Текст книги "Закат империи"

Автор книги: Олег Суворов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Долгий путь до Тичина Максимиан проделал практически без приключений. Но не успел он доехать и до городских ворот, как приключения начались. Спускались сумерки, когда поэт, проделав за день не меньше трёхсот стадий и изрядно устав, не спеша трусил по дороге, уже различая вдалеке неясные очертания городских стен Тичина. И тут произошло нечто странное – слева из придорожных кустов на дорогу выскочил человек и с воплями помчался к городу. Максимиан не успел прийти в себя от неожиданности, как следом из тех же кустов выскочили ещё два человека и, держа в руках нечто напоминавшее мечи, молча побежали вслед за первым. Всё это очень походило на обычный грабёж, а потому Максимиан, недолго думая, пришпорил коня и быстро поскакал за грабителями. Услышав за своей спиной стук копыт, они обернулись, заметили преследующего их одинокого всадника, а когда он уже был совсем рядом, с громкой руганью попытались напасть на него и выбить из седла.

Но Максимиан был готов к нападению, поэтому действовал молча, с хладнокровной и жёсткой решительностью. Взмахнув своим кинжалом словно мечом, он с силой рубанул по голове ближайшего из грабителей, лошадиной грудью сбил с ног другого и, не оборачиваясь на яростные вопли и стоны, помчался дальше. Бегущий впереди него человек, явно выдыхаясь, продолжал испуганно оглядываться на Максимиана. Когда тот уже почти поравнялся с ним, беглец резко шарахнулся в сторону, усталые ноги его заплелись, и он кубарем покатился по дороге. Максимиан осадил коня.

– Не бойся, я хочу спасти тебя, – проговорил он и оглянулся назад. – Вставай и садись сзади меня на лошадь.

– Хорошо, хорошо, благородный господин, – забормотал человек, проворно вскакивая с земли и подбегая к Максимиану. – Эти проклятые разбойники чуть было меня не прикончили... Да благословит тебя Господь за твою доброту!

– Садись скорее, не то они могут очухаться..

– Уже сажусь, господин.

Но от волнения и усталости он был настолько неловок, что дважды срывался и падал на землю, прежде чем сумел взгромоздиться на лошадь позади Максимиана. Тот уже не слишком опасался преследования, поэтому не стал погонять лошадь, отягощённую двойной ношей, и они не спеша затрусили в сторону Тичина. «Почему он назвал меня благородным господином? – думал про себя Максимиан. – Ведь я же одет как горожанин, да и не мог он толком разглядеть моей одежды... Что во мне такого, что заставило его признать патриция? Повелительная интонация голоса? А может, он просто хотел выразить мне свою признательность или не соображал, что говорит? В любом случае его послала сама судьба. Я никогда не был в Тичине, а он, видно, местный, поможет мне в городе. У меня ещё есть немного денег, так почему бы не нанять его?»

Они как раз въехали в городские ворота, на столбах которых были укреплены четыре больших смоляных факела. Несмотря на поздний вечер, здесь, в пределах города, было шумно и суетливо – стражники переругивались с возницами, звякала сбруя и мычали волы, а какие-то гуляки нескладно орали непристойную песню, приставая к двум нервно повизгивавшим женщинам.

– Ты знаешь, где находится ближайшая таверна? – полуобернувшись к своему спутнику, спросил Максимиан.

– Езжай направо, господин, по той улице, что ведёт в сторону Кальвенциано.

– А что это такое?

– Пригород Тичина, где находится городская тюрьма.

При этих словах Максимиан вздрогнул, но от дальнейших расспросов воздержался. Он направил лошадь в указанный переулок, но не проехал и ста метров, как почувствовал, что его спутник тянет его за рукав.

– Мы приехали.

Пока Максимиан озирался по сторонам, рассматривая вывеску двухэтажного каменного дома, на которой был изображён баран с позолоченными рогами, человек за его спиной сделал резкое движение и соскочил на землю.

– Пойдём, я угощу тебя ужином и славной выпивкой, – обратился к нему Максимиан, боясь, что тот исчезнет. За время своих странствий – сначала вместе с Беатрисой, а потом и в одиночестве – Максимиан уже научился разговаривать с простонародьем и тщательно скрывать свою патрицианскую надменность. Единственное, что ему пока не удавалось, так это справиться с брезгливостью – плебс ужасно вонял!

– Я и сам могу за себя заплатить! – с неожиданным вызовом заметил его спутник, но потом взял лошадь Максимиана под уздцы и провёл её в ворота, громко зовя хозяина.

Владельцем таверны «Золотой баран» оказался неуклюжий толстяк с гладко выбритым подбородком и такой же гладкой, сияющей при свете факелов лысиной, обрамленной остатками белокурых кудрей, делавших его похожим на патриарха. С редкой учтивостью, приятно удивившей Максимиана, он тут же провёл его в лучшую комнату второго этажа, пообещав позаботиться о лошади и немедленно подать ужин.

– Почему он назвал эту комнату лучшей? – с иронией спросил Максимиан, осматриваясь. – Потому что здесь стоят свежеоструганный стол и табуреты?

– Не только поэтому, – ответил его спутник, который нерешительно вошёл в комнату вслед за Максимианом и теперь стоял в дверях, словно ожидая дальнейших приказаний. – Просто в этой комнате убираются после каждого гостя.

– Понятно, – усмехнулся поэт и только теперь присмотрелся к спасённому им человеку. Он был невысокого роста, с кривоватыми ногами, зато крепкого телосложения. Волосы его были грязны и всклокочены, а не слишком-то красивое лицо с перебитым носом перемазано в земле, но взгляд, который он исподлобья устремил на Максимиана, отличался изрядной долей смышлёности, и это сразу понравилось поэту.

– Ну, садись, – произнёс он, указывая на табурет и опускаясь на другой. – Я Фений Руф, торговец, прибыл в этот город по своим делам...

– Меня зовут Афраний...

Но тут хозяин принёс кувшин вина и чаши. Пока он ходил за копчёным окороком, сыром и хлебом, Максимиан и Афраний успели опорожнить по одной чаше, продолжая присматриваться друг к другу. И только после того, как хозяин, принеся ужин, окончательно ушёл и плотно прикрыл за собой дверь, разговор возобновился.

– Почему ты всё время называешь меня господином? – поинтересовался Максимиан, дождавшись, пока его собеседник снова нальёт им обоим вина.

– Потому что я был слугой в богатом доме и умею разбираться в людях.

– А что бы ты сказал, если б я предложил тебе наняться ко мне на то время, что я проведу в этом городе?

– Я благодарен тебе жизнью, поэтому не стал бы отказываться...

– Ну, тогда расскажи, за что тебя преследовали те люди?

– Поклянись, что не выдашь меня стражникам!

Максимиан не слишком удивился этой просьбе, но с трудом сдержал уже готовые сорваться с языка слова: «Клянусь честью патриция!» Вместо этого он поискал глазами распятие, перекрестился и торжественно сказал:

– Клянусь пресвятой Богородицей! – Чуть помедлив, он добавил: – Да и зачем бы я стал выдавать своего слугу?

Афраний кивнул головой, запрокинул голову назад и, допив вино, со стуком поставил чашу на стол.

– Я убил человека.

Максимиан кивнул головой с таким видом, словно говоря: «Эка невидаль», а вслух произнёс:

– Расскажи подробнее.

Видимо, его невозмутимая реакция успокоила Афрания, потому что он стал рассказывать всё более откровенно. И чем дольше он говорил, тем более удивительным становился его рассказ. Оказывается, вчера вечером в одной из таверн города к нему и его приятелю подсел какой-то странный человек. Он всё время кутался в плащ, однако Афраний сумел его разглядеть. Это был крупный и сильный старик лет пятидесяти, с седой бородой, выпученными, как у рака, глазами и огромным отвисшим носом. Он был явно богат, поскольку сделал обоим приятелям предложение, повергшее их в изумление.

– Завтра вечером, – заявил он, – из того входа в катакомбы, который начинается в пригородном некрополе, неподалёку от Кальвенциано, вылезут два человека. Вас будет четверо, и вы должны будете убить этих людей, тут же похоронить их, а затем явиться в эту же таверну за окончательной расплатой. Вот вам аванс, а остальную сумму я на ваших глазах передам хозяину.

Ошеломлённые видом одного только аванса, оба приятеля тут же согласились, и незнакомец исчез. А дальше началось самое странное. В назначенный предзакатный час Афраний и его друг явились к входу в катакомбы, начинавшиеся прямо на территории некрополя, и застали там ещё двух подозрительных типов. Все четверо обменялись настороженными взглядами, а затем, обнажив принесённое оружие, стали терпеливо ждать. Уже тогда Афранию очень не понравилось, что у него с приятелем были только кинжалы, а у тех двоих мечи, но он постарался не подавать виду, напоминая себе об осторожности.

Вскоре откуда-то из глубины катакомб раздались ужасающие вопли, которые стихли так быстро, что могли бы показаться обманом слуха, если бы их не услышали все четверо. Прошло ещё полчаса и стало темнеть, когда из чёрной дыры входа появились два человека, окровавленные и перемазанные в земле. Едва они вылезли наружу, как все четверо молча набросились на них и прикончили. Затем, оттащив трупы в сторону, они стали копать могилу... И тут Афрания тоже прикончили бы, не держи он ухо востро. Заметив, как один из их коллег сделал едва заметный знак другому, он проворно выскочил из ямы и бросился бежать. Его приятель не успел этого сделать и был убит на месте.

– Всё остальное ты знаешь, господин, – закончил Афраний. – И клянусь тебе, что всё рассказанное мной – чистая правда, хотя я и сам многого не понимаю. Зачем нужно было убивать первых двух и почему вторые двое хотели убить нас? Кто кричал в катакомбах и за что его убили?

– Ну, это не так сложно объяснить, – задумчиво заметил Максимиан. – В древности один греческий философ по имени Периандр, чувствуя приближение смерти, решил скрыть от сограждан свою могилу. Для этого он нанял двух человек, приказав им убить и похоронить первого встречного. Затем он нанял четырёх человек, приказав им убить первых двух. И, наконец, он нанял ещё восемь, приказав им убить предыдущую четвёрку. После этого он пошёл навстречу первым двум, был ими убит и похоронен, но благодаря досконально выполненному плану никто так и не узнал, где находится его могила.

– А-а! – воскликнул Афраний, напряжённо морща лоб. – Значит, кричавший в пещерах и был тем, кто нас нанял! Те двое убили его, мы убили этих двоих...

– Совершенно верно, – дополнил Максимиан, – но только вместо того, чтобы нанимать ещё восемь человек, ваш хозяин, видимо, приказал тем двоим, у которых были мечи, убить вас, пообещав им вашу долю вознаграждения.

– Странно! – тупо уставившись в свою чашу, заявил Афраний. – Но мы с ним вчера разговаривали, и он не показался нам сумасшедшим! Быть убитым и похороненным в катакомбах, да ещё так, чтобы никто не знал, куда ты вдруг делся!..

– А кстати, – осторожно заметил Максимиан, – что это за катакомбы и куда они ведут?

– В этих катакомбах во времена императора Нерона прятались христиане! – заявил Афраний. – Впрочем, они существовали задолго до самих христиан. Говорят, эти катакомбы были уже тогда, когда Тичин только начинал строиться, а потому он весь стоит на земле, изрытой подземными ходами. Некоторые даже уверяют, что их проделал гигантский крот размером со слона! Впрочем, ты можешь этому не верить, господин, – обидчиво добавил он, заметив усмешку Максимиана, – я-то не могу ничего доказать... Но если хочешь, мы можем спуститься в подвал, и наш хозяин сам покажет тебе то место, которое он заложил кирпичами, – там начинается один из ходов.

– Нет, сейчас мы лучше ляжем спать, – деланно равнодушным тоном заметил Максимиан, вставая из-за стола, – а завтра продолжим наш разговор...

Афраний не стал спорить, послушно расстелил свой плащ рядом с дверью, затушил светильник и улёгся прямо на пол.

Однако радостное возбуждение от этой неожиданной удачи ещё долго не давало поэту заснуть. Если под городом тянутся катакомбы, значит, один из ходов наверняка ведёт к тюрьме! Надо его обязательно найти, он найдёт его, чего бы ему это ни стоило! Только бы Северина Аниция не успели казнить! Уже засыпая, он снова подумал о Беатрисе, и это настроило его на умиротворённый лад. «Милое моё солнышко, да хранит тебя Бог и. брат Клемент!»

Спал он глубоко, без сновидений, и поэтому не имел ни малейшего представления о том, долго ли продолжался его сон. Но когда проснулся, на душе было тревожно – Максимиан почувствовал, что кто-то трясёт его за плечо. Он открыл глаза, увидел перед собой искажённое ужасом лицо Афрания и едва узнал спросонья своего новоиспечённого слугу.

– О господин, я видел его! Только что я выходил на улицу и едва с ним не столкнулся!

– С кем, чёрт бы тебя подрал, с кем?

– Да с тем, кто меня нанимал!

Глава 24. СУДЕЙСКИЙ ПОЕДИНОК

Это было похоже на какое-то странное наваждение. Руки и ноги налились свинцовой тяжестью, и, чтобы пошевелить ими, каждый раз требовалось делать неимоверное усилие. Зрение лишилось привычной остроты, и все находящиеся перед глазами предметы расплывались и колебались, словно утратив свою обычную земную весомость. Уши были точно залеплены воском, и звуки, доносившиеся до сознания, казались настолько глухими и отдалёнными, как если бы раздавались из глубокого подземелья.

А между тем толпа, заполнившая до отказа амфитеатр Тита, немилосердно шумела, подбадривая и саму себя, и участников предстоящего поединка. Этот амфитеатр был невелик по размерам: начавшееся строительство было прервано очередным дворцовым переворотом, а сменявшим друг друга «солдатским императорам» вечно не хватало денег, поскольку все они уходили на оплату преторианской стражи, свергавшей и возносившей их на шаткие троны. Наскоро достроенный амфитеатр вмещал не более двадцати тысяч зрителей, зато ныне здесь присутствовал весь цвет Остготского королевства, начиная от самого короля Теодориха, восседавшего рядом с королевой Элией, и кончая сенатом и членами суда священного консистория.

Задолго до начала судейского поединка все подходы к амфитеатру были оцеплены готской стражей, которая подозрительно косилась на простых римлян. Получив приказ Конигаста, готы перекрыли вход, оставив на площади огромную толпу, громко негодующую на то, что ей не хватило мест, и тем не менее не желающую расходиться Готской знати было не по себе – зрители и толпа на улице были взбудоражены. Они надеялись на победу Корнелия Виринала, на то, что всеобщего любимца Боэция освободят из-под стражи простые римляне, а также на торжество великого римского духа, заставлявшего их гневно сжимать кулаки и бросать злобные взгляды на заметно постаревшего угрюмого Теодориха.

Однако всеобщие надежды омрачались тревожными слухами. Пошёл слух, что кто-то видел, как накануне стая ворон растерзала вялого больного орла, и эта скверная примета вызывала уныние римлян. Ведь орёл всегда считался символом Рима, недаром ещё во времена империи каждый победоносный легион имел собственный знак в виде серебряного орла. Уныние только усилилось, когда зрители, поначалу радостно приветствовавшие появление Виринала, увидели, в каком странном состоянии он находится Торжественный рёв вскоре сменился гулом сострадательного изумления: Корнелий проявлял такую поразительную вялость, что даже для того, чтобы просто стоять на ногах, вынужден был постоянно на что-то опираться. И по толпе мгновенно пронёсся новый слух: «Он отравлен!»

Услышав об этом, Амалаберга побледнела так, что своим зловеще-неподвижным лицом она стала напоминать статую богини Возмездия. Она так и не смогла вчера повидаться с Корнелием, поскольку у самых дверей его дома была перехвачена своим отцом и Кассиодором, которые почти насильно усадили её в паланкин и отвезли домой. И вот теперь, глядя на своего едва державшегося на ногах возлюбленного, она и сама поневоле стала впадать в то странное состояние, которое чаще всего бывает во сне, когда человек чувствует надвигающуюся угрозу, но абсолютно бессилен её избежать.

А Корнелий, опираясь на плечо своего раба, стоял на арене у самого подножия трибуны, с которой незнакомый ему католический епископ громко читал молитву и осенял широким крестом лежавшие перед ним мечи. По другую сторону от трибуны стоял Опилион, с некоторым недоумением и даже испугом поглядывая на своего соперника. В глубине души он боялся предстоящего поединка, тем более что был наслышан о бойцовских качествах Виринала. И вот теперь мутный взор Корнелия и его готовые подогнуться колени вызывали у Опилиона откровенную растерянность: а вдруг это всего лишь военная хитрость и стоит начаться поединку, как соперник полностью преобразится?

Когда епископ, явно торопясь и проглатывая окончания слов, закончил молитву обращением к Божественному правосудию, Опилион первым поднял свой меч. Воинственно взмахнув им, он поприветствовал короля, после чего отошёл немного в сторону, сопровождаемый презрительным воем трибун. Корнелий попытался нагнуться и едва не упал. Раб Виринала, придерживая своего господина, едва не насильно вложил рукоятку меча в его вялую влажную ладонь. Согласно условиям поединка, на сражающихся не было никаких доспехов, кроме боевых шлемов и небольших круглых щитов. На Виринале был надет старинный римский шлем с пышным алым плюмажем, а Опилион, словно надеясь на симпатию короля готов, выбрал конусообразный шлем готского воина.

Раздались громогласные звуки труб, после чего герольды покинули арену, оставив соперников друг против друга. Корнелий, лишившись поддержки своего раба, с трудом разлепил веки и посмотрел на королевскую ложу Ему ещё удалось различить, как Теодорих взмахнул рукой, подавая сигнал к началу поединка.

Стиснув зубы, он подобрался, напряг изменяющие силы и неверными шагами устремился на Опилиона, который вдруг испуганно попятился назад. Корнелий взмахнул мечом – и первый же его удар достиг своей цели, вызвав восторженные рукоплескания трибун. Опилион неудачно подставил щит, и меч Корнелия, с лязгом скользнув по нему, несильно задел правое плечо противника, из которого мгновенно брызнула кровь. Однако это усилие так дорого далось Вириналу, что он едва не пропустил ответный удар. Его спасла только внезапно пробудившаяся реакция, и он сумел щитом отбить меч соперника в сторону.

Противники, настороженно поглядывая друг на друга, сделали небольшой круг по арене. Снова быстрая стычка, и вновь лязг мечей и дружный рёв толпы при виде того, как на обнажённом бедре Опилиона быстро расплывается кровью огромный порез, нанесённый неловко отбитым мечом Виринала. Корнелий, прижимая к груди щит и выставив вперёд меч, видел перед собой лишь неопределённо-расплывчатый силуэт своего противника и где-то на окраине сознания понимал: стоит тому отважиться и нанести прицельный удар – и он не сможет его отразить. Как же тяжело было бороться не с этим явно трусливым соперником, а с проклятой непонятно откуда взявшейся слабостью! Эх, возвратить бы его прежние силы – и через пять минут он бы уже поставил ногу на грудь Опилиона!

А тот явно не торопился нападать, словно выжидая роковой ошибки Корнелия. «Мерзавец! – злобно подумал Виринал, снова пытаясь пробудиться от своей таинственной апатии. – Ну, получай!» Но на этот раз Опилион был наготове и ловко парировал удар собственным мечом. И снова наступила напряжённая пауза.

При любой другой схватке зрители были бы недовольны таким замедленным темпом и давно принялись бы свистеть. Но сейчас все чувствовали, что с этим невысоким юным бойцом в шлеме с пышным плюмажем происходит что-то странное, что он готов вот-вот упасть без чувств на песок арены и тем не менее, шатаясь и скрежеща зубами, постоянно нападает на своего намного более рослого соперника. И потому все, затаив дыхание, следили за малейшим движением Виринала, моля Бога, чтобы тот не упал. Иногда вдруг воцарялась такая тишина, что слышен был даже шорох песка под сандалиями участников поединка.

Корнелий выбирал подходящий момент, поскольку уже был полностью вымотан своей проклятой изнурительной слабостью. Ещё немного, и он просто опустится на арену и закроет глаза от полного истощения сил!

– А-а! – с резким выдохом вдруг выкрикнул он и бросился на Опилиона, занося меч для решающего удара. И снова тот испуганно попятился назад, попытался увернуться, едва успел отбить удар меча и, столкнувшись щитом к щиту с набегавшим Вириналом, неожиданно для всех упал на песок. И в тот же момент все зрители вскочили на ноги с единым воплем:

– Прикончи его, Корнелий, прикончи его!

Этот рёв всё нарастал и нарастал, потому что дальше на арене стало происходить что-то чудовищно необъяснимое и несправедливое. Виринал был так обессилен столкновением с соперником, что и сам едва удержался на ногах. Чтобы не упасть, он даже вынужден был опереться на меч. Шум трибун отдавался в ушах ужасающим гулом, от которого звенело в голове, зрение полностью заволокло сплошным красным фоном, на котором издевательски плясали какие-то чёрные блики, сознание померкло. Выронив щит, понурив голову и опираясь обеими руками на меч, он стоял на раздвинутых ногах и шатался из стороны в сторону, словно готовясь вот-вот упасть. Зрителей уже нельзя было удержать: они видели, как поверженный Опилион, так и не дождавшись повторного нападения, поднимается с земли, и отчаянно вопили, ревели и топали ногами, словно стараясь заставить Виринала очнуться.

На какой-то миг он действительно поднял голову и тут вдруг услышал резкий свист, а затем и сильный удар в левую сторону шеи. И всё – боли не было, но земля мгновенно завертелась перед глазами и наступила мёртвая тишина. «Что это? – ещё успел подумать Виринал. – Почему у меня на щеке тёплый песок? А кто это странно знакомый лежит неподалёку?» И тут он понял, кто там лежит, и открыл рот, пытаясь закричать от ужаса. Но изо рта полилась густая кровь, а широко раскрытые глаза застыли и стали быстро тускнеть.

Весь стадион словно сошёл с ума, увидев, как Опилион, подкравшись к своему беспомощному сопернику, одним ударом отсёк ему голову, которая тут же покатилась по песку, заливая его фонтаном алой крови. А обезглавленное тело, всё так же опираясь руками на меч, ещё несколько секунд продолжало стоять, а затем тяжело рухнуло навзничь.

– Мерзавец, ублюдок, скотина! – кричали растерянному победителю, который поспешил убраться с арены. – Убийцы, отравители, лжесвидетели! – раздавалось в адрес королевской ложи.

Готская знать озлобленно переглядывалась, а сам Теодорих, растерянно потирая лоб, искал глазами Кассиодора.

Амалаберга рухнула на землю без сознания, как подкошенная.

В цирке точно буря грянула, и казалось, что сейчас начнётся мятеж. Римский плебс, грозно размахивая руками и палками, напирал на готскую стражу, отбивавшуюся копьями и мечами, что ещё больше его озлобляло. Обезглавленный труп Виринала лежал на арене, словно взыскуя о мщении. Слыша неистовый шум в амфитеатре, огромная толпа, собравшаяся на площади перед ним, тоже набросилась на готов, пытаясь прорваться внутрь и разузнать, в чём дело. Только Кассиодор оставался хладнокровен. Неторопливо достав белый платок, он словно бы нехотя взмахнул им – и вновь взревели трубы. Взревели и продолжали реветь до тех пор, пока собравшиеся не начали останавливаться и успокаиваться. Их ждало ещё какое-то зрелище? В чём дело?

Когда воцарилась относительная тишина, Кассиодор, который стоял по левую сторону от королевского трона, резко взмахнул рукой в знак того, что намерен говорить. Он был римлянин – по осанке, по тоге, по красноречию, а потому толпа смолкла и приготовилась слушать.

– Сограждане! – как можно громче воскликнул первый министр. – Король и я прекрасно понимаем и разделяем ваше возмущение. Да, этот доблестный юноша, по-видимому, был отравлен, а потому его нелепая смерть нуждается в отмщении! Вы согласны со мной?

– Да-а-а! – так дружно взревели трибуны, что даже толпа снаружи амфитеатра прекратила драку и стала прислушиваться.

– Прекрасно, – продолжал Кассиодор. – Тогда зададимся вопросом: кто же его отравил? Вы не знаете? – Он уже настолько владел вниманием толпы, что даже позволил себе сделать небольшую паузу. – Тогда я вам скажу. Это сделала всё та же развратная тварь, которая недавно отравила и сенатора Клавдия, – Феодора!

Шумный вздох изумления пронёсся над амфитеатром. Люди переглядывались, обсуждали слова Кассиодора, передавая их по рядам всё дальше и дальше. А он с едва заметной усмешкой на твёрдых устах продолжал стоять молча, выжидая, пока толпа окончательно переварит его слова. Сенатор Клавдий, старый развратник и пьяница, был любим плебсом за то, что часто устраивал бесплатные раздачи хлеба и вина, а также организовывал на площадях города откровенно непристойные представления мимов, присутствуя на них в качестве рядового зрителя. Кассиодор прекрасно знал о том, что неделю назад он скончался в доме у Феодоры совсем не от яда, а от своего чрезмерного, не по возрасту, сладострастия, но заранее продумал этот ход на тот случай, если понадобится отвлечь внимание толпы. Вчера Кирп поведал ему о колебаниях, одолевших гетеру при выполнении его поручения, и Кассиодор понял, что она становится для него опасной свидетельницей, и решил её участь.

Снова взмахнув рукой и дождавшись тишины, Кассиодор продолжал:

– Итак, сограждане, вы требуете мщения?

И вновь дружный вопль:

– Да-а-а!

– В таком случае вот оно!

Повинуясь новому знаку Кассиодора, снова взревели трубы, а в нижнем ярусе амфитеатра отворились большие ворота, через которые во время игр обычно выпускали гладиаторов или диких зверей. Всеобщее внимание зрителей мгновенно переключилось на арену, и зрелище, которое увидели собравшиеся, не разочаровало ожиданий даже самых привередливых из них.

Сначала из ворот выбежала обнажённая Феодора, за которой волочилась длинная верёвка. Общее недоумение – и вдруг дикий рёв медведя, огромного бурого медведя, который, нелепо переваливаясь, быстро появился из-под арки и засеменил по арене за истерично визжавшей женщиной. Верёвка, обмотанная вокруг её талии, была привязана к ошейнику медведя! Когда она натягивалась, длина её не превышала двух метров.

Да, это зрелище было не менее увлекательным, чем предыдущее! Феодора отчаянно бегала по кругу, уворачиваясь от наскоков медведя, а тот всё более раздражённо ревел и убыстрял своё движение. В один из моментов, когда верёвка сильно натянулась, медведь, которому она явно мешала, вдруг с силой ударил по ней лапой, и Феодора мгновенно упала на арену. Более того, её даже немного протащило по песку в направлении медведя. А тот только этого и ждал и в два прыжка оказался над лежащей гетерой. Дикий женский визг был резко оборван на самой высокой ноте, когда медведь с хрустом перегрыз ей горло, придерживая дергающееся в агонии тело обеими лапами.

Все были так увлечены видом огромного зверя, лежавшего рядом с обнажённым залитым кровью женским телом, что уже никто и не обратил внимания на двух служителей арены. Один из них, взяв за ноги, тащил за собой безголовый труп Виринала, а другой нёс его шлем, повернув его верхом вниз, чтобы не выронить окровавленную голову бывшего владельца.