Текст книги "Стройки Империи (СИ)"

Автор книги: Олег Измеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

– Нет, нет, совсем другое тут... Короче, нас хотят на Белградский фестиваль демократической молодежи.

"За границу? Ну, это просто в сфере компетенции компетентных товарищей... А что так испугало?"

– Ну!!! – воскликнула Соня. – Об этом же только мечтать можно было! Ты представляешь, это... это... Ленчик!

– Софи! – протянул Леонид Ильич. – Там половина этих борцов просто бандиты.

– Ленчик, не говори ерунды. Черт-те что подумать можно. Бандиты – это если в подворотне поймают, а эти все любят нашу страну.

– Любят нашу отчизну странною любовью. Тебе никогда не приходило в голову, что у многих из этих борцов брак с коммунизмом по расчету?

– Просто они выросли в капстране при жестоких режимах. И вообще, ты что, струсил? А если война, ты сдаваться побежишь?

– Софи! Я не струсил! Я не хочу быть подлецом!

– Тебе что, предложили стучать? На нас?

– Нет, что ты... Но то, что предложили – против моей совести! Стас согласился, а я так не могу!

– Дорогой Леонид Ильич, – вежливо спросил Виктор, – может вы что-то неправильно поняли?

– Что неправильно! Они наш номер попросили переделать.

– И только? – удивилась Соня. – А в чем проблема?

– Они хотят переделать именно так, как Виктор Сергеевич... Жестче, там товарищи так и сказали – "больше агрессии". И потом... потом они спросили, нет ли такой песни, чтобы подводила к бунту, к беспорядкам. Но не прямо а так вот... этак. И чтоб культурно. И чтобы про нашу страну.

– "Москау! Москау! Бей стаканы в кабаке! Мы танцуем на столе! Ах-ха-ха-ха-ха! Хей!" – пропел Виктор.

Цитата из незабвенного хита «Джингис-Хана» произвела на Ленчика ошеломляющее впечатление. Он вытаращил глаза и приоткрыв рот, смотрел на Виктора. Выражение лица было такое, словно его только что окатил из лужи проехавший самосвал.

– Да... – наконец выдавил из он себя. – Именно это они и хотят.

– Мой юный друг, – торжественно произнес Виктор, – мы просто обязаны нести демократические ценности народам, томящимся под игом тоталитарных режимов.

– Это... это ценности? Да на Западе это просто запретят!

– И прекрасно! Прекрасно. Они запретят, мы будет транслировать на них по радио, молодежь запишет на магнитофоны, которые мы им продадим за их западную валюту. Вместе прекрасно сработаем.

– Но это же... А как же все то, чему нас учили все эти годы? Грядущая эра красивых умных людей без страха и упрека?

– Ленчик! – воскликнула Соня. – То, что мы откажемся, ничего не изменит! Страна найдет красивых и умных. И согласных. Вместо нас в Белград поедет Иосиф Кобзон, Юлия Тимошенко или... Алла Пугачева!

– Это Аллочка из агитбригады "Юности"? Ты шутишь? Я понимаю еще – Нина Коста, наша советская Эдит Пиаф. Да мало ли – Таланова, Иошпе, Суворова, она у самой Ирмы Яунзем училась. Пугачева, тоже скажешь!

– А что? Девочка старается, поет для тружеников Севера. Гражданская тематика, не какой-нибудь там Челентано. Скромные наряды, по сцене не прыгает, отсебятины всякой не сочиняет. Лет через десять напоет на заслуженную республики. Может, даже духи в честь ее выпустят, как для Капиталины Лазаренко.

– Особенно если выйдет замуж за Киркорова. У того голос.

– Слушай, откуда у тебя столько ненависти к молодым талантам? Опять творческий кризис? Дыхни!

– Да никакого кризиса! Софи, я тебя не узнаю. Ты же сама всегда говорила, что нельзя нести со сцены людям ложь! Ты мне только скажи – ради чего я должен это сделать? Ради квартиры и телевизора?

– Как вы все словами бросаетесь! – не выдержал Виктор. – Чуть пятнышко на вашем хрустальном идеале, и уже все – "ложь", "империя лжи"! А не хотите в будущем разрушенные города и трупы детей? Не хотите целые страны, обезумевшие от нацизма? Не хотите пустой и разоренный мир, где все живут страхом потерять средства к существованию, планету – концлагерь без колючей проволоки?

– Виктор! – воскликнула Соня.

– Что "Виктор"? Вы, Леонид Палыч, хотите эру красивых умных людей, но чтобы на пути к ней без грязи, вшей и вонючих портянок!..

– Прекратите! – крикнула Соня. – Прекратите оба! Как дети!

– Извините за резкость!

– Это вы извините... – произнес после некоторой паузы притихший Ленчик. – Наше поколение не воевало... и не делало атомную бомбу... Но мы можем! Не надо вот так вот про нас думать! Если бы мне сказали – физически в грязь, в кровь, под пули, я бы не думал, а вот душой... Наверное, вы правы.

– Он хороший парень, только иногда на него находит, – пояснила Соня, когда нейлоновая спина Ленчика удалилась по направлению к станционному мосту, – трудное детство.

– Бывает. А Юлия Тимошенко... она что поет?

– Не слышал? Это же которая у Рознера начинала, теперь они фолк-бит-группу создают. "Каблучки по асфальту стучат, ля-ля-ля..."

– Пашковская, что ли?

– Это ее девичья фамилия. Она же за Тарапуньку вышла.

– Ну да, я по старой памяти.

– Ты был с ней знаком? Я могу начать ревновать. В ней какая-то колдовская красота. Мужчины среднего и старшего возраста влюбляются и теряют голову. Козловский сватался!

– Нет, я просто по телевизору.

– Все равно я не поверю... Ты таинственный человек.

"Кстати, разница в возрасте у них с Тарапунькой лет двадцать..."

– Соня, а загсы у вас тут по субботам работают?

Она остановилась и взглянула в его глаза; щеки ее порозовели.

– Это предложение, да? Давай после Белграда. Укрепим материальную базу. И вообще, сейчас такая обстановка, мало ли что.

– Я думал, за рубеж легче выпускают, если есть семейное положение.

– Это раньше. Сейчас без разницы, если не целевая группа. Носители секретов или вроде того. Певица Соня Ларина выбрала свободный мир... Новость-однодневка. Вон Мондрус в Германию уезжала за заработками, сейчас вернулась. Реваншисты пару концертов сорвали – потянуло в нормальную страну.

– А когда Белград?

– Ты совсем заработался. В декабре. С лета перенесли. Разве ты не слышал, что вокзал взорвали, больницу? Так что мы как раз успеваем.

– Куда? Там же террористы.

– Сейчас там спокойно. Конечно, иностранные разведки туда зашлют шпионов провокации устраивать. Но нас будут сопровождать товарищи.

"Кто там взрывал?.. Глупый вопрос. В Югославии шестидесятых всегда найдется, кто взрывал."

Переезд был открыт и свободен. Надоевший туман скрывал фермы Болвинского моста. Они дошли до сквера перед фабрикой-кухней, где облезлые гипсовые олени тихо сырели за ветками растущих кустов, маленький фонтан с железными журавлями был засыпан облетевшей листвой, и над вершинами молодых тополей словно кружила площадка парашютной вышки. Справа виднелась покрашенная заводская гостиница с вывеской сбоку «Молочная кухня»; реальности неожиданно пересекались в этой точке.

– Мне в ту сторону, – вздохнула Соня. – Я в ДК, и потом я еще подрабатываю в музыкалке. Слушай, давай я тебе дам пистолет.

– Зачем?

– Ты заходил к этой женщине, ее убили. Леонид Викторович говорил, нашли труп на старом переезде и недавно еще мужика с Камвольного убили. В народе болтают, что появился маньяк.

– Весь народ болтает?

– Леонид Викторович сказал, что в народе болтают, я пока не слышала.

– Пусть болтают. Пистолет пусть будет у тебя. Так надо.

– "Так надо"... Ты таинственный человек, – вновь повторила она. – Такое впечатление, что у тебя совсем недавно была семья. Но ты абсолютно уверен, что она не найдется.

– В паспорте же ее нет.

– Паспорт... да, он как-то неожиданно нашелся.

– Можно зайти проверить, тут рядом. Со скольких работает?

– Слушай, – она стала перед ним и в упор посмотрела в глаза, – у тебя задание? И насчет загса тоже?

«Только не хватало тут сцены», подумал Виктор.

– Скажем так, – ответил он, – насчет загса, это наше личное. Только наше с тобой. Ничье больше. Насчет остального... Если бы я оказался маньяком или шпионом, ты бы первая догадалась. Почувствовала.

– Да. Я бы почувствовала твой страх. Страх разоблачения, страх перед судом. А ты в Союзе, как в родительском доме, у своих. Значит...

– Значит, оружие должно остаться у тебя. И не волнуйся. Думай о Белграде.

– Понятно. Ты ничего не скажешь. Я задала глупый вопрос.

– Нормальный вопрос. Когда-нибудь я смогу ответить на все вопросы.

– Главное – когда сказал, что это наше личное, у тебя глаза не обманывали. Будь осторожен, – она сжала своей рукой в перчатке его ладонь, – пока-пока!

22. Узелок затягивается.

– Вам тут пакет оставили, – Инночка небрежно кивнула на стол Виктора, – по кольцевой почте.

– Спасибо, – машинально пробормотал Виктор, натягивая рабочий халат. Глаза Инны внезапно скользнули по нему каким-то заинтересованным, оценивающим взглядом. С чего бы это, подумал Виктор. Впрочем, девушка эмоциональная, опять же международная обстановка...

На конверте, надписанном неровным женским почерком, в графе "Адрес отправителя" было выведено "Жанна Л." Виктор аккуратно отклеил клапан; внутри оказалась пачка отэренных серых листов, отпечатанных на машинке.

"Тая очень любила свою работу", прочел он сверху. "Она была путевой обходчицей, но когда ее спрашивали, кем она работает, она гордо и официально произносила – "обходчик путей"."

"Очерк какой-то", подумал Виктор. "Ошиблись?"

Штемпеля отделения отправителя на конверте не было. Адрес местный, бежицкий. В памяти Виктора сразу всплыло, как в комедии "Служебный роман" Оля Рыжова передавала через секретаршу любовные письма.

– Вы не знаете, откуда это могло попасть в почту? – Виктор задал Инне первый попавший в голову вопрос. Та растерянно пожала плечами.

– Могли прямо бросить в абонементный ящик. А что?

– Просто адрес какой-то знакомый – Ульянова, 118, квартира восемь. Горсправка по телефону с какого часа?

– Не надо никуда звонить, – улыбнулась Инночка. – Ульянова 118 – это четырнадцатая школа. Там нет квартир.

– Розыгрыш?

– Что-то вас часто разыгрывают, – девушка хитро прищурилась, и, повернувшись, отошла на свое место. Из приоткрытой двери в лабораторию доносился медленный романтический блюз: "На земле и в небе чужие глаза..." Где-то он его уже слышал, давно, лет сорок тому назад. Ах да, тот фильм назывался "Западня". Подходящее название.

-...Здравствуйте. Меня зовут Мухаммед Талибов.

Виктор оторвался от кульмана. Перед ним стоял высокий мужчина лет сорока. Виктор не обратил внимания, когда тот вошел – мало ли народу совершает производственное движение.

– Мухаммед, простите, кого? Ой, нет, извините... Еремин Виктор Сергеевич.

– Это вы извините... Талибов Мухаммед Гасанович, инженер по художественному конструированию.

– Товарищ Талибов только что с курсов повышения квалификации ВНИИТЭ, – пояснил Петросов. – Прикомандирован по решению главка.

– Да. Бросили на усиление, – подтвердил Мухаммед Гасанович. – Но я не жалею – тема очень интересная.

Мухаммед Гасанович говорил чисто, без всякого акцента. С его кавказской внешностью, в элегантном темном, явно из хорошего ателье, костюме с подобранным в тон галстуком по моде трехлетней давности, с его чисто западной манерой уверенно держаться, согнув руку в локте, словно бы между пальцев по привычке лежала невидимая сигарета, со свежей аккуратной прической и резкими складками возле скул, он мог бы сойти за американского еврея итальянского происхождения, из числа служащих правительственных учреждений. Облик довершала тонкая белая линия носового платка, выглядывавшего из нагрудного кармана пиджака. Местные советские на работе так не носили, непрактично.

"Джеймс Бонд бы из него неплохой в кино получился. Типичный лидер, уверен в себе, будет гнуть свою линию", подумал Виктор.

Подозрения оправдались. Ознакомившись с документацией, Талибов сразу же разнес в пух и прах дизайн бумбоксов.

Первым его тезисом оказалось желание сочетать дизайн бумбокса с телевизором. Пришлось объяснять, что бумбокс будет стоять совсем в другом месте мебельной стенки, а не представлять собой телерадиокомбайн, в результате чего дискуссия плавно перетекла на дизайн интерьера современной квартиры и мебельных стенок в частности. Виктор с удивлением узнал, что столь привычные формы польских мебельных гарнитуров позднебрежневского времени – дурной вкус, и что стенка должна быть похожа на стеллаж для деталей в цеху, иметь много открытых полок с легкими стойками для воздушности. Пришлось призвать на помощь женское большинство коллектива; девушки тут же сориентировались и убедили гостей, что с открытых полок они замучаются убирать пыль, нужно больше закрытых шкафчиков для белья, и что хрусталь Дятьковского завода воспитывает в советском человеке чувство красоты. Аргументы были в основном эмоциональными.

Второй раунд для Виктора был менее удачен. Талибов сразу заявил, что брутальный угловатый ящик с серебристой металлизацией а-ля Sony 80-х нетектоничен, не лаконичен, неэргономичен и непрактичен, что пластмасса и круглая форма динамика диктует плавные очертания корпуса, что передняя панель перегружена мелкими надписями и органами управления, и это признак формализма, а профиль шарповской ручки неудобен для руки.

Став за кульман, дизайнер за полминуты изобразил свой идеал бумбокса. Идеал оказался похожим на гибрид истребителя МиГ-17, робота Сепульки из реальности Виктора и станции "Марс-1". Эквалайзер исчез под откидным лючком, похожим на дверь самолета – снаружи остались только крупные, оттененные другим цветом, клавиши и основные ручки управления. Рукоятка для переноски стала короткой и рельефной; она как бы венчала конструкцию. Антенна космическими штырями глядела в стороны и вверх. Тонкую сетку динамиков прикрывали грубоватые, как на авто, решетки молдингов. Было в этой конструкции что-то неземное.

– Нам надо уйти от этих стандартных немецких черно-блестящих коробок, – произнес Мухаммед Гасанович, оглядывая творение. – Нужен свой стиль геометрического модернизма, подчеркивающий целостность формы. Развитие формы отстает от материала, мы рядим материал в старые одежды, которые ассоциируются у нас с арифмометрами двадцатых годов. Сейчас век кибернетики, роботов, космоса, он диктует нам простоту и элегантность, выверенную математической формулой. Он диктует нам новое содержание предмета. Нужно больше автоматизации. Например, сделать в приемнике электрическую настройку, и вместо шкалы – цифры. Магнитола-робот, как столик-официант у Лема.

– А вы знаете, я поддерживаю, – подумав, сказал Виктор. – У нас сейчас действительно есть возможность создать альтернативную... альтернативный стиль бумбоксов в восьмидесятых. Новую культовую вещь.

...В обед Талибов вежливо пропустил Виктора вперед в очереди.

По залу разливался запах гуляша и старенький вальс кружил между столиками мягкий душевный голос Лидии Клемент: "Нам снятся дальние пути и яркий звездный свет..." В перерыв человек должен отключаться и думать о хорошем.

– В Москве попал на ее концерт, – заметил Талибов, – чудом достал билеты.

– Она жива? – вырвалось у Виктора.

– Слушаете "Голос Америки"?

– Нет, в автобусе что-то говорили, будто бы.

– Любит народ трепать про артистов... У нее новая программа, романсы на стихи Есенина. Если не доводилось, обязательно послушайте.

"Чисто говорит... А если он и вправду американец? Прекрасная легенда, почему не похож на русского. Ну и если уловят какой-то акцент. А ведь он должен еще и на своем национальном..."

– Приятного аппетита! – произнес Талибов, присаживаясь со своим подносом за столик Виктора.

– Нуш опсун! – улыбнулся Виктор в ответ.

– Вы о чем?

– "Приятного аппетита", по азербайджански.

– Я никогда не был в Азербайджане, – произнес Талибов, укладывая на колени бумажную салфетку. – Отец был красным командиром, служил на Дальнем Востоке. Мать – военфельдшер. Вскоре после моего рождения была крупная провокация... В общем, вырос в русской семье, друзья отца. Сейчас, к сожалению, тоже уже никого не осталось.

"Значит, родственников нет, очень удобно для агента... А если у человека действительно трагедия? Как это мерзко, подозревать... А меня разве не подозревают? Вот и я становлюсь, как Ленчик – выбор между интересами страны и моралью. Тонкая грань, за которой благородное дело переходит в преступление.... Где она, эта грань?"

– Виктор Сергеевич, я заметил, вы были не в восторге от оформления деки под малахит и в палехском стиле, но ничего не сказали. Почему?

– Но это же, как вы сами сказали, нетектонично. Вы были против украшательства, и вдруг...

– Понимаете, я считаю сомнительной эстетическую самоценность набора квадратных ящиков с электроникой. Дека – это дорогая вещь, это что-то вроде рояля. К тому же это на экспорт. Хотя, возможно, уже после войны.

– Полагаете, будет заваруха?

– Слышали вчера о зверских расправах над коммунистами в Венгрии?

– Вчера устраивал личную жизнь. Сейчас трагедии каждый день. Печально.

– И наши на этот раз не вмешиваются. Хотя войска стоят.

– Боятся международной изоляции России?

– Черта с два! – жестко обрезал Талибов. – Венгрия – это отвлекающий момент. А заварушка настоящая будет в Чехословакии, когда туда влезет бундесвер, и США создадут единый фронт против советско-китайского блока. Поближе к президентским выборам, чтобы сказать избирателям "Коней на переправе не меняют".

«В принципе, повторяет все ту же версию. В данной ситуации вряд ли мне впаяют политику...»

– Да, Кеннеди надо отвлечь народ, – заметил Виктор, – что-то он не по-детски там возбудился. Как вы думаете, с чего бы это, в смысле, беспорядки.

– Не верите в неустранимые противоречия капитализма?

– Рабочий класс, похоже, зарабатывает себе деньгу, а протестуют деклассированные. Или я что-то неверно понимаю?

– Верно понимаете. Никто толком не может объяснить. Конечно, Кеннеди со своими реформами и сам наломал дров. Например с выносом трудоемких производств в Мексику. Прибыльность растет, но и безработица тоже. Много невостребованных людей, они бунтуют. А тут еще этот скандал с пенсионерами.

– Зажал пенсии?

– Ну как сказать... У американцев частные пенсионные фонды, вроде сберкнижек. И вот чтобы они не обанкротились в кризис, правительство приняло программу переселения малооплачиваемых пенсионеров в страны Латинской Америки. Строят там такие поселочки аккуратные, продукты там дешевле, местных нанимать дешевле. Экономия бюджета. Но прогрессивная общественность возмущается. В Союзе такое вообще невозможно, здесь семья – ячейка общества строителей коммунизма, преемственность поколений и все такое.

– "И душу хозяин приберет, как залог" – пропел Виктор на мотив "16 тонн".

– В Америке многие хорошо живут, – возразил Талибов, – те, у кого, образование, кто умеет устроиться, и сам по глупости не пустит все по ветру, не думают о старости.

– Вы были в Америке?

– На курсах читал дизайнер оттуда. Ну, мы, естественно, его разговорили на предмет тамошней жизни. Он не снимает квартиры, у него загородный дом с бассейном. Так удобнее, не шумно, воздух чистый. С бассейном – у них в порядке вещей. У него, жены, старшего сына – машина. У каждого. Год назад купил себе новый шестицилиндровый красный «Мустанг», это не совсем рационально, это машина для души. Вы видели «Мустанг»?

– Шестьдесят седьмого года? Разумеется.

– И наверняка она вам понравилась.

– У вас очень привлекательный империализм. С уверенностью в завтрашнем дне, без продажных политиков, бандитизма и кризисов.

– Гангстеры, мэры-мафиози – об этом там больше пишут. Читатель любит остренькое. Но если самому специально не нарываться и элементарно разбираться, что к чему, можно спокойно прожить. Кризис... На кризисе, если с умом, можно делать деньги, даже много.

«Пробует склонить к эмиграции?»

– То-есть, этот профессор...

– Дизайнер.

– То-есть, этот дизайнер расписывал американский образ жизни. Знаете, я не слишком в восторге от капитализма, особенно в России.

– Ну как вам сказать... Он не старался показать американский образ жизни лучше. Он считает, что СССР и США в принципе сравняются по уровню жизни, немного раньше, немного позже. Это просто другая система жизни. Для людей, которые умеют приспосабливаться, устраиваться. У нас это называется мещанство. Ну или талантливый человек находит дельца, который входит к нему в партнеры, правда, тут надо смотреть, чтобы не облапошил. В советской стране хорошо работать на благо общества. Общество, конечно не всегда вспомнит, что вы для него сделали, но большей частью. А вот если вы своим трудом или талантом построили себе хороший быт, квартирку в доме с хорошими потолками, дачу, машину, вам начинают завидовать и кричать "А не жирно ли?". Хотя все добыто трудом. Поэтому принято выглядеть скромным, едва ли не скупердяем.

– Нет в мире совершенства, – улыбнулся Виктор, – как отметил один из героев Экзюпери.

– Ох уж этот стоический антиисторизм... А вот судя про проекту, Виктор Сергеевич, вы смогли бы жить и там и там.

– Агитируете?

– Просто голая констатация факта. Кстати, волкмен под филиппсовскую кассету у вас получился.

– Хотите подсластить пилюлю?

– Совершенно искренне. Немного нюансировки и пойдет на экспорт в те страны, где нам не удастся навязать в торговой войне свой формат кассеты...

...После обеда Виктор заглянул в письмо.

Это была ксерокопия главы из повести или романа. Производственного романа, про предвоенное время. Шпионы, вредители и загадочные убийства. Только вот война там начиналась в сорок третьем, и еще кое-что не так. По-нынешнему, альтернативка.

– Не написали, кто?

Виктор поднял глаза. Перед ним стояла улыбающаяся Лара, прижимая к себе рулоны чертежей.

– Нет. Копия куска чьей-то рукописи.

– Могли вложить что угодно, хоть газету. По-моему, кто-то просто хочет обратить на себя внимание.

– И кто же?

– Ну, кто его знает... – губы Лары сложились в задумчивую гримаску. – Я думаю, кто-то, кто знает вас и где-то рядом живет или работает.

"Значит, кто-то вроде Рыжовой из "Служебного романа"? Как-то совсем не к месту и времени".

– Может, тот, кто звонил? Ну, насчет вещей?

Лара пожала плечами.

– В общем, похоже, что кто-то хочет поговорить или встретиться, но не знает, как это сделать... как подойти.

– Почему?

– Мне не хотелось бы гадать... Не переживайте, если надо, еще раз попытается.

Она прошла к своему месту, чуть зацепив халат Виктора краем свернутого в трубку ватмана.

Звонок наполнил коридоры шагами и голосами. Народ разбегался на выходные.

– Я закрываю и опечатываю! – воскликнул Петросов. – Сегодня "Динамо" Киев!

К лифту не было очереди – трудящиеся массы весело спешили мимо вахтерши, чтобы шумным водопадом скатиться вниз по бетонным ступеням.

В вестибюле Виктор буквально столкнулся с Вочинниковым.

– А я вас ждал! – бесцеремонно ответил тот, тряся руку Виктора. – Представляете, добыл сенсацию, а "Машиностроитель" выйдет только в понедельник. В "Брянском рабочем" уже будет.

– Сенсацию? – переспросил Виктор.

– Бомбу. Газетную бомбу. Нашли женщину-палача, что в Локте расстреляла уйму людей при немцах. Антонина, как ее там...

– Гинзбург.

– Да. Кто бы мог подумать... Кстати, мое письмо еще не получили?

– Так это ваше письмо? – И Виктор вынул из кармана конверт со странным адресом.

– Нет, конечно. Там чей адрес?

– Там некая Жанна указала адресом школу. Может, это и не "она", а "он".

– А само письмо что, анонимка?

– Вот письмо. Можете читать, там ничего личного.

Журналист быстро перелистал серые листки и даже понюхал их.

– Аммиак уже выветрился... Это глава из рукописи нового романа Юрия Мытника. Есть такой в Брянске писатель-фантаст. Роман выходит в Приокском издательстве. Точнее, он послан туда, но его мурыжат, знаете, после Шпанова у некоторых идиосинкразия на военную фантастику. Ну а пока суть да дело, рукопись начала гулять по Брянску в эракопиях. И это для вас... не хочу огорчать, но вам грозят серьезные неприятности со стороны компетентных органов.

– Могут обвинить в распространении антисоветчины?

– Да что вы, – усмехнулся Вочинников. Просто тот, кто вам отправил это письмо, убежден, что убийство Незнамовой и труп на переезде – ваших рук дело.

23. Вариант «Омега-68».

– Если убежден, пусть обратится в УГБ, это по их части, – равнодушно ответил Виктор. – Он вам сам сказал об этом?

– Мне никто ничего не говорил, – медленно произнес Вочинников. – Это следует из содержания главы. Железная дорога, труп. Намек прозрачный.

"Странный ход мыслей. Странный для обычного корреспондента. Но если Вочинников – агентура УГБ, то это проверка. Даже если в УГБ стопудово уверены, что Незнамову убил связник, все равно будут проверять, не был ли я организатором убийства. Со связником я мог общаться через тайник. Через те же ячейки на вокзале. Если УГБ не знало про ячейку, значит, постоянной слежки за мной не было. И в ночь убийства связника у меня нет стопудового алиби. Бабушки имеют привычку спать на вахте. Корин сам намекал. Правда, проверка глуповатая, но если Вочинников просто заурядный осведомитель..."

– "Грузите апельсины в бочках", – улыбнулся Виктор.

– Я понял, – ответил журналист. – Но у автора письма, видимо, есть какие-то основания считать, что вам есть что скрывать. У меня есть кое-какие мысли, но об этом лучше не здесь. Вы куда сейчас?

– Как все. По магазинам, потом домой.

– Будем считать, что нам по пути.

На фасаде здания рабочие в люльке растягивали кумачовую перетяжку с белыми буквами «Слава Великому Октябрю!». На столбах по Ульянова зябли под хмурым вечерним небом флажки – утром их еще не было, а сейчас их трепал свежий ветер, отдающий прелым листом, болотной пойменной водой и дровяным дымом. Город начинал готовиться к празднику.

– Что вам говорит фамилия "Тарбовский"? – спросил Вочинников, когда они поравнялись с мебельным на Институтской.

– Тарковский? Это вроде режиссер? Хотя я могу путать.

– Тарбовский. Тоже разыскиваемый военный преступник, участвовал в карательных акциях в Польше и Чехословакии. Для палача личность незаурядная. Ухитрился сделать при немцах неплохую карьеру, как хороший знаток войны с партизанами, считалось, что он сбежал в Аргентину, но вот недавно появилась информация о нахождении его в СССР. Естественно, органы работают.

– Погибший на переезде и есть Тарбовский?

– Да ну что вы. Тарбовский, семнадцатого года рождения, рост сто семьдесят пять... описание сходно с вашим.

– Меня уже путали с другим полицаем.

– Да, ребята из ДНД описали ваше появление здесь. Согласитесь, тут у любого возникнут вопросы.

– Ну, хорошо, что с вами этого не случилось.

– Мне проще, я тут почти абориген. Короче, в Союзе просто не осталось живых свидетелей, кто помнит Тарбовского. Он работал на абвер, занимался подготовкой агентов для засылки в партизанские лагеря и антифашистское подполье, и уничтожал тех, кто потом мог бы опознать его, как прислужника немцев. Те, что остались, живут за рубежом. А сейчас, знаете, в Европе советских не очень любят. Могут и похожего опознать.

– Разберутся, кому надо.

– Вы же знаете, что в нашем мире правда может всплыть уже без признаков жизни. Или вы выросли в другой стране?

– А что, есть страны сплошного торжества справедливости? Ошибку могут совершить и в отношении вас. И что, теперь не жить?

– Да, я тоже не защищен от роковой ошибки. Никто не защищен. Просто, насколько я в курсе, у вас намного больше шансов попасть в жернова. Другие могут рассказать, где они были с сорок первого по сорок пятый, представить подтверждения. Сколько ветеранов на заводах работает... А для органов такой соблазн отчитаться, тем более, после успеха с Тонькой-пулеметчицей. Будет жаль, если такой разносторонний и способный человек так глупо исчезнет.

"Значит, проверка основана на провокации... Поведение должно быть естественным."

– У вас есть какой-то план?

– Пока только мысли. Есть связи, есть знакомые, есть... Надо подумать, пока есть время.

– А может, не стоит? Вдруг я все-таки пособник фашистов. А вам неприятности.

– Впервые вижу честного и принципиального "пособника". Обычно они другие.

– От меня что-то потребуется?

– Думаете, я ради выгоды? Нет. Просто хочу быть порядочным. А быть порядочным – это значит не только шагать в единых рядах, но, если надо, бороться с системой.

– Вас не устраивает система? – воскликнул Виктор. – Для шестьдесят восьмого весьма неплохо. Жилье доступно, очередей нет, продукты свободно, инженеры с руками требуются. Компьютеры – мы могли только мечтать в эти годы. Бытовка, электроника... битлы свободно... Да что битлы? Посмотрите, какие люди вокруг! Общество нормальных, адекватных людей. В нем просто отдыхаешь. Нет вот этой накопленной злобы, ненависти на власть от бессилия, выпендрежа нет, жажды идти по головам...

– Идти по головам... К сожалению, есть, как и многое другое.

– Ну не так, чтобы это все было нагло, так чтобы люди чувствовали себя рабами... В этой системе веришь в справедливость, потому что видишь вокруг много адекватных людей. Вот оказались вы вдруг в незнакомом городе без всего – вы не пропадете, у вас будут заработки, крыша, еда. Главное в этой системе – вы сможете всегда своим трудом построить себе жизнь.

– Я вас понимаю. Первое время на новом месте, когда все быстро устроилось, даже, простите, больше чем устроилось, хочется верить в жизнь, хочется верить в людей, хочется верить в прекрасную страну. Потом, после медового месяца с этой новой жизнью начинаются будни, вроде нашей негласной цензуры печати.

– Ну, я не журналист, мне немного трудно это понять.

– Менее чем за месяц вас дважды чуть не арестовывали. Невежество – демоническая сила.

Он ждет вопроса «Что же мне делать?», подумал Виктор.

– Что же мне делать?

– Думаю, мы попозже встретимся и переговорим.

– Во всяком случае, спасибо за искреннее и бескорыстное желание помочь.

Проверка будет продолжаться, подумал Виктор, шагая уже один по Куйбышева. Старая вывеска «Спорттовары» из гнутых газосветных трубок уже загорелась лиловым сиянием; одна из трубок тревожно моргала в опускающихся сырых сумерках. Начал накрапывать мелкий, почти незаметный дождик. Из ближнего двора доносилась веселая музыка: проходя мимо арки, Виктор заметил, что во дворе, на месте, свободном от палисадников, столбов для бельевых веревок и качелек стоит старый автобус, раскрашенный яркими цветами, с огромной надписью «ЗАЙКА» и чуть пониже – «Мультфильмы за 50 коп». Передвижное кино для детей.

«Интересно, о чем думает настоящий шпион, когда он близок к провалу?» – подумал Виктор, и тут же понял, что это ему совсем не интересно.

Итак, подумал Виктор, если верить этому Вочинникову, на него могут навесить дела военного преступника. А зачем? Каких-то условий или требований ему пока не поставили. Дали время, чтобы помучился. Может, в этом и есть проверка – заставить нервничать. выдать себя?

Ладно, все равно пока это не удастся узнать, сказал себе Виктор. Важно понять, что делать. Попробуем просто подойти к этому, как к технической задаче. Если "провал" все равно неизбежен, надо его устроить самому, и такой, который выгоден именно ему, Виктору. А какой провал ему выгоден? Провал в качестве попаданца. Выдать себя, как попаданца. Слишком много напрогрессировать. Это и есть основное отличие от Тарбовского – судя по рассказу, тот не изобретатель.