Текст книги "Прозрачные звёзды. Абсурдные диалоги"
Автор книги: Олег Юлис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)
Илья Бахштейн
Я ПИШУ ДЛЯ УЧРЕЖДЕНИЙ
– Как Вы думаете, способно ли высветить человека обычное газетное интервью?
– Например, Ваше интервью с таким великим писателем, как, например, Битов обычным быть не может. Такой человек захочет привнести что-то свое, изюминку свою.
– В какой мере Вам было нескучно читать это интервью?
– Мне было интересно.
– Потому что Вы знали, что это великий писатель?
– Да, конечно.
– Скажите, а Вас приучили к мысля, что Вы гениальный поэт?
– Нет. Сам поэт слеп к своим произведениям. Потом выясняется его место. Вторым критерием поэта является публика, хотя это тоже необъективный критерий.
– Представьте такую ситуацию. Полный стадион в Тель-Авиве, тысячи людей, заплативших за очень дорогие билеты на футбольный матч в чемпионате мира в Израиле. В последнюю минуту объявляют, что матч задерживается. А Вы – уже нобелевский лауреат. Сколько нужно было бы заплатить этим людям, чтобы не было возмущения, давки, а публика тихо сидела и слушала Ваши стихи, двухчасовое выступление?
– Смотря какая публика. Ну, долларов двести. Хотя за эти деньги они могут хоть пять часов сидеть, но слушать-то не будут. Будут газеты читать.
– С какого стихотворения Вы начнете, чтобы зрителей загипнотизировать?
– Если бы я получил Нобелевскую премию, зрители бы слушали, независимо от того, что я читал бы. И выбрать мне трудно… Я ведь пишу не для читателей, а для учреждений – для гуманитарных факультетов университетов.
– Я открыл вашу книжку на какой-то странице и предположил, что вся книга сделана из могучего, фантастического воображения. Гомер, Бродский, по сравнению с Вами, лилипуты…
– Но я преклоняюсь перед Бродским…
– Итак, Вас выталкивают на трибуну, Вы должны читать. Чем Вы начнете выступление?
– Одно стихотворение есть, которое нравится публике. Оно переложено на музыку, много раз публиковалось. Оно не так уж и сложно, аудиторно. Стихотворение называется «Художник». «Знает ли птица, что птица она? // Знает ли ветер, что ветром летает? // Птица не знает, и ветер не знает, // Вечно свободный свободы не чает. // Птице в темнице вспышка дали видна. // Быть я любимым хотел, // Но стихи вместо меня от любви клокотали. // Жизни не зная, слово терзали, // Между решетками строк трепетали, // Всплески полосками нежность плели, // Нежных тропинками снежной зари, // Страшно и чудно звенели слова, // Словно земля будто в колокол билась, // Ввысь уносилась, мечтой становилась, // Над океаном вселенной склонилась, // Как над казненными храм Покрова… // Все из меня в бесконечность ушло, // Ночь в сонной луже мерцает совою, // Бездна мне воет дорогой пустою».
– Ваши стихи кажутся Вам такими же прекрасными, умиляют Вас, как природа?
– Я горожанин и природа меня не умиляет никогда. Попав в первый раз в Израиль, я, вместо того, чтобы смотреть на расхваленное сотни раз Мертвое море, смотрел на алюминиевые коробки недоскребов! Ноосфера, то, что создано человеком, мне интереснее. Архитектура, живопись. Я любил когда-то побродить по подмосковным лесам, на грани смен сезонов.
– Пятое время года есть?
– Пограничное, то есть? Конечно есть.
– Когда оно рельефнее?
– Между летом и осенью.
– Но в другое время суток Вы выберете что-то другое, не так ли?
– Про пятое время не знаю, но больше всего люблю лето. Приехав сюда, я удивлялся, как может расцветать поэзия в условиях моносезона.
– Что-нибудь Вас мучает в мировом порядке, устройстве жизни сильнее, чем Ваш внешний облик?
– Странный вопрос. Очень странный. Когда у меня не было поэтического языка, мне мешала моя внешность. В детстве я много думал об этом, слишком долго лежал в больнице – 7 лет в гипсовой постели, выйдя из больницы, ходил в гипсовом корсете. Все кончилось с того момента, когда интересы литературы начали вытеснять все остальное. К сожалению, я не научился играть ни на каком инструменте, хотя обожаю музыку.
– Не является ли ключом или источником Вашей поэзии Ваш необычайный физический облик?
– Может быть, очень может быть…
Юрий Куклачев
ПОЯВЛЯЕТСЯ В РОССИИ ГЕНИЙ И ТУТ ЖЕ ВОКРУГ НЕГО – МЕРЗОСТЬ
– Давайте спрошу о самом важном… Вы что-нибудь еще читаете?
– Стал читать детям. Прежде всего, «Хаджи Мурата». Сейчас идет война; пусть знают поближе, что это за народ…
– А какой предрассудок в людях Вы не переносите?
– Предательство.
– Юра, Вы уравновешенный человек? Как сбалансированы Ваши недостатки и достоинства?
– Я очень спокойный человек.
– Сумеете сформулировать, как Довлатов: «Мещанин — это человек, который считает, что у него должно быть все хорошо».
– Мещанин – это тот, кто довольствуется малым.
– Теперь о животных. Вы ловили себя на том, что они самые близкие Ваши друзья, ближе не было?
– Самые верные существа. Если они тебя любят, то преданно, если не любят, то они тебе это покажут.
– Вы придумали еще до перестройки включать детей в представление?
– Я думал всегда, как сделать интереснее, и давно решил, что в цирке интереснее всего дети и старики. Стал включать их – 25 лет назад. Я затягиваю их в действие, а когда ребенок выходит со мной, то родители тоже. Старушки даже мне пишут такие замечательные письма.
– Кто-нибудь у Вас на представлении умер – от радости, возбуждения?
– Вы заметили, что у нас на представлении доброе биополе. Да, мы делаем деньги, но – через добро. Могли бы иначе их заработать, например, сдать подвал в аренду – но это разрушит биополе. Это надо воспитывать в себе, отталкивать плохое.
– Почему женщин так магнетически к себе влечет зеркало?
– Она смотрит в зеркало, ищет движения, выражения, которые должны понравиться. Есть женщины, у которых заготовлены такие движения.
– Вам только понаслышке известны, или биографически — выражения «мой тип женщины», «искра, пробегающая между мужчиной и женщиной»?
– Мой тип женщины – моя жена.
– Это трагедия у собак, кошек – когда они теряют друг друга?
– У кошек это проще.
– За сколько времени Вы съедите пуд соли, чтобы Вы знали — да, Вы хотите дружить с кем-то?
– Я думаю, месяц. Хотя, у меня был учитель, каждое слово которого я впитывал долгие годы.
– Вы думаете, что преступники тоже промысел Божий, или дьявольский?
– Для меня преступники – совершенно несчастные люди, я смотрю на них жалеющими глазами. Они против закона природы. Но Бог создал и этих людей несчастных.
– У Вас есть какая-нибудь идея, вокруг которой группируются все события Вашей жизни?
– Я знаю, что люди, пришедшие ко мне на два часа, будут счастливы, довольны. Это и есть моя идея.
– Если Вы знаете, что человек будет счастлив, когда Вы дадите ему 50 $, Вы дадите?
– Нет. Если человек – человек протянул руку, как у нас в метро ходят и сказал – дай! – я не могу дать ему.
– Если я приду, встану на колени, протяну руку и скажу: «Дай», – Вы дадите мне сто долларов?
– Нет, если Вы протяните руку, не дам. Просто так – могу дать.
– Юра, играл случай какую-то роль в Вашей жизни?
– Очень часто. Зависть – страшная вещь, я видел очень многих людей, даже талантливее меня, которых затоптали… Может меня не затоптали случайно.
– Есть невероятно талантливый человек – артист, может быть, – Вы отдадите ему год своей жизни?
– Я не могу так щедро раздавать – год, месяц. Единственные люди, которым отдал бы, – это родители.
– Обложку книги Плисецкой украшают слова: «Люди не делятся на классы, на расы — они делятся на хороших и плохих. И хороших во все времена было гораздо меньше, и будет». Вы можете согласиться?
– Хорошие люди разрозненны, они не объединяются. Ну, впрочем, я ведь тоже не стремлюсь объединяться…
– Что Вам удавалось вынести из «пожара жизни» – какое убеждение, чем Вы начинали жить на пожарище?
– Я думал на эту тему, задавал себе сам этот вопрос. Например, после разговора с Брежневым. Это очень добрый человек. Добрый, откровенный. Мне было его очень жалко. Вот окружение его – мерзость, как сейчас вокруг Ельцина. Я вижу – ходит мерзость. У нас есть особенность в России – появляется гениальный человек – и сразу вокруг него мерзость.
– Не знал, что у нас такие хорошие цари. А чего Вам звери не прощают? Ведь Вы у них царь…
– Предательства. Они чувствуют это. У нас происходят разрывы с животными. Психическое напряжение у животного, и оно замыкается.
– Представьте, взорвался автобус, не осталось Ваших животных. Вам 47 лет – Вы найдете в себе силы через неделю набрать новых кошек…
– У меня был случай в Англии, когда меня выбросили туда без всего – делай… Но голь на выдумки хитра. Кстати, там я был бы очень богат. Но сейчас у нас тоже начинается…
– Нуждаетесь ли Вы в машинальной жизни, чтобы жить, как на автомате, ни о чем не думая?
– Нет, напротив. Я просто переключаюсь с одной работы на другую. Выпал момент – я взял книгу, или английский… Секунды нет!
– Юра, приливы, приступы счастья – отчего это у Вас бывает?
– У меня бывает при общении с природой.
– Вы зашли, предположим, на свадьбу, люди счастливы. Вы будете счастливы, как они — или это отстраненное чувство?
– Отстраненное.
– Бог о Вас думает? Ощущаете чаще его заботу или наказание?
– У меня есть свое предназначение. Прийти в мир, проснуться.
– Представьте, такой указ вышел в России: нельзя разговаривать с близкими с друзьями — и вся милиция брошена проверять выполнение этого указа; разговаривать можно только с незнакомыми людьми. Нарушителей штрафуют – максимальной зарплатой в десятикратном размере. Через несколько месяцев страна выходит на самый высокий в мире уровень благосостояния. Один за другим вот такие бесчеловечные указы. Все начинают задыхаться. Хотя никого не сажают, а визу недовольным присылают на дом и – деньги на проезд. Вы уедете?
– У меня была ситуация подобная и я остался.
– Вы всегда чувствовали, знакомясь с начинающим – он будет великим артистом?
– Я ощущаю талант, способности. Да, это было, я чувствовал. Кто умел трудиться, тот и пошел в гору. Я старался помогать.
– В азартные игры никогда не играли?
– Могу сыграть, но не азартен.
– Хорошая книжка будет с тремя десятками интервью с такими китами как Вы, Солоухин, Караченцов, Никулин? Будет раскупаться с лотков?
– Пытался я этим заниматься, но сейчас книги не покупают…
Сергей Каледин
ДЛЯ АХМАДУЛИНОЙ НУЖНА ДРУГАЯ ТОНАЛЬНОСТЬ
– Мне кажется, что Вы излишне серьезно относитесь к этим 15 минутам, которые мы проведем вместе…
– Я работал могильщиком, видел, во что превращаются люди с течением времени. Министры и поломойки превращаются в одно и то же – в поганые скелеты. Мне кажется, что тратить время на вялую задумчивость, на уклончивость ответов, на то, чтобы казаться не самим собой – непозволительная роскошь…
– А что значит быть самим собой? Да и сказано: «Нет правды на земле, но нет ее и выше»…
– Вот именно. И это тоже нас обязывает говорить как можно откровеннее.
– Вы полагаете, быть искренним необходимо человеку, независимо от того, трезв он или пьян…
– Во-первых, я не пьян, а трезв. Кстати, редкий случай.
– А во-вторых?
– Потому что иначе нет смысла жить, существовать… Я полагаю, что когда люди рассказывают, как ходят в церковь, верят в Бога, клюют носом иконы – это ошибка. Вера в Бога – это то, что ты знаешь, чего нельзя делать. И ты не осознаешь доподлинно, на каком основании выработалась эта концепция. Олег, Вы не журналист и интервьюер, а, скорее, психолог.
– Скажите, какие удовольствия Вы цените дороже удовольствия общения?
– Одно связано с другим, все очень совокуплено – музыка и оргазм, вино и беседа… Говорить художнику вообще и писателю в частности, писателю, необходимо. Потому что таким образом ты отражаешься в зеркале, во всеобъемлющем зеркале – фонетическом, обонятельном… Ты смотришь, какой ты есть. И нашему брату без этого нет жизни. Писательское ремесло – это парное катание. Не одиночное, к сожалению. До сорока лет я думал, что можно обойтись и одиночным катанием, что-то хорошо написать. А выяснилось, что без читателя жить нет никакой возможности.
– Что в сыне Вам больше всего не нравится, кроме того, что он Вас мало любит – гораздо меньше, чем Вы его, как все наши дети? Какой-то другой знаете его недостаток?
– Раздражает, что не являюсь для него глобальным авторитетом. Мне хотелось бы, чтобы мой жизненный опыт целиком передавался ему, и он не выдумывал бы велосипеда. Я назидаю ему, что цивилизация именно потому и цивилизация, что никто не выдумывает велосипед, а едет на нем дальше.
– Ваш сын ненавидел Вас какое-то время, когда Вы уходили в другую семью?
– Конечно. И сейчас остались рубцы, они и должны быть. Но он четко разбирается, кто где прав, кто виноват, почему так вышло…
– И все же Вы согласны, что «природа отдыхает на детях гения»?
– С одной стороны, мне кажется, что «природа отдыхает». С другой стороны, когда я читаю публикации своего сына, его израильские солдатские рассказы, слышу его голос на радиостанциях «Эхо Москвы» и «Свобода», думаю, что, может, природа устроила здесь эстафету, у нее появился какой-то другой закон…
– А Вами много написано?
– Давайте я расскажу Вам байку и Вы скорее поверите, что я лучше знаю чужое творчество. Я пришел как-то к Фазилю Искандеру. И говорю: «Фазиль Абдуллович, хочу рассказать вам, как здорово Вы пишете прозу». «Ну, это я знаю», – скромно сказал Фазиль. «Какой великолепный рассказ Вы написали, где Вахтанг работал спасителем на водной станции, потом кинулся в воду, сломал позвоночник и умер». А Фазиль говорит: «Ох, Серега, ты чего-то напился!» – «Да нет, я не напился». – «Тоня, иди сюда. Смотри, как Серега напился». Приходит Тоня. Я ей говорю: «Тоня, знаменитый рассказ, как сломал себе шею пацан-спасатель и там были такие слова: „Его отец, казалось, не мог дождаться истечения сорока положенных дней, и душа его кинулась вдогонку за ушедшей душой сына“. Она говорит: „Ой, нет. Это не Фазиль писал, нет“. Я говорю: „Дай книгу!“. Дает книгу и я открываю ее ровно на нужном месте и показываю. Фазиль говорит: „Тоня! Это я написал“. А Тоня говорит: „Да, Фазиль, это ты написал“.
– Сергей, к сожалению, я должен уходить, но не могу, не спросив вот о чем. Утешьте меня. Я Вам по телефону говорил, что Искандер полчаса тому назад завизировал мое интервью с ним. И мне обидно, что огромный кусок он вычеркнул. Ему показалось, что об Ахмадулиной я спрашивал у него как-то недостаточно уважительно к ее имени…
– Фазиль при его абсолютной гениальности, даже он, не помню где, не нашел верных слов о Белле. Для нее нужна другая тональность. Белла – это красавица, первая красавица Москвы конца 50 – начала 60 годов… С кем ассоциируется слово „красавица“ – так это только с Беллой Ахатовной Ахмадуллиной. С кем ассоциируются слова „гениальная поэтесса“ – с Беллой Ахатовной Ахмадуллиной. С кем ассоциируется слово „богема“, „элита“ – опять с Беллой Ахатовной Ахмадулиной.
Евгений Миронов
НАДЕЖДА – ВОТ КОМПАС ЗЕМНОЙ
– Вам знакомо представление об актерах, которые как бы утрачивают себя, вовсе уничтожаются, наливаясь кровью персонажей? Вас беспокоит этот злой взгляд?
– Не беспокоит, даже радует. А если говорить в идеале о назначении человека, как жертвующим собой для других, то актерская профессия в какой-то мере этой миссии соответствует, не так ли? Получается, что волки сыты и овцы целы. Вообще вопрос выбора стоит перед любым человеком в любой профессии и, позвольте, я вспомню еще поговорку: не место красит человека…
– И все же Ваша вдохновенная картинка похожа на ситуацию, когда священнослужитель былого времени становится осведомителем КГБ, переходит в стан грешников, только затем, чтобы помочь, облегчить положение верующих в тоталитарной стране. Внешне это не так выглядит?
– Мне кажется, мы говорим о разных вещах. Если священника попутал бес, и он думает, что это во благо – это бесовщина, дьявольщина… Есть ведь истина, которая выше всего.
– В юности Вы ощущали себя верующим человеком? Глядя на Вашего „Мусульманина“, я неотвязчиво думал о том, что это невозможно сыграть…
– Сразу много вопросов. Сначала я был условно верующим или даже неверующим. Семья моя – неверующие люди. Потом некие обстоятельства повлияли на меня, и в девятнадцать лет я крестился вместе с матерью и сестрой в своем родном Саратове.
– Сколько Вам сейчас лет?
– Двадцать девять. Поэтому уже десять лет я пытаюсь быть верующим человеком. Я хочу быть верующим. Выбор меня на эту роль был случаен. А мне это показалось очень интересным. Потом начались мучения. У многих есть суеверия, что за смену веры ждет какая-то кара. И передо мной стал выбор. Либо я отказываюсь и играю чистого Ромео… Если спросите, верил ли я в фильме, я скажу – верил. Я серьезно подошел к этому вопросу. Я ходил в мечеть, изучал обряды. Мне нужно было влюбиться в эту веру. Поверить я не мог.
– Видимо, Вы верили в единого Бога…
– Да, Вы правы. В этом был смысл моей работы.
– Когда Вы закончили работу, Вы сделали шажок назад, к безверию?
– Шажки эти я всегда делаю. Я хотел играть человека, мусульманина, но грешного. Земного.
– Когда Вы в драках участвовали, Вам было это отвратительно, как верующему человеку? Или мусульмане — это агрессивный народ?
– Агрессивный. Но когда их не трогают, они живут мирно. Грешат, и искупают свои грехи. Но если их тронут, они сумеют ответить. Когда я давал сдачи, я не думал, богоугодное это дело или нет. Это эмоциональное.
– На этой неделе Вы ловили себя, что поступаете, как безбожник?
– Вы хотите, чтобы я исповедывался?
– Нет-нет. Просто скажите.
– Ну, поругался я. И знаю, что неправ.
– Вам хочется научиться прощать Вашего всякого обидчика, не сердиться, не гневаться?
– Была полоса жизни, когда я хотел научиться запоминать зло. Как мне казалось, приобрести мужественность… А теперь, конечно же, как человек, который пытается жить по вере, хочу научиться этому, но не получается.
– Когда видите церковь, не креститесь?
– Крещусь. Раньше делал это как бы скукожившись, стесняясь. Сейчас стал спокойнее, крещусь открыто.
– Сколько раз в месяц Вам хочется зайти в церковь?
– Есть праздники, бывают также трудные моменты в жизни. Тогда хожу.
– Чувствуете подъем, умиротворение, находясь в церкви?
– Достоевский говорил, что в вере нет доказательств. Это так. Зашел и – ах! почувствовал умиротворение… Иногда получается так, иногда – нет.
– Вы женаты?
– Нет.
– Вы себе положили, что будете бесконечно влюбляться, сходиться, расходиться?
– Влюбляться – это прекрасно, но, конечно же, бесконечно ни у кого не получается…
– Какая Вам теория любви больше нравится – о поиске своей половинки, с которой Вы должны соединиться, или теория энергетическая, об энергии, которая требует выхода? И тогда любая понравившаяся женщина может стать женой или любовницей?
– О половинках, конечно, больше. Любовь это не секс и не порнография.
– Вы думаете, что и теперь, после двадцати девяти лет, Вы будете всегда продолжать влюбляться?
– Конечно. Это относится не только к женщинам, но и к профессии. Спектакли, театры, режиссеры, роли. Это тоже влюбленность.
– Самый длительный период, когда Вы не могли влюбиться долго, и мучились?
– Трудные моменты жизни, когда погружаешься в себя и не можешь отвлечься. Год, полгода…
– Бог, Любовь, Профессия… Что четвертое в этом ряду важнейших для человека вопросов?
– Это смерть.
– Кто Вас околдовывал, гипнотизировал из актеров? Казался недосягаемым мастером?
– Лоренс Оливье, Марлон Брандо – они обладают гипнотическим талантом. Из женщин, очевидно, Раневская. Она как-то удивительно запоминалась в самых коротких ролях.
– Из русских актеров кого Вы боготворите, как Оливье?
– Олега Борисова. В нем загадочная, мощная энергетика. Леонов, сыгравший гениально в „Старшем сыне“.
– Что лучше всего, какие эмоции, черты характера, Вы умеете изобразить, передать, о какой мечтаете роли, где можно было бы развернуться?
– Я не совру, если скажу, что не знаю, что умею делать хорошо и что плохо. Я начинаю работать с трудом. Вот недавно сыграл Хлестакова. И мне кажется, одни партнеры сыграли так блестяще! Джигарханян, Козаков, Гердт, Никита Михалков, Янковский, Ильин… Там я попал в одну среду… А репетировал „Братьев Карамазовых“ в совсем другой атмосфере…
– Представьте себя семидесятилетним, остывшим… Спектакли, кино – не интересно. Придумайте себе другое любимое занятие.
– Я себя не представляю семидесятилетним. Думаю, и занятия не будет.
– Вернемся в начало. Все же, что за наслаждение отказываться от себя и проживать чужое?
– На самом деле это не отказ. Все, что я делаю, я ищу в себе. Мало того, могу сказать, что характер артиста зависит от ролей, которые он сыграл, в нем отпечатки, которые оставляют персонажи. Что интереснее; чем искать в себе неизвестное и находить? Человек, конечно же, меньше всего знает самого себя. Правильно сказано, что человеческий мозг использует себя на тридцать процентов. Театр – это возможность остальных семидесяти. Я могу летать, умирать, испытать миллион состояний.
– Это похоже на то, как в школе кому-то все время подсказывают, и потому он переходит из класса в класс…
– Это не подсказка, а взаимное обогащение. Когда встречаются Михаил Чехов и Гамлет – это событие. Или Чехов и Хлестаков. Это громадное событие в жизни всех, кто это видел. Об этом рассказывают, пишут еще долгие годы. Это нечто странное, что не пощупаешь. Кроме того, это поколения, века, соединенные искусством. Это – над ситуацией. И если в зале приподнимаются хоть чуть-чуть, значит, событие состоялось. Правильнее сказать, что я – проводник. Но какой проводник? Дело в личности.
– По словам Тарковского, если ежедневно поливать сухую корягу, она обязательно зацветет… Позвольте мне сделать парафраз: актер – это сухая коряга, а вода — это тексты. Шекспир, Чехов, Горин… Вы уже зацвели или только поливаете себя, таскаете воду?
– Коряги цветут где-то там. Я был на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа в Париже. Меня поразила бедность могилы Тарковского: какая-то бетонная плита, покосившийся крест, и ничего больше. Через полтора года я приехал опять. И крест стоит ровно, и что-то цветет… Надежда – вот компас земной.
– Пушкин предпочитал завоевывать женщин своим остроумием, обаянием, а не славой поэта. Вам приходило в голову скрыть от какой-нибудь девицы, что Вы актер? Вам также важнее то, что существует помимо престижной профессии, Вашего славного имени?
– Конечно, было. Но она потом все равно узнала.
– Каким же человеком Вы хотите стать?
– Хорошим. Очень хочу и пока не получается.
– А что такое хороший человек?
– Это значит, сохранять в себе что-то очень важное. И после ухода оставить не имя, а звук…
