Текст книги "Парагвайский вариант. Часть 1 (СИ)"

Автор книги: Олег Воля

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Увидев командира группы зачистки, Солано спросил:

– Нашли Кальво?

Кечуа только виновато руками развёл.

– Как сквозь землю провалился. Ребята из оцепления видели, как он пытался выскочить из храма, но он их испугался и нырнул обратно. Больше его никто не видел.

– Всё обыскали?

– Дважды прошли, от колокольни до подвалов.

– Дьявол! – выругался Солано. – Ладно. Заканчиваем и уводим людей. Думаю, что беспорядки в городе недолго нас будут прикрывать. Надо успеть смыться.

И обратился к плотнику университета:

– Сколько ты ещё будешь возиться с этим шедевром Гутенберга?

А печатный станок и правда мало чем отличался от своего средневекового прототипа. Даже винт у пресса был деревянный. И как раз после вопроса на пол упал шплинт, и поперечная балка начала, наконец, выходить из паза.

– Ещё немного, и можно выносить, – проворчал плотник, недовольный чрезмерным количеством начальства. – Но нужна телега.

– Будет, – кивнул Поликарпо и пошёл организовывать.

– Нам этого не простят, – ныл ректор. – Убийства, ограбление, побег! Нас всех отправят на плаху.

– Это значит, сеньор Фейхоо, – подбодрил его Солано, – что ваш путь теперь совпадает с нашим. Только торжество наших идей гарантирует вам безопасность и высокое положение в новом обществе.

– Это всё утопия, – закрыл лицо руками ректор. – Мы обречены.

Махнув на учёного рукой, Солано, наконец, обратился к гаучо:

– Вы Карл, Рамон и Фелипе?

Те кивнули, сжимая шляпы в руках и кланяясь. Их пробрала до глубины души окружающая обстановка, в которой безусый юноша явно командовал огромной бандой головорезов. Они ожидали совершенно другого.

– Парни. Вы идёте с нами. Вернусь я домой или нет, я ещё не решил. Ваши кони и вещи где?

– Солдаты отняли, – понурившись, сказал один из них. – Мы не знаем.

– Понятно. Тогда не сидите. Помогайте выносить мешки и ящики. Слушайтесь сеньора Патиньо.

Солано направился к другой группе пленников, не связанных с кечуанским подпольем. Там были несколько торговцев, кузнецы из Куско и десяток боливийцев, поселившихся в городе ещё со времён Боливара.

– Сеньоры. Я могу предложить вам два пути. Первый: закрыть вас в подвалах вместе с монахами на милость властей Перу. Второй: отпустить на рассвете, когда мы уже скроемся. И тогда бегите куда глаза глядят.

– А почему не сейчас? – возмущённо спросил один из боливийцев.

– Есть риск, что вы побежите к властям, проявлять лояльность за наш счёт. Нам это не надо.

– А с вами можно? – спросил ещё один боливиец.

– А зачем вы нам? – удивился Солано.

– Я могу быть полезен, я цирюльник. И я наполовину кечуа. Я тоже хочу, чтобы народ моей матери был свободен.

– С нами можно, – кивнул Солано. – Кто ещё?

Больше желающих не нашлось, и узников вернули в застенки. Кроме двоих, пожелавших сбежать.

* * *

В подземелья инков толпа инсургентов втягивалась ужасно медленно. Особенно замедляла движение добыча. Хоть монастырь был и не особо богат, его кладовые основательно подчистили от запасов провизии, ткани и прочего полезного в быту. Каркас печатного станка пришлось частично бросить, ибо оказалось, что дубовые стойки было не развернуть в узком проходе.

Уже светало, когда к дому торговца шерстью подскакала группа кавалеристов и произвела быструю разведку. Один сразу поскакал с докладом, а пятеро продолжали маячить поблизости на почтительном расстоянии. Видимо, информация об опасности нашей группы уже достигла ушей командования.

«Убежал, сучёныш», – сплюнул Солано, имея в виду инквизитора.

Неудача с письмом ломала планы Солано. Теперь действительно надо было ехать в Асунсьон, чтобы предупредить Лопеса и как-то скомпенсировать возможные неприятности. Всё-таки Парагвай был важным элементом глобальных планов попаданца.

Наконец последние кечуа скрылись в подземелье. Боливийцы обрели недолгую свободу, а солдаты Гомарры осторожно вошли на территорию дома.

Проход почти сотни человек оставил столь явные следы, что вход в чинканас даже не пытались спрятать. Командование загнало пинками в темноту пяток солдат во главе с капралом, и через минуту взрыв похоронил и их самих, и этот вход.

Солано смастерил классическую растяжку. Только вместо ударного взрывателя было «перуанское огниво». Спусковой шнур дёрнул колпачок, кислород воздуха позволил разгореться начинке, и пламя тут же лизнуло кончик короткой пороховой трубки вставленной в небольшой бочонок с порохом. Взрыв обрушили землю и камни на протяжении десятка метров. Солдат даже не стали откапывать.

* * *

Эхо событий в Куско прокатилось не только по Перу, но и по другим странам Южной Америки, где жили общины кечуа. Причём чем дальше шёл слух, тем сильнее он обрастал фантастическими подробностями. И где-нибудь в Аргентине, в провинции Сальта, или в Эквадоре рассказ становился предельно мифологичным: спустившийся с небес бог Солнца Инти, пробудив спящих под землёй великанов Пурураука, захватил Куско и уничтожил христианскую церковь, стоя́щую на руинах храма Кориканча. Истребив при этом солдат и монахов без счёта.

Те же кечуа, что жили поближе, и особенно в тех общинах, где старейшины или шаманы присутствовали при «явлении Инти», были преисполнены энтузиазма. Они поверили, что где-то там, в тайных убежищах и скрытых поселениях, на самом деле растёт сила, способная изменить их жизнь к лучшему.

У властей Перу реакция была ещё более истеричной. По всей округе носились конные и пешие. Отряды солдат, вламывались с обысками в дома и хватали совершенно случайных людей. По улицам Куско и днём, и ночью ходили усиленные патрули, а в церквях по всем епархиям, подчинённым архиепископу Лимы, яростно клеймили преступных язычников Солано Лопеса и Поликарпо Патиньо.

С одной стороны, это был полный провал с точки зрения подготовки и построения тайной организации, а с другой – совершенно невероятная реклама и возбуждение любопытства у крещёных кечуа и полукровок. Не воспользоваться этим было бы преступной глупостью. И потому в пещере над Саксайуаманом срочно собрали и запустили в работу древний типографский станок.

Вскоре по городам Перу начали распространяться листовки с манифестом «Армии Воли Народа», который гласил:

'Двадцать лет назад нам объявили, что свершилась Революция. Что народы Южной Америки обрели свободу и независимость от тирании заокеанского короля. Что скоро настанет эпоха мира и процветания. Мы поверили в это.

И нас обманули.

Гнёт испанской короны сменился ещё более тяжким гнётом сонма маленьких корольков. Они с упоением поделили земли, расхватали королевские копи и принялись с жадностью голодных крыс выжимать соки из Матери-Земли. Оказывается, народом они считают только себя, а всех нас продолжают считать рабами. Эти крысиные короли на наших глазах дерутся между собой за куски пожирнее. А нам позволено только проливать свой пот и кровь ради их мира и их процветания.

Но если ты, читающий эти строки, считаешь, что живёшь хорошо, – подумай:

Откуда твой источник благополучия? Может, это объедки с барского стола? Может, для хозяев жизни ты полезная собака у ворот его хозяйства? Согласен ли ты прожить жизнь собаки и завещать её своим детям?

Если да, то ты не с нами.

Если нет, то помогай нам. Хотя бы бездействием.

У тебя хватит ума понять, как это сделать. Мы верим в тебя.

И мы верим в себя и свои силы. Ведь нас, честных тружеников, в сотни, в тысячи раз больше, чем этих крысиных королей.

Мы придём и сметём их с нашей земли, как грязь и мусор со стола.

Мы установим справедливые и равные налоги для всех и отменим проклятое трибуто.

Мы вернём землю в общественную собственность, а тот, кто будет её обрабатывать, получит её в аренду за полтора песо в год.

Мы обратим доходы шахт и копей на благо нашего многонационального народа. За честный труд будет справедливая оплата, достаточная для достойного уровня жизни.

Рабство и принудительный труд будут запрещены.

Все будут равны перед законами.

Каждый будет свободен в передвижении и выборе места жительства.

Каждый будет иметь право на образование.

Свобода мысли, совести и религии неприкосновенна.

Любой будет иметь законное право выражать своё мнение.

Мы – Армия Воли Народа.

El pueblo unido jam ás será vencido!'

Текст был «заточен» на средний класс общества. По крайней мере, именно там была сосредоточена основная часть населения, способная его прочитать. Исторически именно этот класс всегда поставлял лидеров и организаторов любых революционных и контрреволюционных движений. А кадры решают всё.

Пока что с кадрами всё было печально. В наличии было только сообщество кечуанских староверов, но их практически невозможно было использовать вне деревень своего же народа. Метисы и тем более креолы не будут слушать агитатора из языческих кечуа. Тем более что испанский для них неродной.

Поликарпо, прекрасно понимающий проблему, однажды подошёл к Солано и предложил решить её тем же путём, что и эвакуацию соратников из подвалов монастыря Санто-Доминго, а именно организовать побеги заключённых.

– Ты всерьёз? – удивился Солано, перебирая струны на трофейной гитаре. – Зачем тебе воры и грабители?

– На воровство и разбой людей, как правило, толкает нищета, – принялся объяснять Патиньо. – Конечно, есть урождённые негодяи, но их мало. Остальных мы можем превратить в наших соратников, дать им цель, пообещать достойное положение в обществе после победы и поставить в строй. Нам нужны не покорные крестьяне, а именно такие люди. Буйные. Готовые к риску и нарушению закона.

– По крайней мере, до победы, – задумчиво кивнул Солано. – А потом можно будет зачистить самых непонятливых.

– Ну вот! – обрадовался Патиньо.

– А ты помнишь, что практически всех сейчас отправляют добывать гуано на острова Чинча? Тюрьмы пусты.

– Ну так и прекрасно. Значит, всех оптом и заберём. Я уже примерно знаю, что нужно для этого.

Солано погрузился в размышления и потом решительно кивнул.

– Молодец. Делай. Но надо идти ещё дальше. Готовься чистить тюрьмы в Боливии, Чили, Эквадоре и Колумбии. Причём адекватных из освобождённых потом, после обучения, мы будем использовать на месте, а вот тех, что поглупее и могут снова попасться, надо переместить в другие страны подальше от мест, где их знают в лицо. Но это всё мелочи. На уголовниках организацию не построишь. Нужны выходы на либеральную интеллигенцию. А у нас с тобой их нет.

– Так в чём проблема? – удивился Патиньо. – У нас без дела целый профессор мается. Давай подключай его к работе. Пусть письма пишет к своим высоколобым друзьям.

– Он в тоске, – ухмыльнулся Солано. – А тут энтузиазм должен из всех щелей преть.

– Ну так взбодри его! – пожал плечами Поликарпо. – У тебя это получается превосходно.

Подумав, Солано улыбнулся, подхватил гитару и отправился в пещерный закуток, где обосновался профессор. Он лежал на топчане, задёрнув занавеску.

– Сеньор Фейхоо, – с непосредственной детской улыбкой обратился к нему Солано. – Я тут песню сочинил. Хочу, чтобы вы первый в мире её послушали.

И, не дожидаясь разрешения, уселся на топчан в ногах бывшего ректора. Тот поджал ноги и уселся на своём ложе, удивлённо глядя на юношу.

А Солано, мысленно попросив прощения у Серхио Ортеги, начал:

Товарищ мой, со мною вместе пой,

идём со мной дорогою одной.

В одном строю, прижав к плечу плечо,

шагают те, в ком сердце горячо!

Смотри, в одном строю,

прижав к плечу плечо,

шагают те, в ком сердце горячо!

Вокруг уже столпились все обитатели пещер, привлечённые непривычной мелодией гитары и голосом Солано. Занавеску отдёрнули и закинули на верёвку, чтобы не мешала. Кто-то даже начал хлопать в такт. А когда Солано понизил голос и пропел:

Иаора эль пуэбло

Ке сеальса эн лалуча

Конвосде хигáнте

Гритáндо адельáнте!

Эль пуэбло унидо хамас сера венсидо!

Эль пуэбло унидо хамас сера венсидо!

Стоило только струнам замолчать, как все дружно заорали: «Ещё!»

И Солано сыграл ещё, а потом ещё и ещё, пока все не начали петь единым хором. Среди восторженно орущих был и пожилой профессор.

Глава четырнадцатая

Карлос Лопес просит прощения у Бонплана, а Солано пишет книгу, призванную заменить веру в богов верой в разум

Эме Жак Александр Бонплан сидел на любимой скамейке, подвешенной меж стволов двух деревьев, которые своими раскидистыми кронами обеспечивали приятную тень в течение всего дня. Он покачивался, глядя на протекающий мимо Уругвай, и курил. Не так давно в Парагвай ездила высокопоставленная делегация из Корриентеса, и один из его хороших знакомых привёз ему сувенир.

Бонплан с удовольствием покосился на афишу с траурной рамкой, в которой крупным шрифтом сообщалось о смерти Супремо и чернелось что-то отдалённо похожее на портрет. Похож он был на Франсию или нет, Бонплан сказать не мог. Ибо за десять лет своего пребывания в Парагвае ни разу диктатора лично не видел.

Эта афиша неизменно поднимала французскому учёному настроение. С привкусом горечи. Десять лет вычеркнуты из полноценной научной жизни по прихоти этого диктатора. Десять лет в отрыве от магистрального потока научной мысли. О нём помнили как о пленнике в экзотической стране, но ему уже не нашлось места в научном мире, когда он стал свободен.

Впрочем, не сказать, что он сидел в яме и питался отбросами. В рамках назначенной ему парагвайской провинции он был свободен и мог заниматься чем угодно. Чем он и пользовался, составляя гербарии, исследуя животный мир и обучая местных гуарани. А параллельно организовал винокуренный завод, где гнал бренди из местного сырья. Основал и наладил лесопилку со столярным цехом. Разбивал плантации и занимался селекцией в меру своего понимания.

А потом его просто выпнули на свободу без извинений и багажа. Его биологическая коллекция так и осталась в Парагвае.

Его звали в Европу, но он не хотел туда ехать. Он чувствовал, что будет там предметом разговоров, далёких от восхищения и уважения. Он считал себя неудачником и не хотел видеть подтверждение этого в глазах тех, кого уважал. Поэтому у него всегда находились отговорки, чтобы никуда не ехать и жить жизнью затворника в крохотном посёлке Санта-Ана на юго-востоке провинции Корриентес.

С ним была его жена-гуарани и дети. Ему было хорошо.

Внезапно лавочка качнулась, и скрипнули верёвки. Бонплан отрешился от своих грёз и взглянул на того, кто помешал его отдыху. Это был кавалерийский офицер лет тридцати на вид. Он улыбнулся и протянул кожаный тубус, перевитый ленточкой с печатью.

– Добрый вечер, месье Бонплан. Консул Парагвая Карлос Антонио Лопес передаёт вам свой поклон и просит прочитать его письмо.

Удивлённый учёный отложил погасшую трубку, принял тубус из рук гостя и достал из него свиток. Текст гласил:

Его Превосходительству, досточтимому сеньору Эмилю Бонплану,

учёному-натуралисту, просветителю и исследователю,

пребывающему в поместье Санта-Ана, провинция Корриентес.

Милостивый государь и глубокоуважаемый друг!

С чувством неоплатного долга и величайшего смирения беру перо, чтобы обратиться к Вам от имени Правительства Парагвая. Да позволено мне будет начать с того, что тяготы прошлого, коими была омрачена Ваша жизнь в пределах нашей страны, остаются для нас источником глубокой скорби и раскаяния.

Запрет на выезд, коий был наложен на Вас вследствие мнительности покойного доктора Франсии, лишение свободы и возможности продолжать свои научные труды – всё это было вопиющей несправедливостью, за которую мы ныне публично приносим извинения. Мы признаём, что годы, проведённые Вами в наших краях под бдительным присмотром, стали пятном на совести нации. И сегодня, в эпоху возрождения и просвещения, мы стремимся исправить эту ошибку перед лицом всего цивилизованного мира.

Правительство Республики Парагвай готово принести публичное покаяние. Мы намерены опубликовать в европейских научных изданиях официальное заявление о признании своей вины, дабы восстановить справедливость и вернуть Ваше имя его законному месту среди тех, кто прославил науку своими трудами.

Но более всего мы желаем предложить Вам возможность стать частью будущего этой земли. Парагвай, некогда закрытый для мировых ветров просвещения, ныне стремится стать очагом науки и образования в Южной Америке. Для этого мы учреждаем в Асунсьоне университет, который должен стать маяком знаний для нашей молодой нации.

И нет человека более достойного, нежели Вы, сеньор Бонплан, чтобы возглавить это великое начинание. Мы просим Вас занять должность ректора университета, предоставляя полную свободу в формировании факультетов, выборе преподавателей и определении научных направлений. Особое внимание будет уделено созданию ботанического сада, оборудованного по последнему слову науки, а также библиотеки, способной удовлетворить запросы самого взыскательного учёного.

Вам будут предоставлены все необходимые средства для осуществления Ваших замыслов: финансирование, административная поддержка, право приглашения учёных из Европы и полная свобода преподавания. Административные тяготы возьмёт на себя Марко Антонио Маис – ныне директор Литературной академии.

Мы понимаем, сколь горьки воспоминания о годах, проведённых Вами в нашем крае. Но позвольте уверить Вас: новый Парагвай, открытый миру и стремящийся к просвещению, достоин того, чтобы Вы дали ему второй шанс. Как некогда иезуиты несли свет в эти земли, так и Вы могли бы стать светочем науки для молодой республики. Ваше имя как основателя нашего университета навсегда останется в истории не только Парагвая, но и всего научного мира.

С глубочайшим уважением и надеждой на Ваш благосклонный ответ,

остаюсь Ваш покорный слуга,

Карлос Антонио Лопес

Консул Республики Парагвай

Писано: 31 июля 1841 года, Асунсьон.

По мере чтения Бонплан всё хуже и хуже различал строки письма. Глаза наполнились предательской влагой, а лист бумаги задрожал в руках. Как он жаждал этого все эти годы. Как он мечтал о том, что ОНИ придут и будут умолять его о прощении. Кто именно «они», Эме Бонплан не знал. Ждать справедливости от Франсии было бесполезно. Но теперь эти ОНИ обрели имя и личность – Лопес.

Бонплан выдохнул, взял себя в руки и неестественно ровным тоном поинтересовался у посланника:

– Вы хотите меня использовать?

– Все мы друг друга используем, – улыбнулся посланник. – Правительству Парагвая нужно ваше имя и фигура для научного прогресса в стране, а вы будете свободны использовать бюджет и организационные возможности государства. Сдаётся мне, что ваша позиция более выигрышная.

– Это не игры! – нервно воскликнул Бонплан. – Мне не нужны выигрыши. Я просто не хочу иметь ничего общего с вашей неблагодарной страной.

– Вы не правы, Эме, – терпеливо и ласково, как ребёнку, объяснял посланник. – Вас помнят и любят. Вам стоит туда съездить, чтобы убедиться в этом. Франсия не был всем Парагваем, и его личная неблагодарность к вам не равна мнению образованной части общества. Разве это предложение – не благодарность?

– Я человек преклонных лет. Моя жизнь теперь течёт спокойно среди полей и растений Корриентеса, где я нашёл покой и возможность продолжать свои скромные исследования. Я практикую медицину среди простых тружеников округи. Мне этого достаточно.

– Ой ли? – усомнился посланник. – Скольким вы можете помочь лично? Сотне? Двум? А медицинский факультет вашего университета будет выпускать сотни врачей ежегодно. И их посредством вы окажете помощь сотням тысяч и миллионам людей. А по поводу растений… Вам и тысячи жизней не хватит, чтобы охватить всё многообразие растительного царства Южной Америки. А вот армия натуралистов под вашими знамёнами сделает это.

Бонплан хрипло рассмеялся, закашлялся и сплюнул горькую от курения слюну.

– Сразу вояку видно. Армия натуралистов, – хихикал он, вытирая слезу. – Натуралист-полковник отдаёт приказ лейтенанту-гербологу и капитану-таксидермисту окружить и описать болото. По-вашему, это так?

Посланник поддержал смех учёного и решил, что момент самый благоприятный для последнего аргумента.

– Вы правы. Я военный. Позвольте представиться. Капитан армии Парагвая Хосе Доминго Лопес. Карлос Лопес – мой старший брат. И я имею поручение довести до вашего сведения ещё одно обещание моего брата, которое он не счёл уместным доверять бумаге.

Бонплан удивлённо воззрился на неожиданно высокопоставленного посланника. Весомость предложения это уже повысило. Но было интересно, что ещё может предложить новый правитель Парагвая.

– Мы все надеемся на долгую и плодотворную вашу жизнь и деятельность. Но все мы смертны. И мой брат клянётся, что после вашей кончины университет будет носить ваше имя, а его территорию украсит ваш памятник. Это будет первый университет в мире, который будет носить имя учёного, а не монарха или святого. И это будет той точкой, которую заслуживает история ваших непростых отношений с нашей страной. Сколько будет стоять и работать университет – он будет носить ваше имя в веках.

Бонплан порывисто встал со скамейки и зашагал куда-то по тропинке вдоль берега. Удивлённый капитан остался сидеть, не зная, как на это реагировать. Некоторое время спустя рядом с ним на качели опустилась женщина и произнесла на гуарани:

– Он примет предложение. Он просто сейчас переполнен эмоциями. Но он согласится.

– Я очень на это надеюсь, госпожа Мария. Я уполномочен помочь вам с переездом. Для этого я оставлю пару подчинённых и некоторую сумму. Можете располагать ими.

– Непременно.

* * *

Если бы археологи и историки будущего узнали, что он натворил, они бы забили его лопатками и кисточками для раскопок. Мачу-Пикчу, очнувшись от своей вековой спячки, не стал археологическим памятником, а снова принял под свой кров жителей.

Не до конца расчищенный, он тем не менее производил впечатление вполне жилого. Десяток домов уже получили временную кровлю из пальмовых листьев и были готовы принять жильцов. Но большая часть города всё ещё была укрыта джунглями. А весь он по подсчётам учёных, мог вместить более тысячи человек.

Для полутора сотен беглецов из Куско места было вполне достаточно. А главное – свобода, солнце и синее небо над головой.

Неделя сидения в подземельях угнетающе подействовала на непривычных к такому людей. Пещера с окошком была только одна, и около него всё время кто-то стоял, глядя на покинутый город.

Солано и Патиньо и сами понимали, что надо менять дислокацию. За время вынужденного сидения под землёй их порученцы подготовили маршрут от общины к общине с укрытиями и запасами еды и топлива в них. Но пока путь был очень опасен. По дорогам разъезжали конные патрули, а в городе наготове стояла масса войск. Приходилось ждать и загружать всех какой-нибудь работой или обучением.

В первых числах октября перуанская армия пришла в движение и тронулась в сторону Боливии. Президент Гомарра не стал откладывать свой «победоносный» поход из-за кучки беглых язычников. Патрулей на дорогах сразу стало меньше, и народ повеселел. Дождавшись, чтобы конница ушла на юг, революционеры и невольно примкнувшие к ним, тронулись в противоположную сторону. Сначала в Писак, потом вдоль Урубамбы.

К сожалению, без стычки не обошлось. Недалеко от знаменитого Ольянтайтамбо на колонну наткнулся разъезд тех самых «монтонерос» на службе Гомарры. Итог – пять трупов бандитов, не успевших даже вытащить оружие. Головное охранение, не задумываясь, выполнило приказ Солано – бить на поражение без лишних разговоров. Так что внезапный огонь из десятка стволов для разъезда был смертельной неожиданностью.

Обобрав трупы и засыпав их камнями, караван продолжил путь и через неделю добрался до скрытого города в горах.

Местные жители называли город «ИнтиУатана». Если переводить дословно, то это «Место, где привязано Солнце» или покороче: «коновязь Солнца». Так что прибытие Солано-Инти расценивалось всеми кечуа как возвращение хозяина домой.

Обустраивались с весельем и танцами у костра по вечерам и обилием работы в течение дня. За неделю расчистили источник и его водоводы. Полностью раскорчевали деревья, проросшие на центральной площади, и очистили от растительности храм. Солано заселился туда, смирившись со своей ролью. Для Фейхоа расчистили помещения под аудитории, и он начал преподавание на новом месте.

Обучал свою группу учеников и университетский плотник. Но не теорию, а сугубую практику. Кечуа, используя купленный в Лиме инструмент, учились делать мебель, инвентарь, инструменты и даже игрушки.

А спустя неделю в Интиуатану прибыл сам Куракку Акулек с кучкой родичей и учеников. Это переселение было обговорено заранее и сюрпризом не стало.

Скрытые в горах руины оживали и превращались в религиозно-идеологическую столицу.

Впрочем, для строгого шамана даже две сотни посторонних людей рядом были чрезмерной толпой, и он отправил своих родичей на расчистку Уайна-Пикчу – ещё более уединённой и недоступной для проникновения резиденции на соседнем пике. Но пока там было не готово, он всё своё время проводил в общении с Солано.

– Я записал всё, что мне пришло в голову, когда я размышлял о боге и людях– рассказал Солано старому шаману, сидя на скамеечке около храма и глядя на вечернее веселье на площади. – Там на испанском. Тебе кто-то нужен, чтобы прочитал. Я рекомендую профессора Фейхоа.

– Я подумаю, – ответил шаман, разглядывая книгу в твёрдом переплёте, исписанную вручную. – Но ты же можешь сейчас мне почитать сам. Пока не уехал.

Он вернул книгу Солано.

– Хорошо. Слушай.

'Как-то раз Инти коснулся своим разумом разума Творца и попросил поделиться тайной:

– Почему люди на Земле такие разные? Я спускался туда и говорил со многими. Есть среди них те, чей ум доставлял мне удовольствие, а есть те, кто ничем от животного не отличается, хотя мнит себя цивилизованным. И последних – намного больше. Почему так? Они считают себя созданными по подобию Бога, но я не вижу никакого подобия.

Мысль Творца окутала Инти:

– Видишь ли, разум – не дар, а лестница, по которой все существа карабкаются уже миллионы лет. Одни крепко спят на её ступенях, другие лезут вверх, а кто-то падает вниз. Люди на Земле забрались чуть выше прочих животных, но не настолько, чтобы стать иными. На них действуют все те же законы, что и на зверей.

Первый закон, мной заданный – изменчивость. Жизнь пробует все пути, ибо мир непредсказуем. Люди также разные: где-то нужны воины, где-то – звездочёты. Не все наделены интеллектом в равной мере.

Второй закон – среда. Брось семя в каменистую почву – получишь чахлый росток. То же и с людьми. Одних культура тащит вверх, других давит в грязь. Ты видел их царей и рабов? Это не разные люди. Это одни и те же люди, но попавшие в разные клетки.

А ещё в них правит иллюзия. Их мозг рос в стае, где выживал не умнейший, а удобнейший. Они научились врать себе, чтобы не сойти с ума от страха. «Я – подобен богу», – говорит дикарь с лавровым венком на челе, но не отличает при этом правду от лести. «Я цивилизован», – кричит другой в бобровом цилиндре, но дрожит от гнева, как обезьяна в драке.

А что до подобия… Они похожи не на бога, а на его тень. Во всех есть искра – но чтобы разжечь её, нужен труд. Нет истинного знания без труда, борьбы и боли. Большинство же предпочитает спать у костра, который зажгли другие.

Не печалься. Река ещё течёт. Посмотрим, куда она вынесет их через тысячу лет'.

Куракку Акулек уставился на Солано немигающим взглядом. Тот ждал реакции, но её не было. Казалось, шаман превратился в восковую скульптуру. Солано перелистнул пару страниц и выбрал другую притчу.

'Как-то раз коснулся Инти разумом Виракочи и поделился своим недоумением:

– Почему люди, разумные и даже моральные, подчиняются совершенно неразумным и отвратительным традициям?

Виракоча усмехнулся и окутал его своим безграничным пониманием:

– Я не буду тебе объяснять. Я покажу тебе причину. Смотри.

Перед внутренним взором Инти возникла большая клетка где резвились пять обезьян.

– Видишь две кормушки? Одна у пола, другая под потолком. Смотри, что будет.

Нижняя кормушка открылась, и обезьяны схватили оттуда еду. Но когда открылась верхняя и одна из обезьян схватила банан, по всем остальным ударили струи ледяной воды. Прошёл день – всё повторилось. На третий день – снова. А на пятый – ни одна обезьяна, как бы ни была голодна, уже не пыталась взять еду сверху.

– А теперь Инти, заменим одну обезьяну на новую. Смотри.

Новичок рванулся к верхней кормушке, но старые обезьяны тут же набросились на него с побоями и укусами. В недоумении новичок подчинился и тоже перестал реагировать на верхнюю кормушку.

– Теперь заменю ещё одну и смотри – даже предыдущий «подменыш» яростно наказывает новичка за попытку взять еду сверху. Улавливаешь механизм жизни существа в стае?

Инти заворожённо кивнул, наблюдая, как одна за другой заменяются обезьяны. В конце концов, все обезьяны оказались новыми, но правило «не трогать верхнюю кормушку» соблюдалось неукоснительно. Потому что «Так всегда было».

– Ты спрашиваешь, почему «моральные» люди сжигают ведьм, уродуют ноги дочерям или молчат, когда бьют невинных? Потому что их «разум» – лишь слуга инстинкта: «Делай как все, не выделяйся, не спрашивай – и стая примет тебя». Для них это куда важнее слёз и горя окружающих. Вырваться из этого круга может лишь тот, кто осмелится спросить: «А почему?»

Солано снова скосился на шамана. Тот уже не был так неподвижен. Он тихонечко гудел и покачивался.

«Не перегрузил ли я деда? – испугался Солано. – А ну как он сейчас кони двинет. А мне он ещё очень нужен живым и здоровым».

Солано дотронулся до плеча шамана и спросил:

– Уважаемый, с тобой всё в порядке?

Куракку Акулек очнулся от своего транса и взглянул на Солано затуманенным взглядом.

– Это совсем не то, что я ожидал от тебя, – негромко произнёс шаман. – Я думал, ты скажешь нам, как именно нам надо почитать бога. Как услужить ему правильнее. А ты намекаешь, что наша служба ему совершенно безразлична. Мы слишком ничтожны для Виракочи.

Солано подивился такому выводу, но вынужден был признать, что именно с такой мыслью он и писал. И старик выцепил эту скрытую ноту в его тексте.

– Ты не прав, старик, – возразил Солано. – Я писал эти тексты не для кечуа, а для христиан. Я хочу разрушить их догмы и ритуалы. Я хочу лишить их ветхозаветного бога паствы.

– Но как же Виракоча? – нахмурился Акулек. – Он ждёт, что число его почитателей вырастет. Разве твоя книга приведёт хоть одного в его храмы?

– А нужны ли храмы, старик? – горячо возразил Солано. – Ты не хуже меня знаешь, что внутри любого храма сразу заведётся самодовольный человечишко, что будет торговать богом оптом и в розницу. И неважно, как будут звать бога – Иисус, Кришна, Виракоча или Аллах. Людишки одинаковы. Ты этого для Виракочи хочешь?