Текст книги "Стройки Империи (СИ)"

Автор книги: Олег Измеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

"Прямо как в фильме "Вариант Омега"", усмехнулся про себя Виктор. "Вариант Омега-68".

И тут он заметил, что стоит возле перекрестка у коттеджей в стиле модерн, и, если повернуть налево, он выйдет на Старый Корпус. И что его туда приглашал Камаев.

24. «Здесь нет шпионов».

– Анатолий Алексеевич пошел домой четверть часа назад. Он придет завтра на занятия.

В лаборатории тихо гудели вентиляторы аналоговой машины. Не эпических зеленых и коричневых шкафов, а новой, цвета "белая ночь", с ячейками блоков, похожих на кассеты в салоне видеопроката, и пугающей своим звукосочетанием надписью на пульте: "УАВК-1".

Мужчина в вязаной зеленой безрукавке и черной рубашке с расстегнутым воротом и повязанным под нее на шею на манер галстука бело-коричневым платком пытался добиться от машины взаимопонимания, щелкая по бурым кнопкам, выстроившимся в несколько рядов, как у кассового аппарата. В его каштановых волосах виднелась проседь; он был один в этом полутемном зале, где часть потолочных светильников из экономии была погашена. Очки в темной целлулоидной оправе – такие обычно носят в фильмах шестидесятников важные бюрократы – придавали его лицу сосредоточенность.

– Веселый, – произнес он, и, увидев недоумение Виктора, пояснил: – Зденек Веселый. Не прозвище, такая фамилия.

Виктор уловил в речи незнакомца небольшой акцент.

– Виктор Еремин. Тоже фамилия.

– Я не шпион, – продолжал Зденек. – Здесь нет шпионов. Я поступил на службу и жду советское подданство. Преподаю электрооборудование и автоматику. Раньше работал – завод "Шкода", Чехословакия.

– Хороший завод. Сюда из-за беспорядков?

– Был завод. В России не все знают, что происходит в Европе. Не интересуются. У нас тоже не интересовались. Жизнь идет хорошо, зачем о чем-то думать?

– Больше не выпускает электровозов?

Зденек оперся на пульт и встал; лицо его стало задумчивым. Его сутуловатая, с широкими округлыми плечами фигура выделялась на фоне окна с серым занавесом сумерек; сняв номенклатурные очки, он подошел к форточке и щелкнул подвесным выключателем белого вентилятора.

– С вашего позволения, – произнес он, вынимая из кармана трубочку с изогнутым мундштуком и пузатой, потемневшей от времени каповой чашей. – Я пытаюсь, как у вас говорят, "завязать с этим", но иногда отступаю.

– Сначала все было хорошо, – неторопливо продолжил Зденек, выпустив струйку дыма в сторону гудящего белого круга. – СССР восстанавливался, было много заказов на разную технику. Когда подписали Венское торговое соглашение, все радовались, будто снова выгнали немцев. Низкие пошлины, много товаров, огромный рынок Европы, Азии и Америки. В один прекрасный день оказалось, что русские заводы выпускают электровозы и тепловозы вдвое дешевле, и это не демпинг. Вы видели БМЗ? Завод работает, как огромные часы. Первой пала "Колбен-Данек". Ну, не первой, сначала советские машины заполонили Венгрию, Румынию, Югославию, Польшу. Затем нашим железнодорожникам предложили советские электровозы. Тоже вдвое дешевле. Не помогло даже партнерство с известным шведским концерном. Здесь дешевле медь, топливо...

Машина пискнула; Зденек подошел к пульту и пощелкал клавишами, затем вернулся к окну, держа трубку в согнутой руке.

– Мы имеем следующий итог. Сумело сохраниться только германское локомотивостроение, оно подтянуло под себя австрийское, шведское и швейцарское. Заводы "Браш" и "Инглиш Электрик" в Англии теперь под полным контролем "Дженерал Электрик". Французское и итальянское пока существует за счет партнерства с советским, это больше политика. Я рассказал пример. То же самое творится во всей остальной тяжелой промышленности. Автомобили в Европе большей частью американские и советские. Разумеется, растет безработица. Особенно для молодежи, она не видит себе места.

– Но если Союз что-то вам продает, он же что-то покупает?

– Да, конечно. Легкая промышленность цветет. Одежда, обувь, бижутерия, и все это стоит не так дорого, как машины. И на советском рынке теперь конкуренция между европейскими и китайскими товарами. Те, кто не нашел места в этой системе, уезжают.

– К нам в Союз?

– Здесь принимают в основном инженеров и квалифицированных рабочих, берут на предприятия на Урале, в Сибири, на Дальней Востоке. Чтобы устроиться в Европейской части и перевезти семью, нужно хорошую голову и много работать. Об этом здесь газеты не пишут.

– Но все же есть перспектива?

– Для технократии, скажем так. Остальные едут на Запад, там хватает своих кадров, там нужно то, что у вас здесь называют "обслуживающий труд". Сантехники, официанты, прислуги. В Германии теперь высокий уровень жизни, там несложно устроиться. Но там на приезжих смотрят, как на людей второго сорта. Произвол хозяев, обсчеты, домогательство к женщинам. Нет профсоюзов, нет прав, если не понравилось – высылают.

Зденек потер правой рукой выбритый подбородок, и взглянув на трубку, затянулся, чтобы она не погасла; струйки дыма тянулись к гудящему вентилятору.

– Вы не будете обижаться, – осторожно спросил он, – если я скажу, что у нас сейчас многие не любят русских?

– Мне все равно, – ответил Виктор. – в Европе постоянно кто-то обижается на русских и наоборот. Это проблема тех, кто обижается. Мне непонятно, почему чехи рвутся к немцам, если, как вы говорите, к ним там плохо относятся.

– Очень просто! – воскликнул Зденек и шагнул навстречу Виктору, глядя ему в глаза. – Это очень просто! Если Чехословакия войдет в состав Германии, все ее национальности будут немцы. Граждане Германии. Они будут имеет права граждан Германии, социальную защиту, пенсии, будут членами профсоюзов. Они смогут свободно искать хорошую работу и их никогда не вышлют. А немцы будут строить заново заводы... может, будут строить, я не уверен. Но там так думают многие. Там все говорят, что наш президент, наше чешское правительство, наши чиновники проворовалось и не хотят инкорпорации, потому что их арестуют за преступления. И наше проворовавшееся правительство чувствует себя спокойно, потому что прячется за советские войска, за советские танки и ракеты, и пока советские базы не выведут, простой человек ничего не может сделать. Так они говорят.

«Понятно, почему об этом умалчивают в СССР. Потому что в этой Европе нас уже никто не ждет, как освободителей. Немцев будут встречать цветами, а некоторые даже кричать „Прости нас, Гитлер!“. Вот почему у США есть не только причина, но и повод оказать военную помощь реваншистам. Вот почему наши не могут вмешаться сразу. Готовятся, ждут, когда противник сделает какой-то просчет.»

Зденек нервничал. Виктор заметил, что у чеха начал подергиваться глаз; видимо инженер говорил ему наболевшее, накопленное за долгие месяцы.

– Но вы же приехали сюда? – негромко спросил Виктор.

– Я ландскнехт. Ландскнехты – это были такие солдаты, верно и умело сражающиеся за хорошее жалование. У меня семья, я просто хочу спокойно заниматься моей любимой работой, чувствовать себя полезным, чувствовать уважение коллег. И не в будущем, а сейчас. Извините, что я рассказываю сугубо личный вопрос. Иногда хочется выговориться совершенно незнакомому человеку, даже агенту тайной полиции.

– Я не полицейский агент, можете не беспокоиться. У нас же не Запад какой-нибудь. Кстати, я тоже недавно в этом городе, и, скажем прямо, тоже хочу заниматься любимой работой и налаживать личную жизнь, – улыбнулся Виктор.

Похоже, Зденек ожидал другого ответа; с минуту он сосредоточенно посасывал трубочку, глядя на то, как пятиканальный самописец выводит какие-то непонятные кривые на ленте в рыжую координатную сетку. Бедный мигрант, подумал Виктор, его все время гложет опасение, что с этой заварушкой в иностранцах снова начнут разоблачать врагов народа, и, чтобы заглушить это чувство, он сам бросается навстречу опасности, провоцируя собеседника.

– Но, если даже и агент, предположим... – неторопливо проговорил Зденек. – Советская власть никогда не поверит, что пан Веселый приехал сюда по идейным убеждениям, хотя у меня достаточно причин ненавидеть фашистов, и старых, и новых. Однако ее вполне устроит лойяльный аполитичный обыватель, полезный в народном хозяйстве. Это даже лучше. Идейный товарищ может идейно разойтись с властью, когда поймет, что любая власть – это грешные люди, а не секта подвижников. И тогда власти придется думать, как объявлять его врагом государства. Власть по-своему права, фанатики, которым не нужны слава и деньги, иногда бывают опаснее осторожных мошенников, они никого и ничего не замечают ради торжества своих идей. Обывателю все равно, он соблюдает свою часть контракта. Обывателями проще управлять. Заметьте, советское общество теперь очень прагматично...

Он подошел к пульту и щелкнул выключателем, остановив змеиное движение ленты самописца. Тонкие паучьи ноги перьев замерли. Еще несколько аккордов по кнопкам – перемигивание неоновых ламп остановилось, перестал метаться зеленый зайчик на экране осциллографа.

– Спасибо, – вздохнул Виктор. – Я зайду сюда завтра. Поскольку вы по автоматике, наверняка еще будем общаться.

– Очень рад... Да, днем заходил журналист из заводской газеты, его зовут Вочинко, или Вочинок...

– Вочинников?

– Да. Так он спрашивал про вас. Не специально искал вас, так, между делом спросил, я даже не понял, зачем.

«Почему Вочинников? Почему бы открыто не расспросить? На меня скрытно ищут информацию. Такая у них теперь штатная форма проверки, или...»

-...Мне понравилось в России, что здесь не принято развязное отношение к женщинам, – рассуждал Зденек, провожая Виктора до двери, – люди, конечно, разные, но среди них, я заметил, принято выглядеть, поступать, как представителям светского общества, даже если человек очень скромно одет. Нет простонародья, даже здешние деревенские жители походят на малоземельных дворян. Россия сегодня Европа больше чем Европа...

...Знакомая Виктору лестничная клетка кафедры была озарена мерцающим холодным блеском единственной газосветной лампы. Где-то внизу, в полутьме послышался шорох; Виктор подошел к перилам короткой лестничной клетки и заглянул вниз, но лишь услышал, как слегка скрипнула осторожно прикрываемая входная дверь. Он вихрем слетел по ступенькам и выскочил наружу.

Он рассчитывал увидеть там кого угодно – студента, преподавателя, аспиранта, хозяйственного работника, просто какого-то случайного человека. Но кусок двора между кафедрой и лабораторией был пуст, и только красный тепловозик стоял немым свидетелем происходящему. Слева, из двери под лестницей Старого Корпуса, упал луч света; Виктор бросился туда, подчиняясь странному безотчетному желанию побыстрее столкнуться с неизвестностью, таившей в себе возможную угрозу. В этот момент его двигало то же чувство, что и Зденека, минуту назад выкладывавшего первому встречному человеку историю жизни и политические взгляды.

Во втором вестибюле, напротив закрытых касс, среди фикусов и пальм щебетали две парочки.

– Простите, здесь сейчас не проходили? – обратился к ним Виктор. Парни пожали плечами, одна из девчонок, темноволосая, в водолазке и в джинсах, кротко пролепетала "Нет, мы никого не видели". Поблагодарив, Виктор повернул к вестибюлю на Институтской. Там было пустынно, гардеробы закрылись, и из динамика институтской трансляции доносился веселый, с нотками показной вульгарщины, голос Тамары Кравцовой – "Наша жизнь, наша жизнь – лотерея! Не бери пустой билет!". Картину сюра довершал сидящий в вахтерской "гайке" пенсионер: не обращая внимания на Кравцову, он прижимал к уху черный приемник размером с книгу, блестящий ус тонкой антенны делал вахтера похожим на киношного марсианина. Из динамика доносились свист и шипение, и на вопрос Виктора пенсионер лишь отрицательно помахал рукой, не отрываясь от своего занятия. "Слегач" – мелькнуло в голове у Виктора. И только на улице, когда в его лицо пахнуло прелым листом и щек коснулись мелкие капли то ли мелкой измороси, то ли сгустившегося до выпадения в осадок тумана, Виктор понял, что вахтер чуть ли не в открытую слушал Запад.

25. Обратный отсчет.

По своему советскому опыту Виктор знал, что Запад лучше слушать к ночи, на коротких прохождение радиосигналов, и все важное однозначно будут повторять. Вахтер, помнивший сталинские времена, естественно, не баран, и наверняка случилось что-то важное, но не настолько, чтобы немедленно брать с собой деньги, документы и трехдневный запас пищи – об этом бы сообщила трансляция. Так что самым разумным было не спешить, пройтись по магазинам, обдумать завтрашний разговор с Камаевым – ну, если, конечно, до утра не будет атомной войны или переворота в Кремле, а это уж вряд ли.

Внезапно Виктор понял, что с крыльца корпуса он машинально двинул к Харьковской, и уже дошел до каменных столбов ворот в заборе. Он хотел было повернуть обратно, но за вылинявшим дощатым забором послышалось бренчание, и к перекрестку зашагала шобла явно поддатых пацанов, из числа "заросших".

– Пара-лепупа! Пара-ле-пу-по-чка! – горланили пьяные голоса. Дальше шла нецензурщина.

Не успел Виктор сообразить, чем именно ему это грозит, как почувствовал за спиной какое-то движение. Он отшатнулся в сторону: мимо него проскочило трое спортивного парней с красными повязками, у одного на левом запястье – небольшая железная коробка. "Наручная рация!" – мелькнуло в голове. Несколько силуэтов возникли из калитки двора общаги преподавателей, тени появились из прохода между старыми заводскими казармами, из калитки сталинского дома, не изменившегося в этой реальности. Несколько секунд – и кодло оказалось окружено превосходящими силами.

Они готовятся к массовым беспорядкам, подумал Виктор. Супротив обычной шпаны такие отряды быстрого реагирования не требуются. А заодно дают студенческой массе вместо митингов возможность проявить себя шерифами нашего городка. Убить двух зайцев. Писали, что в шестьдесят втором Козлов приказал применить оружие в Новочеркасске... Интересно, здесь были подобные вещи?

...Эфир в приемнике выл и свистел. Похоже, к радиовойне готовились обе стороны, но в СССР применили шумы, похожие на человеческую речь – спутать мозги слушателей, чтобы те не могли отделить важную новость от помехи. Время от времени в шум вплеталось резкое бибикание, похожее на код Морзе.

Лойяльный и свободный от глушения Париж сдержанно сообщил, что на Вацлавской площади Праги началась бессрочная акция протеста. Участники волнений ставят палатки и сооружают баррикады из автомобильных покрышек; по сообщениям полиции, на площадь проносят бутылки с бензином. Де Голль успел выступить с заявлением, в котором сообщил, что он считает происходящее внутренним делом Чехословакии, но обращает внимание, что политическая нестабильность может привести к новой войне в Европе и призывает обе стороны перейти к разрешению конфликта мирным путем в рамках конституции страны. Похоже, маршал не без оснований полагал, что Франция на очереди. Корреспонденты отмечали, что на площадь стекается все больше людей; развернуты пункты питания, горят костры в бочках для обогрева, постоянно возникают стихийные митинги групп с криками "Долой!" и "Смерть предателям!". Французы освещали события скупо, как будто у них действовала негласная цензура не превращать передачи в учебник для бунтарей, и русской редакции это тоже касалось.

В дверь резко и настойчиво постучали. Виктор сбил настройку и перещелкнул клавишу на УКВ. Человек с наушниками или меломан, или слушает Запад; но меломан в мире легальных битлов может слушать только качественную трансляцию на УКВ.

– К телефону вызывают... Да не туда – на этаже. Тут коммутатор.

От соседа чувствовался запах местного пива и рыбы.

– Отдыхаем? А может, это... – и он щелкнул пальцем по горлу.

– Я звонка жду, – ответил Виктор. Человек, который ждет звонка, обычно собрался что-то делать, и выпить-закусить не планирует.

Телефон без номеронабирателя робко жался на тумбочке со снятой трубкой. Похоже, только на входящие. В трубке звенел взволнованный голос Сони.

– Я тебя не оторвала? Нас завтра перенесли на первое отделение, можно пойти в "Победу" на одиннадцать. Ты как?

– С прошлого года не был в кино. А что идет?

– "Ночь живых мертвецов". В Зеленом.

– В самом деле?

– Шучу. "Убийство в библиотеке". С Никулиным, и в стиле нуар.

"На этот фильм меня хотела затащить Лика... Ерунда, на Никулина в комедии Рязанова, наверное, весь Брянск сходил."

– Прекрасно. Главное, не Ингмар Бергман.

– Тебе не нравится Бергман?

– Нравится. Просто меня посетила мысль, что кризис традиционной семьи – это для нашей страны не актуально.

– О, значит, ты не стал холостяком, боящимся серьезных отношений. Да, не жди меня у кинотеатра. Меня подвезут к вокзалу на служебном автобусе в начале одиннадцатого. Заодно поднесу кое-какие вещи.

– Решила переехать?

– Ты что? У нас не Запад, так не делают. Сначала фестиваль, потом заявление, и надо будет подыскать, что снять повыгоднее. Я тебя не пугаю своим рационализмом?

– Ничуть.

– Ты восхитителен. В моей жизни было много чувств. Ты делаешь меня рассудительной. Когда мы вместе, я могу быть собой и не бояться, что на меня обидятся и не поймут. Ты единственный, кто не спросил, была ли я раньше замужем. И единственный, кто не удивится, если я сама признаюсь тебе, что нет, не была. Ладно, все я не могу говорить! До завтра! Пока-пока!

Послышались гудки. За коридорным окном моросил мелкий осенний дождь, и мокрый асфальт блестел в свете фонарей. Красные флаги на домах обвисли и потяжелели.

"У чехов началась "цветная революция"... Обратный отсчет пущен. Пара недель, затем свержение ихнего правительства и присоединение к "рейху", со вводом войск бундесвера. Значит, война, значит, ГУГБ необходимо срочно изолировать всех подозрительных. Неважно, что человек бомбу нашел и что-то там изобрел для магнитофонов. Есть странный человек, неизвестно как попал в город, и им интересуются зарубежные спецслужбы. Завтра, возможно, последний шанс свободно прогрессорствовать."

26. «Вас прирежут бритвой Оккама».

– Вот здесь в реферате надо написать, что Ленин подчеркивает...

– Ленин всегда подчеркивает. Уже все рукописи исчеркал.

Парень и девушка на верхней площадке лестницы, завидев Виктора, почему-то поспешили ретироваться. Подошел к полуоткрытой двери кафедры, он услышал из-за нее знакомый голос Камаева.

– Вот этого юношу прошу не обижать... Представьтесь, пожалуйста.

– Григян... Михаил Ваганович. НИИпроммаш, Колбино.

– В общем, товарищи столкнулись с рельсовым транспортом, и поручили направление молодым специалистам. Просьба не мучить товарища командировочного вопросами по его работе, во-первых, он человек там новый, а во-вторых, не обо всем можно рассказывать...

"Не вовремя пришел", подумал Виктор. Деваться было некуда, и он шагнул вперед.

Максакову и Михальченко он узнал сразу, поразившись их молодости. Даже тогда, в семидесятых, они виделись ему маститыми учеными, солидными людьми другого поколения; здесь же они выглядели комсомольцами, вчерашними выпускниками, полными замыслов и фантазий. Из-за ящиков АВМ показалось лицо Камаева-младшего, вполне комсомольского возраста. Неужели он уже доцент? Еще несколько молодых людей, незнакомых ему по своей реальности, что-то обсуждали, перекладывая бумаги на столе. Одного из сотрудников кафедры он вспомнил по портрету – доцент Штепа, здесь он должен заниматься динамикой. В глубине лаборатории, за пультом виднелась спина Зденека.

Гость кафедры Григян был вообще пацанчик, только что со студенческой скамьи, с детски-удивленным взглядом под вскинутыми бровями; бородка, усы и квадратные очки с массивной оправой не были похожи на следование моде, и вообще они как-то не совсем ему шли, а скорее, были похожи на попытку чувствовать себя опытным самостоятельным человеком во взрослом коллективе. "Уж не дразнили ли его в институте?" – мелькнуло в мыслях; но, впрочем, держался этот пацан уверенно, как опытный конферансье на сцене. И еще – в углу у фикуса скромно притулился Вочинников. Знал, что буду, и пришел, подумал Виктор; ну что ж, пусть тоже послушает.

Сначала он хотел удержаться в теме усилителей сцепления, но тот самый пацанчик из Колбино совершенно неожиданно задал вопрос о перспективных конструкциях ходовой части; судя по тому, как вопрос был поставлен, молодой специалист был явно в теме на уровне отчетов ВНИИЖТ, ВНИТИ и ВЭЛНИИ конца шестидесятых нашей реальности. Виктор начал отвечать, и вскоре понял, что Григян, каким-то образом моментально ухватывая суть ответов, вытягивает из него полную картину локомотивостроения двадцать первого века. Виктора понесло, и он выложил то, что знал, включая разработки двадцать первого века Альстома, Сименса и Бомбардье.

– Спасибо за интересный и даже увлекательный рассказ, – улыбнулся Анатолий Алексеевич, когда Григян как-то внезапно смутился и прекратил расспросы. – Какие будут мнения коллег?

Аудитория резко оживилась и забурлила репликами.

– Очень интересная гипотеза магнитопластического эффекта, основанная на роли спинов в изменении подвижности дислокаций под действием поля...

– К сожалению, пока только гипотеза. И пока только предсказывающая возможность эффекта. Точно так же и нет доказательств электропластического эффекта. Уверенность – это еще не научный факт.

– Но результаты исследований Загоруйко и Шарпа вполне укладываются.

– А на возможность электропластического эффекта, – в лаборатории зазвенел голос Максаковой, – указывают результаты опытов Троицкого и Спицына по износу фильер. Правда, они еще их проверяют и не опубликовали. Есть сомнения, что это все же результат джоулева нагрева.

– Елена Николаевна, не спешите. Проверять надо, проверять... И надо подключать металлургов. Представляете, какая экономия при производстве проката?..

– Извините... – Михальченко поднялся с места и подошел к покрытой линолеумом доске, – я кратко по той части выступления, которая о приводах. Мне кажется, уважаемый коллега недооценивает возможности группового привода, особенно его повышенные тяговые свойства. Электровозы Е42 и Е62 хорошо идут на экспорт в страны Европы, и их эксплуатация развеяла многие, скажем так, мифы, связанные с групповыми приводами. Наконец, наша гордость, Октябрьский экспресс на двести километров в час, пущенный в эксплуатацию к юбилею советской власти, тоже с групповым приводом, и в этом есть значительный вклад нашей кафедры. Применение колес с зацеплением Новикова, поводковых карданов, двенадцатипульсовых вентильных двигателей – перспективы этого направления на сегодняшний день очевидны. Жаль, что Николай Александрович сегодня забюллетенил...

Пожалуй, вырисовывается неплохая локомотивная альтернативка, подумал Виктор. Он дипломатично согласился и ответил еще на полдюжины вопросов; при этом он обратил внимание, что Григян, раскрутив обсуждение, теперь выключился и внимательно наблюдает. Может, Камаев его специально для мозгового штурма проинструктировал? Единственный, кто не имеет системных знаний, но очень быстро схватывает. Ну, еще Вочинников, ему, как журналисту, положено, но тот как-то по верхам, а до этого с полуслова доходит смысл. А этот странный журналист наверняка к нему подойдет, наверняка он именно для этого и выслеживал его на кафедре.

Вочинников нагнал Виктора на Харьковской, после того, как он распрощался с обоими Камаевыми и повернул к парку.

– А вы универсал, оказывается! Материала на целый очерк – "Так рождается завтрашний день".

– Ну уж и завтрашний день. Сумбурно, сыро, очень сыро. Тем более, что готовился к разговору только по сцеплению, но тут молодой товарищ начал задавать вопросы... Пришлось импровизировать.

– Вы не прибедняйтесь. Если это импровизация... Я вот тоже совершенно не могу принять ваш пессимизм относительно скоростных поездов на воздушной подушке, когда французы уже достигли скорости четыреста километров в час. Вы же наверняка слышали про реактивный поезд Бертена?

– Слышал. А затраты? А шум? С пассажирами тоже будут пороховой ускоритель навешивать?

– А стремительность развития техники? Через пять-десять лет обязательно что-то придумают, и с шумом разберутся. Кстати, вы раньше не встречали этого вундеркинда? Ну, что Анатолий Алексеевич представлял?

– Никогда не видел.

– Странно. Такое впечатление, что где-то в прессе мелькало, не помню где. У вас не возникало впечатления, что он не знает этой области техники вообще, но гениально хватает суть?

– Возникало. Союз большой, талантов много.

– Не спорю. Кстати, кто-то из экономистов подсчитал, что если бы не дружба с Китаем, наших инженеров пришлось бы осенью отправлять убирать картошку, как это было после войны. Вы, наверное, помните?

– После войны вообще люди голодали.

– Да. А так, у китайцев рабочие руки, а на наших десять процентов взрослого населения с высшим образованием просто горячий спрос. Мы придумываем, китайцы делают то, что попроще, мы покупаем, всем пока это выгодно...

– Я рад, что у нас хорошие отношения с Китаем, и рад, что вам понравился мой, если можно так выразиться, не слишком удачный доклад. Хочу успеть, просто хочу как можно больше успеть.

– Разумно. Вот, кстати, получил тут по своим связям.

Вочинников вынул из внутреннего кармана пальто карточку девять на двенадцать и протянул Виктору. Карточка, была свежая, на «Униброме», репродукция.

– Тот самый отморозок?

– Как видите, похож на вас. И это, увы, не дилетантские рассуждения. Место расстрела.

– Несите в органы. Это ваш гражданский долг.

– А если я не верю в единство гения и злодейства?

– А в подлинность верите? Что мешает взять мою нынешнюю фотку, убрать морщины, пятна на коже, подправить волосы?

– Ретушь и фотомонтаж? Ну, это еще со времен дагерротипов делали. Омолодить можно, монтаж сделать можно, даже имитировать повреждения пленки, засветку. Но! Экспертиза выявит мазки и склейки.

– Это если не в цифре.

– Что значит "в цифре"?

– Кадр "Лейки" – двадцать четыре на тридцать шесть. Доступная фотопленка сороковых, объектив, по нонешним временам средненький, в общем, не более трех мегапикселей. Если машина отрендерила "Кошечку"...

– Имеете в виду иконику? То, что применяют для снимков из космоса? А вы мне все больше нравитесь. Интересная версия. Правда, не знаю, насколько она убедительна для товарищей из УГБ. Что заставит наших врагов привлекать такие силы, чтобы опорочить и убрать одного человека руками Советской власти?

– Об этом надо спросить у врагов.

– А они прямо так и скажут. И у следствия есть более простое объяснение. Виктор Сергеевич, вас прирежут бритвой Оккама.

– Есть другой вариант?

– В воскресенье как раз встречаюсь с одним товарищем "оттуда" – фамилию не буду называть, вы понимаете. По итогам звоню вам и встречаемся для разговора в месте, где нет посторонних глаз.

– Оттуда – это откуда?

– Что-то беспокоит?

– Товарищ, случайно, не того?

– Ну что вы! Все железно. А вот, кстати, к нам спешит вундеркинд.

Григян действительно чуть ли не бежал к ним, одной рукой застегивая на ходу бежевое двубортное полупальто. Другой он поддерживал под мышкой толстую папку из кожзама. На шее его болтался легкий шарфик в большую шотландскую клетку.

– Э! Погодите, пожалуйста!

– Вы нам? – спросил Вочинников.

– Скажите, пожалуйста, – спросил Григян, поравнявшись с ними, – где здесь можно посмотреть сувениры?

– В "Галантерее" на Куйбышева. А что, уже уезжаете?

– Потом не знаю, могу не успеть. Надо заранее. И хочу брянский сувенир найти, который только здесь делают.

– Тогда на рынке посмотрите. Слева у входа лотки кустарей.

– Спасибо! – лицо Григяна излучало просто детскую радость, и он помахал папкой. – Анатолий Алексеевич много материалов дал, все, которые надо. Виктор Сергеевич, ваш доклад очень понравился, очень. Вы берегите себя, пожалуйста.

– А мне вы ничего не пожелаете? – улыбнулся Вочинников.

– Зачем ничего? Хорошего пожелаю, здоровья пожелаю, еще раз увидеться. Журналист такая важная профессия!

– Спасибо, но вам надо поспешить. А то рынок закроется.

Григян пожал руки и чуть ли не побежал в сторону рынка, свернув на Сталина. Вочинников проводил его взглядом.

– Он даже забыл спросить, где рынок.

– Если он приехал с Орджограда на электричке, он его видел.

– Тогда успеет, – Вочинников взглянул на часы, – черт, заговорился. Уже минут десять, как я должен... впрочем, это к нашим делам не относится. Ждите звонка!

«Этот Григян тоже мутный. То ли знает про локомотивы, то ли не знает, но искусно имитирует.»

27. Хотят ли русские войны.

«Умирая, они боролись», – снова бросилась надпись на памятнике комсомольцам.

Может быть, потому у нас так стараются вычистить память о комсомоле, что "умирая, они боролись", подумал Виктор. Нет, не все члены ВЛКСМ; те, кому ставят памятники. Люди, отдававшие жизнь за победу в горячих и холодных войнах.

Длинный и высокий кассовый зал "Победы" был мрачноват, как католическая церковь; две очереди, разделенные перилами, шли к окошкам в глубине.

– Два на одиннадцать, подальше от экрана, – привычно произнес Виктор. Кассирша, вздохнув, вытащила бумажку с планом зала и отчеркнула два квадратика, затем поставила росчерки на сине-зеленой полосе и тиснула штамп. Как это похоже на канцелярию, мелькнуло в голове. Большую часть жизни брал билеты, а внимания не обращал...

До фильма была уйма времени. Захотелось снова мотануть в Брянск, сменить обстановку. Привычка народа шестидесятых – на выходных мотать в Брянск.

«Кстати, Мессинг еще жив», подумал Виктор. «Или, по крайней мере, должен быть жив и должен быть в СССР. Почему его не тащат для проверки? Феномен к феномену, так сказать. Старость, болеет? Ну так меня к нему можно. Эмигрировал? Пошел в отказ? Или тут вообще что-то с ним случилось? Может, вообще его роль преувеличена? Что он у меня увидел в тридцать восьмом? Войну и робота? Если по его словам, все в пределах фантастики тридцатых. Не были ли видения Мессинга в „стране победивших белых“ просто самовнушением в обстановке военной части? Артист, человек впечатлительный...»

Длинный, похожий на мерседесовский, ярославский автобус шел маршрутом «десятки», вокруг летного поля; Виктор специально сел на него, чтобы увидеть другую часть центра – ту, откуда обычно шли на демонстрацию.

Поле показалось ему пустым и унылым; вдалеке, у ангара, торчали зеленые "кукурузники", небольшие вертолеты, похожие на оранжевых стрекоз, и несколько серебристых "антоновых" на высоких аистиных ногах.

Деревенские окраины были раскрашены в радужные цвета; пестроцветье частного сектора разбавляли пригородные базы и автохозяйства. На месте памятника летчикам грустно торчали заросли облетевшего орешника, и только белая изгородь центрального кладбища с пышной бетонной балюстрадой указывала, что город опять начался.