверу оставалось только завидовать: без одеяла спать на земле под открытым небом он никогда не умел: он не Бала и не Джуэл, в конце концов…

Чтобы скоротать время, Лайнувер ушел в размышления (туманное слово «медитация» он недолюбливал с детства, но возможность с помощью нее сконцентрироваться и восстановить силы не мог не ценить).

…Не бывает легких заданий, подумалось ему. Возможно, Сайнар водит их за нос с этим обсидианом и сейчас посмеивается вместе с Нэем Каргиллом? Но если нет, то тогда что может дать Ордену Горящий, если его нельзя даже вынести из Ничейной Земли, чтобы, в лучшем случае, не загреметь в Люменик или на лесоповал, а в худшем не распрощаться с жизнью на месте?..

Лайнувер не любил простых дел. «Просто» – значит «полно подводных камней». Каждый, кого хоть немного потрепала городская жизнь, должен знать это.

Как бы то ни было, двенадцать часов свободного времени, наедине с открытым небом – вполне достаточный срок для того, чтобы устранить любые далеко идущие сомнения и сконцентрироваться на ближайшем: на том, что происходит сейчас.

– …Вставай, старина Карн!.. – растормошил чаргу Лайнувер. – Нам пора отправляться.

Небо уже было черно ровно настолько, чтобы на нем проступил Жисмондин; судя по всему, и Иринарха осталось ждать недолго: истинная ночь на подходе. Пора было двигаться к каргилловскому лагерю. Со всей быстротой и бесшумностью чаржьего шага.

Стремительно холодало (весенний день может быть похож на летний, но ночь тебя не обманет). Лайнувер накинул плащ (по такому случаю, черный) и опустил капюшон на глаза. Теперь он, если не двигался, то полностью сливался с окружающей тьмой: заметить Лайнувера можно было, только наткнувшись на него сослепу.

К форту он подошел со стороны леса, где и оставил чаргу. Среди кустов и деревьев серая с черными пятнами шкура делала Карна невидимым. Короткий отрезок пути до лагеря Лайнувер прошел пешком.

Стена, окружавшая древний форт, могла бы показаться неприступной с первого взгляда, однако, припомнив карту Оазиса, Лайнувер неспешно углубился в бурные заросли, невесть сколько лет атакующие эту стену. Место, где не хватало огромного куска каменной кладки, отлично замаскировалось этой агрессивной растительностью: увидеть его можно было только уже находясь внутри, если, конечно, не знать точно.

Лихо вскарабкавшись на стену, Бойер бесшумно преодолел ее и огляделся…

…Костер, горевший посреди двора, заставил его сокрушенно покачать головой, лишний раз поразившись безграничности человеческой глупости.

Да, Каргилл хотел сделать как лучше: он выставил часовых. Но два юных балбеса, с трудом понимающие, за какой конец удобнее держать меч, ослепленные ярким светом костра и оглядывающиеся по сторонам с видом затравленных зверьков… нет, толку от такой стражи никакого… Нэй даже не додумался посадить их в остатки смотровой башни, что было бы куда эффективнее…

Впрочем, Бойера это бы тоже не остановило. Сейчас же он их спокойно обошел, даже не потревожив. Теперь ветхая крепость была прямо перед ним и от горящего обсидиана его отделял только простенький замок на двери, ведущей в лабораторные помещения. Лайнувер уже приготовил отмычку, когда заметил, что дверь всего лишь прикрыта, а не заперта…

Вряд ли стоило переоценивать Каргилла, но тени учат ничем подозрительным не пренебрегать: все это выглядело как ловушка.

Спрятав отмычку, Лайнувер решительно направился в обход. Запасной вариант Оазис для него предусмотрел и, как оказалось, не зря. Одна из бойниц наверху была разворочена настолько, что в нее мог протиснуться человек… некогда думать, что нанесло каменной стене такие повреждения: здесь, в Озерной Области, где стоят все три городка – Кириак, Татиан и Илерий, – порох только горит, но не взрывается.

Карина подвесила масляную лампу на одной из перекладин под потолком: так в ее свет попадали все клетки с сильфами, окружающие красный глаз… Довольно жутко, но этот странный харуспекс мерцал, словно тлеющий уголь, даже в темноте.

В отличие от отца, Карина Каргилл очень уважала древние сказания и всегда обращалась к ним. Так вот, сразу в нескольких из них упоминалось это сияние, не угасающее ни днем, ни ночью. Там говорилось, что все харуспексы образовались из остывшего вулканического стекла: оно почернело, когда жар вулкана угас. Но были и такие, что сохранили в себе этот первозданный жар… «Красный глаз», «Горящий Обсидиан», «Око войны» – много имен давали одному и тому же явлению, но ни одно из них не было добрым, словно светящиеся изнутри камни прокляты.

Девушка прошла меж клетками и, слегка помедлив, все же взяла горящий обсидиан в руки. Он остался холоден к прикосновению, как был холоден всегда. Если в нем и горит вулканическое пламя, то ни капли его не выходит наружу.

 
Во внешний мир, жестокий мир,
Не отдаю тепла…
 

Легенды даже говорили, что тому, кого «око войны» признает хозяином, оно дарует власть над миром. Карина пожала плечами: глупая идея – захватить мир. Тем более она глупая, если учесть, что Омнис даже не изучен полностью: все, что нанесено на карты, – лишь островок, окруженный гигантским белым пятном, в которое вместилось бы еще невесть сколько известных земель.

…Обсидиан был приятно гладок на ощупь; его опоясывал тончайший витой ободок и очень прочного сплава (отцу так и не удалось ни снять его, ни отломить кусочек, когда он пытался взять образцы). За обруч цеплялось маленькое ушко, в которое входила цепочка.

На мгновение Карина забыла, что пришла сюда в такой час с чисто научной целью – снять данные нескольких своих экспериментов. В ней проснулась мечтательность маленькой девочки вместе с любовью ко всему древнему и таинственному.

Улыбнувшись этой перемене, Карина надела обсидиан на шею…

…Лайнувер кусал губы, невидимый за краем светового круга лампы. Неожиданный поворот событий совершенно не радовал его.

Для таких случаев у него всегда был с собой отравленный кинжал на поясе; но пускать его в ход сейчас – это последнее, на что пошел бы Лайнувер.

Пристально, почти не моргая, он смотрел на девушку…

Карина была красива, как красив всякий добрый и честный человек, даже если он не вполне соответствует общепринятым канонам красоты. В отличие от отца, она была зрячей… Ей-богу, Лайнувер Бойер чувствовал себя так, будто без спроса заглянул в детскую мечту: устремив взор в проглядывающее сквозь бойницы небо и теребя тонкими пальчиками цепочку горящего обсидиана, девушка вполголоса читала древние стихи, автора которых помнят теперь, наверное, только миродержцы… У такого мирного существа красный глаз сиял, казалось, еще яростнее; ровный красный свет сменился едва различимым мерцанием.

Шло время… Лайнувер сидел на каменной ступеньке и, завернувшись в плащ, молча терпел сквозняк, рвущийся из развороченной бойницы. Замерз он окончательно и бесповоротно, а Карина и не думала уходить: даже не сняв обсидиана, она сидела теперь на полу, подобрав под себя ноги, и, оглядывая клетки, делала какие-то записи. Надежда на то, что она уйдет, таяла, как мирумирский ватный сахар: по всему было видно, что девушка привыкла работать здесь по ночам.