Текст книги "Солдаты Рима (СИ)"

Автор книги: Олег Веселов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

   Цезарь в упор посмотрел на Лабиена, но тот отвернулся к морю, словно не слышал ничего. Только желваки на скулах нервно пережёвывали зубы. Море опять взбунтовалось. Волны сердито бились о каменную стену набережной, перехлёстывали через край, обдавая людей холодным душем. Такой же душ нужен и Цезарю. Он хочет слишком многого, говорит о хаосе, но сам готов вызвать хаос. А если шелуху блестящих слов снять с него самого? Что можно увидеть? Какие пороки? Цезарь рвётся к единоличной власти, это Лабиен понял давно. Но Рим вырос как республика и республикой он останется. Никогда, ни один человек не сможет изменить этого. Народ его не поддержит, слишком велика в людях ненависть к безмерной царской власти, привитая ещё в утробе матери и закалённая в жарких спорах на форуме.

   – У меня есть и плохая новость, – тихо сказал Лабиен. Он полной грудью вдохнул солёный морской воздух, как будто это что-то могло изменить, и так же тихо продолжил. – Оргеториг, сын Амбиорига... вообщем, он умер.

   – Что?!

   – Утонул. – Лабиен опустил голову. – Вышел в залив на лодке, хотел увидеть восход солнца с моря... и перевернулся на волне. Когда его вытащили, он уже не дышал.

   Цезарь резко обернулся. Амбиориг стоял шагах в тридцати позади них вмести с другими вождями галлов и улыбался, слушая Индутиомара.

   – Ты понимаешь, что говоришь? – зашипел Цезарь. – Я же приказал не спускать с мальчишки глаз! Беречь, понимаешь, беречь его!..

   – Кто бы знал...

   Цезарь сжал кулаки, унимая прокатившуюся по телу нервную дрожь.

   – И как, по-твоему, я должен ему это сказать?

   – Думаю, он уже знает. – Лабиен кивнул. – Вон тот арверн, его племянник, наверняка уже всё рассказал.

   Рядом с Амбиоригом стоял высокий мужчина одетый, не смотря на холод, в кожаную безрукавку, и держал в поводу двух осёдланных лошадей. Открытые руки от плеч до самых запястий покрывала цветная татуировка, какую может позволить себе лишь вождь. На какой-то миг он повернул голову, пронзил римлян обжигающим взглядом и отвернулся.

   – Позови... Нет, я сам.

   Невозможно прочувствовать горе отца, потерявшего сына, прежде не испытав подобного на себе. Цезарь и не пытался. Он смотрел в глаза Амбиоригу, пробуя прочесть в них хоть какие-то мысли, но видел лишь пустоту – спокойную и бесконечную, как ночное небо. Только морщины на лбу проявились отчётливей и подтянулись ближе к седеющим вискам, да уголки губ приподнялись в хищном оскале, обнажив крепкие зубы. Раненый зверь, затаившийся до поры в лесном убежище.

   Да, Амбиориг знал. Сколько же сил требовалось ему, чтобы не поддаться чувствам, сохранить дух и лицо вождя!? Цезарь приложил руку к сердцу.

   – Амбиориг, прими мои искренние сожаления. Поверь, эта утрата так же тяжела для меня, как и для тебя. Я скорблю вместе с тобой.

   Эбурон скользнул бездумным взглядом по лицу Цезаря и поклонился.

   – Благодарю за сочувствие, император, – голос звучал будто из пустоты. – Ничто не сможет вернуть мне сына, но всё же... спасибо. Позволь мне покинуть лагерь, чтобы совершить похоронный обряд по всем законам нашего народа.

   – Да, конечно...

   Не глядя ни на кого, Амбиориг вскочил в седло и щёлкнул кнутом. Легконогий галльский рысак, серый, будто покрытый пылью, рванул с места галопом, махнув на прощанье длинным хвостом. Верцингеториг на миг придержал поводья, ещё раз ожёг римлян глазами и погнал коня вслед за эбуроном.

   7

   Галльские дороги, извилистые, как след змеи, блуждали между холмами, болотами, неторопливо плелись от деревни к деревне, от городка к городку и нередко терялись в бесконечных лесных дебрях, а то и попросту падали в пропасть с горных перевалов. Идти по таким дорогам неимоверно трудно и долго. Всегда существует опасность споткнуться о лежащий на пути камень или провалиться в вырытую водой канаву. Иное дело широкий, мощёный туфом римский тракт, стремительно летящий под ногами ровной лентой не взирая ни на какие препятствия: горы, реки, болота... Легионеры нередко смеялись: у галлов нет дорог, только направления. Придя в Галлию, римляне потихоньку спрямляли эти «направления», выравнивали, расширяли, но до настоящих, добротно сработанных дорог, где через каждые две тысячи шагов стоит мильный столб и гостеприимно открыты двери постоялых дворов, бередящих души прохожих дурманом жареных колбасок и молодого вина, было ещё далеко. Инженерам и архитекторам хватало других забот.

   И всё же дороги менялись, как менялась вся страна. Они стали многолюдными. Взбивали пыль тяжёлые колёса крытых повозок странствующих актёров и гладиаторов. Шныряли пронырливые откупщики, наконец-то получившие возможность пополнить свои кошельки за счёт богатой, но недоступной ранее Галлии. Длинные вереницы торговых караванов потянулись из Провинции в Аквитанию, Белгику, к могучему Рейну. Туда шли гружёные тонкой египетской тканью, одеждой, стеклянной и глиняной посудой, назад везли шерсть, меха, медь. По рекам сплавляли дорогую древесину, посуху гнали толпы невольников, за бесценок перекупленных у армейских маркитантов. И все эти потоки сходились и расходились в одном месте – в Лугдунуме.

   Бальвенций окинул взглядом возникший на берегу реки город и подивился тем переменам, что произошли в этих краях за последние годы. В то лето, когда они впервые переправились через Родан, кроме исполинских сосен да нескольких жалких хибар, приютившихся возле крутого обрыва, здесь ничего не было. Дикое поле, перерытое оврагами, источало пряный запах полыни и луговой ромашки. Теперь на месте старого лагеря стояла добрая крепость, окружённая облитым глиной частоколом, а на поле росли одинаковые с виду бревенчатые дома и длинные приземистые склады. Предприимчивые купеческие общества ставили фактории, доставляли по реке баржи с ходовым товаром и уже отсюда развозили его по всей Галлии. Места не жалели – вон его сколько, только селись. Лес отступил от берега на целую милю, а воздух пах свежей стружкой и глиной.

   Город рос быстро. Само место благоприятствовало этому: две великих реки Галлии Арар и Родан слились здесь в крепком нерушимом союзе. Жрецы уже освятили померий, и десятки рабов рыли траншеи и подводили фундамент под городские стены. Слева от крепости проступали контуры общественного здания, тут же дымили трубы кирпичных мастерских. Справа, у самого берега, кипел страстями форум: пока ещё небольшой, не облагороженный ни храмами, ни портиками, ни базиликами, но уже выстроились по краям ряды торговых лавок, сновали лоточники, заключались сделки. Перед спуском к портовым причалам, между форумом и пустырём, блистало мраморной отделкой святилище Виктории, на крыше которого гипсовая статуя женщины в высоком шлеме пронзала небо длинным мечом, напоминая каждому – здесь властвует Рим!

   Когорты прошли мимо череды дешёвых трактиров, будет где потратить заработанные кровью деньги, и повернули к крепости. Бальвенций протёр краем плаща слегка потускневший перстень на среднем пальце левой руки и подмигнул толстощёкому карапузу, с любопытством выглянувшему из-за материнской юбки.

   На следующий день после возвращения из Британии Цезарь направил пять когорт двенадцатого легиона в Лугдунум. Перед самым выходом он вызвал Бальвенция в преторий и вручил золотую печать примипила. «XIV LEGIO» отразились в глазах крупные буквы. Бальвенций оторопел, но Цезарь дружески похлопал его по плечу и поздравил с повышением. Вместе с когортами в лагерь на Родане уходил Аурункулей Кота. Потом, на первом привале, легат объяснил: в Лугдунуме полным ходом шло формирование нового легиона. Пять когорт ветеранов должны составить его костяк, а Бальвенций назначен примипилом. Новость приятная, и Бальвенций весь путь от Ития до Лугдунума незаметно для других начищал перстень, любуясь игрой букв в солнечном свете.

   Перед воротами крепости маршировали новобранцы, вместе со слезами и потом сгоняя с рыхлых тел материнское радение. Осипшие от криков инструктора гоняли молодёжь по утрамбованному до каменной прочности полю, иной раз подтверждая свои команды ударами увесистых палок. Пусть привыкают, в бою не такое будет, а хорошая оплеуха на плацу ещё никому не повредила. Прыщавые подростки ломающимися голосами подбадривали, смеясь, солдатиков, и пытливо следили за каждым движением и словом инструктора. Знали: год-два – и наступит их черёд топтать это поле.

   Из крепости вышел, прихрамывая, офицер. Он жестом отогнал новобранцев, перегородивших дорогу, пригрозил кулаком мальчишкам, от чего тех будто ветром сдуло, и встал на обочине, поджидая когорты. Бальвенций узнал его сразу – Марк Либений, примипил девятого легиона. Как ни обширна Галлия, как ни разбрасывает судьба легионы по всей стране, но встречаться всё же доводилось: и в бой вместе ходили, и из одного котелка чечевицу черпали. Последние года два он куда-то пропал. Поговаривали, что Цезарь отправил его в отставку, по крайней мере, ни в Германии, ни в Итии его не видели, а он, оказывается, всё это время сидел в Лугдунуме.

   – Бальвенций?! – Либений обрадовался, словно увидел старого друга, с которым не надеялся больше встретиться. – А мне ещё третьего дня доложили, что идут пять когорт. Слышал про твои подвиги в Британии, слышал. – Он скользнул взглядом по лицам легионеров, по новеньким фалерам на кольчугах и сразу помрачнел. – Да, здорово вас потрепали.

   – Война, – ответил Бальвенций.

   – Война, – эхом повторил Либений и повёл рукой. – А я вот тут новобранцев тренирую, харчи в дерьмо перевожу, – и плюнул с досады. – А на Сабисе, помнишь!.. Как мы... как мы стояли!.. Я же боевой командир!

   Губы бывшего примипила затряслись в лихорадке. Тяжело, наверное, из первого ряда, из-под пропахшего дымом знамени уйти в тыл и вслушиваться, сидя в тиши и спокойствии, в отзвуки далёких сражений. И сжимать в бессилии кулаки, думать об оставшихся товарищах, твёрдой поступью идущих навстречу врагу. Они – но не он! Бальвенций понимал чувства Либения, но представить себя на его месте не мог, и не хотел...

   – Зря ты. Это очень важное дело – учить новобранцев. Вспомни, мы сами такими были, и седые ветераны вдалбливали нам в спины и в головы свои знания. Выжили бы мы без их науки?

   – Не выжили, – вздохнул Либений. – Ладно, заводи своих. У левых ворот свободные казармы, весь квартал свободен, размещайся, – и хлопнул Бальвенция по плечу. – Вечерком заходи на огонёк, у меня домик на виа принципалис, как у трибуна какого-то...

   Подъехал Котта; натянул поводья, улыбнулся.

   – Либений, ты ли?

   – Он самый.

   – Рад видеть тебя. Я думал ты в отставке, где-нибудь под Кремоной капусту растишь, а ты, старый перечник, детям опыт передаёшь. Молодец. Сколько тебе, шестьдесят-то есть?

   – Вспомнил! Шестьдесят я ещё на Аксоне разменял, – скривил губы Либений. – А насчёт капусты, так я её и здесь могу выращивать, – он кивнул на разинувших рты новобранцев. – Вон её сколько, только окучивай.

   Котта рассмеялся.

   – Да, таких как ты старость не берёт. Кто здесь главный?

   – В городе Антистий Регин, в крепости Басил. Тебе который нужен?

   – Оба.

   – Ищи их на рынке или у причалов. Они целыми днями там бродят, с торговых людей мзду снимают.

   Котта махнул на прощанье и повернул коня к форуму. Новобранцы проводили его долгими взглядами. Не каждый день доводиться повидать прославленного легата Цезаря, почти что легенду...

   – Луканий, поднимай людей! – крикнул Бальвенций. – Ну, Марк, пойду и я. Ноги что-то побаливать стали, может тоже профессию поменять? – и подмигнул. – Возьмёшь к себе огородик копать?

   – Иди, – отмахнулся Либений и забеспокоился. – Так ты не забудь, вечером жду!

   – На виа принципалис, говоришь?

   Колонна втянулась в крепость и двинулась вдоль левой стены. Просторные деревянные казармы – не какие-нибудь палатки! – выстроились ровными рядами вдоль улиц и переулков, хвастая свежей побелкой и соломой на крышах. Большинство из них стояли пустыми. Лагерь мог вместить три полных легиона, но сейчас, вместе с гарнизоном, здесь едва ли насчитывалось шесть тысяч человек.

   Бальвенция догнал Луканий.

   – А всё же сдал Либений. И взгляд потух, и седины прибавилось. А какой боец был!..

   – Посмотрю я на тебя в его годы.

   Луканий закусил губу.

   – А доживём?

   Бальвенций пожал плечами. Сколько их, простых солдат и центурионов, ветеранов и новобранцев полегло в битвах – не сосчитать. И у каждого были свои мечты, планы. Были!

   – То лишь богам ведомо, – ответил. – Всё в их власти.

   Домик Либения и вправду стоял на одной улице с домами трибунов. Часовой на фасаде, увидав примипила, вытянулся и вздёрнул подбородок. Вся внутренняя служба, кроме охраны лагеря, лежала на плечах новобранцев. Бальвенций не спеша поднялся на крылечко, поправил бутыль под мышкой – не идти же в гости с пустыми руками – и толкнул дверь.

   Дом состоял из трёх комнат: просторного вестибюля, одновременно служившего и приёмной, и столовой, маленькой спаленки и кухни. Середину вестибюля занимал овальный стол, перекочевавший сюда явно не с армейского склада, накрытый тонкой льняной скатертью. По бокам стояли три стула с удобными изогнутыми спинками, на вид достаточно крепкими, чтобы не бояться на них откинуться. Бальвенций мог поклясться, что точно такие стулья он видел в собрании старейшин в Братуспантии. С потолка свисала бронзовая люстра на три светильника, украшенная по случаю приёма гостя цветочными гирляндами. Всё это роскошество настолько не вязалось с привычным воинским укладом, что примипил лишь качал головой. Либений удовлетворённо потирал руки, читая удивление на лице Бальвенция, и хитро щурился: то ли ещё будет!

   – Вот, обзавожусь понемногу вещицами, – сказал он, довольный произведённым впечатлением. И крикнул. – Эй, душечка, пора подавать на стол. Не хорошо заставлять гостя ждать.

   Портьера, закрывавшая вход на кухню, слегка сдвинулась, пустив в комнату ароматное облако жареного мяса и специй, и миловидный голос ответил:

   – Сейчас-сейчас, уже всё готово...

   Бальвенций поставил бутыль на стол и ещё раз огляделся. Да, вот она мечта отставного офицера: красивая мебель, добрая хозяйка, шкворчащее мясо на сковороде – живи и радуйся. Так какой же червь всё время гложет сердце и не даёт спокойно спать до самой смерти?

   Из кухни с дымящимся подносом в руках выпорхнула очаровательная полная женщина и приветливо улыбнулась.

   – Здравствуй, Тит.

   – И ты здравствуй, Афидия.

   С женой Либения Бальвенций познакомился здесь же, на Родане, четыре года назад. Солдату запрещалось жениться. Однако как может прожить мужчина без женской ласки, без её тёплых рук? Вот и приходилось полководцам закрывать глаза на внебрачные отношения своих подчинённых, часто перераставших в прочные союзы. Официально подобные браки не признавали, но и не запрещали, а «жёнам» погибших солдат даже выплачивали компенсации. Во время походов женщины оставались в постоянных лагерях и крепили себя надеждой, что их мужчины вернутся.

   Афидия поставила поднос на стол и принялась расставлять тарелки. Бальвенций голодным взглядом проследил за жаренным в тесте гусём, политым красным соусом и обложенным печёными яблоками и облизнулся. По одному виду можно было судить о вкусе. Следом последовали тарелки с варёной рыбой под тем же соусом, паштетами из курицы, говядины и свиной печени. На свежих листьях салата горкой лежали речные устрицы, ракушки, жаренные на открытом огне маленькие колбасы фаршированные головками чеснока и луком. Поближе к мужчинам Афидия подвинула вываренных в меду голубей, щедро политых вином с капелькой уксуса и чашечки с кусочками сыра, варёного мяса и солёной рыбы.

   Примипил только дивился тем блюдам, что приготовили её умелые женские ручки. От всевозможных деликатесов рябило в глазах, а желудок, последние годы не видевший ничего, кроме чечевицы да ячменной каши, отчаянно забурлил.

   – Прошу к столу, – с довольной улыбкой пригласил Либений. – Извините, что без пиршественных лож, но у нас всё по простому.

   Бальвенций не стал ждать второго приглашения, не каждый день в честь тебя устраивают такие обеды, а устроят ли ещё когда – не известно. Он сел на стул, и пока Либений резал гуся, откупорил бутыль и разлил вино по бокалам.

   – Ну что, за вас, хозяева. Пусть мир и счастье никогда не покинут этот дом! Здоровья вам и долгой жизни!

   Гусь действительно оказался очень вкусным. Мясо, сначала слегка обваренное, а потом долго томившееся в печке, таяло во рту. Бальвенций облизал пальцы, но от второго куска отказался. Хотелось попробовать всё.

   – Ты налегай, не стесняйся, – подбадривал хозяин. – Когда ещё доведётся сесть за такой стол.

   – Сам-то не приготовишь, – лукаво улыбнулась Афидия. – Женится тебе надо, Тит. Оглянись, сколько женщин вокруг: молодых, красивых – кровь с молоком. Пол города незамужних бегает.

   – Да какой я жених, сорок, вон, стукнуло, – смущённо отмахнулся Бальвенций. – К тому же молоко я не пью, а крови... мне её и на войне хватает.

   – И то верно, – поддержал его Либений. – Вам женщинам дай волю, вы мужика на цепь привяжете, что б по двору как пёс бегал и прохожих облаивал.

   – Так пса за то и кормят – что б лаял! – не осталась в долгу Афидия.

   Бальвенций щедро намазал кусок хлеба паштетом, положил сверху пёрышко лука и ломтик огурца. Разговоры разговорами, а про еду забывать нельзя. Прав Либений – когда ещё доведётся! А что до женитьбы, так он уже пытался, по молодости. Обхаживала его красавица-лидийка, целовала жарко, и млел он, не знавший женщин, от её поцелуев, и на всё готов был ради чёрных глаз... А когда вернулся из похода, она уже другого обнимала. Друзья говорили: не верь! А он верил, потому что хотел верить. Сколько лет прошло, но обман тот так забыть и не смог. И каждый раз, когда очередная красавица начинала водить глазами, он отворачивался и проходил мимо.

   За приятной беседой, за хорошим обедом время пролетает незаметно. Не успели оглянутся – а ночь уже в дверь стучится.. Бальвенций потянулся, встал. Скользнул глазами по тарелкам – целой когорте хватит – и выдохнул.

   – Всё, пора и честь знать. Пойду я.

   – Да куда торопиться, посиди ещё, – живо отозвалась Афидия.

   – Нет, гостям, как в той поговорке, два раза рады. Завтра вставать рано.

   – Я провожу тебя, – поднялся Либений.

   Серебристый штандарт над преторскими воротами отбрасывал ядовито-красные лучи догоравшего заката. Либений спустился с крылечка, огляделся.

   – Эй, воин, – окликнул он часового. – Зайди в дом, помоги прибрать. Да поешь заодно... Я тут сам за тебя подежурю.

   Бальвенций присел на холодную ступеньку, облокотился о колени.

   – Сыновей-то куда отправил?

   – Отпустил по крепости погулять. Пусть побегают, здесь спокойно.

   Либений вздохнул полной грудью, расправил плечи. Хорошо вот так после сытного обеда постоять на свежем воздухе, отыскивая в небе заветную звезду, и помечтать. И что б обязательно сбылось...

   – Я Цезарю письмо написал, – сказал он вдруг. – Попросил перевести меня в легион. Хотя бы ещё раз в бой сходить!.. Как думаешь, разрешит?

   Бальвенций пожал плечами.

   – Не знаю, Марк, может и разрешит. Ты уж два года по тылам...

   – Два года, – подтвердил Либений. – Как ранили тогда в бою с белгами, так тут и ошиваюсь. Устал... устал я без настоящего дела.

   Он согнул больную ногу и поморщился. Рана затянулась и почти не болела, но хромота осталась. Из-за этой проклятой хромоты его сюда и перевели. Сначала командовал гарнизоном, потом, когда посёлок превратился в городок, а лагерь в крепость, назначили руководить обучением новобранцев. Как будто никого другого найти не могли.

   Либений снова вздохнул и сказал:

   – Буду надеяться, что разрешит. Ты только жене ничего не говори. Пока. Не надо её расстраивать прежде времени, у неё на мою службу другие планы.

   8

   Каждый день в лагерь на Родане приходили новые люди. Раскинутая по всей стране сеть вербовочных пунктов работала исправно. Вербовщики, отслужившие свой срок ветераны, собирали молодёжь на городских площадях, на перекрёстках дорог, в деревенских трактирах и рассказывали, демонстрируя старые шрамы и боевые награды, о сытой и весёлой армейской жизни, о победоносных сражениях, о великих почестях, что оказывают полководцы своим солдатам. Их слушали и верили. Кто-то шел, прельстившись щедрыми обещаниями и романтикой армейской жизни, кто-то с детства мечтал о дальних странах и славных походах, а кто-то спасался от голодного, лишённого надежд будущего, от кредиторов, от закона. Шли совсем молодые – семнадцати-восемнадцатилетние, едва оторвавшиеся от родительской опеки, и более старшие, уже побитые жизнью. Брали всех, без разбора, лишь бы руки могли держать оружие, а ноги – топтать землю.

   Перед зданием принципии, где принимали рекрутов, с утра выстраивалась длинная очередь. Заходили по одному, неуверенно топтались на пороге. Медик бегло осматривал новобранца и неизменно кивал: здоров. Толстый бенефициарий аккуратно записывал в учётную книгу очередное имя, выдавал кошель с подъёмными и тряс дряблыми щеками, поздравляя с зачислением в легион. Либений кратко объяснял новоиспечённому легионеру его обязанности и передавал дежурному центуриону.

   Бальвенций иногда заходил в принципий, садился рядом с Либением и присматривался к проходившим чередой новобранцам. По лицам, по взгляду, по рукам, даже по имени иногда можно определить, чем человек занимался на гражданке, что привело его в армию.

   – Квинт Ацилий.

   Неуклюжий, широкоплечий парень с походкой, словно только что отошёл от сохи. Ничего, изменить походку не трудно, а руки крепкие, меч удержат.

   – Децим Опилий.

   Маменькин сынок. Смотрит смущённо, губы трясутся, сжался в комочек... Но раз пришёл, сумел перебороть собственную неуверенность, значит не всё ещё потеряно.

   – Авл Курсор.

   Плутовской взгляд выдал с головой. Бальвенций перегнулся через стол, накрыл ладонью кошель.

   – Будешь воровать – руки отрежу!

   Новобранец резво отпрянул, потом расправил плечи, вспомнил, где находится, ухмыльнулся; прищуренные глазки скользнули по золотому перстню, пробежали по ликам на фалерах. Ухмылка стала шире, взгляд наглее.

   – Эти деньги мне Цезарь дал.

   Бальвенций сел на место. Воровать будет, служить тоже. Новобранец живо подобрал кошелёк, подбросил в руке, проверяя деньги на вес, и пошёл к выходу.

   В бесконечных изматывающих тренировках пролетел месяц. Опали последние листья, покрыв землю толстым мягким ковром, – и лес стоял голый и некрасивый. По утрам от реки тянуло болезненной сыростью. Ватные шапки тумана накрывали причалы, бараки портовых рабочих, качающиеся на рейде баржи. Ослабевшее солнце лишь к полудню разгоняло мутную дымку, и порт вновь оживал. Вместе с ним оживал форум; но чувствовалась уже вялость в движениях, в разговорах: город потихоньку успокаивался, засыпал до весенних тёплых деньков, и только крепость жила прежней беспокойной жизнью.

   – Подъём! Подъём!

   Новобранцы выбегали из казарм, оправляя на ходу кольчуги, чумными глазами смотрели на мерцающие в небе звёзды и становились в строй. Букцины надрывались, будоражили спящий город. Вдоль строя ходили центурионы, заложив руки за спину, и грубыми окриками подгоняли опоздавших.

   – Быстрей! Подравнять ряды! Шевелись!

   Храмовый сторож сладко потянулся, перевернулся на другой бок и пробурчал сонным голосом:

   – Что им не спится... Ночь-полночь – никакого угомону...

   Запели корны, призывая когорты в поход, и колонна двинулась к преторским воротам. Шли снаряжённые по полной выкладке: несли на себе палатки, инструменты, запас еды, колья для лагеря. Городские улицы потонули в шуме. Из домов выглядывали люди, спрашивали, что случилось, не пожар ли, но, увидев марширующих легионеров, плевались и возвращались назад в тёплые постели.

   – Подтянись! Не растягиваться!

   Выйдя из города, свернули в поле. Центурионы палками подгоняли путающихся в собственных ногах, не привыкших к ночным походам новобранцев, торопили, словно по пятам бежала смерть. Дворовые собаки увязались было следом, разбавляя крики офицеров надрывным лаем, но скоро поняли: не угнаться – и остановились на окраине, провожая колонну тоскливыми взглядами.

   К рассвету прошли миль десять. Слева сквозь плотную пелену тумана прорвались пологие вершины холмов, похожие на склонённые в поклоне головы великанов, справа плотным частоколом вырос лес. Солнце слегка озолотило кривые ветви, пробежало по шершавым стволам холодными лучами и скрылось за накатившую неизвестно откуда тучку. Топот ног и звон железа всполошили равнину, разрушили целебную тишину природы, загнали её глубоко в лес, и даже невозмутимый туман заволновался и отступил под натиском людей.

   – Занять холм! Возвести лагерь!

   Колонна разделилась на четыре части. Новобранцы сбрасывали поклажу, хватали шанцевый инструмент и с остервенением вгрызались в землю. Учились работать быстро, без суеты – на войне дорога каждая минута. Одни копали ров, другие поднимали вал и вбивали колья. Небольшой отряд направился к лесу за брёвнами и хворостом. Внутри лагеря землемеры отмечали границы главных улиц, готовили площадки под башни и ворота.

   Не успели окончить строительство, как поступила новая команда:

   – Противник слева! Приготовиться к отражению атаки!

   Снова тревожно отозвались трубы, бередя округу сигналом тревоги. Центурионы отрывали когорты от работ, выводили за периметр, расставляли по склону. Солдаты, отправленные в лес, без оглядки мчались к лагерю, теряя по дороге собранный хворост – спасались так, будто в самом деле набежал откуда-то неведомый враг.

   Несколько минут холм походил на растревоженный муравейник. Одна за другой когорты выстраивались в линию, закрывая тех, кто остался укреплять лагерь, живы щитом. Бальвенций шёл вдоль строя, хмурил брови. От того, как легион встанет перед боем зависит не только исход сражения – сама жизнь. Дадут слабину, оставят маленькую лазеечку – и весь ряд рухнет, как подточенный половодьем речной берег. Начинали становиться всегда с правого фланга, потому и служат в первой когорте лучшие солдаты. По ним занимал позиции весь легион. Вставали ровно как по ниточке, оставляя промежутки равные длине когорты. Потом, когда полководец даст сигнал, эти промежутки закроют задние центурии, образуя одну сплошную нигде не прерываемую линию. Отслужившие два-три года легионеры занимают своё место в считанные минуты, ориентируясь по сигналам корнов и знаменосцам. Центурион лишь подправит чуть если надо... А этим ещё учиться и учиться, тут даже о четырёх глазах не уследить одному за шестью десятками ротозеев.

   Бальвенций приказал заполнить промежутки, посмотреть, как новобранцы выполнят манёвр, и опять остался недоволен. То ли гири им к ногам прицепили, то ли при рождении боги в головы мозги положить забыли. С такими не то что в бой – в баню стыдно пойти.

   – А что ты хочешь, двух месяцев ещё не прошло, – видя недовольство примипила, сказал Либений. – Но кое-чем могу порадовать. Пойдем, покажу.

   Либений провёл его на левый фланг, где стояла четвёртая когорта, и щёлкнул пальцами.

   – Салиен, поди сюда.

   Из строя вышел долговязый новобранец, совсем юнец. Тяжёлая кольчуга висела на узких плечах мешком и едва доставала до бёдер. Видимо, для такого роста и такой худобы армейские оружейники ковать доспехи пока не научились. Однако чёрные глаза возбуждённо горели и обшаривали равнину требовательным взглядом, нравилось, сорванцу, в войну играть.

   – Ну-ка, Салиен, покажи как ты мечём владеешь, – велел Либений и хитро подмигнул.

   Долговязый беспомощно огляделся, выглядывая противника.

   – А на ком?

   И голос писклявый, ломающийся. Бальвенций покачал головой. Дожили, подростков в армию начали брать.

   Либений усмехнулся и кивнул на примипила.

   – А вот на нём и покажи. Да не стесняйся. И в полную силу.

   Салиен посмотрел на Бальвенция, на миг задержал взгляд на широкоскулом лице, и пожал плечами – в полную, так в полную – положил щит и вытащил меч.

   Бальвенций удивился: что задумал Либений? – но ладонь уже сама собой легла на рукоять и потянула меч из ножен.

   Салиен ударил быстро и неожиданно. Полоса стали блеснула сиреневой вспышкой и упала на голову. Если бы не долгая выучка и нажитая в бесконечных боях интуиция лежать ему с разбитым черепом у ног новобранца на потеху всей армии. Самое обидное, что этот долговязый нескладень ещё и благодарность бы получил. Шутка ли, примипила завалил! Бальвенций отшатнулся, махнул мечём, чтобы удержать противника на расстоянии, шагнул вправо, уклоняясь от нового удара, и наконец ударил сам.

   Мечи выбили искры, столкнувшись друг с другом, и отлетели в стороны. Руку, от запястья до плеча, пронзила острая боль. Словно не по мечу ударил, а по скале. Только эта скала ещё и двигалась. Сила в новобранце была, сноровка тоже. Салиен прыгнул вперёд, рубанул почти без замаха, змеёй скользнул под левую руку, уколол, целя в бок. Отступил и вновь обрушил на примипила град ударов.

   Бальвенций едва успевал парировать. Он медленно пятился под напором новобранца, но растерянность, вызванная стремительностью первой атаки, прошла. Он успокоился, сбросил напряжение. Юнец, несомненно, прекрасный рубака, двигается легко, бьёт неожиданно. Со временем, если поживёт подольше, из него может что-то получиться. Но всё же опыта, боевого опыта, ему пока не достаёт. Слишком зарывается, решил, что сильнее противника...

   Бальвенций отпрянул, вытягивая новобранца на себя, шагнул вперёд и в сторону и встал позади Салиена. Меч со свистом прошёл по широкой дуге и плашмя упал на открытую спину. Хлопок получился громкий. Салиен по-детски всхлипнул и со всего маху ткнулся носом в землю.

   – Ну как? – Либений улыбался во все тридцать два зуба. – Порадовал я тебя?

   Зубы сверкнули жемчужным перламутром, и Бальвенций едва сдержался, чтобы не приложить к ним кулак. А если б он убил меня! Шутник!.. Он поспешно отвернулся.

   – Встань в строй, Салиен. Щит подбери!

   Новобранец стряхнул прилипшую к губе травинку и поднял щит. В глазах сквозило разочарование. А в самом деле: зарубил бы, если б мог? – подумалось вдруг.

   Вложив меч в ножны, Бальвенций медленно прошёл вдоль строя. Новобранцы смотрели на него с восхищением. Кто-то презрительно обозвал Салиена младенцем, и вся когорта разразилась смехом.

   – Урок первый, – тихо заговорил Бальвенций. – Сила римского легиона заключается не в каких-то особых качествах его отдельных солдат, а в сплочённых и умелых действиях всего легиона в целом. Если ты, Салиен, проявишь такую же прыть в сражении, не нарушив при этом строя – честь тебе и хвала. Попробуешь поставить себя выше других – погибнешь сам и погубишь весь легион. Только единство даёт нам шанс на победу. Урок второй: никогда не смейся над товарищем. В бою он будет прикрывать твою спину.