Текст книги "Роковые обстоятельства"

Автор книги: Олег Суворов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Видя, что француженка начинает судорожно теребить носовой платок, следователь понял, что у мадам может в любой момент случиться истерика, и тогда вопрос о броши придется отложить на другой раз. Поэтому Макар Александрович решил отвлечь ее внимание, чтобы избежать женских слез, которых, как истинный джентльмен, он очень не любил.

– Будьте любезны взглянуть на эту вещицу, – меняя деловой тон на дружеский и показывая брошь, попросил Гурский. – Вы ее где-нибудь видели?

Мадам Дешам подняла голову и, как ему показалось, в ее взгляде вновь что-то блеснуло. Впрочем, это могло быть чисто женское восхищение дорогим украшением.

– Нет, – отвечала она, – ни у мадемуазель Надин, ни у мадам Симонов, я не видела такой красивый брошь.

– А у старшей дочери Катрин?

– Тоже нет.

– Ладно, – с сожалением вздохнул Гурский, – тогда позвольте последний вопрос. Каковы были родственные отношения в этом семействе?

– Ви иметь в виду отношений между месье и мадам или их отношений к своим детям? – деловито уточнила француженка, убирая платок.

– Мне интересно все, – заверил следователь.

– Отношений между супруги меня не касаться, но они очень любить всех трех своих дети.

– И кого больше?

– Месье Юлий.

– Вы уверены? – удивился Макар Александрович. – Зачастую большая толика родительской нежности достается младшей из дочерей.

– Совершенно уверена, – подтвердила мадам Дешам, – месье Юлий бил всеобщий любимец… Это бил такой славный мальчик!

За полмесяца до трагедии
Глава 9
СЕМЕЙНЫЙ СОВЕТ

– Ну что? – нетерпеливо обратился к горничной Павел Константинович стоило ей войти в его кабинет, где помимо самого Симонова находились его жена – Ангелина Николаевна – и старшая дочь Катрин со своим мужем.

– Мадемуазель Надин ушла, а господин Юлий занимается французским с мадам Дешам, – доложила девушка.

– Прекрасно. В таком случае иди и позаботься о том, чтобы нам никто не помешал.

– Слушаюсь.

Павел Константинович собственноручно запер за горничной дверь, после чего в задумчивости прошелся по мягкому ковру под напряженными взглядами родных, явно заинтригованных столь таинственными приготовлениями. Наконец он раскурил дорогую сигару, что делал крайне редко, и, продолжая расхаживать по кабинету, с пафосом изрек:

– Н-да-с, дорогие мои! Я собрал вас здесь потому, что мне необходимо обсудить с вами одно важное дело. Два дня назад я был с визитом у господина Дворжецкого и получил от него очень… – Тут Павел Константинович осекся, пытаясь максимально мягко, чтобы не вспугнуть слушателей, охарактеризовать намечавшуюся сделку, – …то есть весьма любопытное, однако довольно экстравагантное предложение.

– О какой именно сумме идет речь? – тут же заинтересовался муж старшей дочери, чиновник министерства путей сообщения в ранге коллежского асессора, Аристарх Данилович Водопьянов.

Павел Константинович остановился и с негодованием воззрился на своего зятя. Это был пухлый, благообразный господин средних лет с бесцветными глазами и ямочками на щеках, благодаря которым все семейство Симоновых с легкой руки начитанной Надин дразнило его «Чичиковым». Как и его тесть, «Чичиков»-Водопьянов был чиновником до мозга костей, больше всего на свете боявшимся отступления от инструкций или неисполнения желаний начальства. А недавний полуанекдотический случай из служебной практики стоил ему благоволения самого начальника департамента!

Дело было так – по долгу службы Водопьянов вынужден был разбирать тяжбу между помещиком Свинаренко и крестьянами села Залетное Саратовской губернии, в окрестностях которого велись геодезические работы для прокладки новой железнодорожной колеи. Государство в лице железнодорожного ведомства отпустило немалые средства для возведения станции с небольшим вокзалом, однако вопрос о том, на чьих землях она будет возводиться – помещичьих или крестьянской общины – долгое время оставался открытым. Обе стороны с неослабевающим упорством пытались решить вопрос в свою пользу. Случайно или по недосмотру Водопьянова дело было решено в пользу крестьян. Это привело в ярость начальника департамента, который, по всей видимости, уже успел получить взятку от помещика Свинаренко, но то ли просто забыл, то ли поленился вызвать к себе подчиненного, чтобы дать ему недвусмысленные указания.

Узнав об этом, Водопьянов пришел в такой ужас, что чуть не заболел. А тут еще крестьяне села Залетного явились к нему в присутственное место, чтобы лично поблагодарить за решение дела в их пользу да еще поднести «скромные плоды трудов своих». И Аристарх Данилович сорвался!

– Пошли прочь, проклятущие! – топая ногами, закричал он на испуганных крестьян. – Я сделал это не для вас, а ради державы!

После этого случая за ним прочно закрепилась презрительная кличка «крестьянский заступник», и вся дальнейшая карьера повисла на волоске. Все это представлялось тем более забавным, что Водопьянов был человеком настолько беспринципным, что не мог быть ни либералом, ни государственником – только подхалимом!

Разумеется, Павел Константинович знал обо всей этой истории и относился к зятю с легким презрением, поскольку тот и раньше звезд с неба не хватал и постоянно у него одалживался под предлогом исполнения очередного каприза Катрин. Она, кстати, полностью переняла презрительное отношение к мужу у своего отца. Вполне естественно, что нетерпеливый вопрос жадного до денег зятя, когда он еще не успел заикнуться о сути сделки, привел Симонова в сердечное негодование.

Однако он сумел сдержаться и, не отвечая на вопрос Водопьянова, пренебрежительно посмотрел на него, после чего еще более задумчиво проговорил:

– Итак, я хотел бы с вами посоветоваться…

– А какое предложение, Павлуша? – простодушно поинтересовалась жена. – Неужели Михаил Иннокентьевич хочет посватать Надин?

«Вот дура!» – мысленно выругался Симонов, с отвращением глядя на обрадованное лицо супруги.

– Если бы это было так, то о чем тут советоваться, маман? – резонно заметила старшая дочь, и Павел Константинович, всегда чувствовавший в ней родственную душу, благодарно глянул в ее сторону.

– Но тогда чего же он хочет? – не унималась Ангелина Николаевна. – Не томи нас, Павлуша.

– Чего он хочет, чего он хочет… – раздраженно повторил Симонов, вновь принимаясь расхаживать по кабинету с дымящейся сигарой в руке. – О том, чего он хочет, не только сказать, но даже помыслить непристойно!

– Неужто он задумал взять Надин в содержанки? – предположила Катрин, после чего мать, взглянув на нее, укоризненно всплеснула руками.

– В содержанки? – Павел Константинович остановился напротив старшей дочери и теперь обращался уже исключительно к ней. – Да нет, Катрин, пожалуй, еще хуже… И дело тут не только в Надин… Вы обе ему понравились, и он возмечтал лишить одну из вас девственности!

– Боже! – ахнула Ангелина Николаевна, а зять взволнованно зашевелился в кресле и даже подался вперед, чтобы не пропустить ни единого слова. – Каков мерзавец!

– Однако это отвратительно… – полувопросительно-полуутвердительно произнесла Катрин, пристально глядя на отца.

– Отвратительно, – подтвердил он, – если только забыть о том, что речь идет о сорока тысячах рублей…

Ангелина Николаевна снова ахнула, но, заметив сердитую гримасу мужа, в ужасе закрыла рот обеими руками. Водопьянов продолжал молчать, весь обратившись в слух, а Катрин не отрывала взгляда от сосредоточенной физиономии отца, словно пытаясь прочесть его мысли.

– И вы согласились? – наконец спросила она, прервав эту немую сцену.

– Да как сказать, – Павел Константинович красноречиво посмотрел на дочь, – дело ведь не только от меня зависит…

– Но ведь девственница у нас только Надин!

– Во-первых, я не стал ему говорить, что ты замужем; во-вторых, насколько мне известно, существуют разные вяжущие средства…

На этот раз повисшее в комнате молчание было еще напряженнее первого. Ангелина Николаевна, не смея произнести ни слова, переводила испуганные глаза с мужа на старшую дочь; Водопьянов совершал жевательные движения бесцветными губами, а Катрин с едва заметной усмешкой обменивалась понимающими взглядами с отцом, который, в свою очередь, с притворным усердием занялся своей сигарой.

– Но, позвольте, Павел Константинович… – первым заговорил зять.

– Прежде, чем ты что-то скажешь, – брезгливо перебил его Симонов, – хочу довести до вашего общего сведения, что на днях мне предложили купить одно прелестное именьице в окрестностях Серпухова. Я сумел сторговать его за половину вышеназванной суммы и, если сделка состоится, его можно будет записать на имя Катрин. Кроме того, нам всем надо подумать над будущностью Юлия, который скоро заканчивает гимназию…

– А что за имение? – поинтересовался было Водопьянов, но тут же замолк, поймав на себе возмущенно-презрительный взгляд молодой жены.

– Итак, все зависит только от тебя, – не обращая внимания на зятя, Симонов снова обратился к своей дочери. – Ты согласна?

– На одну ночь снова стать девственницей? – усмехнулась Катрин. – Да за такие деньги я готова проделывать это каждую неделю!

– Да что ты такое говоришь! – не выдержала Ангелина Николаевна и тут же нарвалась на повелительный окрик дочери:

– Не вмешивайтесь, маман! И ты тоже молчи, – прикрикнула она на мужа, которому явно не терпелось вмешаться в обсуждение этого важного вопроса. – Тебе-то все досталось бесплатно, а чем ты меня отблагодарил? Второй год у нас нет приличного выезда!

Приниженному Водопьянову не оставалось ничего другого, как удовольствоваться сочувственным взглядом тещи.

– Ну что ж, в таком случае, все решено, – заявил Симонов. – Только не вздумайте никому проговориться, особенно Надин! – и он грозно посмотрел на жену, которая, поняв намек, все же неуверенно пробормотала:

– Но ведь, согласитесь, что все это как-то не по-христиански…

– Ах, оставьте, маман! – поднимаясь с места, воскликнула Катрин. – Не вам же это предлагают!

От такого фривольного заявления улыбнулся даже ее муж, которому в скором времени предстояло вырастить на своем гладком белом лбу ветвистые рога, чтобы затем покрыть их обильной позолотой, – и эта позолота занимала его больше всего. Правда, за исключением имения, которое Симонов обещал записать на имя его жены, самому Аристарху Даниловичу от этой сделки пока ничего не перепадало, однако он решил не торопить события и вернуться к этому вопросу позднее.

Поцеловав руку тещи и учтиво поклонившись Павлу Константиновичу, который, как всегда, забыл подать ему руку, Водопьянов с вопросительным видом поворотился к жене.

– Кстати, папа, – прощаясь с отцом, деловито произнесла Катрин, – вы сами озаботитесь поиском нужного доктора или мне это сделать?

– Разумеется, я возьму все хлопоты на себя, – отвечал Симонов, целуя ее в подставленную щеку, – и, как только все будет готово, тебя извещу.

Сразу после отъезда дочери с зятем Павел Константинович, не желая оставаться наедине с женой, принялся бродить по дому. Несмотря на успешное завершение «семейного совета», на душе у него по-прежнему кошки скребли. Конечно же он не стал говорить своим родным о том, что обещание щедрой платы банкир Дворжецкий подкрепил серьезной угрозой разоблачить его давнюю проделку с княгиней Щербатовой.

Павел Константинович познакомился с ней, когда княгине шел уже девятый десяток. Женщина простого звания, но замечательной красоты, она трижды была замужем, – первый раз это случилось еще в достопамятном 1812 году, – и именно благодаря замужествам достигла своего нынешнего титула и состояния. При этом она так и не научилась читать, а писать умела только свою фамилию. В старости Щербатова впала в маразм, превратив свой дом в богадельню для всевозможных приживалок, перед которыми целыми днями хвасталась своими нарядами и драгоценностями, ребячливо завышая их истинную стоимость.

По просьбе общих знакомых Симонов оказал княгине немалую услугу, разобравшись с ее запутанными финансовыми делами. Тогда-то у него и возник замысел воспользоваться неграмотностью старухи. За услуги ему было обещано целых триста рублей, однако зная скупость Щербатовой он согласился принять от нее не наличные деньги, а расписку на ту же сумму с обязательством выплатить ее лишь после смерти княгини. Подавая составленную им самим расписку, Павел Константинович сократил указанную там сумму на один нолик, зато приписал слово «тысяч».

Спустя полгода княгиня Щербатова умерла, а Симонов, несмотря на яростное недовольство наследников, сумел получить по этой расписке тридцать тысяч рублей. И вот теперь Дворжецкий каким-то образом узнал об этой истории… Интересно, о каком свидетеле он упоминал – неужели о проклятом дворнике, крестьянине Филимонове, которого Павел Константинович уговорил подписаться в качестве свидетеля сделки, подарив ему за это целых сто рублей?

Прогуливаясь по дому и оказавшись неподалеку от комнаты сына, Симонов – как ему показалось – услышал легкий вскрик и какое-то бессвязное бормотание. Это его так заинтересовало, что он осторожно подкрался к двери и, укрываясь за портьерой, приоткрыл одну створку.

В комнате Юлия царил полумрак, однако даже при таком освещении Павел Константинович сумел разобрать, что его сын в одной рубашке энергично приплясывает на ковре перед диваном, на котором, задрав пышные юбки на самую спину, стоит на четвереньках мадам Дешам. При этом все помещение было наполнено бурными вздохами, перемежаемыми короткими всхлипами и сладострастным бормотанием.

Титулярный советник озадаченно покачал головой и тихо прикрыл дверь…

Глава 10
ЧИСТАЯ ЛЮБОВЬ

Пока происходил семейный совет, беззаботная Надежда спешила к Казанскому собору на второе свидание со своим новым поклонником.

– «Мороз и солнце, день чудесный!» – еще издали начал цитировать Денис, с удовольствием глядя на разрумянившуюся и улыбающуюся девушку. – Как же я рад вас видеть, «друг прелестный»!

– Спасибо. Надеюсь, вы не очень замерзли, пока меня ждали?

– Совсем не замерз, поскольку меня согревали мои чувства к вам!

Надежда засмеялась и, кокетливо склонив голову на бок, поинтересовалась:

– Вы уже придумали, куда мы сегодня пойдем?

– А куда бы вам хотелось в столь замечательную погоду? Может, погуляем по Летнему саду?

– Фи, зимой по Летнему саду! А что мы тогда будем делать летом? Нет, пойдемте лучше смотреть восковые фигуры, поскольку мне уже столько про них рассказывали!

– Но ведь там собраны ужасы!

– А вы боитесь?

Денис засмеялся, покачал головой, и они направились в Пассаж – длинную, почти двухсотметровую трехэтажную галерею под стеклянной крышей, протянувшуюся от Невского проспекта до Итальянской улицы. Здесь находились не только магазины и жилые квартиры, но бильярдные, концертный зал, анатомический музей, разнообразные панорамы, а также рестораны и кондитерские. Одно из помещений занимал знаменитый кабинет восковых фигур, еще сорок лет назад привезенный из Вены его тогдашним владельцем Иоганном Шульцем.

То, что они совершили ошибку, придя сюда, Денис понял уже по тому, как быстро стало меняться настроение его спутницы. Если первые композиции она еще разглядывала с оживленным любопытством, то потом замолчала и лишь все сильнее вцеплялась в его руку, смотря на представленные ужасы широко раскрыв глаза.

Особенно сильное впечатление на нее произвела сцена, представляющая собой своеобразную иллюстрацию к книге французского автора Поля Ферраля «Ужасы испанской инквизиции». За раздвинутым занавесом, в глубине полутемного кабинета, освещаемого лишь свечами, размещенными на маленькой рампе, выстроилась зловещая вереница монахов в черных рясах с надвинутыми на головы остроконечными капюшонами и факелами в руках.

В центре сцены за покрытым черным сукном столом грозно восседал главный инквизитор в красной мантии, повелительно вытянув вперед правую руку. Напротив него два могучих палача терзали стоявшую на коленях прекрасную молодую девушку с разметанными по оголенным плечам волосами и раскрытым в ужасном крике ртом. Один из них держал ее за шею, а второй окровавленными клещами вырывал ногти из ее заломленной назад руки.

Чуть в стороне, лицом к зрителю, находилась еще одна девушка – по сюжету сестра истязаемой. Страдальчески закатив глаза, она зажимала себе уши обеими руками. Последняя фигура представляла собой молодого мулата-предателя, который будучи не в силах вынести творящегося кошмара, в соседней комнате пытался разбить себе голову о стену – его лицо, светлую одежду и саму стену обильно покрывали пятна крови.

Другая не менее отвратительная картина представляла публике средневековую пытку водой – на лавке была раскорячена женщина с невероятно раздутым животом. Один палач вливал ей в рот ведро воды, а другой зажимал пальцами нос, заставляя глотать.

Вид этой пытки оказался настолько омерзителен, что Надежда не выдержала.

– Пойдемте отсюда, – дернув Дениса за рукав, негромко попросила она, – иначе мне сейчас станет дурно… Идемте же!

Винокуров обрадовался этой просьбе, они поспешили покинуть Пассаж и снова оказались на Невском проспекте как раз в тот момент, когда с Петропавловской крепости прозвучал выстрел сигнальной пушки, извещавшей о наступлении полудня.

– Извините, что затащила вас туда, – немного придя в себя, произнесла Надежда, – но я не думала, что все окажется так страшно!

– Да, эти композиции создавали подлинные мастера своего дела, а фигуры получились совсем как живые, – рассеянно согласился Денис. – Подобного кошмара и в анатомическом театре не увидишь… Может быть, теперь немного погуляем или зайдем в какую-нибудь кондитерскую?

– Лучше погуляем, поскольку сейчас я просто не в состоянии что-нибудь съесть, – заявила девушка, и они не спеша свернули с Невского на Садовую улицу. – Что вы говорили про анатомический театр? О, я понимаю, как будущий медик вы должны быть привычны к подобным зрелищам, но неужели там менее ужасно?

– Пожалуй, да, – задумчиво отвечал ее спутник, – поскольку там лежат абсолютно бездушные тела, а полное отсутствие души на мой взгляд ужасает куда меньше, чем вид души, страдающей от немыслимых мук!

– А, по-моему, совсем даже наоборот – полное отсутствие души гораздо ужаснее, чем душа живая, но страдающая! – тотчас же возразила Надежда. – И, самое ужасное, это ее смертность!

В последнем восклицании Денис услышал некий вызов, приглашающий его к спору. Однако сейчас ему меньше всего хотелось говорить на подобные темы, а потому он неопределенно пожал плечами и улыбнулся.

В отличие от своих приятелей – Петра Ливнева и «любомудра Гришки» – он не слишком-то интересовался «метафизическими вопросами», поэтому старался не вмешиваться в их яростные споры о сущности души, Боге и Вселенной. Разумеется, ни одному из приятелей не удавалось убедить другого в своей правоте, однако эти споры погружали обоих в глубокое раздумье, после чего их вновь тянуло друг к другу – проверить новые аргументы и найти ответы на возражения оппонента. Объединяло же спорщиков главное – то, о чем сказала сейчас Надежда, – неистребимое неприятие смертности человеческого «Я». Ливнев был инстинктивным материалистом, а потому пытался спасти душу, сохранив вечным тело.

«Материя вечна и едина, – не раз восклицал он, – так почему же мы не вечны? Лишь потому, что переходим из одной материальной формы в другую? Но что мешает воспрепятствовать такому переходу? Надо найти источник энергии, которую следует привнести в организм, чтобы на определенном этапе он зациклился в своем развитии!»

Воробьев же полагал душу идеальной сущностью, которая вечно существует в ином, нематериальном мире неведомыми ни одной религии способами. Поэтому, не будучи атеистом, он с усмешкой относился к любым верованиям, называя их «сказками для детей» и полагая, что истина им неподвластна.

«Но как возможно бессмертие души, если она не является субстанцией?» – возражал ему Ливнев.

«Для бессмертия души важна не столько ее субстанциальность, сколько наличие живого Бога, – отвечал «любомудр Гришка». – Если мы отринем основополагающее утверждение «жив Бог – жива душа моя», то тем самым отречемся и от самого смысла своего бытия, которое состоит в служении Абсолютному Добру!»

На все требования приятелей вмешаться в их спор Денис уклончиво заявлял, он не любит философствовать, и его интересуют не абстрактные проблемы Абсолюта, а конкретные исследования тайн живой природы, кто бы ни являлся ее Создателем.

«Кроме того, – добавлял он, – что толку спорить о смерти с философской точки зрения, когда имеется гораздо большая опасность погибнуть от случайной причины, как это произошло с двенадцатилетним рассыльным мясной лавки, оказавшимся рядом с местом покушения на царя. Что толку искать эликсир бессмертия, если люди продолжают ожесточенно истреблять друг друга? До тех пор пока общество не начнет дорожить жизнью каждого своего члена, из-за подобного эликсира будут без конца убивать!»

Денис всегда был достаточно равнодушен к философии, но разве мог он предполагать, что в подобный спор ему предложит вступить совсем юная девушка!

– Что вы молчите? – удивилась Надежда. – Неужели вы никогда не задумывались о собственной смертности, и она вас совсем не страшит?

– Конечно, страшит, – нехотя отвечал Денис, – хотя бы потому, что «человек» и «смертный» – синонимы еще со времен Гомера, когда люди противопоставляли себя богам. В самом слове «смертный» чувствуется какой-то тоскливый упрек самому себе, словно бы человек не желает мириться со своей смертностью.

– Но ведь при данных условиях жизни она просто необходима!

– Да, но кто сказал, что сами эти условия неизменны? Что мешает нам обнаружить такие возможности, при которых смерть вовсе не будет неизбежной и оправданной с точки зрения эволюции?

– Что вы такое говорите? – и Надежда столь заинтересованно взглянула на него, что Денис даже обрадовался этому случайно возникшему разговору. Главное условие понравиться красивой девушке – это постоянно ее заинтересовывать, постоянно привлекать внимание к собственной персоне! – Это же кощунство, которое просто не укладывается в голове! Господь обещал, что мы воскреснем для вечной жизни, а вы считаете, что можно сделать так, чтобы люди не умирали… Да разве возможна вечная жизнь здесь, на земле?

– Возможна! – невольно увлекаясь, заверил Денис. – Наш организм состоит из клеток, а любая клетка в принципе бессмертна. При благополучных условиях она способна делиться бесконечное количество раз, не проявляя ни малейших признаков старения. Но если каждая клетка бессмертна, то почему смертен состоящий из них организм? Только потому, что являет собой сложное целое, состоящее из специализированных клеток? Однако любая сложная система построена на принципе обратной связи, а потому способна к бесконечному самосовершенствованию. И я не верю, что природа поставила пределы человеческому разуму в разгадке тайны нашей смертности! Надо бросить все силы человечества на эту разгадку, и тогда…

– Что – тогда? Разве бесконечная жизнь может иметь хоть какой-нибудь смысл? Разве разумно представлять себе Шекспира, вечно сочиняющего свои пьесы, или Ньютона, бесконечно изучающего небесную механику?

Удивляясь подобному вопросу, от которого несложно было зайти в тупик, и украдкой любуясь свежей прелестью задавшей его девушки, Денис попытался с ходу найти ответ, который искали тысячелетиями.

– Странные вопросы вы задаете, Надин, – улыбнулся он, осторожно придерживая ее за локоть, – бессмертие – это главная мечта человечества! Благодаря нему люди смогут заселить звезды, стать всемогущими, воплотить в жизнь величайшую поэтическую мечту о вечной любви! Ведь истинная любовь есть та, которая не только оправдывает безусловное значение индивидуальности, как говорил нам Владимир Соловьев, но и действительно избавляет нас от необходимости смерти, давая бесконечной стимул к жизни и наполняя ее абсолютным содержанием.

Последняя мысль пришла ему в голову за мгновение до того, как он высказал ее вслух. За ней явилась и другая: «А ведь я уже влюблен!» Да и удивительно было бы с его стороны не увлечься этой красавицей, которая умела задавать такие захватывающие дух вопросы и при этом так внимательно слушать! Со времени их знакомства на похоронах Достоевского прошло всего около двух недель, и он, конечно же, не решался заговорить о чем-то таком, что могло бы прервать их пленительную дружескую близость…

Но раз уж они заговорили о быстротечности жизни, то почему бы не сделать это прямо сейчас?

– Я почти пришла, – неожиданно сообщила Надежда, и только после этого замечтавшийся Денис с досадой обнаружил, что они уже дошли до поворота в Апраксин переулок. По-видимому, на его лице отразилось столь глубокое разочарование, что девушка засмеялась и, немного смущаясь, добавила: – Я бы и сама не прочь еще погулять, но ужасно замерзла.

На ней была кокетливая шапочка, короткая меховая жакетка, доходившая лишь до середины бедер, черная шерстяная юбка и черные тонкой кожи сапожки. В подобном наряде не мудрено замерзнуть.

– Надо одеваться теплее, Надин! – с досадой заявил Денис. – Неужели у вас нет шубы, в которой не страшен никакой мороз?

– Однако вы задаете странные, можно сказать, неприличные вопросы! – с притворной строгостью ответила девушка, но тут же снова рассмеялась: – Но я на вас не сержусь, сударь, поскольку вы одеты ничуть не теплее меня! А шубы у меня действительно нет.

– Но почему? Разве родители не в состоянии вас содержать?

– Дело не в том. Просто в своей семье я нахожусь на положении Золушки, а большая часть родительских забот достается моему младшему брату и старшей сестре.

Надин по-прежнему улыбалась, хотя в выражении ее глаз появился оттенок грусти. Разумеется, она не могла да и не хотела рассказывать Денису о скупости своих родителей, которая породила целый анекдот, охотно пересказываемый их знакомыми…

Этот глупый анекдот состоял в том, что якобы когда приходили гости, то супруги Симоновы встречали их каждый со своим канделябром в руке. Если гость являлся к Ангелине Николаевне, то Павел Константинович торопился задуть свою свечу; если же гость был к нему, то задуть свечу торопилась его супруга. А если посетитель приходил к обоим Симоновым, то каждый из них торопился задуть свою свечу прежде другого, и злополучный гость оказывался в полной темноте!

Впрочем, если в этом и была доля правды, то все это происходило очень давно, когда они еще жили на съемной квартире в многоэтажном доме, а не занимали целый особняк, где гостей встречала горничная.

– …Но это ерунда! – воскликнула Надин, глядя на нахмурившегося студента. – И я нисколько не ревную! Папа и мама очень меня любят, да и я их люблю!

– А я люблю вас! – не сдержавшись, глухо пробормотал Денис, не глядя на нее.

– Что вы сказали? – весело изумилась девушка, но взволнованный поклонник уже бежал от нее прочь – бежал и не оглядывался, словно бы неожиданно вырвавшееся признание лишило его остатков мужества.

Поступок Дениса настолько ее позабавил, что она, забыв о посещении «ужасного» кабинета восковых фигур, легко взбежала на крыльцо и позвонила в дверь.

А Денис, смущенный, обрадованный и раздосадованный своей «несдержанностью», энергично шагал по улицам, пытаясь по детской привычке выразить переполнявшие его впечатления сегодняшнего дня в стихах:

 
…И мы исчезнем как туман,
Как все на свете исчезает.
Так бесконечный океан
Дождя две капли растворяет;
Так под заигранный мотив,
Все в мире предается тленью,
И наших душ благой порыв,
И наших тел соединенье.
 

Сладостная мечта, вырвавшаяся из глубины души и высказанная в последней фразе, показалась ему настолько нескромной, что он покраснел и, стремясь скрыть это от прохожих, повыше поднял воротник.