Текст книги "Лекарство против СПИДа"

Автор книги: Олег Суворов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Глава 12

Юрий был уверен в том, что в назначенном месте его должна ждать именно милицейская ярко-желтая машина. Поэтому он два раза прошелся вдоль ряда припаркованных неподалеку от института автомобилей, прежде чем заметил, как опустилось стекло у светло-бежевых «жигулей», и оттуда высунулась чья-то призывно махнувшая рука. Приблизившись, он сразу на переднем сиденье узнал Зайцева рядом с тем самым лейтенантом Овчинниковым, любителем бесплатных услуг платных женщин.

– Садитесь сзади, – коротко скомандовал следователь.

Юрий послушно забрался внутрь и стал ждать, что последует дальше.

– Вон, вон они, голубчики, – возбужденно воскликнул лейтенант, указывая своему напарнику на только что подъехавшую и остановившуюся неподалеку от них иномарку. Это был темно-синий «шевроле», в котором сидели два молодых, «упакованных» в черную кожу бугая, один из которых, с безжизненной, изрытой оспой физиономией, тут же вылез наружу и закурил, вглядываясь в толпу студентов, выходивших из центрального входа.

– Вижу, – отозвался Зайцев, доставая фотоаппарат и делая несколько снимков. – А теперь посмотрим, кто к ним подойдет. А ты, кстати, тоже присмотрись к этим жлобам, – последние слова он произнес, полуобернувшись к Юрию.

– Зачем?

– У нас есть сильное подозрение, что именно они-то и насиловали жену твоего друга.

– Тогда почему…

– Не торопись, всему свое время. За ними уже столько всего тянется, что им предстоит получить на полную катушку. Видишь, к машине подходит студент с двумя телками? Ага, а вот теперь начинается самое интересное… – и Зайцев снова взялся за фотоаппарат.

Юрий пристально всмотрелся через лобовое стекло и увидел, как студент подошедший к одному из бугаев, о чем-то коротко с ним переговорив, залез в машину, оставив девиц топтаться снаружи. Не прошло и пяти минут, как студент вылез, что-то сказал девушкам, после чего обе сели в машину, и она тронулась с места. Студент проводил ее взглядом, а. затеей поспешил в институт.

– Порядок, – удовлетворенно хмыкнул Зайцев, убирая фотоаппарат, – Косому действительно можно доверять.

– И что все это значит? – поинтересовался Юрий.

– Наркота. Ты и сам видел, что мужики расплачиваются наличными, а телки – натурой. Чует мое сердце, что с этими шестерками мы еще встретимся, – последнюю фразу Зайцев произнес, уже обращаясь к своему напарнику.

– А зачем ты меня вызвал?

– На вот, взгляни на эти рожи, и пусть твой друг покажет их своей жене. Если она кого-нибудь опознает, то можешь считать, что дело в шляпе.

Зайцев протянул ему через плечо несколько фотографий. Кроме двух бугаев, Юрий сразу же узнал того типа, которого видел выходящим от Ларисы.

– С этим типом я сам недавно столкнулся, – не раздумывая, сказал он, показывая Зайцеву фотографию Вячеслава. Тот моментально оживился, и Юрию пришлось рассказать обо всех обстоятельствах, предшествовавших этой встрече.

– А ты парень не промах, – одобрительно заметил Зайцев, внимательно выслушав. – Ну так знай, что это у них главный. Кличка – «Слава КПСС». Те двое рядовые исполнители, а вот у этого п… есть выходы на самые верха. Ну ничего, Косой уверяет, что они готовят заказник, на этом-то мы их и возьмем.

– Не понял…

– А тебе и не надо ничего понимать, – задумчиво ответил Зайцев, но потом все же пояснил: – Наш осведомитель говорит, что они готовят заказное убийство… ну вот и мы приготовим то же самое. Наш договор остается в силе?

– Разумеется.

– Тогда жди моего звонка. А фотографии все же возьми, пусть девушка посмотрит.

– Хорошо, но она опять исчезла, поэтому это не так просто сделать.

– Как исчезла?

Юрию пришлось рассказать о ссоре Дениса с женой.

– Тьфу, блин, все бабы одинаковы, – прокомментировал этот рассказ молчавший до того Овчинников. – О них заботишься, любишь, ухаживаешь, а в ответ никакой благодарности.

– Короче, если твой друг не сможет с ней договориться, то сам ей все объясни. Она же главный свидетель и потерпевшая, так кого же еще это больше всех касается?

– Хорошо, – согласился Юрий. – Когда ждать твоего звонка?

– Дня через два-три. Ну и, разумеется, если она кого-нибудь опознает, звони сам. Тебя куда-нибудь подвезти?

– Спасибо, не надо. Я лучше пойдут прогуляюсь.

– Тогда будь здоров.

«Жигули» проскочили, а Юрий перешел на другую сторону Волоколамского шоссе и углубился во двор. Ему хотелось взглянуть на свой старый дом, где он прожил двадцать лет до самого отъезда за границу.

Ностальгия – это самое странное и самое щемящее изо всех человеческих чувств. О чем мы жалеем? О времени? Родине? Молодости? Чего нам не хватает из того периода жизни, когда мы постоянно испытывали какие-то желания? Самих желаний или возможности совершать бесконечные ошибки, которые, казалось, всегда можно было исправить благодаря бесконечному запасу времени?

А может быть, ностальгия – это всего лишь страх перед приближающейся старостью? Ребенок ничего не знает и поэтому ничего не боится – зато боятся его родители, сознающие хрупкость и беззащитность своего чада перед острыми углами враждебной действительности. Юноша отважен – он думает, что старость еще далеко и умирать будут другие. Зрелость же, та самая середина жизни, о которой они столько говорили с Денисом, уже начинает ощущать смутную тревогу, которая порой пробивает толщу дел. Причем тревожит даже не столько здоровье, сколько некая зловещая символичность, заключенная в круглых датах – тридцать пять, сорок, пятьдесят…

Денис еще что-то говорил о том, что в России эта тревога постоянно усугубляется дешевизной человеческой жизни, поскольку общественное сознание привыкло считать ее всего лишь средством реализации задач гигантского государственно-бюрократического монстра.

И все же ностальгия – самое трогательное чувство! Юрий подумал об этом, уже стоя во дворе своего дома рядом с детской площадкой и разглядывая подъезд, балкон, окна. А вот там, по соседству, когда-то жила очень красивая девушка, которая была на год старше его и за которой он безуспешно ухаживал. Они всю жизнь жили рядом, но их роман оказался коротким, хотя и весьма бурным. Она была у него на дне рождения, когда он отмечал круглую дату – двадцатилетие, и там признался ей в любви. Они поцеловались на кухне, поскольку в большой комнате плясали гости, Серега заперся с какой-то девицей в спальне, а Денис, который никогда не умел пить, уже блевал с балкона… Впервые, впервые, тогда все было впервые. А может, в этом и заключается суть ностальгии как сожаления об утраченной свежести?

Однажды, возвращаясь пьяным после какой-то студенческой вечеринки, он остановился под ее окном – а она жила на втором этаже – и принялся кидать в него мелочь, надеясь, что она услышит и выглянет. Не повторить ли это сейчас? И он, глядя на это окно, освещенное светом настольной лампы, усмехнулся и полез в карман дубленки. Впрочем, мелочи у него все равно нет, да и она уже, наверное, успела выйти замуж… если только не повторила судьбу Ларисы…

Юрий вздохнул, закурил и задумчиво пошел со двора. Настроение было светлым, легким и… труднообъяснимым. Все-таки он правильно сделал, что зашел посмотреть на свой старый дом. Какие прелестные воспоминания увезет он с собой в Америку…

– Юра? Юра!

Он вздрогнул. Вдоль ярко освещенных витрин магазина «Смена» стоял ряд женщин самого разного возраста, державших в руках кто детские вещи, кто водку и консервы, кто какую-то бижутерию. И вот одна из них, с вязаным женским свитером в руках, невысокая, невзрачная, в каком-то мешковатом сером пальто с потертым меховым воротником, вдруг пошла ему навстречу.

– Юра, ты меня не узнаешь?

Тщетно он всматривался в ее бледное лицо с покрасневшим носом, тонкими бесцветными губами и узкими, широко расставленными глазами. Она была некрасива, выглядела совсем пожилой женщиной, но даже голос ее почти ничего ему не напомнил. Впрочем…

– Юра, это же я, Надя, – настойчиво повторила она, жадно следя за выражением его глаз. – Ну как же ты меня не помнишь! Красногорск…

О Боже! Ну конечно же, это была та самая Надежда, его первая женщина, с которой было связано самое яркое и романтическое воспоминание. Именно о ней он думал в самолете «Американ эйр лайнз». Но, черт возьми, лучше бы она ему не встречалась.

– Ну вот, я вижу, что ты меня узнал, – радостно заявила она, – а я так сразу тебя узнала, хотя ты растолстел, стал таким важным и солидным, – и она как-то жалко захихикала, – ну скажи, скажи, что вспомнил меня.

– Да, вспомнил, здравствуй, Надежда, – медленно произнес он, доставая очередную сигарету.

– Вот и хорошо. Как ты живешь, столько лет прошло, я слышала, что ты теперь в Америке… давай отойдем немножко в сторонку, чтоб не мешать прохожим…

Они отошли к витрине, и Юрий прикурил, стараясь смотреть в сторону и рассеянно слушая щебетание Надежды. «Вот тебе и ностальгия!. Посмотри на эту немолодую и жалкую женщину, юношеская страсть к которой когда-то сводила тебя с ума, посмотри и подумай – чего тебе жаль в прошедшей юности? Вот же ее лицо, этой самой ностальгии, так что же ты морщишься и отводишь глаза?…»

– Ты меня не слушаешь? – тревожно спросила Надежда.

– Слушаю, но извини, меня Ждут… Был очень рад тебя увидеть.

– Как, ты уходишь? И даже не хочешь узнать о ребенке?

– О каком еще ребенке?

– Да о нашем, о твоем ребенке! Он теперь уже совсем взрослый, в этом году в армию идет, и я так боюсь, как бы его не забрали в Чечню. Ох, Юра, я так хотела тебе о нем написать, да не знала адреса…

– Да подожди ты молоть чушь, – резко оборвал ее Юрий. – Что ты плетешь, какой ребенок. После того, как мы с тобой расстались, я еще два года жил в Союзе, и ты прекрасно знала, где меня найти. Так что не вешай мне лапшу на уши, и вообще, я должен идти.

– Какую лапшу, – запричитала Надежда, да еще так громко, что Юрий затравленно оглянулся, увидев любопытствующие взоры. – Да я все это время была тебе верна…

– Охотно верю, – успел вставить он, брезгливо ее оглядев.

– …И воспитывала твоего сына в одиночестве, не требуя никаких алиментов.

– Сколько ему лет?

– Семнадцать, нет, восемнадцать. Нет, точнее семнадцать с половиной.

– Ну, тогда все ясно. Извини, но я пойду.

– Нет, подожди.

Она попыталась было ухватить его за рукав, но Юрий резким движением освободился и торопливо пошел прочь. Однако Надежда и не думала отставать и побежала следом, что-то выкрикивая об алиментах и порываясь его остановить? «Да она еще, кажется, пьяна. Вот комедия, пытается сделать меня отцом какого-то ребенка… Что за чушь. Нет, ну как орет, этак еще менты заподозрят, что я у нее что-то украл».

– Замолчи, – резко поворачиваясь к ней, сурово приказал он. – Вот тебе, и оставь меня в покое.

Он быстро сунул в ее холодную красную от мороза руку смятую стодолларовую бумажку и, увидев зеленый свет светофора, поспешно побежал на другую сторону улицы. Свернув налево, на Ленинградское шоссе, он вскинул руку, и почти сразу же рядом затормозили заляпанные грязью «жигули». Юрий резко открыл дверцу, оглянувшись, увидел, что Надежда бежит следом, и быстро втиснулся в машину.

– Куда ехать?

– Куда угодно, только подальше от этой крысы…

– Добрый вечер…

– Зачем ты пришел?

– Хотел с тобой поговорить…

– О чем?

– Ты не хочешь пригласить меня войти?

– Нет. Дети спят, да и не о чем мне с тобой разговаривать.

Анастасия была в домашнем халате но, видимо, еще не успела умыться поскольку глаза были ярко подведены, а сочные губы темнели глянцевой помадой. Сейчас она холодно и презрительно щурила их на Дениса, который растерянно топтался перед входной дверью, не осмеливаясь переступить порог. Направляясь сюда, он, в принципе, рассчитывал на враждебный прием и даже захватил с собой букет темно-вишневых роз, который теперь растерянно сжимал в руке. Собственно говоря, он пришел, чтобы узнать у нее, что все-таки случилось с Галиной? Поразмыслив над предыдущим визитом, он догадался, зачем Ирина привела к Анастасии свою племянницу. Но вот как теперь расспрашивать свою бывшую любовницу о здоровье своей нынешней жены!

– Это тебе, – и он протянул букет.

– Не надо. Жене подари.

– Я ее с тех пор так и не видел… она живет у Ирины.

– Меня это не интересует. Все, до свидания.

– Ну подожди ты, ради Бога! – взмолился он. – Прикрой дверь и выйди на лестничную площадку. Давай покурим и поговорим спокойно.

– О чем?

– Я тебе многое хочу объяснить… да и вообще… выйди, прошу тебя.

Она немного помешкала, а затем решительно сказала:

– Ну хорошо. Спустись этажом ниже и подожди меня там. Я надену туфли и предупрежу мать.

Анастасия прикрыла дверь, а Денис по темной лестнице спустился на этаж ниже и присел на широкий подоконник, положив рядом букет. Сверху вниз проехал лифт, где-то хлопнула дверь, и вновь стало тихо. Волнуясь сам не зная почему, он закурил, повернулся к окну и выглянул во двор, где чернели железные конструкции детской площадки. Все-таки он виноват перед Анастасией, хотя логически сформулировать – в чем-он не мог. Честно говоря, он надеялся, что за то время, пока они не виделись, она если и не вышла замуж – с двумя детьми это почти нереально, – то хотя бы завела себе нового любовника. Однако, судя по ее нарочитой агрессивности, этого не произошло. Черт, но она по-прежнему выглядит очень неплохо… Поймав себя на этой мысли, он вдруг почувствовал сильное возбуждение. Анастасия была такой великолепной, страстной любовницей и ничего не боялась! Порой они занимались любовью в самых неожиданных местах. Однажды, выйдя из закрывающегося ресторана – а была довольно теплая зимняя ночь, – они сели на скамейку в парке, он расстегнул на ней шубу, забрался под платье, а потом… Мимо проезжали редкие машины, и где-то вдалеке бродили запоздавшие собачники…

Наверху раздались быстрые шаги, он соскочил с подоконника и поднял голову – Анастасия стояла рядом. Он протянул ей сигарету и поднес зажигалку. Несколько секунд они молча курили, а затем он произнес тихим дрожащим голосом:

– Извини, но я не виноват, что так получилось.

– А кто виноват? Я?

– Да нет, я просто хотел сказать… – он и сам не знал, что хотел сказать, но эти тишина, темнота, подъезд начинали отдаваться в висках бурной пульсацией крови.

– Давно ты женился?

– Пять дней назад.

А сколько времени ты ее знал?

– Почти три года… – он прикусил язык, но было поздно. Этого не стоило говорить, потому что Анастасия тут же раздраженно вскинула голову:

– Ах, вот даже как! Значит, ты ухаживал за ней и одновременно встречался co мной?

– Да нет… тут все не так просто…

– Какие же вы мужчины мерзавцы!

– Ну прости меня! – он коснулся ее плеча, но она резко сбросила его руку и отвернулась к окну.

Наступила напряженная тишина. Денис ругал себя за не к месту выскочившие слова, не знал, что говорить дальше, а пауза все затягивалась и становилась невыносимой. Наконец он обнял ее сзади за талию, прижался лицом к мягкому, пушистому халату и поцеловал в шею.

– Отстань…

Она плакала! Он уловил в ее голосе такую муку, что не поверил своим ушам. Никогда до этого он не видел ее плачущей и теперь осторожно провел, рукой по ее щеке. Она была мокрой…

– Ты плачешь?

– Заткнись!

– Ну что ты, Настенька, ну зачем? – его голос задрожал от нежности, и он еще плотнее прижался к ее спине, осторожно целуя теплую шею.

– А я-то дура ждала его звонка, думала, что… а он ухаживал за молоденькой девочкой…

– Ну не плачь, ну прошу тебя надо…

Теперь он чувствовал, как содрогается ее тело от сдавленных рыданий, да и сам уже начал дрожать, разгоряченный лоб покрывался испариной. Его рука сначала несмело и неуверенно проникла сквозь неплотно запахнутые полы ее халата секунду помедлила, ощутив пленительную теплоту ее обнаженного живота, а затем быстро скользнула вниз. Он знал, насколько легко она возбуждается, и потому торопился.

И она не стала сопротивляться и отстраняться. Всего несколько движений и вот уже ее рыдания замерли; он почувствовал, как она напряглась и стала прислушиваться к собственным ощущениям. Тогда он пустил в ход и вторую руку. Все это продолжалось совсем недолго – и вот она уже испустила сдавленный, так хорошо знакомый полувздох-полустон. Сходя с ума от лихорадочного возбуждения сдерживаясь изо всех сил, чтобы не спугнуть этот момент вульгарной торопливостью, он осторожно развернул ее к себе – при этом ее глаза были закрыты – и быстро поцеловал в губы. Пока продолжалась лихорадочная игра двух языков, он успел развязать кушак ее халата и справится с собственными джинсами. Она тяжело дышала, и, ободренный привычными проявлениями страсти, он молил Бога, чтобы никто в этот момент не вздумал спускаться по лестнице.

И вдруг она раскрыла глаза и спокойно и пристально взглянула на него. Одного этого взгляда было достаточно, чтобы осознать все предыдущее притворство. Однако он еще не верил, не мог поверить в свое поражение, а потому поспешно опустил глаза. Анастасия слегка пошевелилась и мгновенно отодвинулась подальше.

– Ты не хочешь узнать, что произошло с твоей женой? – голос прозвучал настолько спокойно, как будто до этого и не было никаких полустонов-полувздохов.

Денис был вынужден поднять растерянные глаза.

– Потом, подожди, потом, буквально прохрипел он, делая еще одну попытку приблизиться.

– А ты еще не понял, что никакого «потом» не будет?

Денис, так и не придя в себя, снова попытался приблизиться, но приспущенные Джинсы мешали сделать хотя бы шаг. Анастасия спокойно завязала халат и усмехнулась.

– Ну и вид у тебя! Поглядел ты бы сейчас на свою физиономию, жених несчастный. Надевай штаны и топай к жене тем более, что ее изнасиловали два каких-то подонка, так что она побольше меня нуждается в твоем утешении. Но пока она не проверится на СПИД, любовью с ней лучше не занимайся.

– Как? Что?

– Через три месяца проверится, а там видно будет. Кстати, прикройся хотя бы букетом, а то у меня тут соседи ходят.

И Анастасия проворно взбежала по лестнице, звонко цокая каблуками туфель. Пока Денис силился натянуть джинсы, наверху уже хлопнула дверь.

– Проклятье! – только и выдохнул он. – Ну до чего коварная стерва! Змея!

Глава 13

– Все-таки согласись, Сима, обидно, что коньяк, который раньше нельзя было получить даже в праздничном заказе ЦК КПСС, теперь продается чуть ли не в каждом сраном ларьке, и его может купить кто угодно, – говоря это, Виктор Сергеевич снова наполнил рюмки коньяком «Метакса» и сделал приглашающий жест своему гостю.

– Согласен, Виктор Сергеевич, – отозвался Серафим Тимофеевич Фролов и потянулся за своей рюмкой.

Они выпивали в просторной шестикомнатной квартире Виктора Сергеевича, расположенной в одном из цековских помов на Профсоюзной улице. Жена хозяина, приготовив закуску, ушла в гости, и теперь два закадычных приятеля, знакомые еще по Высшей партийной школе, вальяжно раскинулись в креслах, ведя неторопливую беседу о былых временах.

– Я даже больше тебе скажу, – продолжал развивать свою мысль Виктор Сергеевич, одетый в серые брюки, белую рубашку и расшитую золотыми нитями домашнюю куртку, перепоясанную широким кушаком, – порядок в государстве рушится именно тогда, когда то, что раньше было доступно немногим, становится доступно всем. Ну, посуди сам, про коньяк и всякие деликатесы и говорить нечего; за границу теперь – пожалуйста, платишь тысячу долларов и езжай хоть в Италию, хоть в Египет. Даже в ОВИР самому заходить не надо, все турагентство сделает. А книги! – и он указал на свою роскошную библиотеку, занимавшую три книжных шкафа. – Ведь это все куплено еще в те времена, когда мне приносили списки всего, что издают наши издательства, и я мог заказать себе любое количество экземпляров.

Серафим Тимофеевич читать не любил и потому к последнему аргументу остался равнодушен.

– Нет, власть должна держаться на избранности и исключительности – убежденно заявил Виктор Сергеевич – если же этого нет, то о каком уважении к ней можно говорить? Ну кто будет уважать сотрудника администрации президента? Президента! То есть Генерального секретаря, если любой паршивый бизнесмен за свои вонючие доллары может иметь все те же привилегии, а то и больше. Те же дачи, санатории, продукты, да ту же охрану может нанять! Что ты на это скажешь?

– Так что ж тут скажешь, Виктор Сергеевич, – медленно заметил Фролов, – остается только выпить за прежнее уважение к власти.

Они смачно выпили, закусили бутербродами с икрой, а затем Виктор Сергеевич дружелюбно потрепал собеседника по плечу.

– Давненько я тебя не видел, Сима, давненько… Впрочем, нет, вру, где-то около года назад ты выступал в программе «Добрый вечер, Москва!». Что там, в этой твоей социологической лаборатории, хорошо платят?

– Да какие деньги, Виктор Сергеевич, – обиженно отмахнулся Фролов, – подарок жене не на что сделать.

– Жене? – усмехнулся хозяин. – Да никак опять с женой спишь? Что уж, совсем плохо, студенток нет?

Фролов понял, на что намекает его собеседник, и довольно усмехнулся. Когда он еще был заведующим кафедрой, то грешил, да, грешил, вызывая то. студентку, то аспирантку для сдачи экзамена прямо к себе домой, предварительно отправив жену в какой-нибудь санаторий. Но, увы, после того скандала, когда ему пришлось оставить этот пост, так и не получив звание профессора, времена изменились. Ну кого и чем можно теперь «прищучить» в этой паршивой лаборатории с ее мизерными окладами и отсутствием дорогостоящих заказов на исследования?

– А что Нинуля, как она поживает? – закуривая сигарету «Данилофф», поинтересовался Виктор Сергеевич.

– Так это мне у вас об этом надо спросить! Я, можно сказать, передал ее в ваши надежные руки и с тех пор больше не видел.

– Ах да, помню, помню, склероз, понимаешь, – Виктор Сергеевич явно лукавил. Он прекрасно помнил тот вечер в ресторане «Прага», когда Фролов привел с собой Нину, и, познакомив ее с Фроловым, вскорости удалился, сославшись на неотложные дела. Немного поколебавшись, он встал с дивана и подошел к секретеру. Достав ключ из потайного места где-то на книжной полке, он отпер дверцу, вынул несколько цветных фотографий и вернулся к приятелю.

– На вот, погляди. Это мы с ней в Венеции, на площади Дожей, это Рим, а вот это гостиница.

Фролова больше всего заинтересовала именно гостиница, поскольку на этой фотографии обнаженная Нина лежала на животе, поверх красного покрывала, болтала ногами, демонстрируя розовые пятки и нахально щурила свои карие глазки.

– Это вы сами фотографировали?

– Ну, разумеется, «Поляроидом», мгновенное фото.

– Вот здесь, перед Колизеем, где вы ее держите за руку, можно подумать, что это ваша дочь.

– А, ну это моя любимая фотография. Кстати, когда наш экстрасенс случайно увидел ее, то сказал то же самое: «О, а я и не знал, что у вас есть дочь!» Пришлось выдать ее за племянницу…

– Да, вы славно съездили, – подавляя завистливый вздох, заявил Фролов, возвращая фотографии, – а что дальше?

– А что дальше? Не знаю, эта стерва не звонит, а мне, как сам понимаешь, неловко это делать. Впрочем, нет, однажды она все-таки позвонила и попросила взаймы тысячу долларов.

– А что же вы?

– Я ей сказал, что в долг женщинам не даю, но могу оплатить этой суммой пять наших встреч. Она обещала перезвонить и исчезла. Ну давай, еще по одной.

Фролов выпил и вдруг охнул, схватившись за сердце.

– Ты что это? – ничуть не встревожившись, поинтересовался Виктор Сергеевич.

– Да сердце покалывает, возраст, наверное…

– Возраст? Ну это ты брось. Ты же на десять лет моложе меня, так тебе ли говорить о возрасте. Вот послушай лучше, что я недавно обнаружил, – Виктор Сергеевич снова встал с места, достал с книжной полки две книги и вернулся обратно, открыв их на заложенном месте. – Я тут на досуге стал классику почитывать и выяснил очень интересное отличие старости российской от старости американской. Послушай, как описывают классики двух пожилых людей, причем обоим по шестьдесят. Вот как описывается русский: тусклый, безобразный, лысый, со вставными зубами, голова и грудь трясутся от слабости, грудь впалая, спина узкая, при улыбке все лицо покрывается старчески-мертвенными морщинами, и, вдобавок ко всему, при виде его у окружающих возникает мысль: «Этот человек скоро умрет».

А вот описание американца – еще раз говорю, того же возраста: красивый, сильный душой и телом, исполненный уверенности и внутреннего огня, всегда стремится вперед и отнюдь не похож на старика, хотя виски уже посеребрила седина, что очень к лицу некоторым мужчинами и весьма нравится некоторым женщинам. Впечатляющая разница, не правда ли?

– Да уж, конечно…

– А вот послушай об их отношениях с женщинами, причем с женщинами двадцатипятилетнего возраста. Итак, русский: заменил ей родного отца, любит, как дочь, выслушивает ее признания типа «я полюбила» и, разглядывая фотографию ее любовника, дает такие советы – «замуж бы поскорей выходила», «займись чем-нибудь», «поезжай домой спать». И, наконец, обращается к ней с совсем уж неприличным вопросом: «Значит, на похоронах у меня не будешь?»

Теперь американец: внушает своей возлюбленной симпатию и нежность, чуть ли не материнскую, кажется ей личностью необыкновенной и в то же время своенравным, упрямым мальчишкой. Отсюда и его победы над молодым соперником и бесконечные измены стареющей жене с молодой возлюбленной. Впрочем, и ей он тоже изменяет, недаром же держит в Дрездене дворец для одной дамы, а в Риме – для другой, еще более юной и прекрасной.

Так-то вот! Старость не наступает прежде, чем мы сами не почувствуем себя стариками и не дадим окружающим повода считать нас таковыми. А ты говоришь, возраст…

– А кто авторы? – кисло поинтересовался Фролов.

– О русском писал Чехов в рассказе «Скучная история», об американце – Драйзер в романах «Титан» и «Стоик». И ты знаешь, Сима, меня очень заинтересовало, почему же Чехов описывает своего героя такой развалиной, а Драйзер своего – пылким и неотразимым любовником. Я решил выяснить, сколько лет было Чехову, когда он писал свой рассказ, и сколько лет было Драйзеру. Представь себе, Чехову было двадцать девять, а Драйзеру – семьдесят! Может быть, все дело именно в этом – когда тебе тридцать, то шестьдесят кажется безнадежной старостью, а когда семьдесят – то порой расцвета? Что ты обо всем этом думаешь?

Фролов придал своей заметно покрасневшей физиономии задумчивый вид, а потом изрек:

– Мне кажется, вы правы.

– В чем именно?

– А вот в том, о чем вы сейчас говорили.

Виктор Сергеевич снисходительно взглянул на своего гостя и захлопнул обе книги.

– Ну хорошо, давай по последней и пойдем. А то я обещал встретить жену и зайти с ней в ювелирный магазин.

Они допили бутылку «Метаксы» и, выйдя в просторную прихожую, стали одеваться. Фролов надел скромное черное пальто, а Виктор Сергеевич натянул роскошный кожаный плащ на меху.

– Ну, надеюсь, ты помнишь, о чем мы с тобой говорили в самом начале?

– Конечно, помню, Виктор Сергеевич.

– Когда решишься – позвони.

Провожая Фролова, Виктор Сергеевич открыл дверь, и вдруг откуда-то сверху упала черная тень. Он поспешно вскинул голову и увидел высокого молодого человека, стоявшего на лестничной клетке. Мгновенно узнав одного из подручных Вячеслава, Виктор Сергеевич тут же метнулся назад, наткнулся на растерявшегося Фролова, и оба тяжело рухнули на пол.

– Никогда не чувствовал себя уверенным в этой стране, все время всего опасался. – Почему?

– Раньше здесь хозяйничала партийная номенклатура, теперь хозяйничает мафия.

– Мафия, старик, это неотъемлемая часть свободного общества, ее и в Америке полно.

– Это понятно, но в Америке хоть есть шанс отличить – где государство, защищающее права и жизнь своих граждан, а где сама мафия. У нас же надеяться на государство могут только самоубийцы.

– И это ты говоришь, сидя в милицейской машине?

Действительно, Юрий и Денис вели этот разговор, сидя на заднем сиденье синего «москвича». Строго говоря, машина была не милицейской, а самой обычной, хотя в ней, кроме них, находился и лейтенант Овчинников. Следователь Зайцев, который позвонил вчера поздно вечером и предложил им стать свидетелями «операции по предотвращению заказного убийства», вышел наружу несколько минут назад, чтобы лично убедиться в том, что все готово и все на местах. «Москвич» был припаркован напротив подъезда большого бежево-красного дома, подъезды которого были роскошнее, чем вход в какой-нибудь Дворец культуры.

«Ну хорошо, – заявил вчера Юрий во время разговора с Зайцевым, когда тот напомнил ему о деньгах, – но ведь вы еще не убедили меня в том, что это те самые гниды. А фотографии я показать не успел, так что девушка еще никого не опознала».

«Покажешь потом, когда все будет кончено, – невозмутимо заметил Зайцев, – а окажутся не те – не велика важность. Они вооружены и будут сопротивляться при задержании, так что им в любом случае не миновать пули. Наши ребята теперь не церемонятся и стреляют на опережение. Сейчас в Чечне, чтобы прикончить одного боевика, кладут нескольких новобранцев. Так неужели мы здесь будем брать этих боевиков живьем, чтобы потом брать их снова, когда они откупятся от суда?»

– Кстати, а ты не спросил, за что убили Серегу? – поинтересовался Денис.. – У следователя пока только предположения. Возможно, он был кому-то должен или отказался платить рэкетирам…

И тут раздалось два выстрела один за другим. Приятели, не сговариваясь, дружно выбрались из машины. Зазвенело разбитое стекло, и из низкого полуовального окна прямо на козырек подъезда быстро и проворно, как ящерица, выбрался какой-то человек.

– Стоять!

Денис увидел, как Зайцев и еще два оперативника помчались к подъезду, вскидывая на ходу, пистолеты. Человек дико оглянулся, увидел их и быстро сунул руку в карман куртки. Два выстрела слились в один. Он закачался, сделал несколько неуверенных шагов и тяжело свалился с крыши подъезда на асфальт.

И в тот же момент из ряда припаркованных у самого входа машин резко вырвались бежевые «жигули» и рванули вперед. Один из оперативников не успел отскочить и был сбит, отлетев в сторону, словно большая резиновая кукла. Зайцев и другой оперативник несколько раз выстрелили вслед мчавшимся «жигулям», но те, вильнув в сторону и сбив еще какого-то старика, вырвались со двора на улицу и влились в общий поток машин. Синий «москвич», которым управлял Овчинников, рванул следом, в открывшуюся на ходу дверцу поспешно запрыгнул Зайцев, и машина помчалась за «жигулями».

Не прошло и двух минут, как во дворе показались две желтые милицейские машины с включенными синими мигалками. Оттуда выскочило несколько омоновцев в масках и с автоматами. Предводительствуемые капитаном, они вбежали в подъезд. Возле сбитого оперативника суетился его товарищ, а второй оперативник осматривал труп бандита, из разбитой головы которого текла дымящаяся на морозе кровь. Женщина громко причитала и требовала «скорую», стоя над неподвижным телом старика, а изо всех окон выглядывали испуганно-любопытствующие лица.