Текст книги "Прозрачные звёзды. Абсурдные диалоги"
Автор книги: Олег Юлис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)
Платон Набоков
ОТКУДА ЖЕ ЭТИ ПЕСЬИ ЛИКИ
– Если бы давали орден тем, кто сидел в лагерях, Вы бы носили его?
– Никакого ордена никогда ни взять, ни носить не мог бы.
– Но Вы так охотно стали мне рассказывать о том, как сидели в лагерях. Зачем Вам это нужно?
– Очень просто. Во-первых, Вы еще не включили диктофон. И потом мой рассказ был замешан на юморе и это как визитная карточка, от которой нельзя отказаться.
– Как обжора объедается, поглощает то, что не нужно его желудку, так в человек слушает чужую речь, которая в большинстве случаев не перерабатываем мозгом, Вам так не кажется?
– Я думаю, когда люди беседуют, то каждый говорит сам для себя, чтобы понять себя самого.
– Вы до сих пор себя не изучили?
– Бог миловал.
– Как Вы думаете наш мозг – не самая ли совершенная часть человеческого организма?
– По-видимому, да. Видимо, с медицинской точки зрения тоже. Если человек близок к кончине или фиаско, то происходит мобилизация всех сил, и всякий узнает о себе, что он и кто он. Перед тем, как Берии объявили, что его сейчас арестуют, он писал на бумаге: «Тревога… тревога… тревога». Извините, что вспомнил имя ублюдка. Перед медициной все равны. Как и перед смертью…
– Скажите, в гробу Вы хотите лежать непременно с бородой?
– Вот борода мне надоела, в этом году сбрею.
– Воображайте дальше, не останавливайтесь, как Вы будете выглядеть?
– Не сказал бы, что мне все равно… Как святой, наверное. У всех покойников лицо – умиротворенное… Хотя, нет. Если вспомнить лагерных погибших, да и на войне тоже… А в миру – другое дело. Да и мастера придают покойникам нужное выражение, наводят марафет.
– Мне кажется, при наступлении смерти человек кроме того, что мучается, еще наблюдает какие-то интереснейшие вещи…
– Я считаю, что это будет совершенно с других позиций – с позиций, которые в этот мир не входят.
– Вы ждете момента смерти без страха, без возмущения?
– Без страха и без возмущения. В остальном я хотел бы скрыть свои ощущения, как потаенное, о чем не нужно разговаривать. Потому что те, кто туда заглядывают, – преступники. Разговаривать, рассуждать можно. Но кто занимается оккультными науками, пытается заглянуть в ощущения умирающего человека…
– Набоков это хорошо описал в рассказе «Соглядатай». Что же он преступник?
– Рассказ – это другое.
– Другое или нет, но понятно, что Вы не хотите об этом. Давайте о другом… Кто Вам первый объявил, доказал, что Вы – родственник Владимира Владимировича?
– Никто не доказывал. Это было семейное предание, тайное. Правда, речь шла большей частью о Владимире Дмитриевиче. Это он заслонил собой Милюкова, когда в него стреляли… Он же нес скипетр при коронации Николая. Дело в том, что родовые предания оставались. Старшая мамина сестра Ольга перед смертью сказала мне, что Владимир Владимирович является моим родственником через отца. Я тогда работал на телевидении, уже отсидел. Стихи же я писал с четырнадцати лет. Еще до моего ареста в Литинституте в 1943 году я получил письмо из Австралии – у меня вышла книжка фронтовых стихов…
– Вот видите, Вы заговорили о себе, я Вас тут же перебиваю. И вообще, Вам обидно, что Вами интересуются, начали интересоваться лишь как далеким родственником гения?
– Вы правы – это несколько досадно. Многие путают, заблуждаются, называют даже братом… Я много езжу по стране, читаю свои стихи, вступаю в полемику, а я умею доказать, когда прав. И, конечно, при всех вопросах о родстве я отвечаю, что мне было бы приятнее, если спросили бы о моих стихах, моих мыслях. Но – дань предкам я не могу не отдать. Не могу не отдать дань великому дару.
– А другие Ваши любимые писатели в XX столетии?
– Кроме Набокова – Булгаков. Но, конечно, не его журналистская деятельность…
– Можете три слова сказать о «Мастере и Маргарите»?
– Это э-п-о-п-е-я любви и творчества. Право быть писателем – и право любить. Власть и искусство – бесконечная вражда.
– Скажите, а художник мучается больше, чем какой-нибудь пастух?
– Безусловно. Я пережил уже период, когда мне было страшно больно… Когда я думал, что надо с этим покончить. Такое было со мной по выходе из лагеря… Слава Богу, оборвалась веревка. А потом наступил период, когда я понял, что я должен просто любить – вот и все.
– Никак не могу поверить, что до сих пор Вам любопытны люди…
– Да, это так, но я сразу могу понять человека – интересен он мне или нет.
– Как Вы думаете, есть ли на планете замена Вашей жене?
– Наверное, могла бы быть замена, но у меня не было бы при знакомстве твердого ощущения – вот на этой женщине я женюсь, она будет матерью моих детей. Знаете, как я женился? Женат я уже почти тридцать лет. Шел я в Абхазии по берегу моря. Смотрю, лежит на берегу девушка. А я говорю: «Я на ней женюсь». И женился – через два месяца.
– Вы ощущаете на себе заботу Бога?
– И заботу, и преследования.
– Вы могли бы насчитать троих встреченных Вами в жизни самых замечательных людей?
– Искусство – живопись, музыка, поэзия – также существуют для заполнения какого-то пустого пространства, также живы. Я люблю поговорить с умным человеком, но поговорить с Пушкиным иногда интереснее.
– Правильно ли я заключаю из Вашей уклончивости, что композиторы, писатели – для Вас более живые собеседники?..
– По-видимому, это идет издалека, от древних. Это воспитание нашего миропонимания. В скифских курганах похоронены не только владыки, но и их боевые кони, ближайшие друзья, жены, рабы. Их убивали. Когда наши войска взорвали Днепрогэс, вода со страшной силой хлынула вниз. И обнажила многие захоронения… Я приехал на Украину собирать народную молву о войне, о подпольных Движениях Меня послал Фадеев.
– А Вы хорошо помните Фадеева? Мне кажется, он был преступник, как Дзержинский?
– Вы очень точно сравнили. Я видел посмертную маску Дзержинского, она очень напоминала мне живого Фадеева. Может быть, я грешу против него. У меня был племянник, который был женат первым браком на дочери Фадеева. Я не знал об этом тогда. На следствии мне сказали, что обо мне Фадеев дал положительный отзыв… Но я не выполнил его заказ… Я узнал, что такое «Молодая Гвардия». Это все были страшные сказки. В лагере я встретил женщину, которую Фадеев облыжно назвал предательницей. Эта несчастная женщина столько вытерпела – в лагере ее били, едва не застрелили охранники за то, что она выдала Молодую Гвардию. Потом ее реабилитировали, она вышла на свободу, но в какой город она бы не приезжала, везде за ней следовала лживая молва.
– Знаете, я говорю с Вами и вот на что это похоже. Будто оператор снимает фрески в церкви, необыкновенной красоты, затем камера скользит в разрушение – в какие-то щели, горы мусора… Крыса прошмыгнет… Называемые Вами имена и события Вашей жизни связаны между собой, как иконы в церкви и крысы в ней…
– Да, пожалуй… И многие другие Набоковы подверглись преследованию и были уничтожены. Дядя Дмитрий исчез в огне войны, исчез дядя Павел, ушедший с Добровольческой Армией. Мой отец был крупным коммерсантом и занимал крупные должности. Его отец, Евдоким Иванович был главой Крестьянского банка (отделения Азово-Черноморского банка). Я видел дедушку единственный раз, когда мне было полтора года. Ох, можно еще долго вспоминать… Страдалица, неосуществившая свой талант, свой дар, моя мать Анастасия Евгеньевна Криштофович. Я не назвал еще имен своих друзей – назвал лишь имена родственников, да и то не всех Не могу не вспомнить своих лагерных друзей, которые меня спасали, боролись, участвовали в восстаниях, писали стихи, помогали ближним. Которые тоже говорили – кодла, падла, оно же быдло, и ничего с этой сволочью не сделаешь, они как были стукачами, так и останутся – в лагере или на свободе. Товий Николаевич Пешковский спас мне жизнь, первый, кто прочитал мне в лагере стихи Сирина. Доктор Георгий Беленький, судьба которого схожа с моей – расстрелян отец, мать, сам прошел войну и был посажен… Леонид Михайлович Мальцев, попавший в плен в первые месяцы войны из ополчения, брошенного на поле боя. Четыре года проскитался по фашистским лагерям, знал множество языков… Да… А про церковь – я не верю в церковь и часто вижу, что церковь является конторой…
– Вам семьдесят три года. В каком-нибудь возрасте Вы почувствовали спад умственных способностей, ослабление памяти? Когда Вы ощутили, что Вам трудно и сострить, и новую строчку написать, и анекдот вспомнить?
– Я всегда жил двойной жизнью подъема и спада. Меня подтачивал не возраст.
– За упокой мы поговорили, давайте во здравие.
– Те, кого я назвал, остаются для меня живыми. Во здравие назову своих детей – Ивана, Максима и жену Ирину.
– Кто из Ваших друзей Вам близок особенно, как родственник?
– Все мои друзья уже там. Ну, вот Пешковский. Я почти помирал, а он, ходивший вокруг да около, спросил: «А Вы не родственник ли Сирина?» Эти же вопросы задавали мне на Лубянке. Там, впрочем, обо всем знали даже лучше, чем я сам…
– Простите, вшивый о бане, снова спрошу, когда Вы впервые прочли Владимира Набокова?
– Это была книга берлинского издательства, вышедшая в 1927 году – «Защита Лужина» и рассказы. Прочел я ее после войны. В конце 42-го года после ранения я поступил в Литинститут.
– Вы помните свое любимое стихотворение, которым гордитесь?
– Да, безусловно.
– Вы гордитесь им, как наслаждаетесь поэзией Владимира Набокова?
– Поэзией наслаждаюсь – меньше, чем прозой. Но вот мое стихотворение «Молчание»: «Не верь ни другу, ни жене, // Ни матери родной. // В испепеляющем огне // Не будь самим собой. // Душой скитайся одинок, // Пусть плещет через край. // Но истины святой глоток // Бумаге не вверяй. // Сказав однажды в небеса, // Что жизнью правит ложь, // Ты переделаешься сам, //И сам не разберешь, // Как проболтаешься во сне, //И выдашь все мечты, //И скоро в собственной жене // Врага узнаешь ты. // С тобой деливший кров и кровь // Окопный старый друг // От нескольких правдивых строк // Придет в такой испуг, // Что выдаст ради живота, // Спасая свой приют, // И увезут тебя в места, // Где пляшут и поют, // И проклянет старуха-мать // Зачатья чудный миг…» Но довольно…
– Вам приходилось когда-нибудь гадать – изменила Вам женщина, или нет?
– Да. Это было ужасно. Я был дико ревнив. Одна из женщин меня предала – самым страшным образом.
– Прочтите, пожалуйста, стихотворение, которое кажется Вам не менее сильным, чем будоражившая Вас та ревность.
– «Я перед сном мечтал уехать. // Стихи, даст Бог, прочесть В.Н. // Доизмечтавшийся, как нехоть // Уснул и слышу из-за стен: // „Что привезешь оттуда, милый // Дружок мой, – сахарный рожок? // Росистый ландыш, звон унылый? // Стихи – себе ж под новый срок? // Сиди уж там, шлифуя фразу, // Да не надейся на авось, // Жестокосердия заразу //И ввек не вылечить, небось. // Интеллигенция России // Что там, что тут – обречена. // Как ни терпели, ни просили, // Глуха к отверженным страна. // Твой ферзь зажат в жестоком споре // Хоть мог быть выигрыш роковой. // Уплыть и может, выплыть в море, // Хвоста запутав за собой. // Конечно, тайно к пароходу // Пристану ночью, как балласт. // Как пароходы, все проходит, // Родство, желание и власть“. // Нет, Вы напрасно, // Не из лести – мне родственны душою Вы. // Чтоб в старой бричке ездить вместе – // Я сожалею, но – увы!»
– Скажите, а если Вам сообщат по телефону, что Вы получили Нобелевскую премию? Вы поверите или положите трубку?
– Сам Бунин положил трубку, когда ему позвонили по этому поводу.
– Бунин не ответил, оттого, что слишком этого ждал. Вообразите, что Вы ответите, и поверите, а деньги возьмете?
– Половину бы я отдал. Другую половину возьму, чтобы построить нормальный быт своим детям. Я единственный раз только получал в жизни гонорар, больше – никогда. Мне однажды приснился сон. Сергей Есенин сказал мне, что он табуретки делает получше любого плотника. Также и я считаю, что честно работаю.
– Что Вам всего интереснее решать, к чему возвращаться?
– Мне нужны море и небо…
– Можно ли Вам, теперь вольному путнику, сделать больно, когда в Вашей жизни уже был лагерь? Давайте проверим. Если бы, например, я сказал Вам, что я в Вас разочарован? Больно ли Вам было бы?
– У нас профессиональный разговор с Вами, как у журналиста с журналистом. А от боли иммунитета не бывает. Я работал на телевидении, и мне даже обещали второй срок после высылки Солженицына, когда я не выдержал и выступил. Мне пришлось уйти с телевидения.
– На прощанье поучите меня брать интервью. Задайте мне несколько вопросов.
– Скажите, Вам, как человеку, личности – на хрена нужно разматывать тему духовности, искренности в российской нынешней культуре?
– Может я заболел. Кошка или собака в болезни ищут полезную траву, но я, будто обезумевший пес, грызущий деревяшку, надеюсь встретить человека, который не ударит в грязь лицом, не будет смешон или глуп. И всякий мой собеседник, пока я с ним говорю, мне таким кажется…
– А Вы думаете долго прожить? Успеете излечиться?
– Ох, не знаю! Врачи советуют вставать из-за стола, когда еще голоден. Из большого спорта — тоже уходят полные сил. А из жизни следует тоже уходить вовремя?
– Не совсем верно… Впрочем, если бы это не было грехом…
– Женщина – сосуд греха. Мне всегда казалось, что в отличие от мужчины, женщина выглядит смешной, когда увлечена работой. А Вы как думаете?
– Смотря, какой работой она будет заниматься. Дети, кухня – совсем другое дело. Вот когда она занимается своей работой, чтобы заработать на жизнь – тогда действительно так. Правда, один из Набоковых, Иван, влюбился в проститутку в уехал за ней в Сибирь. Его вычеркнули из жизни родные, Вы не найдете его имени нигде. Лев Николаевич положил этот факт в основу своего «Воскресения».
– Так Вы на кухне любуетесь женщиной? Каким ее состоянием, лицом?
– В любой момент можно любоваться женщиной. Когда видишь ее освобожденной, когда женская натура остается сама с собой, она светлеет. Я задам Вам последа вопрос. Кто привел знаменитую фразу их Библии: «и лики у них будут песьи»?
– Не знаю.
– Бунин. В статье после присуждения ему Нобелевской премии. Это только кажется, что теперь время другое… Откуда же эти песьи лики?
Валентин Дикуль
ГЕНИАЛЬНОМУ ЧЕЛОВЕКУ НЕ НУЖНА МОЯ ПОМОЩЬ
– Представьте себе, пожалуйста, ситуацию. С неким всеми уважаемым известным человеком случилось несчастье. Все сгорело, пропало в пожаре и сам он пострадал – предположим, ослеп. Нужны на операцию деньги. Какую сумму Вы могли бы ему одолжить?
– Ничего не дал бы ему. Потому что в состоянии ему помочь без денег. Я сделал бы так, что правительство оплатило бы ему операцию. Или Филатов сделал бы операцию бесплатно.
– Представьте себе другую ситуацию. Вы познакомились с никому неизвестным человеком, и понимаете, что он – гений. Он либо художник, либо математик, либо кто-то еще – это неважно. Ему нужно несколько тысяч долларов, чтобы обрести известность, прославиться. Вы захотели бы прославить гениального человека?
– Прославить – нет, тем более деньгами. Думаю, гениальный человек рано или поздно прославит сам себя, ему не нужна моя помощь.
– Видимо, напрасно говорят – помоги таланту, бездарные пробьются сами. Должно быть, это сказано для красного слова. А в Вашем рассуждении есть смысл, оттого что Вы производите впечатление искреннего человека.
– А зачем прятаться? Я терпеть не могу двуличности, когда говорят одно, а делают другое.
– Это Вы меня пристыдили. Чтобы Вас подготовить, я говорил одно, сделаю другое. Не могли бы Вы вложить деньги в издание сборника моих интервью, когда они покажутся Вам фантастическими и коммерческими, то есть в дальнейшем принесут доход Вашему центру?
– Нет, сейчас не мог бы. И если Вы пришли ко мне говорить о деньгах, то я не могу поддерживать этот разговор…
– Извините, последние несколько слов… Так Вы отказываетесь, допускать, что эта книга будет любимым чтением не только интеллигенции, но и парикмахеров, шахтеров, тысяч людей, которых Вы спасаете и которые будут считать, что Вы жадный человек? Это Вас не страшит?
– Ничего страшного. Думаю, поймете и Вы, если я Вам объясню ситуацию. Я просто отдаю все свои средства во благо больному человеку. Все, что Вы видите – залы, электроника, оборудование – все куплено на мои собственные деньги. Несмотря на то, что у меня государственное учреждение. Я коплю – копейка к копейке – и покупаю необходимое. Сейчас я собираю на диагностический аппарат. Он стоит миллион восемьсот тысяч долларов.
– Убедили. А Вам нравится «Мастер и Маргарита»?
– Да.
– Пришла к Вам его жена (после его смерти она так и делала) просить денег на издание «Мастера». Вы ей тоже не дали бы?
– Помог бы издать. А деньги дал бы на какой-нибудь, может быть, менее нужный медицинский аппарат, но не на издание книги.
– Вы не согласны, что всякая гениальная книга «лечит» не меньшее количество народа, чем Ваше учреждение? Вы согласны?
– Да, но не ту категорию больных, которых бросили все – и государство, и власть, и все страны, бросили. Эта люди никому не нужны. Вы пришли беседовать со мной, даже не вникнув в то, чем я занимаюсь. Так вот, это категория больных, на которых никто не тратит ни единой копейки. С ними случилось несчастье, их спасли от смерти – и все. Они сидят в инвалидной коляске или даже лежат влежку. Но ведь их нужно поднимать на ноги, возвращать к нормальной человеческой деятельности. У них здоровые, умные головы, но помощи ждать неоткуда. Для них мне не жаль ничего. Но на другое я денег не потрачу. Не потому, что я жадный, нет. Но я просто осмысливаю, куда вкладывать деньги и как. Десять раз гениальному человеку я даже ста долларов бы не дал. Но вот Вам, например, даю интервью бесплатно. Не попрошу денег, но при этом буду помнить, что деньги эти я мог бы вложить в медицинский аппарат, который так необходим больным людям.
– А что, у Вас в России уже платят деньги тому, у кого берут интервью?
– Да, существует такой порядок: за консультацию, интервью и все остальное следует платить…
– А если мы расстанемся друзьями, то Вы и посмотрите мой позвоночник бесплатно?
– В России для иностранцев консультация стоит сто пятьдесят долларов, реабилитация – три тысячи пятьсот долларов в месяц. Плюс консультация. Но Вас приму бесплатно. Как всех своих соотечественников.
– Видно, самому Богу хочется, чтобы на посторонние дела Вы не тратили бы ни копейки. Скажите, где Ваш источник жизнелюбия, бодрости?
– Я не только занимаюсь лечением больных данной категории, руковожу не только этом центром – я еще работаю в цирке. Там я приношу кому-то удовольствие, да и мне это дает радость. Это мечта детства, которую я пронес через всю жизнь. И еще – скажу очень откровенно: это не слова, не журнальные фразы – когда поставишь больного человека на ноги, то это утраивает твои силы. Вы бы видели – когда мы ставим больного на ноги, сбегается весь центр смотреть, как этот больной сделает первые шаги. Медики, сестры, которые даже не занимались лечением этого больного, – плачут…
– Скажите, если Вы в эти мгновения себя чувствуете волшебником, гением, пусть бессознательно – то не потому ли, что цените свою жизнь, как чужую?
– Не хочу ничего надумывать, скажу одно – после того, как я ставлю больного, я сам бываю еле живой.
– Но при этом помните, что совершили чудо?
– Это не чудо, это работа. Мы говорим, что чудо делает сам больной, мы только показываем ему путь. Мы не занимаемся экстрасенсорикой, не машем руками… А совершенно иначе смотрим на это. Не гордимся собой и так далее. Мы чувствуем, что должны помочь больному. Мы не обещаем человеку, что он непременно пойдет, но все делаем для этого.
– Какое у Вас образование?
– Высшее педагогическое.
– Вы не думаете, что интеллигенция в России уничтожена? Осталась либо иллюзия, либо самомнение.
– Нет. Интеллигенция есть. Те, кто мыслят. Это не стадо баранов, которое идет, куда ведут. Хотя большинство – серая масса.
– И вот те или другие смотрят на Вас, и думают, что Вы похожи на мужика… Вы умеющий читать глаза, мысли людей – сталкивались ли Вы с таким к себе отношением?
– Будь ты мужиковатый, но, если ты хороший специалист, цениться будут твои руки, твоя голова.
– Про Сократа пишут, что он был очень некрасив, но был умнейшим сред людей…
– Я Вас перебью. Вы не задаете вопроса, но, видимо, подразумеваете… Вот про девушку говорят: «Какая красавица! Какие ноги, какое тело». Не в этом красота. Не во внешности. Внешность очень обманчива. Нужна внутренняя красота, чистота, а не красивые черты лица.
– Пожалуйста, допустите, что Вы светлый и красивый человек. Откуда это – гены, от родителей, или сами сделали себя таким?
– Я вырос без родителей. Отец погиб, мать умерла. Мне было два года.
– А довольны ли Вы своими детьми? В них есть этот свет?
– Да, доволен. У меня дочь. Я ей не помогаю, она добивается всего самостоятельно. Тем же путем, трудно. Легко ей ничего не дается. Она готовит в цирке танец на проволоке. Самый тяжелый жанр…
– Толстой хотел, чтобы его дети зарабатывали своим трудом. Вы этого же хотите?
– Да, конечно.
– Вы не оставите ей наследство?
– Все, что мы заработали, все это принадлежит семье.
– Если Вы вдруг умираете, Вы позаботитесь о том, чтобы все накопленное ушло на продолжение Вашего дела, а крохи лишь – семье?
– Моих средств так мало, что о них и говорить-то не приходится.
– А те миллионы долларов, которые Вы собираете?
– О чем Вы говорите? Эти деньги собираются для нашего центра. Это не может остаться семье. То, что собирается на аппаратуру, оборудование – оседает там, растет процент на аппаратуру по договоренности. Когда мы выплатим только пятьдесят процентов цены, мы сможем пользоваться ею. Никто не принесет и не подарит… В России такое время, что государство за тебя думать не будет – выживай и думай сам.
– Вы оптимист? Вы полагаете, что Россия возрождается?
– Рано или поздно возродится, но, думаю, позже, чем полагают.
– По пословице, «гром не грянет — мужик не перекрестится». Какие у Вас отношения с Богом?
– Я крещеный, не посещаю церкви, но верю. Никогда не вступаю в споры – есть Бог или нет.
– Вам свойственно Вашу юность ругать? Вы жалеете, думаете, что можно было сделать что-то лучше, что-то иначе?
– Если бы я заново родился, я прожил бы также. Если исключить несчастье, которое произошло со мной в детстве.
– Сколько вам было лет, когда это произошло?
– Четырнадцать. После того, как я восстановился, я много отдал для того, чтобы доказать, что могу вернуться к нормальной жизни и работе.
– Как врач, на какое место Вы бы поставили отношения человека с другим полом – как от этого зависят гармония, здоровье в человеке?
– Я очень поздно познал женщину и не могу выстроить такой ряд. Думаю, что это должно быть разлито гармонично все в целом. Не что-то первое, что-то второе.
– Если человек живет развратно, если он – циник, живет случайными связями. Он разрушается?
– Зачем его исправлять? Если он так живет, значит, иначе не может. Вы только принесете ему несчастье, если отнимите у него его образ жизни. Пускай. По-другому он жить не сможет. Человек живет, стремясь получать удовольствие. Для чего жить, если не получать удовольствие? Оно может быть в работе, в стихах, в писательстве, в женщинах, в вине. Даже вредную привычку нельзя бросать резко, это будет во вред себе!
– Пожалуйста, скажите, с какой вашей вредной привычкой было трудно расстаться?
– Самая вредная – перегрузки, которые я несу. Я не хочу с ними расставаться, но это действительно серьезно вредит мне. Полная нагрузка в цирке сильно вредит здоровью.
– Вы позволяете себе спать столько, сколько хотите?
– Это невозможно. Я ложусь в час, в половине второго, а в пять, половине шестого встаю, чтобы в семь быть здесь, на работе. Сплю пять часов. И знаю, что укорачиваю жизнь.
– Но это же нецелесообразно.
– Еще раз повторю. То, что мне отпущено, я проживу так, как живу.
– Вы ощущаете себя праведником? Смотрите – Вы помогаете огромному количеству людей, у Вас хорошая семья, Вы никогда не издевались над другими… Или Вы напакостили людям, природе, Богу?
– Людям и природе – вряд ли, Богу – может быть. То, что бываешь с женщиной – это уже грех.
– Вы позволяли себе влюбчивость?
– Влюбчивость – конечно, само собой. Как все нормальные люди. Но своеволия с моей стороны не было.
– Есть у Вас друзья? Или Вы не искали друзей?
– Друзей никогда не искал. Хочу сказать, что друзья познаются в беде. Когда со мной произошло несчастье, выявились настоящие друзья. Так всегда и бывает.
– Если я все же издам книгу, у меня заведутся деньги. Тогда я позвоню вам и предложу какую-то часть вашему центру. Вы не откажетесь?
– Попрошу даже не чистых денег, а перечисления на медицинскую аппаратуру. Скажу, что именно хочу приобрести.
– А какое Вы имеете право просить, отказав мне сейчас?
– Нет, права я не имею. Но Вы сами предложили. Я – не приму. Примут больные. Вы деньги дадите не мне, а больным, не так ли? Вы поможете им, а не мне…
– Вы прекрасный спорщик. Вы нуждаетесь в том, чтобы хотя бы раз в неделю услышать какой-то голос? Мужчины или женщины?
– Да. У меня есть такие друзья, с которыми я стремлюсь поговорить чаще, чем раз в неделю. Это действительно друзья, которые всегда поддерживают и помогают.
– Сколько их? Пять человек, десять?
– Нет, конечно, не десяток…
– Вы позволяете себе какое-то застолье, когда Вы сидите и не торопитесь, зная, что вам спать только пять часов?
– Бывает, что сидим с друзьями или на деловой встрече раз в три месяца, а порой, 2–3 раза в месяц…
– Ваша жена – помощник, который понимает Вас и помогает во всем, или это другая вселенная?
– Сейчас – да, помощник. Говорят, что уже большая помощь, когда не мешают. Раньше ей было обидно, что так мало времени уделяю семье. Но она довольно быстро поняла меня, и помогала мне уже тогда, пятнадцать лет тому назад, когда мне было трудно справляться с больными.
– Чувствует себя только счастливой, или есть раздражение внутри?
– Она действительно тоже довольна жизнью. Это ее слова. Она пишет книги, рассказы. Ей заказывают работу в цирковой энциклопедии…
– Она считает свою деятельность такой же важной, как и Ваша?
– Нет, ее основная работа – в цирке, а работа здесь – как хобби. Она также закончила педагогический. Но, как и я, всегда мечтала стать артисткой цирка.
– Вы столько успеваете, но, согласитесь, что жизнь много просторнее ваших занятий и планов…
– Да, я это понимаю. И чувствую, что иногда иду по узкому коридору, и пока не могу расширить.
– Вряд ли наш мозг работает так, как нам хотелось бы… Например, чтобы Вы хотели знать, чего не знаете?
– Я не могу этого сказать. Я закомплексован на одном – уже полгода идет разработка методики, и я не могу позволить себе что-то еще. Может, это называется целенаправленностью? Есть ощущение, что, пока я не сделаю этого, заниматься другим я не буду и не хочу. Иногда мне задают, простите, еще более нелепый вопрос – чего бы Вы хотели, какая ваша самая заветная мечта? Я отвечаю: «Вам сейчас будет смешно. Я хочу, чтобы одну неделю у меня никто не спросил бы ни о какой болезни, ни о какой болячке. Чтобы я отдохнул, ничем не занимаясь в жизни». Может, я и не выдержал бы такой недели. Существуют наркоманы, трудоголики, и, видимо, я прохожу по этой категории.
– Актер Миронов недавно прославился в фильме «Мусульманин». Я спросил его: «Мозг у Вас делает все, что надо?» А он заявил: «Всем известно, что мозг реализуется у нас на тридцать процентов». Получается, что он жалеет об этом…
– Это заученная фраза, и фразами он стреляется. Я говорю так, как думаю, как считаю. Пусть это неправильно.
– Ваши друзья похожи на Вас? Они такие же трудоголики?
– Нет, думаю, не все.
– Есть остроумные среди них настолько, что Вы завидуете им?
– Может потому, что я сам люблю шутить, может, поэтому только радуюсь своим достижениям или других, но никогда не завидую.
– Видите, с Вашей помощью я исправляюсь, не спрашиваю, каким писателям Вы завидовали, спрошу – каких Вы любили?
– У меня были этапы в жизни – то фантастика, то книги о любви, то – классика. И, может быть, все, что связано со спинномозговыми травмами в западноевропейской литературе.
– Все-таки один особенный писатель был в художественной литературе?
– Пушкин. Я думаю, его все любят. Также, как в детстве все пытаются писать стихи.
– Вы не видели и двух строчек Бродского? Не читали Довлатова? Не знакомы с книгами Набокова?
– Набокова читал.
– Жена Вас принуждала – мол, должен обязательно прочесть?
– Никогда.
– Какой драматический артист Вам больше всего нравится?
– Мне нравятся очень многие актеры. И еще вот, что я должен Вам сказать, дорогой Олег. Представьте, я начну перечитывать или читать книги с умным видом, следить пристально за актерской игрой. И это будет фальшь. Это будет неправда. Это буду не я.
– Андрей Тарковский сказал: «Если сухую корягу ежедневно поливать, она зацветет». Вам должны быть дороги эти слова…
– Да, конечно, человек – сухая коряга, потому что грешен. Но и без этого нельзя. И никогда нельзя о человеке говорить хорошее или плохое, тем более плохое, когда не знаешь человека как следует.
– О чем бы Вы размышляли в ту неделю отдыха, о которой мечтаете?
– Да я сомневаюсь, что эту неделю бы выдержал. Я старался бы отключиться от всего, не думать ни о чем. Девять лет я не отдыхал, не имел отпуска.
