Текст книги "Стройки Империи (СИ)"

Автор книги: Олег Измеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

– Анатолий Алексеевич, я только до ней додумался. Случайно.

– В таком готовом и выношенном виде? Ну да ладно. Знаете, в чем-то... в чем-то вы правы. Реализация этой идеи упрется в один момент. Не в ограничение мощности тягового двигателя – это временно. В саму физику сцепления. Веса составов, грубо говоря, выбираются, исходя из плохого сцепления – влажные рельсы, масло. И эта физика сцепления еще плохо изучена. Даже попадаются вещи, которые мы не можем объяснить. Вот, например, на электровозах постоянного тока напряжение в контактной сети всего несколько киловольт, и при трогании с места через колеса в рельсы идет большой ток... ну, вы знаете. И вот обнаружили, что этот ток способен повысить сцепление примерно вдвое. Физики объяснений не дают. Есть гипотеза, что ток выжигает загрязнения – масло, влагу. Но это только догадки.

– Интересно... – задумчиво произнес Виктор. – Вы на лекциях это не рассказывали.

– Может и рассказывал, не помню... А вы были у меня на лекциях?

– Слышал. – Виктор понял, что снова прокололся. – Так это можно использовать!

– Пробовали. Но тяговый ток, он ведь меняется не так, как нам надо по условиям сцепления. Ну и в электровозах переменного тока он меньше, а в тепловозах вообще нет.

Они подошли к перекрестку. Оштукатуренный Дом Стахановцев на углу с Харьковской выглядел дорогой игрушкой; белые гладкие пилястры красиво и торжественно выделялись на желто-песочном фоне стены, увенчанной под крышей греческим портиком. Элитное жилье.

"Интересно, квартиры тут по карману стахановцам? Или им дают скидку? Или льготную ипотеку?"

– Так это... – неуверенно сказал Виктор. – зачем тяговый, можно через два соседних колеса ток от отдельного источника пропустить. И регулировать, когда надо.

– От отдельного, говорите? – Анатолий Алексеевич остановился и пристально поглядел на Виктора. – А как же тяговый ток?

– На тепловозах никакого тягового тока нет, только на электровозах... А там можно отдельный токосъем для тягового тока. Легкую одноосную тележку для токосъема самое простое, а потом можно будет тиристорной коммутацией.

– Послушайте, да вы... Нет, ну вы посмотрите! Вы понимаете, что говорите?

Лицо профессора взволнованно раскраснелось. "Ну вот, все испортил", подумал Виктор.

– Вы тут ходите, как кустарь-одиночка, с этой идеей, на кафедру забредаете, страдаете ерундой, а это же... это же возможность открытия! – воскликнул профессор. – У нас было явление, которое толком не изучали, потому что не знали, как применить. Теперь у нас есть способ применения! Мы можем открыть хоздоговорную тему, построить стенд, купить оборудование, мы сможем взять в субподрядчики специалистов по трению и износу из институтов РАН! Доступ к приборам вплоть до электронного микроскопа! Если мы разберемся в механизмах влияния тока, это – открытие!

Внезапно он согнул руку и поднес к глазам здоровую блямбу часов, карманный трофейный "Мозер", переделанный под ремешок.

– Простите, опаздываю на лекцию, – и он махнул рукой в сторону улицы Сталина. – Не исчезайте!

Его фигура скрылась за облетевшими кустами возле двухэтажного магазина тканей на другой стороне Куйбышева. Блин, надо было заснять для истории, подумал Виктор.

Через полсотни метров в глаза бросилась витрина книжного. Вывеска "Ариадна" была тонким намеком на содержание; понимание намека приобщало прохожего к слою советской интеллигенции, побуждало зайти и духовно обогатиться.

"Иннокентий говорил про Солженицына... Вот и проверим."

...Книги лежали стопками на прилавках, заполняли высокие, до потолка, стеллажи, их корешки торчали из решетчатых призм вертушек. По стенам уходящих вглубь здания коридоров виднелись рулоны карт. Запахи типографской краски, клея и бумвинила не могла выгнать даже полуметровая труба вентилятора в одном из окон.

"Где же он будет? Политическая или художественная?"

Виктор двинулся наугад; через несколько шагов в глаза ему бросился стоящий на стеллаже фолиант в сером ледериновом переплете и красно-бурыми тиснеными буквами, тиснутыми брусковым шрифтом: "АРХИПЕЛАГ ГУЛАГ".

– Извините, вон ту можно показать? – спросил Виктор продавщицу в синем рабочем халате, ушедшую с головой в "Адьютанта его превосходительства".

– Это Солженицын, – равнодушно произнесла женщина, оторвавшись от нетленного произведения Болгарина и Северского. – Подарочное издание.

– Ну да... А про что он пишет?

– Это "Архипелаг ГУЛАГ".

– Я вижу. А про что?

– Ну так это "Архипелаг ГУЛАГ". Тот самый.

– Про лагеря?

– Ну а про что же еще.

– А что он про лагеря пишет?

– Это тот самый "Архипелаг ГУЛАГ".

– А посмотреть можно?

– Вы не читали?

– Я плохо читал и не понял.

– А он же сидел, этот писатель, – раздался рядом ломающийся юношеский голос.

Виктор обернулся. Голос принадлежал худощавому пацану с прической "под горшок" и очками а-ля Джон Леннон. Десятиклассник, похоже.

– Он тогда в леваках был, – продолжал юный битник. – Грезил всякими там мировыми революциями, хотел с Америкой воевать. Вот и посадили. А потом он там посмотрел публику и осознал. Ну, в общем, и книга об этом, как он осознал.

– Нормальная книга?

– Нудновата. Ну и Сталина уж много хвалит с Берией.

«Мама, роди меня обратно... Солженицын-фантаст, которые не сидел во второй реальности – это еще ладно. Но Солженицын, который сидел, и написал панегирик Сталину, за то, что он, то-есть, Солженицын, сидел... Бред, бред... Я брежу. Вот и открылась истина. Это перемещение действительный бред. Надо еще что-то спросить.»

– А из Стругацких у вас что-нибудь есть? – Виктор выпалил первое, что пришло в голову.

– Стругацких разобрали, – оживилась продавщица. – Привоз в первой декаде. Есть Днепров, Гансовский, Мирер, Жемайтис, Казанский, Емцев с Парновым, Соколова... Если зарубежных ищете – выкинули нового Кларка, а еще Лем и Брэдбери. Фантастика хорошо идет, на одной ей план и вытягиваем.

– Кларка, это "Космическую Одиссею"? – Виктор помнил, что "Одиссея" появится где-то в семидесятых.

– "Космические течения". "Одиссея" – это новое кино, книга не вышла еще.

– Ясно... Ефремов есть?

– "Лезвие бритвы" последний вот только что взяли. Теперь когда подвезут. Будете что-то из фантастики брать?

– А что у вас из Зиновия Юрьева? Или Ильи Варшавского?

– Минуточку... – продавщица подошла к картотек и порылась в ящике. – К концу квартала обещали подвезти "В Дономаге".

«Блин, слишком связно для бреда. Слишком связно. Слишком реально.»

Выходя, Виктор мельком глянул на прилавок отдела политической литературы. Выступлений вождей и материалов съездов было мало; в основном работы по экономике. Среди томиков по организации планирования, бухучета и хозрасчета мелькнула книженция с названием "Тюрьмы и лагеря. Хозяйственная деятельность советской пенитенциарной системы".

Выгодная тема, подумал Виктор. В его реальных шестидесятых, после хрущевских разоблачений, гулаговская тема стала чем-то вроде порнографии – запретной и вместе с тем грязной. Здесь же никаких эмоций, только расчет. Кто-то зарабатывает госпремию, кто-то – защищает диссер по экономике труда заключенных. Жаль, не заглянул в раздел "Строительство". Наверняка найдется книжка по оптимальному проектированию ИТЛ.

У Почты, напротив остановки, красовалась знакомая гипсовая скульптура с футболистами. Фырча, подошел автобус до Северной и зашипел дверьми; Виктор вошел с задней и взялся за поручень, глядя, как в телевизор, в большое заднее окно, ожидая прихода кондуктора.

– Виктор Сергеевич, добрый день! У вас в бюро вторая смена? – раздался рядом уверенный женский голос.

Виктор обернулся. Рядом с ним стояла Нинель Сергеевна в светлом пальто-джерси и в модной широкополой шляпе.

«Среди рабочего дня? А ведь она вполне может быть тем самым резидентом...» – мелькнуло в голове.

16. Кубический персик.

– Добрый день, – улыбнулся Виктор. – Никак не ожидал вас встретить здесь.

– Так у вас там вторые смены или это секрет? – деланно-удивленно произнесла Нинель.

– Что? А, нет. Ночью дежурил на стенде.

– Тогда почему не ожидали? У нас тоже бывают отгула.

– Я думал, у вас машина.

– У меня новый итальянский "Фиат-124" в тон прическе, – снисходительно-доброжелательным тоном пояснила Нинель. – Но я экономлю. Сейчас прилично экономить. Как там Соня?

– Как раз еду к ним на репетицию, – уклончиво ответил Виктор. – Клуб стальзавода.

– Оказывается, нам по пути. Я живу в бериевском коттедже за "Металлургом".

– У Лаврентия Палыча коттедж в Брянске?

– Смеетесь. Типовой панельный коттедж – четыре квартиры, столовая внизу, две спальни наверху. Типовым людям нужно типовое жилье. А из вас с Соней выйдет хорошая пара. Перспективный инженер и талантливая певица.

– Представьте себе, я слышал от одного человека прямо противоположное мнение.

– Надеюсь, вы не приняли его всерьез? Все зависит от того, что искать в союзе двух людей. Вы ведь не романтичный юноша? А у Сони есть одна ценная черта – взаимность.

– Вы хотите нашего союза?

– Не скрою... Иннокентий имеет прекрасные перспективы в столице. Но с его характером он их легко упустит. Чтобы реализоваться, ему нужна руководящая и направляющая... – она сделала многозначительную паузу, – личность.

– Очевидно, он ее нашел?

– Как видите. Но есть одно "но". Это не должно выглядеть, будто я его увела. Все должно быть прилично. Это будет очень много значить. Понимаете?

– Улавливаю.

– Хорошо, что появились вы. Благодаря вам все выглядит совсем иначе. Просто два человека пересмотрели свой выбор. Результат реализованной плодотворности по Фромму, он нынче в моде.

– Вы философ?

– Социальный психолог. Пишу докторскую. Начинать лучше в провинции. Но – наступает момент, когда надо быть ближе к Академии общественных наук. На темах управления психологией людей можно дорасти до членкора, если не выше. Сейчас появляются потрясающие идеи. Например, гипнопедия через портативные радиотелефоны. Представьте себе общество образованных вежливых людей... Поэтому партия поставила задачу на перспективу создать дешевые радиотелефоны и обеспечить ими в СССР все население.

– Каждому по мобильному телефону, чтобы можно было массово программировать мозги? Гениально. Я горд за наших ученых.

– Не скромничайте. Я слышала, вы ведь тоже подали интересную идею? Новый взгляд на связь мира вещей и сознания, с практическим выходом. Может выйти крепкая статья для ВАКовского журнала. Если что, поможете?

– Не обещаю... но и не возражаю. Я просто не знаю, насколько буду располагать свободным временем.

Нинель Сергеевна снисходительно улыбнулась.

– Это уже не проблема. Вернее, это проблема всех. Как вам наши новые кварталы? – и она кивнула головой в окно.

Напротив стальзаводской бани, на стеклянных постаментах магазинов, подымался стройный ряд девятиэтажных башен, оттесняя деревянные полубараки к забору воинской части.

– Здорово! Опережающими темпами, я смотрю.

– Немного однообразно, но внутри вполне удобно. Особенно для тех, кто хочет жить рядом с работой... Не думаете со временем перебраться в такой?

Виктор не успел найти, что ответить. За остановкой «Холодильник» автобус зафыркал и стал, не доехав пару десятков метров до новенького путепровода. Открылись двери, и водитель виновато поплелся назад, к заглохшему двигателю.

– Возвращаться – плохая примета... – задумчиво произнесла Нинель Сергеевна, глядя назад, на рыжий стеклопластиковый навес остановки. – Вы не против пройтись пешком? Тут десять минут, практически как от остановки.

– Я знаю. Мимо Фасонки.

На полосе газона между дорогой и тротуаром у забора овощебазы тянулись оцеплением тонкие саженцы лип, подвязанные к колышкам. Где-то на стальзаводе насвистывали последние паровозики. Толпа, вышедшая из автобуса, рассосалась.

– Как часто мелкие случайности оборачиваются удачей... Вы не находите? – задумчиво произнесла советская львица. Вид у нее при этом был совсем не отстраненный. Обычная женщина.

– Вы хотели поговорить без публики?

– Да. Виктор Сергеевич, вы были на войне?

"Вот оно."

– Не помню, врачи говорят, что это амнезия, но, к счастью, это не опасно и пройдет. Следов ранений нет.

– Я тоже не помню, хотя была в оккупации. Когда фрицев прогнали, мне было три года. Помню дом, огород, как родители из сил выбивались, чтобы нас накормить после войны. Я решила никогда не жить в бедности, и чтобы они тоже не жили. И в Москву я хочу не столько для себя. Отдать долг. Это принцип, цель жизни... Хочу, чтобы вы это поняли.

– Я не собирался вам мешать.

– Хорошо, если и Соня не будет. Вы интересный человек для социопсихолога. Вы обычный и необычный. Интересно, что именно Соня в вас нашла? Она резко изменилась, я это заметила.

Где-то за овощебазой свистнул тепловоз – резко, тревожно, и через несколько секунд в конце улицы, упиравшейся в пути, показался и сам поезд. Непривычный, цвета морской волны, пассажирский тепловоз, похожий на знакомые Виктору экспортные «Людмилы», но длинный, на тележках по восемь осей, продолжал кричать о своем приближении к станции; следом за ним тянулись такие же синие вагоны с полностью зашторенными окнами и большими табличками «Туристский».

– Интересно, что они увидят... – заметил Виктор. Или они спят?

Нинель остановилась и внимательно посмотрела не него.

– Значит, действительно амнезия... Это секрет, но это каждая собака знает. Это китайцы. Воинский контингент. Новая война будет легче предыдущей. Живая сила из братской страны и наша техника. Ну и наши летчики-ракетчики, там, где нужен грамотный народ. Все равно наших потерь будет намного меньше.

"Значит, предположения насчет роли КНР верные".

– Теперь мы в роли второго фронта?

– Не совсем. Это такой расчет. Чжоу Энь Лай налаживает с Косыгиным мирную торговлю, а председатель Мао рассчитывает на репарации. Ему нужно военное производство, ему нужны свои ракеты с ядерными боеголовками. А добровольцев у них хватит. Товарищ один недавно оттуда приехал, рассказывал.

– Понятно. А чем я необычный? – Виктор решил свернуть в сторону от политической темы. Политический флейм, он и в фейсбуке бесполезен, а здесь тем более.

– Как бы вам объяснить... – Нинель сделала паузу, чуть прикусив губку, словно собираясь с мыслями, но, похоже, ее целью было больше приковать к себе внимание, – во-первых, вы не завидуете тем, у кого машина. Ни восхищения, ни неприязни, ничего. Будто приехали из Америки.

– Надо, чтобы я завидовал?

– Нет, что вы! Но есть естественные реакции. Допустим, вы из прежней интеллигенции, которая выше скопидомства. Или комсомольцев – романтиков, самоотверженных ученых, ну вы понимаете. Но тогда бы вас возмутил цинизм Мао Цзе Дуна – жертвовать людьми ради первенства державы. Те, кто живет духовными потребностями, очень требовательны к морали, и не только у нас.

– Знаете, я подумал, что с Китаем не так уж плохо. Возможны худшие варианты. С большим числом жертв. А так – развиваются, приемники делают, а не массовый террор устраивают.

– И вы говорите об этом легко. Не переживая. В отличие от товарищей, поработавших в Китае. Хотя, в общем, они того же мнения.

– Старею, наверное.

– Не похоже. Вы взвешенно ко всему относитесь. Прямо как герои Ефремова. Например, я могу с вами спокойно говорить о сексе, и вы не подумаете обо мне плохо.

– С чего бы мне думать о вас плохо? Кстати, а как Иннокентий отнесется к тому, что мы прохаживаемся вдвоем и спокойно говорим о сексе?

– Никак. Во-первых, он человек расчета, и решил сойтись со мной ради расчета. Во-вторых, у него ко мне привыкание. Не только психологическое, но и физическое привыкание. Я вошла в его обмен веществ.

– Неужели вы его спаиваете?

– Ох! – Нинель задохнулась от вспышки смеха. – Дело совсем в другом. Именно в сексе.

Асфальтовая дорожка поворачивала направо и, нырнув под путепровод, продолжала свой бег между деревьев лесополосы; несмотря на облетевшую листву, осины, поросшие понизу кустами ивы, словно ширма, закрывали тропу от посторонних глаз. Спереди и сзади не было видно прохожих. «Уж не пытается ли она меня соблазнить?» – мелькнуло у Виктора. «А может, провоцирует? Приставание, попытка изнасилования? Не, ну ее на фиг. Попробуем отшутиться»

– Значит, он пьян от любви?

– Задача партии – достичь духовного и физического совершенства советского человека, не так ли?

– Несомненно.

– Для этого есть спорт и все прочее. Но большинство женщин, занимаясь спортом, развивают не все мускулы. Они просто не знают, что там тоже надо развивать. Об этом не пишут «Работница» и «Смена». Вы понимаете, о чем речь?

– Мне кажется, я понимаю.

– Я стараюсь быть всесторонне развитой, – произнесла Нинель с серьезным выражением лица. – Более того, хочу дойти до совершенства. Это интересно, это нужно, и, наконец, это приятно. Как в спорте – упорный труд и радость победы. А вы как считаете?

– Приятно иметь дело с мастером спорта.

Нинель хихикнула, но тут же убрала улыбку.

– Сильные ощущения влияют на выделения гормонов, тот самый обмен веществ. Я могу сделать так, что мой мужчина не сможет долго без меня. Он будет голодать, и другие, как понимаете, утолить его не способны, не научились. Одно плохо – достижениям чемпионов рукоплещут зрители. А здесь – тем, кто почувствовал, нет смысла разъяснять, а другие не поймут правильно. Вы – исключение.

Слева послышался реактивный свист и урчание: в просвете между уже заполоняющими лесополосу кустами орешника и низеньким подлеском Виктор увидел, как пара знакомых БМП выкатились из распахнутых заводских ворот и свернули в сторону Отрадного. Облака силикатной пыли, поднятые с асфальта мощными колесами, медленно сочились через поредевшую после листопада броню посадок.

– Они здесь часто, – прокомментировала Нинель. – Этот уютный микрорайон в не слишком уютном месте создан ради них... и не только для них.

Тропинка окончилась ровной площадкой станции Фасоннолитейная. Изменение истории еще не успело коснуться этого места. Низкий, необычный пенал здания с колоннадой арочными окнами, и тройной, как на стадионах, коричневой аркой для прохода людей к поездам. Виктор взял Нинель за руку, чтобы помочь перейти через путь.

– Вы джентльмен, – произнесла она. – А хотели бы оценить мои достижения?

– Решили пополнить коллекцию зависимых?

– Нет, мы не будем вводить в привычку. Просто оценить. Кроме того, у меня тоже есть слабость – я любопытна. И можете не беспокоиться, я не придаю таким эпизодам большого значения. Это как дегустация – можно позволить, главное не злоупотреблять.

– Спасибо, но две партнерши сразу – это не мой принцип. Даже как дегустация.

– Вы не делаете исключений?

– Это надо обдумать.

Они вышли на аллею Металлургов – прямой, как стрела, отрезок асфальта в несколько сот метров. По затее архитектора, этот кусок асфальта должен был стать что-то вроде аллеи побед и трудовой славы от площади и проходных, но торжества не получилось. Слева и впереди, посреди голого поля, размеченного высокими мачтами электролиний, мерзло на ветру серое здание подстанции, полуприкрытое от дороги молодыми облетевшими кленами. Справа, за небольшим пустырем, размеченным будками то ли подстанций, то ли газового хозяйства, под углом к дороге, желтело приземистое, похожее на сарай, здание стальзаводского клуба. Впереди, за силуэтами подъемных кранов, Виктор заметил знакомый куб кинотеатра «Металлург»; гигантское окно на фасаде делало его похожим на одноглазого циклопа. Главным украшением пейзажа была железная арка над аллей, но особого смысла в ней не усматривалось.

– Вам туда – Нинель Сергеевна показала в сторону клуба, и добавила с оттенком игривости – До свидания!

«Персик. Кубический персик» – мелькнуло в голове у Виктора.

17. Плюшевое диско.

Виктор посмотрел на часы, затем – в спину удаляющейся Нинель.

Когда-то, в детстве, это место было для него краем земли. Здесь начинались Неведомые Дали, куда шагали мачты электропередач, куда уводили рельсы и куда уезжали грузовики. Чувство волнения от встречи с неизвестным... здесь он его не чувствовал, и само место выглядело не совсем уютным. В воздухе висела пыль от проехавшего мимо тягача со строительными панелями, и запах горячего железа и паровозного угля смешался с ароматами местного пива из станционного буфета. Радовало лишь то, что вокруг не было даже намеков на бытовой мусор – все ненужное исчезало в клепаной железной воронке огромной урны, похожей на хвостовую часть авиабомбы.

Надо оценить ситуацию, сказал он себе.

Версия первая и официальная – спорт. Как в анекдоте – "Индийские йоги меня еще не пробовали". Возможно. Но слишком рискованно для такой мадам. В этом городке Нинель уже давно спалила бы свою репутацию. Что-то должно заставить ее пойти ва-банк.

Версия вторая. Он ей нужен для карьеры. Пишет докторскую, статья, даже ваковская... ну, не такой предмет, чтобы решать через постель. Статья – затравка. Ну и насчет постели – возможно, только дразнится. Хотя дразниться опасно. Обострять с Соней и прочее... Что-то она увидела критически важное для членкора. Но – основная фигура все же Иннокентий, он, Виктор, на подхвате. Что же эта социологичка могла увидеть?

Версия третья. Нинель живет в том же районе, где убрали связника. Вумбилдинг в СССР еще не известен. Это значит... Это пока ничего не значит. У "Металлурга" живут тысячи человек, а в научных библиотеках социопсихолог может выкопать любую камасутру. Инъяз у нее наверняка на уровне. Но для резидента у нее способностей хватает.

Виктор повернул и зашагал в сторону клуба. Вдали виднелись крепкие, приземистые здания, чуть особняком отстоящие от аллеи. Бывший лагерь для немецких военных военнопленных. Наши, они же не фашисты, что сорок тысяч на Урицком замучили. Здесь здания строили сами немцы, строили аккуратно и на совесть. Добротные казармы потом отдали под ПТУ. По иронии судьбы, на клубе красовался указатель – «Коммунистическая улица». Пейзаж в духе раннего Войновича.

Мимо клуба наперерез Виктору весело продефилировала группа битлоподобных пацанов лет пятнадцать-шестнадцать. Одежда обычная, не форменная. Похоже, старшеклашки. Если ничего не поменялось, за "Металлургом" должна быть школа.

– Ты пришла и съела маргарин! Йеллоу субмарин! Йеллоу субмарин! – горланила компания на всю округу, но агрессии не проявляла.

В клубе на больших арочных окнах тяжелыми бордовыми волнами свисали плюшевые французские шторы. Из зала слышалась инструментальная цыганочка от "Shadows".

– Добрый день! Как ваши успехи? Софья Петровна в зале.

На Виктора смотрел, улыбался и протягивал руку Вочинников.

– Материал по новым советским магнитофонам мне уже дали, читайте в "Машиностроителе". Не хочу упускать новости культуры. Думаю, можно пробиться с этим и в центральную прессу. Гардероб не работает, проходите так, повесите в зале.

Цыганочка оборвалась. Навстречу Виктору доносились фразы творческого процесса.

– Стоп, стоп, стоп! Джон, ну чего сегодня с тобой? Соберись. Мы же не можем завтра дать хуже "Поющих гитар".

– "Поющие гитары"... "Серебряные гитары"... "Червоны гитары"... Стас, это же не Сан-Ремо, это сновальщицы, прядильщицы и, самое главное, гладильщицы. Народ будет в восторге. Лично я гарантирую.

– Мальчики! – знакомый голос Сони взял высокую ноту. – Ну как вы не понимаете, что нам нельзя вот так вот! У нас же шанс!

– Софи, вон твой шанс с корреспондентом идет. Не упусти.

Соня была в белой капроновой блузке, скромно украшенной рюшами, и клетчатой немаркой полушерстяной мини-юбке; в ее наряде смешались потребность в простой одежде для репетиции, желание понравиться, продемонстрировать вкус, и необходимость экономить. Сейчас такой наряд отнесли бы к офисным. Роскошь и невысокий достаток отличались в этом обществе лишь оттенками скромности; чтобы встретить кого-то по одежке и не ошибиться, человек должен был сам быть из тех, кого провожают по уму. Мужская часть ансамбля просто была в рубашках без галстуков, рубашках, которые на сегодня оказались в шкафу в чисто стираных и выглаженных, и простеньких брючках. Только на ударнике красовались джинсы, почему-то черные, и черная рубашка – похоже, то было воспоминание о стиляжной молодости пятилетней выдержки. Это и был тот, кого звали «Джоном».

– Так, давайте не терять времени, – Соня была сама деловитость. – Прогоним сейчас «Чингиз-хана», пусть Виктор Сергеевич посмотрит.

– Это теперь "Всадники Октября", заметил Стас, беря в руки соло-гитару.

...Текст оказался действительно выдержанным, о героях-комсомольцах гражданской. Странным Виктору показалась только одна фраза – "с фашизмом у истоков первый бой". Конечно, могло быть, как у Ильфа и Петрова – "Действие происходит у нас, а фашист переодетый", но для гражданской как-то рано.

– Как? Сойдет? – осторожно спросил "Джон", когда последние звуки улетели из форточки куда-то в сторону Кладбища.

– Ну... Исполнение просто потрясающее. Но диско, понимаете, оно немного не так. Это вот как-то... Ну, "Апачей" оно напоминает.

– Советский народ обожает Хенка Марвина, – снисходительно разъяснил ветеран движения стиляг. – Даже поколение героев войны и двух революций. Это же не Пит Таунсенд. Гитары надо экономить.

– Я понимаю. Но диско – это когда публику надо зажечь. Главное, чтобы заводило.

– Зажжем, – с улыбкой успокоил Виктора Стас. – Это же пока для конкурса.

– Призовое будет – развернемся! – бросился подтверждать остальной состав. – Зал, зал оборудовать сперва надо!

– А новый текст как? – Соня явно хотела спросить, понравилось ли Виктору ее пение, но побаивалась.

– Нормально, наверное... только при чем фашисты у истоков...

Наступила какая-то напряженная тишина. «И Штирлиц подумал, не сболтнул ли он что-нибудь лишнее» – мелькнуло в голове у Виктора.

– Ну это ж... ну как его... так надо... – протянул Стас. Из его голоса было ясно, что он и сам не уверен что так надо.

"Не вляпаться бы тут во что-нибудь диссидентское..."

– Это смена вех, – неожиданно заметил Вочинников. После этого тишина стала еще напряженной. Как будто журналист сказанул то, что все знают, но говорить не положено.

"Основной упор делайте на частичную потерю памяти..."

– В смысле – "смена вех"? – переспросил Виктор. – А то ж, так сказать, можно и, вы понимаете. Люди, они разные.

– М-мм... – задумался над фразой Вочинников. – А, нет. – с облегчением продолжил он через пару секунд. – Это не то.

– А, ну если... тогда что ж тут.

– Как раз насчет этого нет.

– Ну, главное, что не Пит Таунсенд.

– Да уж конечно... – протянула Соня. – Кто знает, до скольки сегодня?

– Где-то еще час. Потом балетный кружок придет.

– А давайте покажем "Одинокого пассажира"!

Вступление оказалось душещипательной и протяжной цитатой из «Очи черные». Но затем... Затем Виктор услышал мощный ритмический накат, почти как у «Eruption»; знакомая мелодия «One way ticket» ударами дизель-молота сотрясала сцены старого зала.

– Дай мне силы! Дай мне силы! – глуховато, как заклинание в магическом танце африканского племени, повторяли мужские голоса; гитаристы, встав в круг, пританцовывали, гипнотизируя зрителя звуками аккордов и движениями.

Круг расступился и из его глубины, двигаясь, как будто в индийском танце, выдвинулась Соня с микрофоном в руках; выступив вперед, она приблизила к губам его блестящий сетчатый шарик.

– Я возьму билет до станции Печаль,

Где туман забвенья мне укроет даль.

У-у, у-у! Увези, откуда нет возврата!

На ночной перрон не выйдешь провожать,

Будет пуст вагон – мне нечего терять.

У-у, у-у! Ничего из прошлого не надо!

Я умчусь туда, где в тайге глухой

Новые огни городов,

Туда, где я смогу понять без слов,

Где же ты, моя любовь?

– Дай мне силы! Дай мне силы! – эхом рефрена ответил ей мужской состав.

Этот неумолимый ритм песни уже был ближе к привычному диско студенческих лет Виктора. "Еще не Прешис Уилсон, но уже не Седака" – подумал он. Концовка тоже чем-то напоминала эрапшеновскую.

– Ну как? – спросила Соня в микрофон, еще не отойдя от танца.

– Здорово! Я даже не ожидал!

– Ну вот! А некоторые считают, что это примитив, и потакание неразвитым музыкальным вкусам.

– Где, в управлении культуры считают?

– Нет. Музыкальный критик Павлецкий.

– Так это не Бетховен. Этот, как это, физическое развитие молодежи, вовлечение в спорт и вообще после напряженного труда...

Дверь хлопнула, и в зал влетела девушка, похожая на игрушечную пожарную машину. Из-под распахнутого ярко-красного пальто виднелось серое платье мини, служившее фоном для широкого легкого шарфа с широкими белыми и красными полосами, который был завязан узлом на шее. Плотные белые чулки оттеняли красные осенние сапожки, а на белой шапочке-беретке сиял огромный алый помпон. Картину завершали курносый нос, короткая нэповская прическа и пухлые губы с неяркой помадой. Сейчас бы такой наряд показался эксцентричным, но, судя по выражениям лиц хроноаборигенов, девушку в нем воспринимали скорее как столичную штучку.

– Вы, конечно, извините, но сегодня раньше! – выпалила она с порога. – Комиссия из РОНО! Надо подготовиться, в общем. Учащиеся тоже предупреждены, уже идут.

«Да, до Modern Talking сегодня продвинуться не выйдет...»

18. Три войны с фашистами.

– ...Нам вроде по пути, вы не возражаете, если я задам несколько вопросов? – обратился Вочинников к Виктору, когда они вышли из клуба. Виктор хотел вежливо отказать, но Соня его перебила.

– Да, конечно, нам по пути. Очень приятно, что вы расскажете читателям о нашем новом репертуаре, учитывая то, что работа пока еще в стадии поиска, хотя уже, как видите, есть определенные результаты, – протараторила она, как спортивный комментатор в голевой момент у ворот нашей сборной.

– Не возражаю, – вмешался Виктор, – если ответите всего на один мой. Что такое "Смена вех"?

– Вас это действительно интересует?

– Очень. Вдруг что-нибудь диссидентское, а я не знаю.

– Нет, ну что вы. Это идея Самого.

– Тогда об этом должно быть на каждом углу.

– Ну, можно сказать, что будет. Сейчас есть отдельные статьи в академических журналах, диссертации... Проба, отработка на публике. Поэтому у нас в редакции тоже в курсе. Пресса должна отражать, выражать и нести. Верно?

– "Нести" для прессы – слово двусмысленное.

– А из вас, Виктор Сергеевич, мог бы выйти журналист... Короче, идет поиск форм, чтобы это могло воспринять ваше поколение.

– Знаете, я уже достаточно видел, чтобы правильно воспринять и не отклониться от линии. Я сознательный гражданин, и хочу проводить активно. Это какой-то социальный эксперимент?

Вочинников улыбнулся.

– Как вам это объяснить... У нас отметили пятьдесят лет Советской власти, Советской армии, комсомолу, будет сто лет со дня рождения Ленина. Это значит, что поколение, которое воевало в гражданскую в шестнадцать-двадцать лет вполне сознательно, уже уходит, их остается все меньше и меньше. А новому поколению, нынешним подросткам, надо объяснить, зачем было убито столько людей в эту Гражданскую, если через полвека есть капитализм, есть частный сектор в Союзе. Надо объяснить, за что боролись. Чтобы было ясно видно, что не зря, и никто не думал, "а вот если бы победили белые".