Текст книги "Парагвайский вариант. Часть 1 (СИ)"

Автор книги: Олег Воля

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Кроме того, внутренний сосуд, в отличие от японского прототипа, имел купол с отверстием в верхней точке. По замыслу Солано, пары ртути должны были пройти через отверстие на вершине и идти вдоль холодной стенки на выход как можно дольше. А длинный выходной носик дополнительно был погружён в воду, работая своего рода гидрозатвором.

Помня старую истину, что здоровье нужно беречь с молодости, Солáно озаботился созданием и полноценного респиратора с активированным углём в качестве фильтра.

Древесный уголь он решил сделать из скорлупы орехов, которых вокруг фактории росло в изобилии. Ореховая скорлупа – отличный материал: плотная, без смол и дёгтя. Горшок с измельчённой скорлупой он отправил прокаливаться в небольшую печь из сырцового кирпича. Её главным достоинством была труба – она не только обеспечивала тягу, но и позже могла служить вытяжкой при отгонке ртути.

Пока скорлупа превращалась в уголь, Солáно занялся поташом. Вернее, не сам – привлёк помощников жечь костры и собирать золу. Её выщелачивали, многократно пропуская воду через золу, пока та не насыщалась карбонатом калия. Когда жидкость стала маслянистой на ощупь, её вылили в остывший горшок с углём и снова поставили в печь.

Вода испарилась, оставив тонкий слой поташа на угле. Затем горшок закрыли крышкой и начали раскалять докрасна. И свершилось чудо химии: поташ, взаимодействуя с углеродом при высокой температуре, создавал микропоры, резко увеличивая активную поверхность угля. Такой метод химической активации был куда эффективнее парового, но в реальности его изобрели лишь в XX веке.

Пока шли эти процессы, Солáно мастерил респиратор. Основой маски стала половинка крупного ореха, неплохо прилегавшая к лицу. Благодаря неограниченным запасам латекса проблем с герметизацией не возникло. Фильтрующие картриджи, сделанные из скорлуп поменьше, приклеили на герметик и пришнуровали по бокам – почти как в респираторах XX века. Лепестковый клапан для выдоха разместили напротив рта. Оставалось лишь заполнить картриджи мешочками с активированным углём – и лёгкие под защитой.

За сутки энергичные кечуа перелопачивали примерно по восемь-десять кубометров на бригаду. Время на ручную доводку золота на лотке они не тратили, оставляя его в шлихе, который ежевечерне доставлялся в факторию. Солано сам первые несколько дней по несколько часов стоял в воде и покачивал лотком. А потом ему это надоело. Это было бессмысленно. Всё равно видимого золота получалось меньше грамма на кубометр промытой породы. А амальгама доставала в пять-шесть раз больше.

Поэтому весь шлих, а это в среднем было пять-шесть килограммов за смену, вываливался в чашу с водой, и туда же заливалась ртуть. Солано долго и тщательно вымешивал её, наблюдая, как серебристый комок постепенно густеет и желтеет, наливаясь золотым блеском.

Насытившийся золотом комок отправлялся в «Ранбики», на маленький огонь. А Солано добавлял вторую порцию и вымешивал ещё столько же времени, стараясь забрать все золотинки до последней.

К тому времени, когда на дне копильника снова блестела серебром лужица чистой ртути, вторая партия обычно была едва заметно золотистой. И выпаривать её Солано не считал нужным, оставляя для работы со следующим объёмом материала.

Через месяц работы подвели итоги. Каждый из шлюзов выдавал примерно тридцать граммов золота в смену, что, как подсказывала память Солано, было далеко не рекордом для этих россыпей. В сумме за месяц труда они добыли больше шести килограммов.

Теоретически, при цене тройской унции примерно в двадцать долларов, добытое золото стоило больше четырёх тысяч, но на практике старатели никогда не получали полной цены. В лучшем случае им доставалась половина. Остальное уходило перекупщикам и государству в качестве налогов. Последнее было необходимо избежать любой ценой, а значит, путь Солано лежал в Лиму.

(4) «Для того чтобы преодолеть мелководные перекаты, казаки устраивали из связки парусов запруды, поднимая уровень воды, и таким образом со скоростью улитки двигались к намеченной цели». (Олег Рихтер «Сказание о Ермаке»).

Глава десятая

Инквизитор отец Кальво получает задание, Солано изобретает кокаиновую жвачку, а Карлос Лопес получает долгожданное письмо от сына

Архиепископ Лимы и одновременно апостольский викарий епархии Куско, Хосе Себастьян де Гойенече-и-Барреда, отложил бумагу и задумался. Отчёт о происшествии в деревне Ракчи вызвал у него тревогу, и он потребовал от всех служителей церкви предоставить сведения о необычных событиях в их приходах, если таковые имели место. Естественно, сам он не стал изучать гору писем – для этого были подчинённые, и то, что они отобрали, рисовало странную и даже пугающую картину.

Архиепископ позвонил в колокольчик и приказал секретарю, появившемуся в дверном проёме:

– Вызови ко мне отца Кальво.

Пресвитер Хосе Кальво де ла Баррера ранее занимал должность комиссара Священной канцелярии, пока революция формально не упразднила деятельность инквизиции на территории отколовшихся от метрополии колоний. Однако, как говорится, бывших инквизиторов не бывает.

– Высокопреосвященство, благословите, – склонился и почтительно поцеловал перстень архиепископа уже немолодой, но энергичный священнослужитель в рясе доминиканского ордена.

– Да благословит тебя Господь, – перекрестил вошедшего владыка. – Садись.

Он пододвинул к гостю стопку документов и постучал по ним пальцем.

– Язычники снова активизировались. Что-то происходит. Боюсь, как бы не повторилась история с Тупак Амару, как шестьдесят лет назад. Только теперь противостоять ему будет некому. Испания утратила власть, а местные правители – невежды и глупцы.

– Неужели всё настолько серьёзно? – Отец Кальво удивлённо приподнял бровь.

– Убедись сам, – кивнул архиепископ на бумаги. – Но никогда ранее я не слышал, чтобы десятки независимых очевидцев видели человека с алыми крыльями, спустившегося с небес по зову огромной толпы язычников, совершавших свои обряды в день зимнего солнцестояния.

– А где были местные власти? – удивился инквизитор. – Незаметно собрать такую толпу невозможно.

– Зачем ты задаёшь такие вопросы, – тяжело вздохнул архиепископ. – В провинции царит хаос. Президент Агустин Гамарра жаждет воинской славы, а гражданское управление его не интересует. Главное – чтобы налоги поступали.

– И, выжимая налоги, он усугубляет и без того сложное положение с коренными народами, – согласился отец Кальво. – Я лишь неделю назад вернулся из Уануко, где с трудом подавили очередное восстание племени ашанинко. Вожака казнили, но это успокоит их ненадолго.

– А теперь представь, что новый лидер объявит себя не просто Великим Инкой, а самим божеством. Ещё хуже, если это воистину порождение нечистой силы.

Оба священнослужителя осенили себя крёстным знамением.

– Что навело вас на такую мысль? – удивился инквизитор. – Летающие люди, конечно, удивительны, но в наше время это может оказаться очередным научным трюком.

– Я очень на это надеюсь, – кивнул владыка и пододвинул к собеседнику один лист из стопки. – Прочти.

Отец Кальво достал очки с тонкой оправой, надел их и углубился в текст.

– Этот свидетель утверждает, что чудеса в университете демонстрировал некий знакомый ему креол и мальчик, в которого якобы вселился дьявол. Отец Бернардино сожалеет, что не уделил должного внимания этому человеку, но отмечает, что тот был пьян.

Инквизитор отложил лист и с сомнением произнёс:

– Представление и эта неудавшаяся исповедь произошли до языческого ритуала, а не после.

– Разберись с этим, – откинулся на спинку кресла старый владыка. – Ты знаешь, как это делать. Все необходимые полномочия и ресурсы ты получишь.

– Приложу все усилия.

* * *

С момента большого ритуала возле развалин храма в Ракчи у Солано практически не оставалось свободного времени. С утра и до самого отбоя он всё время говорил, говорил, говорил. С Поликарпо – о построения организации и о тактике привлечения сторонников из разных слоёв общества. С шаманами – о справедливости и о Боге. С подопечными кечуа – об их собственной жизни (чтобы составить представление о каждом) и об их роли в организации. Кроме того, он взвалил на себя задачу обучать испанскому тех кечуа, что не попали на обучение в университет. Так что разговорами было заполнено практически всё его время.

А крохотные остатки спокойного времени были отданы писанине. Патиньо нужны были шпаргалки и методички. Куракку Акулек ждал «Нового Завета от Виракочи». А ещё когда то надо было начать шатать католицизм в отдельно взятом регионе. Это тоже нужно делать через тексты. Но увы. Всего не успеть. Походная жизнь не располагала. Оставалось только гонять в голове тезисы и складывать их в уголки своей безразмерной памяти, шагая по скользким камням вверх по склону Анд.

Возвращался в Куско Солано с половиной мулов и уполовиненным отрядом. На приисках осталось три десятка кечуа во главе с Вика Майто. Проводник в общении и деле показал здоровый авантюризм и очень высокие организационные способности, и Солано решил взвалить на него всю работу по добыче золота и обустройству посёлка. Майто получил задание расширить добычу, используя местных. Для этого у него оставались все меновые товары, что притащил с собой Солано. Обратно караван вёз каучук, плоды и шкуры.

Другой задачей для Майто стало налаживание связей с амазонскими индейцами и бразильскими торговцами с целью выяснить речной маршрут к реке Парагвай. Солано из документов о войне Тройственного союза знал, что бразильцы умудрялись переправлять грузы снабжения в верховья реки Парагвай через лагуну Гаиба Мирим. Это гигантское болотистое озеро является истоком для нескольких речек, текущих как в систему Амазонки, так и в систему Параны. Через эту лагуну контрабандисты активно таскали грузы даже в XX веке. Но чтобы не заблудиться в миллионе тамошних проток и островков, нужен проводник. Вот именно такого надёжного проводника и должен был отыскать Майто.

А пока Солано шёл в противоположную от Парагвая сторону и жевал коку, чтобы победить усталость и кислородное голодание. Сплёвывая горькую слюну, он подумал:

«Ну почему нельзя сделать этот стимулятор чуть более цивилизованным? В форме жвачки, например?»

Мысль показалась ему рациональной, он её погонял в голове, и на одном из привалов попытался что-то подобное набодяжить. Выбрал кусок каучука почище, нагрел его в глиняной плошке и всыпал в него растёртые в пыль листья коки и пропорциональное количество извести.

Полупродукт получился по-прежнему горький, да ещё и липкий.

Тогда на следующем привале в прототип жвачки был добавлен кусок соты дикого мёда. В составе груза был и такой товар. Вот теперь результат Солано вполне устроил. Жвачка не липла к зубам, была ароматна на вкус и «штырила», как и положено коке. Впрочем, кечуа не впечатлились. Кока, по их мнению, и должна быть горькой. Это часть её магии. Непременный атрибут и некий иррациональный противовес великой пользе этого листа.

В итоге Солано свою жвачку жевал в одиночестве и фантазировал о невероятных коммерческих перспективах такого продукта. Надо было только испытать её на длительность хранения. И если она окажется достойной, то это первый претендент на экспортный товар для десятков общин кечуа.

Без приключений добрались до Куско. Там всё было в порядке. Студенты усердно учились, восхищая Фейхоа своим воистину религиозным рвением. Санчо сидел в яме и курил, дымя как паровоз. Ни в еде, ни в табаке его не ограничивали. Патиньо гонял подопечных и налаживал контакты с разными местными авторитетами.

Один из разведчиков сумел выполнить задание Солано и нашёл заброшенный инкский город в долине Урубамбы к северу от Куско. Тот, что известен был попаданцу под названием Мачу-Пикчу.

– Этот город оказался не совсем заброшенный. Там пять семей живёт и часть террас они обрабатывают, – рассказывал кечуа-разведчик. – Найти к нему дорогу без подсказки нельзя. Она два дня пути идёт по склону от ближайшей деревни. Дорога, конечно, очень плохая, но пройти можно. Город джунглями зарос, но дома почти целые стоят, только крыши провалились. Стены там крепкие, и вода есть.

– Молодец! – похлопал разведчика по плечу Солано.

– Это будет наш город, – объяснял он Патиньо и камрадам. – Там мы сделаем наши тайные мастерские и там спрячем важных нам людей в случае опасности. Надо направить пятёрку ребят, умеющих обращаться с топором и пилой, расчистить хотя бы часть строений и восстановить крыши.

Раскидав очередные задания, Солано, Патиньо и два десятка кечуа отправились в Лиму.

Путь до бывшей столицы вице-королевства был проще, чем в джунгли на востоке, но ненамного. Те же узкие караванные тропы над пропастями и латаные-перелатаные подвесные мосты. Отвратительные постоялые дворы и их озлобленные хозяева, которых грабят все кому не лень.

Чем ближе к столице, тем чаще всплывала в разговорах тема о бандитах и грабителях. Причём разговоры были странные – одновременно осуждающие и восхищённые. Как, например, некий Леон – раб-самбо, сбежавший от хозяина, угнав хозяйского коня. Он организовал банду из таких же чернокожих и терроризировал Лиму и окрестности. И при этом он нагло входил в город, кутил там и спал. Наконец, власти объявили награду за его голову в тысячу песо и прощение грехов перед законом. Это оказалось действенным, и Леона задушил во сне его собственный крёстный отец. Труп Леона был выставлен перед городским собором, и три дня подряд на него ходили любоваться горожане.

А вот другой бандит – Хосе Рэйо – умел собрать целый эскадрон из воров и бандитов и активно участвовал в революциях и переворотах, выполняя самую грязную работу для нанимателя. В том числе и для действующего президента Гомарры. За это получил звание «тененте-коронель» и возглавил сельскую полицию в одном из департаментов. Можно представить, насколько спокойно жилось тамошним обывателям под защитой такого «правоохранителя».

Такая практика была обычной для Перу. Конные банды объединялись в крупные подразделения, называемые «монтонерос», и подчинялись генералу армии. В войну 1838 года, например, тысячей «монтонерос» командовал генерал Миллер. Задача этой дикой дивизии была грабить обозы противника и разрушать его логистику. С чем бандиты отлично справлялись. После войны они, как ни в чём не бывало, возвращались к разбою на дорогах.

Солано слушал эти истории и не понимал – как здесь вообще люди живут? Защищёнными могли себя чувствовать буквально несколько процентов элиты, а остальные находились в состоянии перманентной анархии, где сборщика налогов невозможно было отличить от разбойника.

С кем бы по пути в Лиму Солано ни говорил о жизни, он чувствовал, насколько люди от всего этого устали и насколько они не верят, что хоть что-то может измениться к лучшему. В простом народе царила апатия и обречённость. Лучшей питательной среды для революционной агитации придумать было невозможно.

Учтя рассказы о бандитском терроре, в Лиму отряд Солано двинулся вместе с больши́м караваном мулов, который довольно резво двигался в столицу. Причина спешки выяснилась сразу. Тридцать мулов тащили на своих спинах обёрнутые в траву и солому блоки льда. Его несколько часов назад добыли на ледяных вершинах Кордильер и быстро по эстафете отправили в изнывающий от жары город. По рассказам погонщиков, в Лиме ежедневно продавалось до пяти тонн льда. И это был отличный и стабильный источник заработка для индейских общин. Даже в разгар беспорядков и революций никто и никогда не трогал караваны со льдом.

Две дюжины молодых кечуа с мачете и огнестрелом выглядели непривлекательно в глазах бандитов. Но зато обратили на себя внимание полиции.

– Куда⁈ – прорычал усатый и пузатый сеньор в пёстром мундире, по которому невозможно было определить ни ведомственную принадлежность, ни звание вопрошавшего.

– Мы направляемся в город в поисках работы, сеньор, – ответил Поликарпо за всех. Солано замаскировался под кечуа и не отсвечивал.

– А чего в город прётесь, бродяги? – продолжал рычать служитель закона. – В обход идите. Вам в порт прямая дорога. Вербоваться на погрузку гуано.

– Нам велено идти в церковь Нуэстра-Сеньора-де-ла-Асунсьон.

– Кто велел? – опешил мордоворот.

– Велено не говорить, – безмятежно выдал Патиньо, творчески применённый кусок анекдота, который рассказал ему Солано.

От такой самоуверенности служитель закона растерялся и сделал жест: «Ну, проходите, мол».

Лима, как город Нового времени, спланирована была вполне рационально. Сетка одинаковых по размеру квадратных кварталов – «мансанас» – со стороной метров в сто двадцать. Улицы пересекались, соответственно, под прямым углом и ориентированы были на юго-восток или юго-запад. Сделано это было для того, чтобы в начале и конце дня солнце пряталось за крышами домов и на улицы опускалась желанная тень. Разумеется, в полдень все эти ухищрения были бесполезны, ибо светило стояло практически в зените и поливало беспощадным светом каждый уголок города. Но в такие часы жизнь практически замирала и наступала сиеста.

Улицы, как правило, имели мощёные тротуары и незамощённую проезжую часть, засыпанную толстым слоем песка. В этом тоже был смысл. При массовом использовании лошадей стук копыт по мостовой был бы истинным несчастьем для горожан. А песок поглощал звуки и неплохо справлялся с отводом дождевых вод в сезон дождей.

Центральная площадь города, точно так же засыпанная песком, называлась Пласа-Майор. На неё выходили своими фасадами главные постройки города: Дворец архиепископа, бывшая резиденция вице-королей, градоуправление «кабильдо» в комплекте с тюрьмой и величественный собор, упомянутый при въезде в город.

Заложен этот собор был самим Франсиско Писарро, но, разумеется, увидеть завершение строительства знаменитый конкистадор не имел шансов. Ибо стройка длилась 90 лет. Зато интерьер собора был необыкновенно красив. Главный алтарь собора был украшен семью четырёхметровыми ионическими колоннами, отлитыми из серебра. Венчала их огромная позолоченная корона. Дарохранительница выполнена из золота, усыпанного алмазами и изумрудами. По обе стороны алтаря стояли массивные подсвечники из серебра весом по 230 кг. Одеяния и украшения священников роскоши интерьера ничуть не уступали.

Кечуа вполне натурально изображали смиренных христиан и бормотали что-то вроде молитвы. Солано добился от своих людей гибкости в этом вопросе, и отличить в молящихся индейцах адептов иного культа было невозможно. Ну разве что подслушать их. А они обещали своему богу, разрушить этот храм и вернуть сокровища тем, у кого они были отняты.

Переговорив с церковным служкой, Поликарпо повёл группу на ночлег в монастырь францисканцев Лос-Дескальсос. По словам служки, монастырь был беден и охотно приютит путников за скромное подаяние.

По пути к монастырю Солано и его спутники пронаблюдали забавный городской обычай. Было примерно шесть часов вечера, когда кафедральный колокол издал три удара, которые повторили все церкви Лимы. Народ на улицах замер как вкопанный. Каждый прервал своё занятие, чем бы он ни занимался. Даже возчики бросили вожжи и погрузились в короткую молитву. После чего все почти синхронно отмерли, сделали знак креста и сказали друг другу: «Буэнос ночес».

«Чудеса дрессуры, – подумал Солано, наблюдая такое единодушие в послушании церкви совершенно разных социальных слоёв. – Сломать такое будет ой как не просто».

* * *

Переговоры с лидерами Корриентеса завершились полным согласием сторон. Официальный договор о границах не только закрепил текущий раздел провинции Мисьонес, но и предусмотрел протекторат Парагвая над её второй половиной.

В секретном же протоколе обговаривалось, что после признания Парагваем независимости республики Энтре-Риос провинция Мисьонес не войдёт в её состав. И присоединение Мисьонес Парагваем препятствий и возражений иметь не будет.

Разумеется, у такой договорённости была своя цена. Парагвай немедленно предоставлял соседу десять пушек с расчётами и тысячу своей регулярной кавалерии. Кроме того, Артигас под свои знамёна собирал добровольцев из числа аргентинских и уругвайских эмигрантов, укрывающихся в Парагвае. По сути, это был наём, но финансовые расходы по оплате «добровольцев» брал на себя Корриентес.

До провозглашения республики Энтре-Риос Парагвай действовал, пользуясь «добровольческим корпусом Артигаса» как прикрытием. И только по достижении этой промежуточной цели и взаимного признания суверенитета двух государств выступал в открытую.

Обсуждение конкретного наряда вооружённых сил и средств вёл Роке Алонсо, и под финальными бумагами красовались подписи сразу обоих консулов. Уже между собой они обговорили, что кавалерией экспедиционного корпуса командовать будет капитан Хосе Доминго Лопес. Братцу пора было расти в чинах. Впрочем, и самому Роке Алонсо тоже, и по итогам успешной кампании в Корриентесе быть Алонсо генералом. А то у соседей этих генералов – считать замучишься, а у Парагвая ни одного. Как-то несолидно.

В общем, всё шло хорошо.

Одно не давало покоя Карлосу всё это время. Уже шёл шестой месяц, а о Франсиско – ни слуху ни духу. На календаре булавка переместилась на 24 июля. Если бы Франсиско был дома, то сегодня устроили бы шумный праздник в честь его дня рождения. Дети просто обожают такие дни и готовятся к ним загодя. Но в этом году и жена, и дети растерянно смотрели на отца, а он не знал, что им ответить.

«Кондоры, может быть, уже склевали остатки отряда, и сына мне не увидеть… Или случилось что-то, где я мог бы помочь, но я об этом даже не узна́ю. Прокля́тое, беспросветное отсутствие связи!»

Раньше он как-то со смирением к этому относился, как к закону природы. Но, послушав рассказы сына о том, с какой лёгкостью потомки общаются между собой на любых расстояниях, преисполнился искренней зависти.

«Хоть бы знак какой свыше», – взмолился Карлос.

И о чудо! Его молитва была услышана. Вечером того же дня три усталых гаучо принесли долгожданную весть. После устного послания от Санчо они отправились отдыхать, оставив Лопеса-старшего наедине с квадратиком запечатанного письма. Разломив немудрёную восковую печать, он с волнением начал читать:

'Уважаемый отец, податели сего письма уже донесли до тебя весть о том, что я принял решение не возвращаться домой. И единственное, что ты сейчас желаешь узнать, – это мои мотивы. Я готов объясниться, но прошу, чтобы это письмо осталось тайной для всех. Итак. Несмотря на ваш с матерью скепсис, шаманы народа кечуа добились результата. Душевная болезнь, сумрак, окутавший моё сознание, рассеялись. Моя личность обрела целостность, но вместе с этим и те смутные воспоминания и навыки, что так беспокоили вас с матерью, теперь стали полноценной частью моей жизни. И я не могу сказать уверенно, остался ли я прежним Франсиско. Скорее нет, чем да.

Зато я могу уверенно утверждать, что твой брат-экзорцист спокойно жить мне не даст. Да и ты сам, отец, любое моё предложение будешь воспринимать как «дьявольское наущение». Я действительно могу дать тебе очень много, но боюсь, что буду неправильно понят.

Поэтому я предпочитаю остаться с моими новыми друзьями-индейцами кечуа. У них нет никаких предубеждений относительно меня. Мои слова они воспринимают спокойно и с благодарностью. Я вижу возможности для реального улучшения их жизни и постараюсь им помочь. Этого требует моя совесть.

Но совесть требует от меня попытаться помочь и Парагваю. Поэтому если у тебя будет разумное предложение для меня по воссоединению с семьёй, то я его приму. Но при одном условии: больше ни слова об одержимости. Я обычный человек. И знания мои принадлежали обычному человеку, жившему полтора века тому вперёд. Это странно, но это так.

Кстати. Твой брат при допросах всё время называл меня «Вайн Долор». Я могу сказать, что он глубоко ошибся. Человек, чья память теперь наполнила мою голову, был этническим русским и носил имя Иван (по-испански Хуан) и фамилию Долов (это слово означает узкую долину). То есть по-испански его имя звучало бы как Хуан Валле Эстречо. И никакими легионами демонов он не командует. Он был дипломатом на службе русского правительства и умер в Парагвае в 2010 году.

Впрочем, я не жду, что ты мне поверишь.

Если всё-таки захочешь написать мне, то оставь для меня сообщение в доме торговца шерстью Чинка Чукито в приходе церкви Святого Себастьяна в Куско. Мне передадут.

Засим прощаюсь и желаю крепкого здоровья тебе, матушке и моим братьям и сёстрам.

Франсиско Солано Лопес Каррильо (Хуан Валле Эстречо)

p.s. Патиньо передаёт свои извинения за обман. Украденное серебро, которое ему вменяли в вину, на самом деле им не украдено, а спрятано в доме Супремо. Если его ещё не нашли, то можешь обнаружить его самостоятельно. Три бочонка стоят в кладовой на нижней полке во втором ряду за такими же бочонками с продуктами'.

Лопес-старший положил лист бумаги и быстрым шагом направился на кухню, расположенную в цокольном этаже с отдельным входом. Удивлённая кухарка без лишних вопросов вручила сеньору консулу ключ от кладовки и масляную лампу. Кладовая, лишённая окон, чтобы не соблазнять любопытных и сохранять стабильную температуру, встретила его прохладной темнотой.

Закрывшись внутри, Карлос в указанном месте обнаружил три аномально тяжёлых бочонка. Сбив крышку с одного из них, он узрел серебряные песо.

«Он действительно не демон и не хочет возвращаться, – промелькнуло у него в голове. – Будь он одержимым, он мог бы притвориться излечившимся Франсиско и тайком забрать это сокровище».

Карлос вернул крышку на место и задвинул бочонки обратно под нижнюю полку.

«А может, это испытание для меня? – внезапно подумал он. – Как я распоряжусь этим сокровищем? Ведь никто, кроме Патиньо и сына, о нём не знает. Но Бог всеведущий видит мою душу и взвешивает её на своих весах. Вот она, дьявольская хитрость!»

И Лопес, изумив кухарку своей поспешностью, выскочил на улицу и направился к ближайшей церкви. Долгая молитва принесла успокоение его душе и развеяла искушение. Деньги он, разумеется, использует на благо народа Парагвая. Возможно, для закупки всего необходимого для завода по производству железа. Хотя такой суммы, скорее всего, не хватит. Но что делать с сыном? И сын ли это?

Три дня ушло у Карлоса Лопеса на написание ответа и подготовку. Затем три новых гаучо отправились путь длиной в три с половиной тысячи километров.

Глава одиннадцатая

Золото порождает лихорадку у британского консула, инквизитор идет по следу, а в тавернах Лимы зреет революция

Уильям Томас Хадсон, консул Её Величества королевы Великобритании в Перу, с любопытством вертел в руках записку на английском языке, переданную ему посыльным. Текст её гласил:

'Ваше Превосходительство,

Имеем честь пригласить Вас разделить с нами обед в ресторане гостиницы уважаемого Педро Маури. Мы располагаем деловым предложением, которое может представлять интерес лично для Вас, а также информацией, имеющей предельную важность для Короны, интересы которой Вы с достоинством представляете.

С глубочайшим уважением,

Агустин Фарабундо Марти Родригес и

Юджин Виктор Дебс

Партнёры'.

Консул задумался, повертел листок в пальцах и кивнул посыльному:

– Передайте, что я приду после трёх часов.

Мальчишка поклонился и умчался выполнять свою работу. А консул вернулся к своим обязанностям. Жалобы купцов на французских конкурентов и вмешательство местных властей в дела, связанные с добычей гуано. Конфликты капитанов судов, толпящихся вокруг острова Чинча в ожидании погрузки. Общение с управляющим филиала торгового дома Гиббсов, который искал возможности монополизировать вывоз гуано и активно, и не безвозмездно, привлекал консула.

«Вся работа вращается вокруг птичьего помёта, – поморщился Хадсон. – Я почти так же провонял гуано, как корабли, везущие его в Англию».

Удручало то, что, вероятно, это был потолок его карьеры. У него не было знатной родословной, не было влиятельной родни. Можно сказать, что он вообще первый среди родственников, кто поднялся на достаточно приличную высоту в социальной иерархии. Шутка ли – оклад в триста фунтов в год! Полторы тысячи песо в местной валюте. В десять раз больше, чем зарабатывает своим трудом простолюдин. Но в десять раз меньше, чем получают послы в европейских столицах.

Увы, эти места для него были недоступны. Они для тех, кто заканчивал Оксфорд или Кембридж. Он, очевидно, был вне этого круга. Очень жаль, что и сын туда тоже не попал. Годовой взнос для обучения в этих колледжах равен консульскому окладу. А Уильям его начал получать чуть больше года назад.

Но сын должен сделать следующий шаг к процветанию семьи. И чтобы у того был такой шанс, суровый, но любящий отец последние годы не жалел ни средств, ни розг. Сын, конечно, пытался бунтовать. Возраст такой – ему уже девятнадцать. Но он всё поймёт, когда сам станет отвечать за свою жизнь. А это время уже вот-вот настанет. Ещё два года, и он получит права совершеннолетнего.

А ведь ещё подрастала дочка. Если собрать хорошее приданое, можно породниться с какой-нибудь влиятельной семьёй. Это пойдёт на пользу и отцу, и брату. Но где взять деньги на всё это? Поток благодарностей от клиентов консульской службы едва покрывал текущие расходы.

Незаметно прошло время, и Уильям почувствовал голод. А поскольку его пригласили на обед в гостиничный ресторан, то можно было слегка сэкономить и послушать, что же такого интересного предложат столь вежливые партнёры. И, возможно, небедные, коли могут себе позволить остановиться в самом дорогом отеле города.

С первого же взгляда Уильям распознал в странной парочке типичных авантюристов. Старший в паре, назвавшийся Фарабундо Марти, был метисом с сильной индейской кровью. Но вот второй, представившийся Виктор Дебс, – на англичанина похож не был. Типичный креольский юноша возраста от пятнадцати до девятнадцати. Консул сразу решил проверить, насколько он «Дебс», и обратился по-английски:

– Вы не слишком молоды для партнёрства?

– Без меня оно бы не состоялось, – с достоинством ответил на том же языке юноша.

«Янки, – сделал вывод консул по манере разговора. – В принципе, ситуация для североамериканцев не слишком экстраординарная. Они там рано из родного гнезда выпархивают».

– Ну что же, господа, надеюсь, вы мне не будете продавать карту инкских сокровищ? – прозрачно пошутил Уильям уже на испанском, усаживаясь за стол и закладывая салфетку за воротник.

– Увы, мистер Хадсон, – вздохнул старший. – Всё давно разграблено Испанией.

Из кухни начали подавать блюда. В первую очередь поднесли и откупорили бутылку чилийского москателя в качестве столового вина, а вокруг неё легли парящие тарелки с ароматнейшим «агуадито де полло» – куриным супом с рисом, кукурузой и зеленью. Суп сменился вторым блюдом «ломо сальтадо» – говядиной, обжаренной с луком, помидорами и перцем, подаваемой с «папас а ла уанкайна» – картофелем под сливочно-сырным соусом с жёлтым перцем. В качестве десерта на стол приземлилась «масаморра морада» – сладкий пудинг из фиолетовой кукурузы с сухофруктами.