Текст книги "Солдаты Рима (СИ)"

Автор книги: Олег Веселов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

   Он увидел Цезаря около входа на мост. На нём была белая туника, подпоясанная широким поясом с круглыми серебряными бляшками, и простой солдатский плащ. Даже в жару, он не выходил за рамки приличий и одевался, как подобает римлянину. В руках он держал большой пергамент, видимо чертёж, и что-то выговаривал собравшимся перед ним инженерам. Инженеры отчаянно спорили, отстаивая свою точку зрения, и чертили на земле какие-то фигуры. То, что они спорили, было видно по раскрасневшимся искажённым лицам, и, кажется, Цезарю нравилось, что ему оказывают такой отпор. Наконец, он отмахнулся от них, как от назойливых мух, улыбнулся и подошёл к кромке воды. Рейн, словно почувствовав всю силу и величие этого человека, осторожно подвинулся к нему прозрачной волной, омыл ноги и почтительно откатился обратно.

   Цезарь присел на корточки, погрузил ладони в тёплую воду и, набрав полную пригоршню, плеснул себе в лицо.

   – Новости из Рима, Юлий, – рядом присел Гай Оппий.

   – Ты опять читал мой письма?

   Цезарь вытер лицо поданным рабом полотенцем и поднялся.

   – Кто-то же должен их читать, – тоже поднимаясь, ответил Оппий. – Тебе некогда, пришлось мне. Иначе мы никогда ничего не узнаем.

   – Никогда, друг мой, мы не узнаем лишь то, что будет после нас. Всё остальное рано или поздно становиться известным.

   – Демагогия. Я точно уверен, что ты никогда не узнаешь, что ел сегодня на завтрак Марк Катон.

   Цезарь рассмеялся.

   – Он с удовольствием съел бы меня. Но я слишком жилистый. Ладно, выкладывай, что там нового.

   Оппий состроил обиженную мину и совсем по-детски шмыгнул носом.

   – Если тебе не интересно...

   – Интересно-интересно, выкладывай.

   Роукилл спрыгнул с коня и, передав поводья рабу, подошёл ближе. Любая новость из Рима интересовала его не меньше, чем кого-либо другого из окружения Цезаря. Он уже давно понял, что всё, чтобы не происходило здесь, в Галлии, так или иначе зависит от этих новостей, и, опираясь именно на них, Цезарь строит свои планы. Пытаясь найти взаимосвязь между происходящими событиями, он искал ключ к политике римлян, но пока не находил его.

   – Первая и самая главная новость состоит в том, – говорил Оппий, – что тебе продлили проконсульские полномочия ещё на один срок. Клодий пишет, что оптиматы немного посопротивлялись, но потом уступили. Как и было договорено, он предложил им место консула...

   – Этого следовало ожидать.

   – Потом провели распределение провинций. Крассу, как тот и хотел, досталась Сирия, Помпею – обе Испании. Красс тоже прислал письмо. Помпей не написал ни строчки. Мне кажется, он слишком задаётся, и всё ближе сходиться с нашими противниками в сенате.

   – Что пишет Красс?

   – Что пишет... Поздравляет, конечно. В следующем году собирается начать войну с парфянами, просит направить к нему Публия и тысячу-две галльских всадников. Римская кавалерия ему тоже не нравиться.

   – А про нашего мальчика?

   – Про Эмилия? Всё хорошо, с должностью справляется, даже строить что-то надумал. Пишет, что пришлось потратиться на его причуды. Это он так галлов себе выторговывает. Можно подумать, что обнищал.

   Оппий досадливо поморщился.

   – Что ответишь?

   Цезарь окликнул трибуна.

   – Публия Красса ко мне.

   Мечта Красса-старшего о славе великого полководца толкала того на безрассудство. Цезарь предпочёл бы, чтобы он оставался в Риме и присматривал за Помпеем, который в последнее время как-то отдалился от их общих идей и всё чаще оглядывался на Катона и оптиматов. А война с Парфией никому кроме самого Красса не нужна. Парфяне вели себя спокойно, им хватало внутренних проблем. На встрече в Луке Цезарь пытался отговорить его от этой сомнительной затеи, но лишь сильнее разжёг в нём аппетит завоевателя.

   Цезарь ценил Публия Красса. Тот был сдержанней отца; в нём удивительно сочетались молодецкая удаль и осторожность опытного тактика. Он не раз доказывал, что имеет полное право вести за собой легионы, и расставание с ним было тем более тяжело, что хороших легатов и так оставалось немного: Росций, Лабиен, Котта... Но нельзя отказать отцу, желающего видеть сына рядом с собой в час опасности. Война так непредсказуема!

   – Звал, император? – Публий Красс склонил голову, ожидая приказания, и Цезарь не удержался и провёл рукой по угольным кудрям.

   – Отец просит тебя вернуться в Рим. Он хочет, чтобы ты отправился с ним в Сирию.

   Красс покосился на Оппия, и тот кивнул.

   – Значит, война с Парфией не пустая болтовня... Он всё таки добился своего, – последняя фраза прозвучала как утверждение. – Цезарь, ты знаешь что я думаю об этой затее. Война с Парфией – глупость. Он просто хочет удовлетворить свои амбиции!

   Цезарь мягко взял Красса под локоть, словно не услышав его слов.

   – Он так же просил набрать для него галльских всадников. Ты можешь взять всех, кто пожелает отправиться с тобой. Я не тороплю, до зимы ещё есть время. Соберись с мыслями, подготовься – и в добрый путь.

   – Это приказ?

   – Это твой сыновний долг. Как бы ты не относился к этой войне, ты должен быть рядом со своим отцом.

   Уезжать из благодатной Галлии под жгучее солнце Малой Азии совсем не хотелось. Стоило только представить, что вот этот зелёный живительный покрой, ровной пеленой простиравшийся до самого горизонта, сменит каменисто-песчяная, потрескавшаяся от безводья земля и тут же становилось не по себе. Горячие камни, оплывший песок, бескрайние пустынные степи... Да кому они нужны!

   – По возвращении я могу надеяться на место легата в твоей армии?

   Цезарь хлопнул его по плечу.

   – Конечно. Я с радостью приму тебя обратно.

   Красс улыбнулся, вымученно, неестественно, как будто не веря в обещание. Желая как-то приободрить его, Цезарь сказал:

   – А пока ты никуда не уехал, будь добр выполнять мои указания. Сходи-ка проверь, как там дела у строителей.

   Проводив Красса задумчивым взглядом, Цезарь с грустью добавил:

   – Каких командиров приходиться отпускать! – и только сейчас увидел стоявшего в сторонке Роукилла. – А, вернулся разведчик. Надеюсь, хоть ты-то меня не покинешь?

   – Я – нет, – усмехнулся Роукилл. – Куда ты, император, туда и я.

   Он снял с седла мешок и бросил его на землю. Гай Оппий брезгливо поморщился, разглядев на ткани багровые пятна, и отвернулся.

   – Тут у меня кое-что есть. Подарок.

   Цезарь легонько ткнул мешок носком сандалии, и глаза его помрачнели.

   – Вот и встретились, – потом посмотрел на аллоброга. – Вечером зайдёшь в преторий, получишь награду. А это, – он снова пнул мешок, – убери. Не люблю, знаешь...

   Германия встречала Цезаря со страхом. Большинство племён поспешили изъявить Риму покорность и выдать заложников. Тех, кто не сделал этого, уничтожали безжалостно и с особой жестокостью, как когда-то галлов, чтобы раз и навсегда отвести от государства германскую угрозу. Свебы, так кичившиеся своей доблестью, отступали вглубь лесов, уводили жён, детей, прятали имущество. Вожди собирали по селениям всех способных носить оружие и готовились дать отпор Цезарю, если тот зайдёт слишком далеко. Разведчики сообщали, что войска германцев скапливаются где-то в верховьях Визургия, однако на встречу римлянам не пойдут, будут ждать на месте.

   Испытывать воинское счастье в болотах Германии Цезарь не стал, и, посчитав, что достаточно навёл на германцев страха, вернулся в Галлию. Мост он приказал разобрать наполовину, чтобы враг не воспользовался им для переправы, а самому иметь возможность в кратчайшие сроки вновь перейти Рейн. После этого он оставил две вспомогательных когорты для охраны моста, остальную армию двинул к Итию.

   4

   Жители Ития никогда не видели в своей гавани такого скопления кораблей. Глядя на них с высоты прибрежных скал, окружавших гавань, каждый понимал – готовится что-то грандиозное. Заходящее солнце, зависшее над мысом оранжевым шаром, отражалось в металлических наклёпках и щитах ярко-рубиновым почти кровавым цветом, от чего казалось, что все эти толстопузые «перевозчики», быстроходные либурны, грозные триремы охвачены самым настоящим огненным вихрем. Но это только казалось. Иначе набатный колокол на Часовой башне давно бы гудел тревожным боем, оповещая людей о пожаре в порту. Большая часть судов были вытащены на берег, десятка полтора юрких хеландий приткнулись бортами к деревянным мосткам у складов, и только вооружённые до зубов триремы покачивались на волнах у выхода из гавани, воинственно обратив окованные медью тараны в сторону Пролива. Нападения не ждали, не было силы, что могла сокрушить такой флот. Просто так завещали предки – всегда стоять на страже.

   Ещё до того, как торговля была разрушена войной, в гавань Ития ежедневно заходили два-три десятка кораблей. И это считалось много. Приходили ареморейские купцы, бритты, испанцы, иногда греки. Везли хлеб, вино, ткани, дешёвую одежду, оружие. Из Глубинной Галлии и Белгики доставляли железо, меха, соль, породистых лошадей. Здесь же у причалов обменивались товаром, кому что надо, и уходили. Так уж повелось издавна: Итий служил центром галльской торговли. Город рос, богател, его купцы доходили до Африки, торговали с малоазийскими городами. А потом пришли римляне, и торговля рухнула.

   В римском лагере, разбитом на холмах напротив бухты, прозвучал сигнал трубы, возвещающий о начале первой стражи. Ночь осторожно подобралась со стороны моря и прикрыла военный городок тёмной пеленой, скрыв его от любопытных глаз местных жителей. В темноте поблёскивали лишь огоньки костров, слабо колеблющиеся под напором северо-западного ветра.

   Лагерь не спал. Легионеры собирались вокруг костров, болтали, пили вино или просто смотрели в ночное небо, думая о прошлом и будущем. Солдаты любят мечтать. Особенно о том, как вернутся домой. Патрульные на улицах с завистью поглядывали на товарищей и спешили пройти мимо, дабы не травить душу. Прошли они и мимо огромного галла с головой закутанного в длинный плащ. Свет факела выхватил его из темноты, подержал в отблесках мерцающего пламени несколько ударов сердца и потерял снова. Подозрений у патрульных он не вызвал. Галл не прятался, не пытался бежать, он просто стоял и смотрел на звёзды: вышел человек воздухом подышать... Да и связываться с таким гигантом!..

   Галл проводил патруль взглядом, подождал немного, потом поправил плащ и пошёл следом. Нарождающаяся луна не освещала, а только дразнила, и идти приходилось в кромешной темноте. Но шёл он быстро, не спотыкаясь, словно обладал каким-то особым чувством видеть даже во мраке. Сторонний наблюдатель отметил бы: шёл он бесшумно, как в стане врага. Хотя скорее по давней привычке, чем по необходимости. Перед поворотом на виа принципалис он замер, пригляделся к часовым у претория и повернул направо, к форуму.

   Миновав площадь, галл свернул на узенькую улочку между палатками экстраординариев и направился к кварталу, где римляне держали заложников. От остального лагеря это место ничем не отличалось: не было ни ограждения, ни охраны, ни какого-то особого знака. Пленники жили той же жизнью, что и все. Бежать никто не пытался, не было смысла. Их охраняли не стены и не люди, и даже не боги – их охраняли имя и слово Цезаря. Ни одно племя в Галлии не приняло бы беглецов под свою защиту, боясь навлечь на себя гнев Великого Римлянина.

   Заложники служили гарантией лояльности племён, подавляя свободолюбивый нрав галлов. Всё приходилось делать с оглядкой: кто захочет подвергнуть опасности жизнь своих друзей и родственников? Если какое-то племя поднимало восстание, заложников продавали в рабство или казнили, а после подавления мятежа брали новых. Римляне давно стали хозяевами. Галлы понимали: они пришли не на день, не на два – они пришли навсегда. И с этим нужно смириться. Или умереть.

   У крайней палатки галл остановился и прислушался. Изнутри доносился тихий скрежет, словно кто-то водил железным стилосом по вощёной дощечке. Точно так раздражающе скрежетал римский маркитант, когда по осени приезжал за оговоренной нормой дани. Сразу вспомнились серые лица старейшин, наблюдавших, как люди в тогах выносят зерно из амбара и грузят его на телеги. Этого зерна могло хватить городу на два месяца. Но такова природа войны – проигравший платит.

   Галл отогнул кожаный полог и скользнул внутрь. В палатке было пусто. Глиняный светильник освещал дальний угол и мальчика лет шестнадцати, склонившегося над грубым столом. Он так увлёкся своим делом, что не заметил вошедшего. И только когда тот кашлянул, поднял голову и удивлённо спросил:

   – Кто здесь?

   Человек шагнул из темноты в круг света и скинул с головы капюшон. От резкого движения огонёк светильника трепыхнулся и едва не погас. Мужчина огладил усы, осмотрелся и вновь перевёл взгляд на мальчика.

   – Учишься писать, Оргеториг?

   Мальчик на миг растерялся.

   – Отец?!

   – Узнал? – Амбиориг снял плащ и небрежно бросил его на кровать. Потом подошёл к столу, отвёл руку сына, прикрывшую дощечку, и заглянул в записи. – Интересные у них буквы, правда? Не то, что наши. Впрочем, я и в наших-то не разбираюсь.

   Он всмотрелся в лицо сына. Повзрослел, над верхней губой пробился светлый пушок, щёки потеряли детскую припухлость, скулы обострились. Но на эбурона всё равно не похож. Весь в мать, в арвернов: светлый взгляд задумчивых глаз, льняные волосы, слегка вьющиеся на концах... Наверное, так выглядел Верцингеториг в ранней юности, но у того во взгляде нервная решимость, а у этого какая-то непонятная отрешённость...

   Галлы с трёхлетнего возраста начинали учиться искусству войны. В пять лет они уже уверенно держались в седле, в десять – без промаха били из лука и метали дротик, а в пятнадцать становились настоящими воинами. В этом заключался смысл жизни. Меч и добрый конь – вот что решает судьбу будущего вождя. Но Оргеториг никогда не проявлял интереса к таким тренировкам. Всеми возможными способами он старался избежать их, и оттачиванию воинских навыков предпочитал занятия совсем не достойные настоящего мужчины – книги. Их он читал запоем. Когда греческий торговец, время от времени заходивший к эбуронам, доставал из потёртой сумки очередной свиток, он осторожно, словно боясь обидеть, брал его в руки и прятал за пазуху от косых взглядов отца. Деньги за книги торговец принимать отказывался, говоря, что боги не простят его, если он возьмёт плату с такого смышлёного мальчика. И «смышлёный мальчик» знал имена греческих поэтов и философов лучше, чем имена своих предков. Амбиориг несколько раз пытался запретить Оргеторигу читать, но за него неожиданно вступились старейшины. Пришлось уступить. Хорошо хоть младший сын рос мужчиной. Будет кому заменить отца.

   Амбиориг грустно усмехнулся: непутёвый – он и есть непутёвый. Даже здесь, в лагере римлян, вместо того, чтобы изучать военные приёмы врага, он изучает их письменность.

   – Не ожидал увидеть тебя одного. Думал, у вас тут шумно, весело. – Он огляделся. – А ты сидишь в полутьме и корпишь над своими книгами. Ничто для тебя не меняется.

   Оргеториг с сожалением отложил дощечку на край стола, убрал стилос в футляр и посмотрел на отца. Посмотрел так, словно был недоволен его приходом.

   – Сейчас всех заложников переводят в Лугдунум. Там строят большой город, скоро он станет центром всей Галлии. Помнишь, когда мы плыли в Массилию, там было небольшое поселение эдуев? Они ещё предлагали нам остановиться...

   – Почему же ты здесь? Или сына князя эбуронов Цезарь решил придержать возле себя?

   – Потому что я не заложник, отец. Я свободный человек, и могу идти, куда пожелаю.

   Какое-то время Амбиориг молча разглядывал свои руки. Для него это было новостью. Цезарь отпустил сына, а значит, тот может вернуться домой, и ничто не держит его самого. Но почему Оргеториг, если, конечно, правда, что он сказал, до сих пор здесь?

   – Отец, я не хочу возвращаться! – сын словно читал его мысли. – Понимаешь, я много думал. Здесь я увидел совершенно иную жизнь. Я прочитал такие книги, о которых раньше и не знал: Лукреций, Энний, Варрон. Гай Оппий рассказал мне о римских богах и храмах, о Юнии Бруте и Муции Сцеволе, о войне с Ганнибалом, о братьях Гракхах. В его рассказах я увидел культуру и величие, до которых нам ещё расти и расти! А зимой Цезарь обещал отправить меня в Рим. В Рим, понимаешь?! – он глубоко вздохнул. – А что ждёт меня дома? Грязь? Невежество? Твои вечные придирки и напоминания, что я – князь?

   – Дома ждёт тебя мать!

   Оргеториг покачал головой.

   – Ничего ты не понимаешь. Дома ждёт меня мрак. А здесь... здесь – свет! – он улыбнулся и взял в ладони дешёвый глиняный светильник. Язычок пламени встрепенулся и бросил на стены кривую тень. – Вот он! С ним я могу узнать такое, о чём ни один галл даже мечтать не смеет! Я буду учиться, я познаю новый мир, увижу другие страны! И, представляешь, отец, я смогу стать гражданином Рима!

   Его глаза сияли каким-то странным светом, идущим, казалось, из глубины души, и этот свет пугал.

   – Это ты не понимаешь! – вдруг взъярился Амбиориг. – Ты – галл, и для них навсегда останешься галлом! Ты не то что рядом – близко с ними не встанешь! Они просто не позволят этого. Им нужен я. Я! А ты лишь один из способов держать меня в узде!

   Оргеториг посмотрел на него с сожалением. Неужели этот иссеченный шрамами, поседевший в боях и житейских буднях человек не понимает, что жизнь не может, не имеет права стоять на месте и что она обязана идти вперёд? А они уже так отстали от остального мира...

   – Бесполезный спор, отец. Что бы ты ни говорил – я останусь. Это решено.

   Амбиориг мысленно застонал. Внутри всё сжалось.

   Когда же я потерял тебя? Где разошлись наши пути?

   Он взял плащ и накинул его на плечи. Спорить действительно было бесполезно. Говорить что-то и доказывать надо было раньше... Одно порадовало – характер у старшего сына всё же его.

   – Короткий у нас получился разговор, – потом шагнул к выходу и уже на пороге спросил. – Что передать матери?

   Перед палаткой стоял Роукилл. Даже в темноте его трудно было не узнать: золотой торкват в виде двух сплетённых в тесных объятиях змей притянул свет одинокой звезды и, впитав его, заматовел погасшим солнцем. Несколько долгих секунд они смотрели друг на друга, наконец, Амбиориг не выдержал и со злостью спросил:

   – Ты всегда будешь стоять у меня на дороге?

   Роукилл повёл плечами и усмехнулся.

   – Успокойся, эбурон, мне нет до тебя никакого дела. Пока. Но ты нужен Цезарю.

   – Среди ночи?

   – Ты же всё равно не спишь.

   От претория долетели хлопки развёрнутых полотнищ и звон железа. Отрывистый слог команды всколыхнул воздух, ударил по ушам резким южным акцентом и растаял в мерном шуршании ног по земле. Вдоль виа принципалис зажигались огни, словно звёзды на ночном небе, и становилось видно, как солдаты в плотных колоннах движутся по дороге.

   Сигнала тревоги не было, иначе Амбиориг услышал бы его. Тут происходило что-то другое, какой-то поход или учения. Или началась погрузка войск на корабли для отправки в Британию. Он ощутил прохладное дуновение левой щекой. Нет, ветер не переменился, значит не в Британию...

   Поднималась не вся армия, легион-два, не то вопли корнов давно бы взбаламутили лагерь. Отряд нумидийцев промчался по дороге, обдав солдат удушливой пылью, и прежде, чем донеслись проклятья, свернул в сторону. Где-то рядом Котта приказывал легионерам прибавить шаг. В темноте его не было видно, но Амбиориг узнал голос. Колонна двигалась к декуманским воротам, а значит, путь лежал на юг или юго-восток.

   – Ну что, идёшь? – напомнил о себе Роукилл.

   Амбиориг запахнул плотнее плащ – ночь выдалась прохладной – и кивнул.

   – Веди.

   Преторий походил на сонное царство. Амбиориг прошёл мимо стражи, с подозрением поглядывающей на каждого галла, и встал рядом с Бодуогнатом и Думноригом. У многих на лицах лежал отпечаток сна, поднимали с постели, а Планк откровенно зевал и жмурился от яркого света многочисленных ламп. Возле карты Цезарь наставлял Сабина, и тот послушно кивал, следуя взглядом за его жезлом.

   – По какому поводу собрались?

   – Сами только подошли, – хмуро ответил Бодуогнат. – Утра дождаться трудно. Не терпится им...

   На столике в центре слуги расставили кувшины с вином и лёгкой закуской, однако к ним никто не притронулся.

   – На улице я видел легионеров...

   – Я их каждый день вижу. Все глаза промозолили, – едва не со злостью выдохнул нервий.

   Планк перестал зевать и покосился на него. Бодуогнат вызывающе выпятил грудь.

   – Я сказал что-то новое?

   Римляне дружно повернули головы. Сон как рукой сняло.

   – Нет, – с усмешкой ответил Планк. – После Сабиса услышать от тебя что-то новое невозможно.

   Со времени той злополучной битвы, где нервии потерпели сокрушительное поражение, прошло более двух лет. Племенам Белгики, приходилось теперь платить победителям дань хлебом и участвовать во всех их походах. Таковы были условия мира. Но гонора у галлов меньше не стало, и при каждом удобном случае они старались хоть чем-то задеть римлян. Те в долгу не оставались.

   Напоминание о проигранном сражении легло на душу неприятным осадком. В селениях до сих пор оплакивали погибших и утраченную свободу. Искра ненависти к завоевателям не затухала, и когда ей давали подпитку, вспыхивала жарким пламенем.

   – Твоё счастье, Планк, – хрипя от злобы, заговорил Бодуогнат, – что мы не встретились в том бою. У вас, у римлян, считается за доблесть отсиживаться за спинами солдат. А мы, вспыльчивые и неразумные, лезем вперёд, чтобы вдохновить воинов собственным примером. – Голос его вдруг стал вкрадчивым. – Но ведь можно всё повторить, правда?

   В глазах нервия блеснул недобрый огонёк. Он отстегнул от пояса меч, вынул его из ножен и бросил под ноги легату. Оружейная сталь глухо звякнула, соприкоснувшись с деревянным полом, и в палатке стало так тихо, что можно было слышать, как маршируют по улице солдаты.

   – Осмелишься ли ты поднять его?

   Это была обычная для галлов формула вызова на единоборство. Сколько раз они повторяли её, вызывая римских полководцев на честный поединок перед началом сражения. Но впервые она прозвучала не на поле брани, а в претории римского лагеря.

   Планк посмотрел на галльский меч и мысленно сравнил его с римским. Он был длиннее и тяжелее, но чуть уже и с закруглённым кончиком. Прокалённое в трёх огнях и отполированное до блеска лезвие гнулось пополам, но не ломалось. Бронзовая гарда в виде изогнутых и завитых на концах усиков прикрывала руку от скользящего удара. Для поединка такой меч очень хорош, можно развернуться, однако в настоящем бою, когда бойцы сходятся в тесном строю, короткий римский гладиус надёжней и удобней.

   – Если б мы были врагами, я бы поднял твой меч. Но среди союзников не принято выяснять отношения с помощью оружия. А если тебе хочется помахать мечом и показать всем, какой ты искусный боец, то прошу на арену. Таких «любителей» у нас называют гладиаторами!

   Последнее слово Планк произнёс с плохо прикрытым презрением, и это ещё больше взбесило Бодуогната.

   – Значит, ты трус, Планк?! Не ожидал. Тебе не легионом командовать, а бельё в корыте стирать!

   Планк побледнел. На лбу проступили крупные капли пота, словно в жаркий летний день, а руки задрожали, мелко-мелко, и по всему телу прокатилась волна неудержимого гнева. Это уж слишком! Чтобы какой-то грязный варвар посмел так оскорбить римского гражданина! Сенатора! Даже дворовые псы не смеют лаять на белую тогу!.. Он шагнул вперёд.

   – Я никогда не был хорошим фехтовальщиком, Бодуогнат, но и никогда не отказывался от драки! И тебе, галл!..

   – Хватит! – восклицание Цезаря остановило резкое слово, готовое сорваться с губ легата, и напряжение разом спало. Поначалу словесная перепалка между галльским вождём и легатом забавляла. Пускай поточат языки, проснуться быстрее. Но потом спор перерос в ссору и грозил закончиться кровью. Не хватало еще, чтобы накануне большого похода союзники передрались. – Хватит. Успокойтесь. Бодуогнат, подбери меч. Пока я здесь старший, и я решаю, кому что делать. И говорить. Планк, отойди.

   Опустившись на колено, Бодуогнат поднял меч, бережно обтёр лезвие и вдел назад в ножны. Застёгивая пояс, он кинул быстрый взгляд на Планка. Тот стоял как оплёванный, и было ясно, что нанесённое оскорбление он не забудет никогда и при случае потребует ответа.

   И не забывай! – мысленно попросил Бодуогнат. – Не Цезарь, так ты расплатишься за пролитую на берегу Сабиса кровь!

   Цезарь наклонился к Оппию.

   – Проследи за ними. Не то сейчас время, чтобы разжигать новую войну, – и выпрямился. – Теперь о деле. Час назад стало известно, что менапии захватили наших маркитантов и перебили заставу на Скальдисе. Я направил туда два легиона во главе с Коттой и Сабином. Всех заложников, – он посмотрел в сторону галлов, – Всех заложников, выданных менапиями, я приказал отправить на рынки Массилии. Когда их усмирят, им придётся дать нам новых.

   Вожди молчали.

   – В связи с этими событиями приходиться корректировать планы похода в Британию. Я намечал, что туда отправятся десятый легион и двенадцатый. Но десятый я послал с Сабином против менапиев. Вместо него пойдёт седьмой. Старшим в лагере останется Лабиен. Из вождей галлов вместе со мной в Британию пойдут Бодуогнат, Амбиориг, Думнориг, Индутиомар, Коррей и Теутомат. Будьте наготове, сигнал на погрузку может поступить в любое время.

   А вот это уже было что-то новое. Намечая поход в Британию, Цезарь не собирался брать галлов с собой. Первоначальный план предполагал неглубокую разведку силами двух легионов и создание плацдарма для более широкого вторжения, как в Германии. Галлы должны были остаться в Итии. Решение о том, что видные вожди галлов отправятся вместе с ним, вызвало переполох. Сначала Индутиомар заговорил о том, что такие вопросы надо решать сообща, а никак не в одиночку. Что ж это получится, если римляне сами, ни с кем не советуясь, будут разрабатывать планы военных кампаний. Для чего тогда нужны союзники? Его поддержал Думнориг, а следом заговорили все, даже те, кого Цезарь не назвал.

   Цезарь слушал не перебивая. Горячих и быстрых на слова галлов переговорить невозможно, особенно когда они не хотят никого слушать. Таков уж характер. Унять их может только друид или глубоко уважаемый человек, старый князь. Попытки заставить их молчать ни к чему хорошему не приводили. Галлы замыкались и вообще отказывались что-либо обсуждать. Цезарь давно уяснил это, и всегда давал им возможность высказаться, и лишь потом начинал говорить сам.

   – Ты чего-то боишься, Думнориг? – спросил он, когда говорливость галлов пошла на спад.

   – Я ничего не боюсь! – вздёрнулся князь. Иного ответа и ждать было трудно.

   – В чём же дело?

   – Не было такого уговора, что кто-то из нас отправиться в Британию! Ты сам решаешь, когда и что делать! Нас не спрашиваешь!

   – Конечно сам, – пожал плечами Цезарь. – А когда-то было по-другому?

   Галлы опять зашумели и придвинулись ближе. Прошли те времена, когда они беспрекословно подчинялись каждому приказу. Привыкли. А может, восстание менапиев придало им смелости. Индутиомар кричал едва не в лицо Цезарю, брызгая слюной на расставленное на столе угощение. Росций пытался встать между князем и императором, но Теутомат бесцеремонно отодвинул его в сторону. Даже по мудрому невозмутимый Коррей силился что-то доказать стоявшему напротив Лабиену. Да, на этот раз галлы действительно растревожились не на шутку. На раскрасневшихся лицах проступили пятна неподдельной ярости. Того и гляди за мечами потянуться. Стражники у выхода дёрнулись наводить порядок, но Цезарь жестом остановил их.

   Чего-то они всё-таки испугались. Теперь-то Цезарь точно знал, что не оставит вождей на берегу, как бы не отпали без него. Он обвёл взглядом преторий. В стороне от всех прислонившись спиной к колышущейся коже палатки стоял Амбиориг. Он не проронил ни слова и, казалось, не слышал и не видел, что происходит вокруг. Невозмутимый и... покорный?

   – Амбиориг... что же ты молчишь?

   Князь эбуронов вздрогнул от неожиданности, не поверив, что обращаются к нему, оглянулся. Потом почтительно склонил голову и отчётливо, чтобы слышали все, произнёс.

   – Я поступлю так, как скажет Цезарь!

   И галлы разом замолчали, словно иссяк неиссякаемый лесной родник, не прерывавший своего шёпота даже в лютую зимнюю стужу. Бодуогнат повернулся, хотел что-то сказать, но лишь вздохнул и махнул рукой.

   – Похвально... похвально. Вот как должны отвечать преданные союзники Рима, берите пример.

   Больше никто спорить не стал, и Цезарь распустил собрание.

   – Как я сказал, так и будет. Готовьтесь к походу, – напутствовал он галлов.

   С улицы потянуло холодком. Скоро, очень скоро подуют северные ветра, небо закроют плотные свинцовые тучи и на землю падут первые хлопья снега. Уже сейчас в низинках недоступных морскому духу собираются мутновато-серые комья туманов, предвестники надвигающейся зимы, а в морских заливах оперившиеся птенцы пробуют себя в полёте.

   На побережье зима проявлялась не так ярко, скорее, поздняя осень или ранняя весна. Но чем дальше вглубь страны, тем сильнее становились морозы, медленнее время, тяжелее дыхание. Непривычным к такому холоду римлянам приходилось туго. В первую зиму едва ли не половина армии слегла от болезней. Учитывая предыдущий опыт, к следующей зиме готовились с лета. Пришлось заводить другие правила, закупать новую одежду. Раньше смеялись, с презрением называли галлов «шароварными». Теперь на собственном опыте убедились, что не всё так смешно, как кажется.

   Цезарь поднял бокал с вином и, мысленно вознося молитву Юпитеру и Нептуну, плеснул несколько капель на походный алтарь. Жадный язычок пламени слизнул вино и потянул к верху сизоватую пахнущую виноградом струйку дыма. Он ежедневно молил богов даровать попутный ветер для похода в Британию, чтобы ещё до холодов вернуться назад и встать на зимние квартиры. Даже галльская одежда не согреет так, как деревянные стены казарм и жаркий огонь в камине.

   – Хороший запах. Богам понравиться...

   Цезарь резко обернулся.

   – Амбиориг?! Что тебе?..

   Эбурон смял пальцами край плаща. На широкоскулом лице, как в воде, отразилось сомнение. И боль. Сколько сил стоило ему перешагнуть через себя, через свою гордость, чтобы о чём-то просить римлянина!

   – Цезарь... отпусти сына!..

   Цезарь не сразу понял, о чём тот просит. Нельзя думать о богах и суетном мире одновременно. Потом вспомнил русые локоны, волнами ниспадающие на плечи, голубые совсем по-детски открытые глаза. И ответил: