Текст книги "Лекарство против СПИДа"

Автор книги: Олег Суворов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Глава 3

Пятнадцать Лет спустя Юрий возвращался в страну своей юности, туда, где родился и жил до тех пор, пока, выйдя из комсомола и уйдя с третьего курса Первого медицинского института, не уехал вместе с родителями в Америку. Сейчас ему минуло тридцать пять лет, он растолстел, облысел, обзавелся женой, детьми, собственной аптекой на Двенадцатой авеню Нью-Йорка, не говоря уже о квартире, «кадиллаке» и счете в Манхэттенском банке; но где-то там, в неотвратима приближающейся Москве, он оставил плотного, черноволосого юношу с нахальным взглядом и толстыми, влажными губами – себя самого, каким был в те времена, когда еще пил гнусный дешевый' портвейн и имел одновременно трёх любовниц из своих однокурсниц.

Разве это время уродует нашу внешность и заставляет все чаще посещать врачей? О нет, это новые привычки и обязанности меняют нас. И все же время – это поток, через который мы перебираемся по шатким камням воспоминаний. Большинству людей до умиления дороги воспоминания детства, и они готовы бесконечно терзать ими окружающих, нимало не задумываясь о том, что эти воспоминания дороги только им самим. Однако Юрий плохо помнил свое детство, не вызывала у него восторга и школьная пора, но вот три недолгих года студенческой молодости оставались настолько свежи в памяти, что их не смогли затмить даже впечатления от эмиграции – Австрии, Италии, Америки. —

В те времена он был отъявленным ловеласом, и сейчас, глядя по утрам в зеркало на свою растущую плешь, с усмешкой вспоминал себя в этом качестве. И ведь сколько у него было женщин – американок, мулаток, испанок, итальянок… да и последняя по, времени – израильтянка, рекламировавшая женские бюстгальтеры, кое-чего стоила! – но сейчас, подлетая к заснеженной Москве, вспоминались совсем не они – загорелые, самоуверенные, раскрепощенные, – а те скромные, то застенчивые, то разбитные русские девчонки, на которых он так щедро изливал потоки кипящей юношеской спермы. И никакой отдых на Канарских островах со сладострастной красоткой, обладавшей идеальной фигурой и неисправимо глупыми глазами, не вспоминался с Таким волнением, как то потрясение, которое он когда-то испытал в скромном подмосковном Красногорске.

Тогда ему было всего восемнадцать, и у него появилась первая любовница по имени Надежда. Это была девятнадцатилетняя девушка, которая обладала замечательно стройной фигуркой, но каким-то слишком заурядным лицом, училась в автомобильно-дорожном институте и жила в этом самом Красногорске. Первые две встречи прошли у него дома, разумеется, в отсутствие родителей. Он тщательно занавешивал окна, чтобы создать интимный полумрак днем; а перед тем как лечь в постель, они трепетно выкуривали по сигарете, и лишь потом смущенно целовались и начинали раздеваться, разговаривая при этом исключительно! шепотом, словно боясь вспугнуть то невероятное возбуждение, от которого холодели руки. А потом неумелая, лихорадочная возня, застенчивый шепот: «Я этого никогда не делала…» – и, наконец, чувство победы, смешанное с легкой долей презрения к своей скромной возлюбленной, и разочарованность.

Потом он приехал к ней в Красногорск. Пригласить его к себе домой она не могла, поскольку жила вместе с матерью весьма крутого нрава, и им пришлось отправиться гулять в парк. Был уже конец сентября, последние дни бабьего лета, подходил тот самый предсумеречный час, за которым наступает полная темнота. Народу почти не было – навстречу им попались всего две пары, но где-то вдалеке, на открытой веранде, гремела местная дискотека. Юрия, разумеется, одна лишь прогулка никак не устраивала, и он все высматривал место, где можно бы было присесть, а то и прилечь. Как назло, этот парк напоминал корабельную рощу на картине Шишкина – всюду торчали одни сосны, сквозь которые все просматривалось на километр вокруг. Однако ему все же удалось найти едва ли не единственный на весь парк кустарник, в середине которого обнаружилась ложбинка, защищенная с трех сторон от посторонних взглядов.

Надежда упиралась, но Юрий, подстелив свою куртку, сел первым и увлек ее за собой. Сначала он принялся целовать ее трогательно-маленькие ушки, отстраняя пальцами тонкие светлые волосы; затем перешел к мягким теплым губам – и она послушно отвечала на его поцелуи. Чем дальше, тем больше его трясло – бешено колотилось сердце, а проклятые руки похолодели настолько, что она невольно ежилась и отстранялась, когда он забрался под свитер, пахнувший каким-то домашним уютом, и расстегнул лифчик. В тот момент, когда он целовал ее красивые, полные груди, постепенно подбираясь к «молнии» джинсов, мимо кустов, громко разговаривая, прошли двое парней. Юрий так и не понял, заметили они их или нет, но Надежда тут же вскочила, застегнула лифчик и одернула свитер.

– Пойдем отсюда, – тащила она его, но он уже был как шальной.

– Подожди, сядь, давай еще поговорим, – лепетал он, дрожа, и все тянул ее вниз, к себе.

Она вздохнула и села. Он вновь обнажил и целовал ее груди; а затем, расстегнув «молнию» на джинсах, стал жадно ласкать ее пальцами, чувствуя, как она возбуждается. Она не оттолкнула его, когда он достиг высшей степени безумия, а сбросив туфли, сама помогла ему спустить с себя джинсы. Он встал на колени, лихорадочно расстегивая пояс брюк и видя перед собой лишь ее стройные загорелые ноги в белых носках. Только секунду, не более, он был буквально пронзен блаженством но эта секунда запомнилась ему на всю жизнь. Разве сравнится эта секунда с долгими часами, проведенными им в постели с роскошной любовницей на Канарских островах, где у него была собственная квартира в чудесном бунгало на самом берегу, океана. Ее не приходилось раздевать, торопить или уговаривать, но этот здоровый, чистоплотный и абсолютно доступный секс, в строгом соответствии с рекомендациями соответствующих пособий, отдавал чем-то механическим… В том же юношеском приключении была такая возбуждающая романтика!

«Впрочем, дело даже не столько в романтике, – размышлял он теперь про себя, – дело в той обжигающе-острой, всепоглощающей страсти, которая сводит с ума. Она не зависит от красоты или сексуального искусства, поскольку дана нам от природы как движущее начало жизни, и истекает из нас по капле с каждым прожитым годом или вновь обретенным опытом. Сейчас, в середине жизни, мне так жаль этого голодного рева природы, который слабеет со временем и которого уже не пробудить никакими эротическими массажами, как не вернуть и самой молодости. А ведь как щедро и бездумно расходовал я эту страсть – то на переживания, то на попойки, то вообще черт знает на что!

Он вздохнул, с усмешкой погладил свой живот, и подумал о друзьях – как-то они теперь? И узнают ли они друг друга? Последними письмами они обменялись два года назад, и он знал, что Денис, получив степень кандидата наук, преподает в каком-то институте, а Сергей стал бизнесменом и обзавелся собственной фирмой, занимавшейся торгово-закупочными операциями. «Ах, чуваки, сколько воды утекло!..» Он любил их обоих, хотя и по-разному. Денис был застенчив, интеллигентен – и Юрий относился к нему слегка покровительственно, помогая лучше узнать жизнь. В свое время он даже познакомил Дениса с той самой, небезызвестной в их районе, Ольгой, которая и сделала его приятеля мужчиной. Сергея не нужно было ни с кем знакомить – он и сам отличался не меньшей самоуверенностью, а потому их тандем действовал на редкость успешно. Сколько было вместе выпито и сколько девчонок поддалось их нахально-ласковым уговорам!

Сейчас было начало января, но зима в Нью-Йорке не сравнима с московской. О, этот запах русской зимы, запах зимней сессии, запах каникул и незабываемых студенческих попоек в подмосковных домах отдыха! Пьяные ночные походы за водкой на станцию, когда нет-нет и завалишься в сугроб, да это не беда. Хуже, когда буфетчица скажет – «нет», как отрежет. Зато как сладко возвращаться туда, где в теплой и прокуренной комнате тебя ждут нетерпеливые собутыльники. Утренние походы за пивом и похмельный футбол на снегу. Теплые, ароматные шубки из искусственного меха, которые помогаешь снять приведенной в свой номер с мороза румяной и соблазнительной девушке, с которой познакомился два часа назад на танцах под чей-нибудь немилосердно орущий магнитофон в холле соседнего корпуса. Это и яростная возня на скрипучей кровати, когда каждый участок обнаженного женского тела дается после упорной борьбы, смех и злость заставляют краснеть, поцелуи сменяются укусами, а уговоры – действиями. О, этот негодующий шепот: «Что ты делаешь? Оставь! Я кому сказала!» – который сейчас вспоминается милее иных признаний. О, эти расстегнутые простенькие бюстгальтеры и нежные белые груди, о, эти порванные в пылу борьбы колготки… И сопротивление продолжается скорее для вида, потому что горячие тела уже прижимаются друг к другу, и губы послушно открываются для очередного задыхающегося поцелуя, руки не отталкивают, но обжигающими движениями скользят вдоль тела.

«Фу, черт! – он даже вздохнул, заерзав в самолетном кресле. – Ведь были же времена! Да, коммунизм, тоталитаризм, история КПСС, райкомы и комсомольские собрания… но все это не могло омрачить скромных радостей беззаботной студенческой молодости. И где она теперь, та молодость, та любовь! Проклятье, нет ничего мучительнее и милее ностальгии…»

Впрочем, не одна только ностальгия по бесшабашным юношеским приключениям звала его в Москву, были воспоминания и посерьезнее… одно из них звали Ларисой.

Они познакомились ранней весной, за год до его отъезда в Америку. И произошло это на концерте «Машины времени», который состоялся в каком-то захудалом клубе на окраине Москвы. Народу собралось много, и билетеры с помощью милиции с трудом сдерживали натиск разгоряченной толпы, отбирая у входящих, точнее, прорывающихся с боем в узкий запасной вход главный был почему-то закрыт – половинки открыток со штампом полевой конторы заготскота «ветеринарные прививки сделаны», которые и служили билетами. Всему этому сопутствовала яростная суматоха, сдавленная ругань, смех, знакомые громко окликали друг друга, незнакомые с ходу знакомились, Сам Юрий пришел довольно рано, когда в зале еще было много свободных мест. Сцена перед киноэкраном была пуста, если не считать длинноволосого парня, который настраивал невыносимо фонящую старенькую аппаратуру, пытаясь выжать максимальную громкости из потрепанных динамиков. Откидные стулья в основном уже были заняты, и Юрий уселся рядом с какой-то девушкой, на которую поначалу не обратил особого внимания, хотя и машинально отметил про себя, что одета она была фирменно – темно-синее джинсовое платье, красные сапоги на высоких каблуках и пестрый, шейный платок. Он видел ее только сбоку, поэтому вполне оценил лишь роскошные черные волосы, свободно распущенные по плечам. Их стулья, которые администрация клуба поставила в проходе, стояли совсем рядом.

Начало концерта затягивалось, а народ все продолжал прибывать. Те, кому уже нe хватало мест, выстраивались, вдоль стен, довольно грязных и обшарпанных. Юрий попытался было заглянуть в лицо своей соседки, обернулся назад, словно пытаясь кого-то найти, скользнул по ней внимательным взглядом, но она в этот момент смотрела в другую сторону. И тут, довольно неожиданно его ищущий взгляд перехватил какой-то парень в потертом джинсовом костюме, который стоял позади, рядом с невысокой, круглолицей и пухлой девушкой. Юрий отвернулся, но этот парень уже подошел вплотную, облокотился правой рукой на спинку стула соседки, а левой – на спинку его стула; и, обращаясь одновременно к ним обоим, произнес следующее:

– Послушайте, друзья, вот вы вдвоем занимаете два стула, а нам, – он кивнул на свою девушку, – и сесть негде.

Юрий и его соседка повернулись и посмотрели сначала друг на друга, и лишь потом на говорившего. «Черт! – даже кольнуло его. – До чего же эффектна!» И действительно, незнакомка была вызывающе красива. Зеленые, томно-холодноватые глаза ее смотрели уверенно и невозмутимо, ярко накрашенные губы были и без того идеальной формы, так же, как и изящный нос, а гладкие щеки пылали румянцем.

Забавно, что в старости, рассказывая о своей жизни, все люди начинают одинаково: «Когда я был молодым и красивым…», хотя на самом-то деле, по-настоящему красивых людей очень мало. Впрочем, когда уже переваливает за семьдесят и под рукой нет фотографий, способных подтвердить это заявление, подобная – и весьма искренняя – ложь выглядит вполне невинно.

Юрий был покорен с первого взгляда. Он повернулся к парню и спросил:

– Ну и что ты предлагаешь?

– Что я предлагаю? – переспросил тот и медленно повторил: – Вот вы сейчас занимаете вдвоем Два стула и, по-видимому, незнакомы…

– К сожалению, – не выдержав, добавил Юрий, а девушка быстро взглянула ему прямо в глаза.

– Вот видишь, тем более. Так вот, если бы вы познакомились и девушка села к тебе на колени, то на двух стульях мы разместились бы уже вчетвером.

Юрий с невольной усмешкой взглянул на свою соседку.

– Если дама не возражает, то я с удовольствием предоставлю свои колени в ее распоряжение.

Она тоже усмехнулась.

– А вы не пожалеете, я вешу довольно много…

– Красивой женщины чем больше, тем лучше! – с такой непередаваемой иронией произнес Юрий, что она засмеялась.

– Вот так комплимент!

– Ну что? – поторопил парень. – Решайтесь скорее, а то сейчас начнут.

Действительно, в зале уже частично погас свет, четверо музыкантов выбежали на сцену, и зал взорвался дружным ревом. Двое надели гитары, один сел за ударную установку, другой встал за синтезатор, после чего свет погас полностью.

В кромешной тьме девушка пересела к нему на колени, а освободившийся стул ' тут же заняла другая пара. Первое время и Юрий, и его дама чувствовали себя довольно неловко – он старался не шевелиться, чтобы не беспокоить ее и – самое главное – поменьше беспокоиться самому, ибо держать на коленях такую эффектную женщину оказалось довольно волнительным делом! К тому же она так дьявольски благоухала сладким ароматом французских духов…

Между тем сразу и на полную мощность грянул тяжелый рок, через несколько секунд зажглись прожектора, залив сцену красным светом, и концерт начался. После того, как «машинисты» для разгона сыграли пару песен и Макаревич стал что-то говорить в микрофон, Юрий воспользовался паузой, чтобы обратиться к девушке:

– Между прочим, первую часть того, что нам предлагал этот друг, мы уже выполнили, а вот вторую еще нет.

– Какую еще вторую?

– Ну как же вы забыли; а познакомиться-то? Меня, кстати, зовут Юра…

– Лариса.

– Очень приятно.

– А не тяжело?

– Ну что вы… я бы даже посоветовал вам на меня облокотиться… считайте, что я просто стул.

Ответить она не успела, потому что снова грянула музыка. В дальнейшем они уже почти не разговаривали, а вскоре она вообще изъявила желание встать, заявив, что сидеть ей уже надоело. Однако Юрий понял намек и, уступив стул, отошел к стене. Теперь он уже не столько слушал музыку, сколько поглядывал на Ларису и мысленно торопил Макаревича поскорее закончить. Ну вот, наконец, вой сирены и знаменитый «Поворот»…

Проталкиваясь в толпе, устремившейся к выходу, он все-таки упустил девушку из виду и, выйдя на улицу, растерянно, остановился. И тут кто-то хлопнул его но плечу. Это был все тот же парень в джинсовом костюме.

– А недурственную я тебе телку сосватал, а?

– Да, спасибо, только вот где она?

– Что, упустил, что ли?

– Да вроде того…

– А у тебя закурить есть?

– Держи.

Пока они закуривали, он покрутил головой, хмыкнул:

– Да вон, погляди, не она ли?

Юрий поспешно обернулся и действительно увидел Ларису, которая уже ступила на проезжую часть улицы и подняла руку, пытаясь поймать такси. Ему повезло: машина не остановилась, и поэтому он, запыхавшись, успел догнать девушку.

– Вы позволите вас проводить?

Она небрежно посмотрела на него и, пожав плечами, отвернулась.

– Зачем? Не стоит…

Вероятно, у него был настолько огорченный вид, что она все же сжалилась.

– Впрочем, вон там, по другой стороне, кажется, еще одна тачка едет… – Сейчас, – и он побежал на другую сторону, яростно махая рукой и мысленно прикидывая, хватит ли ему денег, особенно если она живет на другом конце Москвы. Денег-то ему хватило, но вот обратно уже пришлось идти пешком, так что до собственного дома он добрался только в два часа ночи.

А дальше началась долгая история ухаживаний, цветов, баров и дискотек….. а затем бешеных клятв в любви и обещаний жениться с его стороны, и упорного, хотя и не обескураживающего сопротивления с ее. Уступила она ему лишь в тот день, когда узнала, что через два месяца он покинет эту страну, и навсегда… Юрий уже по-настоящему любил ее, хотел взять с собой и даже посещал ОВИР, но…

– Самолет заходит на посадку. Пристегните, пожалуйста, ремни безопасности, – раздался над его головой ласковый голос бортпроводницы, и он очнулся от задумчивости. В иллюминаторе уже виднелись ночные огни Шереметьева, кото-, рое он покинул пятнадцать лет назад, одетый в болгарское пальто, индийские джинсы и имея на голове множество жестких и черных волос.

Самое опасное – это провалиться в прошлое, тут уж никакие ремни не помогут…

Глава 4

Каждое российское официальное учреждение имеет свой специфический запах, и благодаря этому запаху обоняние зашедшего туда гражданина может подсказать ему ряд занятных ассоциаций. Так, солидные ведомства и органы государственного управления пахнут полотерами, скукой, бумагами, дорогой мебелью, телефонами и вечно хмурой озабоченностью обитателей многочисленных кабинетов. Иногда эти запахи поглощает аромат псевдовеличия и монументальности происходящего в этих стенах; иногда к ним примешиваются робкие дуновения, разносимые проходящими по коридорам секретаршами, или растерянными и жалкими посетителями. Но господствующий запах остается классическим – это запах значимости одних и раболепия других.

Этот запах, видимо, не выветрится никогда, правда, в советское время к нему примешивался еще тошнотворный запах бюстов Ленина, многочисленных идеологических стендов да портретов членов Политбюро, что добавляло подобным учреждениям дух застарелой неподвижности, роднящий их с запахами музеев.

Мелкие государственные конторы пахнут справками, дыроколами, вспотевшими посетителями, дешевыми чаепитиями чиновников и чиновниц, хамством и склоками, а также замызганными дрянными плакатами и неизменным планом эвакуации сотрудников при пожаре. Здесь господствует запах безнадежной замученности одних и непроходимой бестолковости других – и это один из самых печальных запахов, не считая запахов погребальных контор. Да, собственно говоря, между этими учреждениями, есть примечательное сходство если, в одних хоронят тела, то в других – души, убивая их многочасовым томительным ожиданием.

Институты пахнут грязью и пылью, дешевой столовкой, прокуренным туалетом, томлением ненужных совещаний и ожиданием аванса. Омерзительный запах в свое время имел Институт международного рабочего движения, где вход в туалету был занавешен тяжелой бархатной портьерой, впитавшей в себя соответствующие ароматы.

Но тяжелее всего пахнут отделения милиции – сапогами и алкоголиками, КПЗ и тревожными звонками, грубой силой и самым Откровенным цинизмом. Растерянному и подавленному Денису, пришедшему сюда заявить о пропаже жены, пришлось столкнуться с наглыми усмешками следователей а их было трое, в одном кабинете, и они мучительно долго разговаривали между собой, пока обратили внимание на посетителя.

– Жена, говоришь, пропала?. – наконец гнусно ухмыльнулся один из них по фамилии Зайцев – невысокий, невыразительный, в голубых джинсах и светлом пиджаке. Он набивал табаком короткую черную трубку и, небрежно просмотрев поданное ему заявление, кинул его на стол. – Так подожди, найдется. Может, ей просто захотелось провести медовый месяц с твоим дружком, а?

Двое других неприятно осклабились, и ему пришлось глубоко вдохнуть, сдерживая подступавшую ярость пополам с отчаянием.

– Мой друг пропал, – глухо сказал он, – и его жена тоже собирается подавать заявление…

– А ты возьми да утешь ее, заодно и сам утешишься!

– Послушайте, какого черта!..

– Тихо, помолчи!

Это сказал самый пожилой из следователей, единственный из троих в милицейской форме с погонами майора. Он повернулся на стуле и прибавил звук в радиоприемник погромче. Передавали последние известия, начав, как всегда, с сообщений из Чечни. Внимательно выслушав уже привычные новости об очередных бомбардировках Грозного и «продолжающихся тяжелых боях федеральных войск с бандформированиями Дудаева», все трое, вновь забыв о посетителе, принялись обсуждать ситуацию.

– Давно бы так, – удовлетворенно сказал майор, – а еще лучше сбросить бы на эту е…ную Чечню атомную бомбу и накрыть всех черножопых разом. И в Москве бы стало спокойнее…

– Но там же наши войска, да и русские жители, – заметил другой, самый молодой, с веселыми и наглыми глазами. Он был одет в вареную джинсовую куртку, из-под которой, на манер американских полицейских, торчала кобура с пистолетом.

– Нет, – возмущенно отозвался Зайцев, – я другого не понимаю. Почему эти раздолбаи, – и он дернул головой вверх, – посылают туда новобранцев? Где десантура, спецназ, профессионалы? Для своей охраны их держат, что ли? Полководцы, е… их мать, только и умеют, что танками ворочать.

– Простите, – растерянно вмешался Денис, – ну так как же с моим заявлением?

Зайцев досадливо поморщился, затем, вынув изо рта трубку, быстро написал что-то на листке бумаги и протянул Денису.

– Это мой рабочий телефон. Найдется – позвонишь сам, не найдется, жди моего звонка.

– Но… но как же…?

– Все, до свидания…

Они продолжали что-то обсуждать, а Денис понуро пошел из комнаты. Сунув листок в карман куртки, он спустился вниз, столкнувшись в дверях с патрулем, оформлявшим у дежурного по отделению задержание троих кавказцев.

На душе было тяжело – обращение в милицию не родило никаких надежд. Что будет дальше, как жить и действовать? Милая, милая Галина… а тут еще эта бессмысленная война в Чечне. Казалось бы – масштаб личности человека измеряется масштабом его проблем. А если сравнить его страдания с заботами тех, кто во имя могущества державы, то есть собственного могущества, позволяет себе совершать такие поступки, которые лягут тяжелым грузом на всю страну, но меньше всего – на них самих! Российская политика – это искусство безнаказанности. Это единственное искусство, которое по уму тем, кому нравится считать себя державной властью.

Хмуро потупившись, устало переставляя ноги, Денис добрел до метро, спустился в подземный переход и вышел на другую сторону Ленинградского шоссе. Ему не хотелось даже пить, и все же он зачем-то купил бутылку пива', попросил открыть и, отойдя от ларьков, припал к горлышку. После нескольких дней настоящих морозов вновь потеплело и даже появилось солнце. Впрочем, Россия – это та страна, где пиво пьют даже в двадцатиградусный мороз, с усмешкой подумал Денис, вспомнив о том, как во времена студенческой молодости они делали это в открытом загончике пивного бара, буквально разбивая лед, покрывавший поверхность кружек, запивая и согреваясь дешевым портвейном.

И тут он вдруг почувствовал, как на глаза снова наворачиваются слезы. Ведь все должно было быть так чудесно! Медовый месяц и долгожданная радость от первых объятий, но самое главное – новая, новая жизнь! А вместо этого старое, надоевшее пьянство… И переживав ния, что тяжелее самого мучительного похмелья.

Допив пиво и кинув бутылку в сугроб, Денис задумчиво прошелся вдоль трамвайной линии. Выпить еще? Или поехать домой? Позвонить – может, Сергей объявился? Последняя мысль показалась ему наиболее здравой, и он вновь спустился в подземный переход к телефонам, нащупывая в кармане жетон. Уже сняв холодную, тяжелую трубку, он вдруг заметил, что рядом, на стене, приклеено небольшое, отпечатанное на ксероксе объявление. В глаза бросилось слово, набранное крупными буквами, – СВОБОДА. Он вернул трубку на рычаг и вчитался повнимательнее.

«Не застарелый и рабский религиозный догматизм всех оттенков и вероучений, но новое, оригинальное и абсолютно воодушеляющее УЧЕНИЕ О СВОБОДЕ. Вы обретете мировоззрение, позволяющее вам почувствовать себя хозяином СУДЬБЫ, познаете СМЫСЛ ЖИЗНИ и ИСТИННОГО СЧАСТЬЯ. Мир – это не могила для наших надежд и желаний…»

– «…А смычок, которым какая-то сволочь водит по натянутым струнам моих нервов, порождая желание смерти», – подумал про себя Денис, однако стал читать дальше.

«…а запутанный лабиринт, в котором можно стать свободным лишь тогда, когда имеешь план этого лабиринта. Вам нужно убедиться в истинности этого заявления? Создатель нового учения о СВОБОДЕ обладает экстрасенсорными способностями, позволившими ему понять то, что так долго оставалось непонятым многочисленными философами, теологами и основателями догматических религиозных сект. Он диагностирует по фотографиям и находит пропавших родственников, предсказывает будущее и дает ключ к пониманию прошлого, учит и помогает, воодушевляет и утешает. Не делает он только одного – не лукавит и не обманывает. Хотите убедиться в этом? Звоните сразу же, как только прочтете это объявление!»

Ниже приводился номер телефона, который, судя по первым цифрам, был расположен совсем неподалеку. Имени не было, да и сам этот набор роскошных фраз наводил на мысль об очередном Жириновском, только не в политике, а в философии. И тем не менее Денис сразу же уцепился за то, о чем непрерывна думал «находит пропавших родственников». А вдруг?… Размышляя об этом, Денис машинально набрал номер жены Сергея – никто не подошел, затем позвонил родителям Галины, но, едва услышав заплаканный голос ее матери, сразу же, ни о чем не спрашивая, повесил трубку; и только после этого набрал номер указанного телефона.

Трубку сняли почти сразу же.

– Добрый день. Вас слушают, – прозвучал мелодичный и чрезвычайно доброжелательный голос, принадлежавший явно молодой женщине…

– Я по объявлению, – буркнул Денис, ожидая какого-нибудь подвоха.

– О, вы хотите поговорить с учителем?

У вас случилось какое-то несчастье или вы заинтересовались его учением?

– И то, и другое.

– В таком случае одну минуту, сейчас я вас соединю.

И едва Денис успел подумать о том, какую замечательную секретаршу нашел себе этот новый духовный босс, в трубке раздался вежливый, уверенный, хорошо поставленный мужской голос.

– У меня пропала жена, – сразу же сказал Денис, решив не давать поводов к «охмурению». – И я бы хотел, чтоб вы попробовали ее найти.

– Давно случилось это несчастье?..

– Вчера.

– Фотография у вас с собой?

– Да.

Денис действительно взял с собой фотографию Галины, чтобы оставить ее в милиции вместе с заявлением. Но после жеребячьих шуток милицейских молодцов он решил фотографию не оставлять.

– В таком случае приезжайте. Если хотите, я вышлю своего помощника, он вас встретит и проводит. Где вы находитесь?

– У метро «Войковская».

– Прекрасно, тогда вам идти не больше десяти минут.

И этот уверенный вежливый голос предельно четко и ясно продиктовал адрес. Несмотря на то, что настороженность Дениса так и не исчезла, однако, повесив трубку, он почувствовал некоторое облегчение. Впрочем, это и понятно, в его положении как бы ни действовать – но лучше действовать.

Спустя пятнадцать минут он подошел к указанному дому, поднялся на последний этаж и, собрав весь свой скептицизм, чтобы избежать напрасных надежд и ненужных разочарований, позвонил в дверь.

Открыла ему очень миловидная, приветливая и модно одетая девушка, совершенно не походившая на тех неопределенного возраста старых дев и разведенных жен, которые, по мнению Дениса, только и могли интересоваться новыми учениями новоявленных гуру. Более того, его удивила и сама обстановка большой четырехкомнатной квартиры, которая, вероятно, когда-то была студией художника. Никаких мистических символов, крестов или черепов, зато множество самых разнообразных книг и журналов, компьютер, факс и ксерокс. Все это напоминало не жилище экстрасенса, а редакцию какого-нибудь метафизического журнала. Кроме девушки, Денис увидел еще бородатого молодого человека не старше двадцати пяти лет и весьма приятную даму лет сорока.

Однако когда его провели в кабинет экстрасенса, то при первом же взгляде на этого невысокого, подвижного, слегка лысоватого мужчину лет сорока пяти, с живыми, умными, но чуть плутоватыми глазами, Денис вдруг понял, что сам «учитель» нравится ему гораздо меньше его «учеников». Только потом, после завершения процедуры предварительного знакомства, Денис сумел сформулировать для себя, что же именно не понравилось ему в экстрасенсе: какое-то еле уловимое лукавство в глазах. Создателю новой серьезной и многообещающей теории свободы полагалось бы иметь не столь живой, а более глубокомысленный взгляд. Как женщина, приходя к мужчине-гинекологу, надеется увидеть спокойные глаза специалиста по женским болезням, а не любопытствующий взгляд мужчины, пожирающего глазами раздевающуюся женщину, так и Денис хотел бы, чтобы взгляд Александра Павловича, как представился экстрасенс, был более умудренный и уж во всяком случае без оттенка пронырливости. Нельзя заставить других поверить в то, к чему сам относишься с насмешкой. Тем более что и одет он был слишком экстравагантно: в черную водолазку, черные брюки и роскошный, расшитый золотыми узорами халат, перепоясанный кушаком с золотыми кистями на концах.

Однако когда начался сеанс «черной магии» – а именно так Денис мысленно назвал это действие, – лицо Александра Павловича вдруг приобрело многозначительное выражение. Он положил снимок Галины на стол, попросил Дениса хранить молчание и, сосредоточенно протянув над фотографией руку, закрыл глаза. Так продолжалось несколько минут, в течение которых лицо экстрасенса постепенно хмурилось, приобретая все более мрачное выражение.

«Что за чертовщина, – думал про себя Денис, начиная испытывать невольное волнение, – а вдруг он скажет, что она мертва? Ну что он так хмурится?»

В этот момент Александр Павлович открыл глаза и просто, без всякой усмешки посмотрел на Дениса.

– Нет, она жива. Но, к большому моему сожалению, не могу вас утешить и сказать, что с ней все в порядке.

– Тогда что с ней? – .в голосе Дениса прозвенело непроизвольное отчаяние.

– Со всей определенностью сказать не могу, но…

– Что, что, что?

– Какое-то несчастье с ней произошло, поскольку сейчас она находится в очень подавленном состоянии. И это состояние, пожалуй, даже хуже вашего.

– Да где она находится, черт подери?