Текст книги "Камень второй. Горящий обсидиан"

Автор книги: Ольга Макарова

Донгоровый посох щепился, ударяясь о тяжелую болотную глину големов. И те, даже будучи повреждены, каждый раз восстанавливались заново, перераспределяя раздробленные черепки, и ни разу не оставляли проход к Гердону открытым.

А тот стоял, скрестив на груди изуродованные руки и задумчиво смотрел на отчаянно сражающегося мальчишку-миродержца. В душу мага невольно закралось уважение, восхищение даже; ибо кто, как не Палюс-Гердон знает, каково это – едва оправившись от ран, бороться за свою жизнь.

…Мощный удар перебил посох Макса надвое; левая рука, принявшая на себя почти всю его силу, повисла плетью… и Макс понял, что проиграл. С минуту его просто били; сопротивляться он уже не мог. А потом оставили лежать на земле… отступили на шаг – и рассыпались множеством бестолковых глиняных обломков.

Туман растаял давно, еще в середине битвы. Потому Максимилиан прочувствовал все, что чувствует побежденный. Гердон добился своего: растоптал врага морально: он, ущербный во всех отношениях миродержец, никогда не сравняется с Владиславой и Серегом… никогда…

Макс зажмурился и, сжав зубы, усилием воли придавил горькое чувство в своей душе, не дав ему разрастись и завладеть им снова. Когда он открыл глаза, то увидел стоящего над ним Гердона Лориана. Над головой отшельника сквозь широкую прореху в переплетении ветвей сияло ослепительно яркое солнце…

…Отшельник протягивал ему руку. Правую, ту, что лучше слушалась.

– Больше не дури, Максимилиан, – примирительно произнес Гердон, с поразительной легкостью рывком поднимая мальчишку с земли. – И не перебивай, когда я рассказываю. Я только что хотел сказать, что знаю, как тебе добыть свое бессмертие…

Глава двадцатая. Puer unoculus[5]5
  Puer unoculus – одноглазый мальчик (болотное растение; произрастает в Зеленой Дельте Гиледы)


[Закрыть]

 
Корневища горькие аира.
Дождевая пресная вода.
Если б я хотел сбежать от мира,
То пришел бы, раненый, сюда.
 
 
Здесь растут диковинные травы,
Кровожадны и страшны на вид.
И из них варил бы я отраву,
А быть может, зелья для любви.
 
 
Здесь живут диковинные звери,
Здесь опасно и при свете дня.
Только отчего-то я не верю,
Что они убили бы меня.
 
 
Уж скорее я бы стал им страшен,
Одичавший и суровый маг.
Рисовал бы я вершины башен
И сходил бы иногда с ума.
 
 
Я б еще хромал, держась за посох,
Свыкшись с неизбежной хромотой.
И ответы на свои вопросы
Я писал бы левою рукой.
 

Поздний Милиан. Сказки

– …я не хотел бить тебя сильно, – заметил Гердон, переступив порог дома.

С этим, пожалуй, можно было согласиться, если сопоставить удар, разнесший в щепки донгоровый посох, с ударами, пришедшимися по самому Максу.

– Мне хватило, – невесело отозвался тот.

– Рука уже отошла? – в голосе Гердона звучало теперь искреннее участие.

– Нет…

Левая рука, принявшая страшный удар вместе с посохом, горела огнем; запястье распухло и выглядело устрашающе. Но перелома, судя по всему, не было.

– Две капли моего анока меллеоса – и ты будешь в порядке, – осмотрев руку, сказал отшельник.

– Это… та штука? – Макс невольно вздрогнул. – Та штука, которую ты лил мне на раны?

– Она самая, – лучезарно улыбнулся Гердон. Когда-то, видимо, у него была замечательная улыбка; даже сейчас она производит сияющее впечатление. – Не бойся, сейчас так больно уже не будет: открытых ран у тебя нет.

– …Я никогда не слышал о таком зелье… – морщась от жжения, когда капли меллеоса касались кожи, говорил Макс. – Чтобы даже переломы срастались за одну ночь…

– Не за одну ночь, – поправил Гердон. – Почти мгновенно они срастались…

Я изобрел анок меллеос потому, что очень хотел жить. Так хотел, что поднял со дна памяти все свои детские знания о травах и ядах: мать у меня была талантливая знахарка, могла взять незнакомое растение и определить, на что оно годится. То же самое пришлось сделать и мне. Только при этом я истекал кровью, а потом начали гнить раны: видишь, пальцев успел спасти только пять.

– Тебя пытали? – спросил Макс прямо.

– Пытали, Максимилиан… – грустно усмехнулся Гердон. – Сайнар твой настолько добр, что не стал пытать меня сам, а поручил это дело знающим людям.

– Сайнар?! – честно говоря, Максу сложно было в это поверить. – Но зачем?!

– Затем, что хотел узнать у меня то, чего я не собирался ему говорить, – уклончиво ответил отшельник. – Сейчас я тебе расскажу, и ты поймешь, что причины для беспокойства у моего братца были серьезные. И вполне достаточные для того, чтобы сделать меня героем, погибшим за Орден…

Я, кажется, обещал тебе бессмертие, – как бы невзначай ввернул словечко Гердон и, отложив фляжку с меллеосом, опустился на низкий хромоногий стул рядом с кроватью, на которой сидел Максимилиан. – Так вот… Есть вполне законный, в плане законов устоявшегося мироздания, способ стать бессмертным в Омнисе. Для этого надо просто заменить собой Хору Тенебрис.

– Не понял… – покачал головой Макс.

– О, Хора Тенебрис – расплывчатое понятие. Ты, должно быть, привык считать, что это камешек, вроде Соляриса и Лунариса, который действует как линза, собирая и концентрируя дикую магию, чтобы та стала доступной стабилизаторам. Так и было, пока им не заинтересовались твои знакомые по Провалу – стиги.

Макс выругался вполголоса: стигийский пауков он вспомнил чересчур ярко…

– Что бы они там себе ни думали, а к источнику магии сбежались почти все и сразу, – как ни в чем не бывало продолжал Гердон. – Там они убили Хельгу… Что покушение на жизнь миродержца так просто с рук никому не сходит, ты по себе знаешь: перед угрозой смерти и у тебя этот механизм включился, иначе бы ты так и остался в Провале… Вот и стигам тогда пришлось несладко: их настиг Размен. На месте долины с Хорой Тенебрис появился Кулдаган. С тех пор прошло без малого три тысячи лет, и ни один маг не заметил разницы, как будто Хора до сих пор на месте.

Я же узнал, что это не так… Что Хора канула за край мира вместе с долиной и стигами. Все это время ее функции выполняла и до сих пор выполняет живая человеческая душа. Кто этот несчастный, я не знаю, знаю только, что он заключен в аренский монолит высшей пробы, на котором стоит весь Кулдаган. Странники называют его дымчатым обсидианом.

– Я не хочу такого бессмертия, – решительно отказался Макс.

– Неет, дружок, – засмеялся в ответ Гердон Лориан, – ты не будешь пленником, как этот несчастный. Ты будешь ходить по земле, радоваться жизни и спокойно править миром… если перед этим устранишь миродержцев.

– Ты сам говорил, что им со мной справиться – плюнуть и растереть.

– И не беру своих слов назад! Но на каждого монстра найдется свой монстр. Оставь Серега и Владиславу их собственным врагам: тем самым, которые так встретили тебя в Провале… – Гердон помедлил с продолжением, словно надеясь, что Макс догадается, но тот лишь пристально смотрел старому магу в глаза. – Изначальный план Сайнара – сблизить стабилизаторы без оправ и открыть Провал. Следуй этому плану: пусть Орден и Советы думают, что все идет как надо. Когда они спохватятся, будет уже поздно.

– …Зачем тебе все это, Гердон? – спросил Макс через некоторое время.

– Я тебе уже говорил, – вновь лучезарно улыбнулся маг. – Это моя мечта. Омнис без Влады и Серега, без Хор, с чистым Провалом, доступным каждому. Новый, лучший мир… Лучший из известных миров…

«Есть люди, ослепленные мечтой…» – кажется, так говорил молодой Малконемершгхан Сайдонатгарлын…

Максимилиан чинил свою старую одежду; он проводил за этим занятием уже пятый вечер.

Новый донгорвый посох стоял рядом, прислоненный к стене у кровати; при холодном свете Северного Лихта Макс подгонял лоскуток к лоскутку, терпеливо заглаживая прорехи и выводя кровавые пятна заклинанием ресторации – таким «пропахли» все старые книги в резиденции Зонара Йариха… Эх, вот если бы и человеческую плоть чинить было так же просто, как ткань и бумагу!..

Гердон Лориан, мастер редчайших в Омнисе направлений магии, на свою беду (и беду Максимилиана) никогда не занимался магической медициной. Потому и сделать для раненого мальчишки сумел не больше, чем когда-то для самого себя…

Но если с уродливыми, уже побелевшими, а не багровыми, как раньше, шрамами Макс еще кое-как смирился, то потеря ловкости и гибкости удручала его все сильнее. Сколько месяцев ежедневной жестокой растяжки и раскачки еще потребуется для того, чтобы просто нормально сгибались и разгибались ноги?!. А правая рука… пальцы стали настолько неуклюжими, что уже не управлялись с пером; теперь если Максимилиан и брал в руки чудом уцелевшее после битвы перо дрекавака, чтобы записать что-нибудь, то писал он левой рукой.

Что же до навечно закостеневшего мизинца, то бог бы с ним, но он тянул за собой и безымянный палец – палец очень важный при обращении с мечом и посохом: в момент замаха перед ударом указательный палец и мизинец отпускают, чтобы оружие двигалось свободнее, и держат его только большим, средним и безымянным пальцами, так что это большая беда, если безымянный слушается плохо.

…Вновь с усилием распрямив все оставшиеся подвижными четыре пальца на правой руке, Макс обреченно вздохнул и вернулся к работе. До ночи он восстановил фарховый плащ Лайнувера, пострадавший сильнее всего, и почистил ботинки для мягкого шага от собственной засохшей крови.

Всё. Теперь он готов исследовать мир за пределами отшельничьего сухого островка, чего ни за что бы не попытался сделать босым и в тонкой домотканой одежде.

День шестой был ознаменован выходом на свободу, в большой, кишащий дикой неизведанной жизнью мир. В этот день Гердон провел своего гостя по ближним к островку «тропам» – надежным участкам, ведомым лишь ему одному и абсолютно неразличимым для постороннего взгляда.

Двум знахарям было о чем поговорить. Максимилиан даже забыл на время о том, что тревожило его предыдущие пять дней и пять ночей не давало спать спокойно: научный интерес и детское любопытство заглушили все темные мысли разом.

Гердон же встретил благодарного слушателя. Заскучавший по простому человеческому общению, отшельник говорил и говорил; сыпал терминами или рассказывал простые истории, вновь став тем «чертовски обаятельным молодым негодяем с лучезарной улыбкой», каким его запомнила Владислава. Временами Максимилиану каким-то мистическим образом казалось, что рядом идет восторженный юноша, если не самоуверенный, то явно с непростым характером; видимо, не только дрекавакам, но и людям порой свойственно видеть истинный облик, независимый от телесной оболочки…

…Из всех диковинок, увиденных Максом в этот день, его особенно поразило одно растение, на которое указал ему Гердон.

– Это Puer unoculus, или одноглазый мальчик, – сказал он, отведя рукой густую поросль донгорового молодняка и указав концом посоха в сторону участка предательской топи.

Из зеленого ковра растительности, покрывавшего здесь топь так хитро, что внешне она ничем не отличалась от сухой земли, торчали тонкие упругие стебли; на верхушке каждый чуть сгибался под тяжестью единственного плода. Плод представлял собой прозрачную кожистую сферу, заполненную студенистым веществом. Вещество было белого цвета, и в нем, лепясь к прозрачным стенкам, плавало что-то темное, отчего плод тревожно напоминал посматривающий по сторонам глаз.

– Это годовалые проростки, – объяснил Гердон Лориан. – Сейчас пройдем еще немного, и я тебе покажу взрослое растение.

Максимилиан не ожидал от этого показа чего-то особенного. Более того, день клонился к вечеру, и голова, под завязку загруженная новой информацией, настойчиво требовала отдыха. К сильным впечатлением юный миродержец готов не был совершенно. Потому, увидев пятилетнюю форму Puer unoculus, испытал самый настоящий шок.

Он смотрел на происходящее, не моргая; на макушке неприятно зашевелились волосы. И было отчего…

– Смотри-ка, чмару поймал, – без особого удивления произнес Гердон.

…В объятиях одноглазого мальчика слабо трепыхалось огромное грузное существо с непропорционально маленькими для такой туши кожистыми крыльями.

Чмара, по всей видимости, была при смерти; маленькие узкие глазки ее закатились, голова свесилась набок, и короткий хобот, похожий на обрубок змеиного хвоста, беспомощно пускал пузыри в хлипкой жиже…

Животное обвивали сотни тонких прозрачных стеблей. Каждый заканчивался длинной иглой, глубоко вгрызавшейся в тело. Чудовищное растение пульсировало, вздрагивало, шевелилось, расширяло и вновь схлопывало вздутия на стеблях, закачивая по ним, как по трубкам, теплую кровь в свое ненасытное нутро.

– Вспомнил? – своим вопросом Гердон Лориан, похоже, решил поторопить ошеломленного Макса, который вдруг стал не более разговорчивым, чем каменный истукан.

– Да уж… – с трудом выдавил пару слов тот.

– Растение уникальное, – подхватил Гердон; в его глазах, всегда таких ярких и выразительных, появился особый «научный» блеск. – У меня давно появилась мысль, что эти хищные трубки можно использовать для переливания крови. А когда я понял, что без переливания ты не выживешь, то решил, что пора попробовать, благо, много времени это не заняло. Я просто соединил вместе два полых стебля, один со вздутием, другой без. Вздутие я магическим полем заставил сокращаться, как сердце. Замечу, что вздутия хитро устроены: в них есть особые клапаны, которые не пропускают выпитое обратно. Так и моя кровь не возвращалась ко мне, а шла в твою вену… Кстати, в вену эти иголки заползают сами, стоит их только приложить к коже.

В ответ на последнюю фразу у Макса тоскливо заныл левый локоть, на сгибе которого до сих пор красовалась вспухшая алая отметина от хищной иглы. Она не особо поддавалась даже всемогущему аноку меллеосу – видимо, потому, что «анок» – экстракт плодов Puer unoculus входил в его состав…

…Пока человек и миродержец восторгались кровожадным чудом природы, болотная чмара испустила дух. Испив свою чашу до дна, прозрачные стебли оставили бездыханное тело в покое и аккуратно свернулись в тугие спирали, образовав красивый и совершенно безобидный на вид кустик.

Макс и Гердон молча переглянулись. День шестой исчерпал себя.

В день седьмой Максимилиан узнал то, что заставило его посмотреть на Гердона, и без того показавшего себя опаснейшим магом в Омнисе, совсем другими глазами…

Макс, успевший заметить, как плохо слушаются Гердона руки, задал ему невиннейший вопрос: как он справляется с тонкой работой, ведь кто-то же ткал одежду, собирал ягоды с вершин древних донгоров и, в конце концов, делал глиняные кости.

В ответ отшельник с улыбкой продемонстрировал ему несколько глиняных трубок и черепков и посоветовал посмотреть поближе. Засохшая глина была испещрена следами маленьких, почти человеческих ладошек. Макс как-то сразу не сообразил связать эти отпечатки с прыгающими по деревьям бронзовыми дурашницами, тогда Гердон продемонстрировал живой пример.

Не поведя и бровью, он с легкостью поймал одну из понгиллид в левитационную петлю и спустил на землю. Обезьянка верещала и вырывалась так отчаянно, будто боролась за свою жизнь. То, что увидел Макс впоследствии, заставило его порадоваться, что, благодаря желудку, еще не полностью оправившемуся после лечения аноком меллеосом, он с утра почти ничего не ел…

…Гердон Лориан не только научился оживлять големов, он изменил схему энергомагического воздействия так, чтобы стало возможным запускать щупальца хиджа в живое существо. Что он и проделал с дурашницей. Для Макса, непривычного к зрелищам магии смерти, это было непростое испытание…

В отличие от пемера или голема, у которых управляющие щупальца располагаются внутри корпуса и конечностей, живое тело такому воздействию нельзя подвергнуть, не разрушив, потому сияющие ветвящиеся ленты расположились сверху, как хитрая, липкая ловчая сеть. Борясь с подкатывающей к горлу тошнотой, Максимилиан наблюдал, как скачет по курчавой траве островка живая марионетка. После без особых видимых усилий Гердон заставил ее залезть на дерево и принести несколько кисточек синих донгоровых ягод.

Будучи отпущен, обессилевший зверек распластался у самой кромки топи. Не стоило и сомневаться, что ощутить на себе действие магии смерти – суровое испытание… Неудивительно, что эти бесхитростные существа так боятся любого человека… любого, кто напоминает им их мучителя.

– И с человеком так можно? – с опаской спросил Максимилиан.

– Можно, – кивнул Гердон. – Если он достаточно глуп и безволен… – дабы успокоить мальчишку, маг уточнил: – С тобой бы я не справился.

Эта маленькая демонстрация могущества подвела Макса к давно мучившему его вопросу, хотя и прозвучал он здесь до нелепости не к месту:

– Гердон, ты хотел бы править миром? – спросил он. – Сделать его таким, каким хочешь его видеть…

– Нет, – лениво отозвался отшельник. – Я хотел бы жить в нем. Хотя бы в следующей жизни…

– Думаешь, не дождешься в этой? – неловко пошутил Макс; мысли его были заняты странным, но действительно правдивым ответом, даже не колыхнувшим вечного, не допускающего лжи спокойствия горящего обсидиана.

– Не дождусь. Я сам так решил, – спокойно и твердо ответил Гердон Лориан. – Думаешь, куда я пропал в тот, первый день? Я вызвал двоедушника недалеко от Столицы. Он отвлечет от тебя внимание миродержцев. А потом… я оставил достаточно следов, чтобы они вышли на меня. И достаточно запутал их, чтобы на это ушло никак не меньше года.

Самопожертвование… Макс долго не мог этого принять как надо.

Он проклял бы день, когда ввязался в это темное дело, если б хотя бы знал, когда был этот день. Наверное, именно тогда, когда самый первый из учеников – Джуэл Хак – приносил у Черного Алтаря свою клятву?.. Хоть убейте, а не мог Макс вспомнить того рубежа, за которым все могло бы быть иначе. Теперь по обе стороны его тропы жизни высятся неприступные скалы. Некуда сворачивать, а назад уже не повернешь. Да и не привык Максимилиан возвращаться на полпути.

Владыка мира? Пусть. Если уж так суждено…

Так закончился день седьмой. Закончились и бесконечные блуждания мыслей. Последний осколок мозаики встал на место.

Теперь Макс бросил все свои силы на решение той самой задачи, от которой так долго пытался отказаться. Он разрабатывал план. План, который учел бы всё.

Если уж ему суждено еще раз попытать счастья, вламываясь уже в Цитадель Влады за Хорой Солярисом, то он ни за что не попадется во второй раз. Но Провал Макс не собирался сбрасывать со счетов. Гердон кое-что рассказал ему об этот статичном мире. О том, что вступать в разговор, а тем более в бой с тамошними обитателями нельзя ни в коем случае, что нужно передвигаться короткими перебежками и знать отходные пути. Именно так путешествуют миродержцы. И – в Провал нельзя входит дважды за короткое время. Будучи пройден один раз, он остается растревожен надолго… Эту особенность Максимилиан тоже включил в план.

У Гердона Лориана он провел почти полный год, возвращая себе ловкость и гибкость, тренируясь в магии и в бою… Гердон, который сам не справился бы с мечом или посохом, вручал оружие своим послушным големам и пускал их в бой. Мастерство Макса росло. Не сумев полностью излечить свою хромоту, он научился не замечать ее в бою, все равно выжимая из возможностей тела все, что можно. В мастерстве юный воин, которому едва минуло пятнадцать, превзошел своего предшественника – Джуэла. Конечно, Макс сильно уступал суровому файзулу в силе, но и тактику боя он поменял соответственно, так что сила и не была особо нужна.

В качестве последнего испытания, которое Максимилиан устроил сам себе, он прошел все болото Зеленой Дельты от края до края в поисках ингредиентов звездного яда – пожалуй, гениальнейшего изобретения Гердона. Каждый компонент этого яда, будь то огурец-кровохлеб или тот же одноглазый мальчик, для человека токсичен или смертельно опасен, но, соединенные в нужных пропорциях, ингредиенты дают прозрачный сироп, который человеку можно пить без всякого вреда для здоровья. Зато для детей звезд это быстрая и верная смерть. Болотный жог, единственный нетоксичный для человека компонент, Гердон включил в рецепт потому, что Макс попросил его замедлить молниеносное действие яда.

Зачем это нужно, Гердон Лориан не спрашивал, как не спрашивал ничего о планах Макса, зная, что когда сюда прибудут миродержцы, он вряд ли сумеет утаить от них что-нибудь, особенно если за допрос возьмется Серег… нет, он не опустится до пыток, он просто вывернет разум Гердона наизнанку, чтобы узнать все, что требуется…

Максимилиан больше не ждал знаков горящего обсидиана, он сам знал, когда должен идти. Настал день, когда пришла пора проститься со своим последним учителем…

…Гердон молча созерцал взгляд и облик своего могущественного ученика. Макс подрос и возмужал за этот год. Черный фарховый плащ покрывал теперь широкие гордые плечи и уже не свисал до самой земли. Но во взгляде… глаза Макса от рождения были карие, но за ними Гердон Лориан увидел торжественную, безбрежную тьму, целое море тьмы.

Пусть. Войну не ведут с исполненной света душой. Тьма куда мудрее и старше. И он, Гердон Лориан, еще увидит свет нового мира, лучшего из известных миров.

– Прощай, Гердон, – уважительно произнес миродержец и склонил голову в смиренном ученическом поклоне.

Через пятнадцать минут (уже пятнадцать вместо двадцати девяти!) Максимилиан ушел в трансволо.

Быть может, впервые за все время своего отшельничества Палюс понял, насколько он одинок. Без любознательного мальчишки этот богатый жизнью мир опустел, стал маленьким, как железная клетка. Сердце щемило…

Готовая сбыться мечта на время отпустила сознание старика, и он сумел оглянуться на свое прошлое. И увидел паутину путей. Путей, которых он не заметил, по которым не пошел…

А там была любовь. Были дети и внуки. Было мирное ученичество у Владиславы. Был новый Омнис, только другой, не требующих девяти детских жертв, не требующий разрушительной войны…

Что может быть тяжелее, чем прозреть на старости лет, смахнув с глаз мечтательный туман, и оценить упущенное?.. Но Гердон Лориан мудро принял последнюю шутку судьбы; ведь изменить уже ничего нельзя. Он отпустил стрелу с тетивы. Он сказал свое решающее слово в истории Омниса. И он закончит свою жизнь достойно, дождавшись прихода Серега и Владиславы.

Крупные слезы покатились по изуродованным шрамами старческим щекам. Палюс вытер их рукавом…