Текст книги "Стройки Империи (СИ)"

Автор книги: Олег Измеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

– Машиныстка нэ может быть "ватником", – глубокомысленно заявил Вадим. – Она на экран нэ слэдыт.

– Молодая, потому и не следит.

– Лагычно, – протянул Вадим и после паузы добавил: – а машина у нас нэ зависаит, у американцев зависаит. Патамушта у американцев интернационал бизнес машин, а у нас союз рабочих и машин.

Сказав это, он вернулся на место, и лицо его излучало радость познания еще одной тайны Вселенной.

– А что, – обратился Виктор к Инне, – норму могут повысить, если много набирать?

– Премию с прибыли больше дадут. Но ведь здоровье дороже!

– Инна, а вы давно на машинах?

– С института. У нас там "Урал-60" стоял, он так грелся, что мы у него волосы сушили...

-...Виктор Сергеевич, вы закончили? Я вам покажу ваше рабочее место, и вам надо расписаться.

Любочка, аппетитная девушка со светло-рыжими волосами и светло-синим платьем под халатом, она же старший техник по снабжению, провела Виктора в угол зала, где его ждали серый однотумбовый стол из железного листа с пластиковой столешницей и кульман. Кульман был "беушный", но хороший, с изящными литыми ногами, черной блямбой противовеса и новой, мало исколотой доской. Виктор расписался за обещанные халаты ("бязевый – один, диагоналевый – один, стираете сами") и принадлежности, причем педантичная Любочка заставила его открыть и проверить готовальню, которую она важно называла "набор НЧК-14" – "а то бывает, получают, и говорят, что некомплект". Внутри футляра из папье-маше на красных бархатных ложах, словно ордена, мирно почивали хромированные чертежные инструменты; их безукоризненный порядок навеял Виктору приятные воспоминания о заводе.

Минут через пять после того, как Виктор расписался за матответственность, к его столу подошла низенькая веснушчатая девушка без халата, назвалась Евгенией Васильевной из объединенного профкома, и спросила, хочет ли он стать на учет.

– Наверное, ж все в профсоюзе, – флегматично ответил Виктор, – взносы, как и раньше, один процент, ничего не поменяли?

– Разве вы не знаете? После четырнадцатого съезда полпроцента, – ответила Женя, – аппарат ВЦСПС сейчас сократили, поскольку профсоюзные санатории и прочее передали Минсоцразвития. И у нас на предприятии путевки через отдел соцразвития. Поэтому теперь многие спрашивают, для чего нужен профсоюз. Отвечаю: теперь наша основная задача – обеспечить участие трудящихся в управлении. Ученые доказали, что в нашей стране только отдельные несознательные граждане хотят работать в условиях "я – начальник, ты -дурак"...

– Начальники или подчиненные?

– Неважно! Скажите. вы честный, сознательный, опытный, и хотите думать своей головой?

– Скромность не позволяет мне это сказать.

– Отлично. Если вы член профсоюза, начальник будет с вами советоваться, вы сможете участвовать в группах качества, советах по организации труда, материального и морального поощрения, вас будут знакомить с проектами решений, которые вас коснуться, вы сможете предложить что-то свое или написать возражения. Если хотите, вас могут выдвинуть в совет предприятия или наблюдательный совет трудового коллектива. И это все за десять рублей в месяц. Если не хотите – будете простым исполнителем.

"Так, если я правильно понял, быть простым исполнителем тут моветон. Партии или там Совмину нужны активные строители коммунизма... а заодно и контроль за номенклатурой, чтоб не борзела."

– Ставьте на учет, конечно.

– Карточку на профбилет можете после выходных занести, – сказала Женя, забрала заявление и удалилась.

– Правильно сделали! – из-за доски выглянуло миловидная брюнетка с двумя озорными хвостиками волос, – а то мы боялись, вдруг вы отделу стопроцентный охват подпортите.

– Ну так может, вам и по комсомолу стопроцентный охват сделать.

– Так у нас комсорг есть. Рустамчик! Подойди на минуту.

– Ну чего у тебя опять, Филонэнко? – к кульману подошел парень в прическе а-ля Дин Рид, но с усами и прищуренными, как у Ильича, глазами; из под расстегнутого халата у него выглядывали красный мохеровый свитер и джинсы цвета морской волны, расширенные книзу наподобие дудок.

– Товарищ в комсомол хочет.

– Издеваешься, Филонэнко. Нехорошо издеваться.

– А что? Мог бы поручения выполнять.

– Какие поручения?

– Политинформации у вас часто проводят? – спросил Виктор. – А то по радио про политику мало.

– Про политику сейчас молчат, – хмыкнул Рустам. – У Америки дела плохи, им надо ограниченный ядерный конфликт в Центральной Европе, чтобы народ от борьбы отвлечь. Обстановка напряженная, сами видите.

– А это не перерастет в глобальный конфликт?

– Конечно, перерастет. Но это будет последняя война в истории человечества.

– Да ладно, – отмахнулась Филоненко, – фон Тадден по дружбе нефть получает...

– Фон Тадден просто популист и демагог. Не сегодня – завтра его неофашисты уберут. И штатовцы на это глаза закроют. Как говорят у нас в Кулябе...

– У нас в Полтаве так не говорят, у нас кажуть "Ось побачим".

– Уля, не нервируй меня. И вообще, надо работать.

– Да, вот как раз черчу и думаю – а кто бы напомнил победителю соцсоревнования, что надо работать?

«Фон Тадден? Это который в НДП был? И с кем это у него дружба? Или это нефтепровод „Дружба“? Немецкая партия – это НДП и она у власти в ФРГ? Почему американцы это допустили, они же влияют на ФРГ? И где ГДР? Почему я здесь не слышал про НАТО и Варшавский Договор?»

...Дежурство на стенде оказалось делом простым и очень выгодным. Климатические камеры, где гоняли блоки магнитофона, работали по программе, и надо было каждые полчаса подходить и сверять параметры. Если параметры вышли за допуска, надо было остановить испытания, вынуть дефектный блок и вновь задать режимы для годных. Оставшееся время можно было дремать урывками на старом кожаном диване в бытовке, поставив кухонный таймер – он противно трещал, когда выходило время.

Все это хозяйство размещалось в утепленном ангаре-пристройке – он стоял за забором, на месте нынешнего памятника революционерам, с бетонными барельефами и стелой. Памятниками в этой реальности, похоже, еще не увлекались. В ангаре тускло горели лампы дежурного освещения, пахло машинным маслом и сварочной копотью; силуэты разрывных машин и стендов вызывали воспоминания об инопланетном корабле в фильме "Чужие", жужжали привода, кашляли компрессоры и огромные промасленные цилиндры тяжело вздыхали сжатым воздухом.

Участок малых и средних климкамер был отгорожен легким заборчиком в углу ангара, и на нем поддерживалась необычная для машзавода чистота. Белые шкафы и шкафчики на фоне желто-серых стен, по которым, словно клубок змей, расползались во все стороны тускло поблескивающие цинком вентиляционные короба, синие трубы пневматики, красные пожарные краны и черные кабеля – все это создавало атмосферу какого-то голливудского боевика. Казалось, что из-за ближайшей колонны выйдет Джейсон Стэйтем с озабоченным выражением лица и почешет небритый подбородок.

Обозрев окрестности, Виктор принялся за «Известия», но там больше ничего нового не нашлось. На второй полосе было пространное интервью с неизвестным Виктору конструктором Нестеровым о новом стрелковом оружии для Советской Армии.

"– Расскажите, пожалуйста, – спрашивал журналист, – чем объяснить принятие на вооружение еще одной системы, после того, как автомат Калашникова, распространенный в наших Вооруженных силах и НОАК, показал в Индокитае убедительное превосходство над новейшими образцами американского оружия?

– Новый автомат предназначен для наших частей высокой мобильности. Система Михаила Тимофеевича Калашникова почти идеальна. Идеальна для широкомасштабного военного конфликта, подобного Великой Отечественной, с применением оружия массового поражения. Однако наши противники, стремясь избежать удара возмездия по своей территории, стремятся навязать нам тактику ограниченных войн, и измотать в них нашу экономику. Для высокомобильных частей нужны легкие и компактные автоматы, с меньшей отдачей, чтобы при стрельбе очередями было легче поразить цель. Такое оружие и было создано нашим КБ под новый малоимпульсный патрон..."

На снимке Виктор увидел изящный булл-пап с ручкой сверху, как у американских винтовок.

«...Скоро на вооружение нашей армии поступит еще одна система. Нет, это не волшебное сверхоружие, но вещь необходимая и принципиально новая. Называется она АПО – автомат персональной обороны. Сорок процентов наших военнослужащих не призваны входить в бою в непосредственный огневой контакт с противником. Это танкисты, водители, артиллеристы, штабные работники, к примеру. Для них мы создали оружие, которое сочетает в себе огневую мощь автомата, а по весу и размерам чуть больше автоматического пистолета...»

Они готовятся к войне в Европе, подумал Виктор. Новые автоматы, колесные БМП, силы быстрого реагирования... Они готовятся к войне, в которой США вместо себя подставит другую страну, достаточно большую, чтобы измотать СССР. И, похоже, это Германия. Союз разносит ракетами Европу, а затем США диктуют свои условия. Сразу двух соперников сразу. Китай пока слишком слаб, чтобы быть решающим игроком, это не конец двухтысячных.

Одним словом, подумал Виктор, это снова руины и жертвы. И, скорее всего, это в конце концов, ядерные боеголовки на СССР. На Брянск, на всех этих людей, на него самого. Ближе к финалу, когда Союз истощит силы. Та же бредовая затея, что и у Гитлера, но с иезуитским расчетом. Что опаснее для мира – взбешенный близким концом психопат, или система расчетливых циников, сумевшая обмануть сама себя?

К одиннадцати сменщик почему-то не пришел. Виктор несколько раз заходил в будку мастеров, где резались в «козла» заводские дежурные слесаря, и на обшарпанном старом столе с обтянутой дерматином крышкой стоял карболитовый телефон; но никто не звонил. Без четверти двенадцать по крыше и стеклам ангара забарабанил нудный осенний дождь, и в свете фонарей, освещавших обезлюдевшее пространство заводского двора, замелькали мокрые хлопья.

В половине двенадцатого в дверь бытовки постучали.

– Виктор Сергеевич, вы извините... Жену отвозил... Мальчик, понимаете... Мальчик!

На пороге, с непокрытой головой, стоял парень в вымокшей куртке, и струйки воды стекали по его счастливому лицу.

12. «Я не интеллигент, я технарь»

– Простите... Простите, у вас сигареты не найдется? Мои все размокли...

Это была молодая женщина, и первое, что бросилось в глаза Виктору – это аккуратное каре рыжих волос с прямой челкой над длинными, подведенными ресницами, из-под которых выбивался умоляющий взгляд; чуть вздернутый нос придавал лицу с овальным подбородком немного озорное выражение. Посиневшие от холода губы с трудом пытались вытянуться в вымученную улыбку.

Женщина была в светлом демисезонном пальто трапецией, с большими кругами темных пуговиц и бросающимися в глаза косыми линиями больших карманов; для нынешней погоды это казалось слишком легким, и шея, обнаженная, без всякого платка или шарфа, которая выглядывала из свободного отложного ворота, лишь подчеркивала несоответствие наряда погоде. Серо-оранжевый зонт не защищал хозяйку от кружащихся в воздухе мокрых хлопьев, они падали и впивались в ткань, пропитывая ее ледяной влагой. На ногах, вместо высоких сапожек, на которые уже поголовно перешли здешние представительницы прекрасного пола, были обыкновенные туфли – по моде шестьдесят восьмого, с низкими каблуками и острыми носками; ноги, затянутые в светлый капрон, по-видимому, давно уже промокли, а из туфель можно было выливать воду. Небольшая круглая шапочка на голове была относительно сухой, но было неясно, что же она все-таки защищает.

– Не будет?..

Женщина повторила это упавшим голосом; она зябко сжалась, приложив к груди руки, в которых была плотно сжата рукоять зонта, как будто ветер собирался его вырвать, по висящей на плече бежевой сумке стекали крупные капли, и Виктор вдруг почувствовал, что незнакомке по-настоящему холодно и ее, наверное, уже бьет озноб.

– Я не курю... Что-нибудь случилось? – последние слова вылетели у него как бы сами собой.

– Ничего! Ничего, все в порядке! – поспешила ответить она. – Все нормально, я иду домой. Спасибо...

– Далеко?

– Что?

– До дома далеко идти?

– А... а зачем вам знать, где я живу?

– Я не хочу знать, где вы живете. Просто узнать, далеко ли вам шлепать по лужам в таком наряде.

– Ну какая вам разница...

– И все-таки?

– Где-то час... Автобус ушел.

– А такси?

– Туда не берут в это время. Или дерут по-сумасшедшему, – и она назвала сумму, явно превышавшую наличность Виктора. – Некоторые предлагают подвезти так, но... сами понимаете...

– Вот черт, у меня тоже голяк. С дежурства иду.

– Послушайте не надо мне платить за такси! Все нормально, я д-дойду...

Виктор заметил, что у нее от холода дрожат губы.

– Так. Сейчас попьете горячего чая, согреетесь, а потом дальше пойдете. Так и слечь недолго.

– Все уже закрыто...

– Да я рядом, вон, видите эконом у вокзала? Меда нет, сгущеное молоко есть.

Она отшатнулась к водосточной трубе, попав под ливень, текший мимо желоба.

– Не надо! Я сама дойду!

– Я не предлагаю вам вечер проводить со мной! – чуть не выкрикнул Виктор, начиная сердиться. – Тем более, уже второй час. Выпьете чай, обсохнете и идите куда угодно.

Она колебалась; на ее побледневшем лице отражалась внутренняя борьба. Тогда Виктор взял ее за руку и повел через перекресток в сторону дома.

– Куда... куда вы меня тащите?

– Можете милицию звать. В отделении тоже сухо.

Женщина смирилась и покорно пошла за ним по Вокзальной, то и дело спотыкаясь и попадая туфельками в лужи, где плавала тонкая кашица тающего льда: очевидно, в ее представлении Виктор не укладывался в стереотипный образ грабителя или маньяка. "Черт ее знает, зачем я ее веду" – мелькнуло у него в мозгу. На гулящую или аферистку его неожиданная попутчица не походила, и попыток навязываться не предпринимала, скорее, наоборот; с другой стороны, она ни разу не упомянула о семье и на правой руке ее не было кольца. Хотя здесь некоторые не носят, и не все расписываются. Шестидесятые. Приятель? Тогда бы она ему позвонила. Или спросила две копейки, или сколько у них тут в автомате. Позвонила бы каким-нибудь знакомым, подруге. Похоже, или близких у нее в Бежице нет, или...

– Вас как зовут?

– Что вы сказали?

– Ну, вас как зовут? Меня зовут Виктор Сергеевич. А вас? Это для вахтерши. Если что, скажем, что вас должен был встретить мой знакомый, но его вызвали в командировку...

– Не надо. У меня есть паспорт. А зовут Соней, разумеется.

– Вы не похожи на соню.

– Софья. В честь Ковалевской. Родители хотели, чтобы я стала математиком.

– Получилось?

– Вы действительно меня не узнали? Я пою в группе "Деснянка". Соня Ларина. В группе прозвали "Софи Лорен", но я на нее ни капли не похожа. Что вы остановились?

– Нет, идемте скорее, а то голос застудите. Я недавно в городе. А что, вас после концерта не развозят?

– Я же говорю, автобус ушел. Точнее, я на него опоздала, но это неважно...

– ...Господи, так вы ж простудитесь! – воскликнула вахтерша, когда Соня предъявила паспорт. – Вам надо срочно горячего чаю и в постель!

– Вот как раз чаем и будем поить, – ответил Виктор. – Искусство принадлежит народу, и народ не должен дать ему пропасть.

– Интересно, какую часть из этого совета вы собираетесь выполнить первой? – спросила Соня, когда они уже поднимались по гулкой лестнице, озаряемой скудным светом пятиваттных газосветных ламп: казалось ни в одной из реальностей призывы к экономии не понимали столь буквально, как в этой.

– Вас, наверное, уже дома заждались. Телефона нет, звякнуть, чтоб не беспокоились?

– Не ждут. И в этом смысле тоже.

– Не волнуйтесь, я не затаскиваю в постель мокрых, застуженных и голодных женщин. Даже если они так сексапильны.

Соня инстинктивно хихикнула.

– Интересно... А вначале вы не показались мне таким интеллигентом.

– Я не интеллигент, я технарь... Вот и наш этаж.

Квадратный метр прихожей казался входом в темную пещеру; Виктор пропустил Соню вперед и нащупал выключатель.

– Проходите в комнату. Туфли в душе на батарею, пусть сохнут.

Никелированный электрочайник в руке оказался слишком легок для чаепития вдвоем; Виктор сунул его в раковину. Лебединая шея смесителя исторгла из себя бурлящую струю.

"Она же, наверное, и не ела. Омлет с вермишелью пойдет? Это недолго."

Обернувшись, он увидел, что Соня сидит на корточках возле батареи, прижав ладони к теплому чугуну радиатора. Легкая строгая блузка темнела на лопатках, пропитанная дождевой влагой, и липла к коже, проявив сквозь себя узкие полоски бретелек; низ простой раскошенной юбки тоже набух от воды и соскользнул до середины бедер, открывая темную полосу резинки чулка. Виктор дотронулся до ее плеча, и почувствовал, что Соня дрожит. От прикосновения она резко обернулась.

– Я повесила пальто на плечики в душевой, с него внизу капает... – быстро проговорила она, левой рукой пытаясь вернуть непослушный край юбки на положенное ему расстояние не выше пятнадцати сантиметров от округлого колена.

– Вот что: вам надо срочно в теплый душ и переодеться в сухое. Горячую воду у нас пока не отключили.

– Какой душ, что вы говорите...

– Там внутри нормальная защелка. Сухое... тут в комплекте есть халат, я его не надевал, он должен быть чистый и глаженый. Попьем чай, высушим одежду утюгом. Вы умеете сушить утюгом, а то я не знаю, как с блузкой?

– Умею... Слушайте, какой халат, какой душ? Как это вы представляете, что я приду в дом к незнакомому человеку, пойду у него мыться, надену его халат... Мы ведь даже не на "ты", верно?

– Ну, если в этом проблема, давайте на "ты". Иди греться в душ, пока не заболела. Вот... – он порылся в шкафу, – вот он, халат, с ним все нормально.

– Но... если кто-нибудь зайдет, и я в этом халате?

– Кто? Кто зайдет сюда во втором часу ночи? Женщина, не серди меня.

Он сунул халат в руки Соне и направил ее в сторону душевой. Мысли его обратились в сторону белой пластиковой дверцы холодильника. Экономия, похоже, относилась и к отоплению; Виктор вдруг почувствовал, что ему хочется чего-то горячего.

В кухонном шкафчике ему сразу бросилась в глаза блестящая банка растворимого кофе; она затмевала собой скромную пачку цейлонского, предлагая себя нахально и бесстыдно, как девушка легкого поведения из итальянских фильмов.

"Чего я жду? Нового Года? И кого на него звать?"

13. Пришедшие с холода

...Дверь в душевую снова распахнулась, и оттуда вырвались клубы пара, в которых, как на эстраде восьмидесятых, показалась Соня в махровом халатике. Судя по расположению пуговиц, фасон халата был мужской, но длина явно намекала на режим всемерной экономии; впрочем, Соня от этого только выигрывала. Горячая вода совершенно преобразила ее: на щеках появился румянец вокруг ямочек, распаренная и свободная, она вступила в комнату так, словно выходила на сцену в луч прожектора. Мокрые рыжие волосы слегка выбивались из-под чалмы, накрученной из банного полотенца, а еще из-под этой чалмы на Виктора смотрели глубокие умные темно-карие глаза.

– С легким паром!

– Спасибо... У тебя уже и стол накрыт? А я собиралась помочь...

Она подсела к "книжке"; ноздри ее чуть расширились, как у кошки, принюхивающейся к еде.

– Кофе, я так понимаю, с коньяком? – последние слова она произнесла с оттенком подозрения.

– Ну, по такой погоде на стол надо графинчик "Столичной" ставить. Но – не держу, не склонен к употреблению, как в анкетах пишут. А это – так, сосуды расширяет.

– Ты еще и непьющий? И без семьи? С ума сойти. Никогда бы не поверила.

– Так получилось. Не по моей вине. Ты ведь тоже вроде одна?

– Да... и частично, наверное, по моей вине. Я всегда виню себя. И это хорошо, что нет графина, я бы отказалась. Сигареты тоже – для вида, или если очень нервничаю.

Соня села за столик, и тут Виктор обратил внимание, что она прекрасно сложена. Особенно ноги – про них нельзя было сказать "стройные и худые", но они были действительно стройные, и их плавные, обтекаемые, как у спортивной машины, линии наверняка притягивали поклонников и вызывали зависть подруг. Вернее всего было бы назвать их сочными.

Соня отхлебнула из чашки глоток горячего, ароматного, черного, как ночь, напитка, потом снова подняла глаза на Виктора.

– Я поняла, в чем дело. Ты просто из военного поколения. Тогда люди не были разделены квартирами. Не было мужчин и женщин, были наши и фрицы, и нашим надо помогать, потому что... ну, вы сами понимаете. Было очень страшно?

Виктор пожал плечами.

– Мне стыдно в этом признаться, но я не был ни дня на фронте.

– А где?

– Работал... На одном радиозаводе.

– Я поняла. Я не буду спрашивать подробности. Знаешь, у моей подруги был дядя, он чинил радиоприемники, ну, вот, а когда он умер, оказалось, что он когда-то делал приборы для бомбы.

– Омлет остынет.

Соня ловкими движениями разделила большую солнцеподобную лепешку на широкие дольки.

– А я войну плохо помню. Помню, что все время хотелось есть, помню, как зимой было холодно. Мы на севере жили, в эвакуации, там что-то вроде леспромхоза. Лес помню, не такой как у нас, там одни сосны, прямо до неба, и воздух... какой там воздух... Да, и после войны вначале больше всего запомнилось, как хотелось есть, и чтобы мама испекла большой-большой белый хлеб. Ну а потом как-то наладилось, в школе подкармливали. Закончила Новозыбковский педагогический, направили в Брянск, в Шестнадцатую школу, учить детей математике, но математика из меня не вышло.

– А почему так далеко, в Новозыбковский?

– Была причина. Сейчас это уже неважно.

"Проксима" тихо напевала нежный вокализ. "Па-да-да-да, да-да-да-да..." Похоже на трио "Меридиан". Хотя какой тут "Меридиан", до него еще лет десять.

– А ты действительно, недавно здесь живешь. И все твои вещи можно уложить в чемодан.

– Радиола туда не влезет.

– Так это твоя? – спросила она обрадовано.

– Ты коллекционируешь радиолы? Ну, судя по лицу.

– Нет-нет. Просто это значит, что ты надолго. И ты не похож на шпиона. Шпион бы взял что-нибудь вроде "Спидолы" такой переносной, или проигрывателя. А там рация. Я в кино видела.

– В Брянске много шпионов?

– Во всех городах, закрытых для иностранцев, могут быть агенты иностранной разведки. В открытых – тем более. Так что нам надо быть бдительными.

– Да, об этом везде говорят. Мир неспокоен. Поэтому к нам засылают коварных шпионов и соблазнительных шпионок.

– Надеюсь, последнее ко мне не относится?

– Я похож на человека, который водит домой шпионов, пришедших с холода?

– Читаешь плохие самиздатовские подстрочники?

– Читаю про бдительность. Ле Карре вроде работал в Ми-6?

– Да мне все равно. Просто это переводится как "Шпион, вернувшийся в игру".

"Шпион, вернувшийся в игру. Интересно, относится ли это здесь ко мне? Нет, конечно, разведывательной информации никто не требует. И так и не выяснено, кто это делает и зачем. МГБ из второй реальности, скорее всего, действительно посредник, но кто за ним стоит? Похоже, они и сами не знают, а то начали бы шастать по мирам. Интересно, Соня не может быть из ЦРУ? Нет. Нет. Она не напрашивалась ко мне домой. И вообще она скоро уйдет. Зачем я ей?"

– Дай мне передник, – требовательно сказала Соня, когда с импровизированным ужином было покончено, – я сама уберу и вымою посуду. Пока утюг поищи, и одеяло, чтоб на нем сушить.

Виктор подошел к окну и выглянул на улицу. Под длинными ладьями уличных фонарей с газосветными трубками вертелась все та же ледяная смесь, водосточные трубы двухэтажных шлакоблоков напротив изрыгали себя легкие водопады, и какой-то запоздалый грузовик выплеснул на землю газона целое цунами из лужи на проезжей части.

– Что ты там увидел? – Соня тихо подошла к нему сзади, заглянув через плечо, и легко и нечаянно потерлась грудью о его спину; Виктор услышал, как при этом сбилось ее дыхание.

– Дождь и снег. Ты высушишь одежду и через пару минут будешь такая же мокрая. Тебе завтра рано на работу?

– Нет, в эту субботу без утренников... а зачем тебе?

– Предлагаю подождать до утра, когда будет автобус. Все не одной по темени. Вчера тут стреляли на Крахтовских.

– Ты будешь из-за меня сидеть до утра?

– Посидим, поговорим, послушаем музыку. Как в кафе. Успею выспаться.

– Вообще-то я не люблю кафешек. Лет пять назад в "Зинке" любила с подругами посидеть, сейчас – нет. Обязательно подсядут подогретые ценители таланта, закажут шампанского и бутерброды с черной икрой, и будут кидать бессмысленные остроты, пренебрежительно рассуждать говорить о вещах, в которых совершенно не смыслят, и кидать липкие взгляды.

– Ну, на тебя трудно не засмотреться.

– Но не так. Ты смотришь в глаза, а потом уже на ноги.

– Заметила?

– А для кого мы их открываем?

Она отошла на пару шагов назад, скользящим движением опустила руку вниз, и сделав полшага вперед, потянула ладонь вверх от согнутого колена; материя потянулась за ладонью, обнажив слегка порозовевшее после душа тело еще сантиметров на пять – и Соня тут же, как бы стыдясь произошедшего, повернулась к Виктору спиной, повернув голову в его сторону.

– У вас в группе показывают стриптиз? – улыбнулся он.

– Шутишь. Худсовет бы разогнал. А ты, значит, был в Риге? Есть только одно место в Союзе, где можно увидеть стриптиз. Правда, не совсем, а только до бикини. Такой стриптиз, как у них, нам не нужен, – при последних словах она как-то хитро прищурилась.

– Но и чересчур закрываться тоже не следует. Наш человек хочет видеть все наше.

– И как, удалось увидеть?

– Сознаюсь, был я в Риге. Зимой, в командировке на несколько недель. И как-то совершенно случайно изучал.

– Хорошо, что ты не начал рассказывать, что был за границей, – она состроила гримаску, и произнесла деланно скучающим тоном, – "Знаете, вот этот галстук я привез из Лондона. А тут я в Париже на фоне Нотр Дам. Шестая слева это Бриджит Бардо, а второй в центре я. Знаете, а вот у них в Стамбуле..." Вы знаете, как у них в Стамбуле?

– Мне как-то по барабану, – ответил Виктор, – Стамбул – город контрастов.

Разговор плавно переходит к теме «расскажи о себе», подумал он. Соня начинает заигрывать – то ли оттого, что нечего делать, то ли после душа располагает, то ли хочет выяснить, отчего я к ней так безразличен на фоне всеобщего внимания. А это опять ведет к теме «расскажи о себе»...

– Жаль, что взял не телевизор, – сказал он, – было бы что смотреть.

– И что бы мы смотрели? Передачи кончаются в двенадцать.

"Черт, еще один прокол."

– Слушая тебя, теряешь чувство времени. Сразу видно человека искусства.

– А ты считаешь себя неинтересным собеседником... Верно?

Виктор пожал плечами.

– Не знаю. Не задумывался.

– Но не обязательно говорить о работе, можно о книгах, о музыке... Можно я гляну?

Она подошла к полке и потянула на себя один из конвертов пластинок.

– Так ты, оказывается, битломан? – удивленно спросила она, обернувшись. – Ты слушаешь мерсибит?

– Разве это запрещено? Диски фирмы "Мелодия".

– Ну да, но... И "падающие камешки"... Это же музыка молодежи, бунтующего поколения.

– "Роллинги" прекрасные музыканты. Это один из лучших их альбомов, кстати. А грязный имидж – это только реклама, шоу-бизнес. Нравы Запада, когда талант вынужден служить прибыли. Но к музыке это не относится, "Aftermath" – это же классический ритм-энд– блюз, но группа решила экспериментировать с африканскими инструментами... А поют они о все о тех же вечных темах, о несчастной любви. Ты "Paint it black" слыхала? Забойная вещь!

– Ну да, но... Знаешь, я думала, что для того, чтобы это понять, надо родиться в другом поколении. Мне проще, я прежде всего певица, мне интересны новые, свежие краски, то, что заведет публику... Слушай, а... а вот это вообще психоделика! Это молодые энтузиасты из Министерства культуры протолкнули, а пластинка не расходится, нет спроса, железно в уценке будет.

– В какой уценке? – Виктор буквально подскочил к Соне, чуть не выхватив пластинку из ее рук. – Это же "Пинк Флойд"! В семидесятые за этим в Союзе гоняться будут!

– Откуда ты знаешь, что будет в семидесятые?

– Мода на это придет. И на тяжелый рок, ну, вроде "Лед Зеппелин".

– А это кто?

– Кто, "Лед Зеппелин"?

– Да, да. Что ты так волнуешься?

– Так это же... – Виктор запнулся, лихорадочно вспоминая хронологию. – Это же новая молодая группа, еще ни одного диска!

– И что? – на лице Сони было написано совершенно неподдельное удивление.

– Так там... там гениальные пацаны – Роберт Плант, Джимми Пейдж, Джон Бонэм и этот, как его, Джон Пол Джонс! Народ будет с ума сходить!

Соня с подозрением и некоторой укоризной взглянула на него.

– Разыгрываешь? "Лед Зеппелин" – это "Свинцовый дирижабль".

– Так это же хард.

– Какой хард?

– Ну, хардрок, тяжелый рок. Игра слов, ассоциативное название.

Соня вернула на место красочный конверт «Волынщика в воротах рассвета» и подошла к Виктору.

– Когда ты говоришь о роке, ты похож на школьника. Интересно, а как к этому относятся... ну, твои одногодки?

– Я же не навязываю им Маришку Верес.

– Вереш? Это та, что недавно в "Скандально-синие" перешла?

– Она самая.

– Неплохой вкус... Знаешь, я поняла. Ты из тех, кому нужна внутренняя свобода. Обычно люди ищут внешней. Хипарям нужна свобода одеваться, диссидентам – свобода поступков, а ты не борешься за свободу, ты просто свободен. От чужих мнений, от того, как выглядят и поступают другие. Для тебя нету слов "так принято". А это самое трудное – не делать чего-то только потому, что так делают другие. Слушай, а ты, наверное, и твист танцуешь?

– Твист – это старо. Вот шейк сбацать... но соседи снизу будут против.

– Отпад... А давай какой-нибудь медленный, на "Маяке" они всю ночь идут. Мы тихо поставим радио. Ты современный медленный танцевал?

– Спрашиваешь. А ты будешь танцевать в тапочках?

– А я буду босиком, как Сэнди Шоу. На ковре тепло.

Современный медляк в шестьдесят восьмом в СССР, если кто не помнит – это кружиться, лениво переминаясь с ноги на ногу в такт музыке. Главное здесь то, что партнеры стоят близко друг к другу, хоть и не прижимаясь, и обнимают друг друга за плечи и талию. Можно вдыхать аромат «Огней Москвы» и слышать неровное дыхание партнерши. Такая вот смесь невинного романтизма и эротики. Но от Сони ни «Огнями Москвы», ни «Пиковой дамой» или каким-то другим признаком эпохи после душа уже не пахло. От нее исходило легкое благоухание ромашкового шампуня и чистой кожи.

Светлая, неспешная мелодия кругами расходилась по комнате, источая какой-то особый, сокровенный уют. Похоже на "Um acht bis um acht", подумал Виктор, и тут же спохватился. Да что же он, в самом деле!

– Это из фильма "Еще раз про любовь"? – спросил он.

– "96 минут про любовь". В "Победе" уже прошла, в "Металлурге" идет. Ты уже сходил?