Текст книги "Закат империи"

Автор книги: Олег Суворов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Глава 19. ПРЕДАННОСТЬ И ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Когда Симмах появился на пороге его тюремной камеры, Боэцию достаточно было одного взгляда на суровое лицо принцепса сената, чтобы понять, с каким настроением тот пришёл навестить своего приёмного сына и зятя. Сам он в глубине души надеялся на то, что Симмах принесёт хорошие вести, что эти коварные обвинения рухнут и Теодор их снова призовёт его ко двору. Да и как было не надеяться, когда ещё несколько дней назад он был вторым человеком в государстве – и вдруг оказался узником сырой тёмной камеры, находившейся в глухом подвале тюрьмы, без окон, куда не доносилось ни малейших звуков, так что от постоянной тишины начинало звенеть в ушах. Но вот теперь, видя мрачное лицо своего тестя, осматривавшего холодный топчан и низкий маленький стол, на котором стоял закопчённый светильник, Боэций с внезапным ужасом понял, что ему уже никогда – н и к о г д а! – не вырваться на свободу!

С трудом подавив слабость и волнение, он поднялся с ложа и подошёл к Симмаху. Они молча обнялись и какое-то время держали друг друга в объятиях.

– Мужайся, сын мой, мужайся, – дрогнувшим голосом произнёс принцепс сената. – Мы всё-таки римляне, и нам не привыкать к ударам судьбы.

– Как мои сыновья, как Рустициана? – отступив назад, упавшим голосом спросил Боэций.

– Я по мере сил пытаюсь поддержать их в эти трудные дни... Твоя жена – отважная женщина, она не льёт слёзы.

«О да, чего-чего, а отваги ей не занимать!» – грустно усмехнулся про себя бывший магистр оффиций и, помедлив, спросил:

– А как моя дочь?

– Она бежала из твоего дома, и о ней ничего не известно, – сухо и решительно ответил Симмах. – Но не беспокойся, когда она найдётся, я позабочусь и о ней.

– Благодарю тебя.

– Не стоит.

Симмах, низко опустив голову, задумчиво прошёлся по камере, а Боэций украдкой следил за его движениями и не торопился с расспросами. Он уже догадывался о том, что тесть явился рассказать ему об очередном заседании сената и...

– Предатели! – тихо, с невероятной горечью вдруг воскликнул Симмах. – Подлые и трусливые предатели, которые пекутся только о том, чтобы спасти свои паршивые шкуры. Мне стыдно, Северин Аниций, мне невыносимо стыдно, что я столько времени был принцепсом сената и председательствовал на заседаниях этого жалкого стада овец... Эта кучка убогих негодяев недостойна даже называться римским сенатом!

– Что произошло? – тихо спросил Боэций, подавленный этой откровенной вспышкой отчаяния.

– А произошло то, во что я до сих пор не могу поверить. На вчерашнее заседание явился Кассиодор и в качестве представителя Теодориха потребовал, чтобы мы вынесли свой вердикт по поводу всех этих гнусных обвинений, как в адрес тебя, так и в адрес нашего общего друга Альбина.

– И что же?

– Horribile dictu[45]45
  Страшно сказать.


[Закрыть], но ни один человек – представь себе, Северин Аниций! – ни один человек не посмел заявить, что всё это вздор и лживые выдумки! Каждый из них так боялся разделить вашу участь, что никакого обсуждения не было! Как ни старался я расшевелить это жалкое стадо, как ни пытался напомнить им о том, что бессловесность – это отличительное свойство скотов, а не людей, всё было тщетно. Один только раз по рядам пробежал слабый ропот, но стоило мерзавцу Кассиодору напомнить о том, что, отказавшись подтвердить вашу виновность – твою и Альбина – в государственном заговоре, они могут вызвать у короля подозрение на свой счёт, и всё мгновенно стихло! Они так и не поняли того, что понимаем мы с тобой: спастись можно было только всем вместе, а теперь, предав двоих своих собратьев, сенат будет вынужден делать это всякий раз, когда у Теодориха возникнет очередное подозрение в отношении новых жертв!

– Знаешь, о чём я сейчас подумал? – неожиданно спросил Боэций.

– О чём?

– Если уж мне суждено будет предстать перед судом и понести незаслуженное наказание за попытку возродить величие империи, то, может быть, стоило принять предложение Альбина и действительно составить заговор?

Они обменялись быстрыми взглядами, и каждый подумал об одном и том же: «Поздно!»

– Вчера вечером Альбин умер, – глухо произнёс Симмах, отводя глаза в сторону.

– Как?!

– Его удавили прямо в тюремной камере. Имущество конфисковано, сын скрывается...

«Неужели и меня вскоре ждёт та же участь? – задрожав от внезапного ужаса, подумал про себя Боэций. – Но ведь ещё не было суда, потому что то, что произошло в Вероне, нельзя назвать судом. Да состоится ли он вообще?»

Он не удержался и спросил об этом Симмаха, который опечаленно покачал головой.

– Не знаю, но даже если он состоится, то...

– То?

– То лишь для того, чтобы подтвердить уже готовый в королевской канцелярии вердикт. Я ещё не сказал тебе о том, что на следующий день после твоего ареста председатель суда Эннодий скончался от разрыва сердца. А новым председателем назначен самый злобный изо всех готских епископов.

– Странно, – пробормотал Боэций, думая о том, что он, видимо, недооценивал своего дальнего родственника епископа Тичина. – Неужели в наш век сердца ещё способны разрываться при виде явной несправедливости? Бедняга Эннодий... – Подняв голову, он посмотрел на своего тестя. – Будь добр, выполни одну мою просьбу.

– Говори.

– Распорядись, чтобы мне предоставили письменные принадлежности.

– Ты хочешь написать завещание?! – поражённый своей догадкой, воскликнул Симмах.

– Нет... то есть да... – задумчиво пробормотал Боэций, думая в этот момент совсем о другом. Но тут до его сознания дошёл вопрос тестя, и он быстро спросил: – А ты считаешь, что уже пришло время? Но ведь моё имущество тоже конфискуют в пользу казны, так что мне не о чем беспокоиться...

Симмах промолчал, и это было самым красноречивым ответом.

– Я ещё приду к тебе, чтобы сообщить о дне суда, – справившись с волнением, сказал он, – а письменные принадлежности у тебя будут сегодня же. Думаю, что ни король, ни магистр оффиций не будут возражать.

– Магистр оффиций?! – потрясённо воскликнул Боэций, и Симмах слишком поздно осознал, что проговорился. – Значит, хотя я ещё жив, уже назначен новый магистр оффиций?

Они снова посмотрели друг на друга, и на этот раз в глазах принцепса сената блеснули слёзы.

– И кто же он? – спросил Боэций, прекрасно понимая всю бессмысленность своего вопроса и не ожидая услышать ничего иного, кроме того имени, которое и прозвучало из уст его тестя:

– Кассиодор.

– Всё цветёшь, развратница, – насмешливо говорил Кассиодор, любуясь Феодорой, отвесившей ему учтивый поклон. – А ведь философы уверяют, что порок обезображивает, а добродетель украшает. Глядя на тебя, я готов поверить в обратное.

– Но, благородный Кассиодор, – таким же насмешливым тоном отвечала знаменитая гетера, – согласись сам, что любое растение, если его хорошо поливать, обязательно расцветёт... А ты же не будешь отрицать, что то вещество, которым мужчины поливают женщин, даёт самые обильные всходы, ведь людей на этой земле становится всё больше!

Разговор происходил в одной из комнат дома Кассиодора, которую он сам называл «волшебной шкатулкой». И действительно, у человека, впервые попавшего сюда, создавалось впечатление, что он находится внутри прихотливо разукрашенного ларца. Всё вокруг было отделано разными сортами мрамора: стены были облицованы мрамором эпирским, имевшим пурпурные прожилки на белом фоне, колонны, поддерживавшие высокий свод, сделаны из карийского дымчато-красного мрамора, испещрённого блёкло-голубыми и ярко-жёлтыми пятнами, а пол – из серо-зелёного мрамора из Кариста. Сам хозяин возлежал на ложе из красного дерева, инкрустированного драгоценными камнями, а Феодора, воспользовавшись его разрешением, присела в кресло, придвинутое вплотную к ложу.

Кассиодор явно пребывал в превосходном настроении, а потому она даже позволила себе маленькую вольность, но он резко хлопнул её по руке и приказал сесть на место.

– Странное дело, господин, – обиженно надув губы, заявила гетера. – Ты всегда делаешь комплименты моей красоте, но ни разу не соблаговолил ею насладиться!

– И тем самым уравнять себя с целой армией разношёрстной сволочи? А ты знаешь, что у меня вызывает отвращение то вино, которое хвалят буквально все и которое действительно превосходно? Но я с удовольствием могу пить вино, от которого отвернётся даже самый убогий пьяница. Чем больше беснуется толпа в цирке при виде самых кровожадных игр с участием диких зверей, тем вернее я успокаиваюсь... Зато всё то, что вызывает равнодушие толпы, влечёт меня с какой-то странной силой... Я словно бы создан из противоречий, которые подобны сообщающимся сосудам чем больше жидкости в одном, тем меньше в другом. – Кассиодор задумался, а затем вскинул глаза на Феодору. – Однако, какого чёрта! Я позвал тебя совсем не для того, чтобы рассказать о странностях собственного характера.

– О да! – с коварной усмешкой подтвердила она. – Ты всегда ждёшь от меня рассказов о странностях других.

– Ты всё понимаешь... Этим ты ценна – и опасна!

– Совсем нет – энергично запротестовала гетера, слегка испуганная его многозначительным намёком. – Какую опасность я могу представлять для нового магистра оффиций? Я даже не...

– Рассказывай, – прервал её Кассиодор.

– О ком ты желаешь услышать, господин?

– О тех клиентах, что побывали у тебя за последнюю неделю. Если среди них были те, чьи пороки мне уже известны, то рассказ об этом можешь пропустить.

– Хорошо, – кивнула Феодора. – На этой неделе у меня были два сенатора – Лонгин и Демецин, но о них я могу сказать лишь, что это люди приличные, замученные старыми сварливыми жёнами. Я просто обслужила их по очереди, и они мне хорошо заплатили. Затем был королевский референдарий Киприан. Впрочем, ты уже знаешь, что для него я всегда держу молоденьких деревенских мальчиков... Надо сказать, что ни один из них ещё не жаловался на плохое обращение. Заходил богатый вольноотпущенник Демохор, потребовавший, чтобы одна из рабынь стегала его плетью, пока другая лежит под ним и делает ему феллатио. Потом явился Конигаст... О, это такой могучий мужчина, что ему требуется не менее трёх девушек сразу!

– Дальше.

– А дальше явились эти два жестоких негодяя – Василий и Гауденций, которые сначала вволю поиздевались над двумя моими рабынями – Юлией и Плавтией, доведя бедных девушек до слез. Затем они напились до такой степени, что Василий стал требовать, чтобы одна из девушек на их глазах отдалась козлу, и даже хотел послать своего раба на рынок за этим вонючим животным.

– Дальше.

– А дальше... О господин, – воскликнула Феодора, увидев, что Кассиодор слегка прикрыл глаза, словно утомившись их беседой, – позволь мне узнать, кто именно тебя интересует, иначе мой рассказ грозит быть слишком долгим!

Магистр оффиций поднял веки и пристально посмотрел на нёс. Феодора очень не любила этого взгляда, а потому слегка поёжилась.

– Я сохраню это в тайне, господин...

– Как и все свои визиты ко мне, – холодно добавил Кассиодор. – Давно ли у тебя был сын римского всадника по имени Корнелий Виринал?

– Давно, – тут же кивнула гетера. – Я хорошо знаю этого милого юношу, раньше он был моим частым и самым желанным гостем. Впрочем, когда он заводил роман с какой-нибудь знатной женщиной, то пропадал на пару недель... Когда же я вновь видела его на пороге своего дома, то с уверенностью могла заявить, что в городе стало одной брошенной любовницей больше.

– Значит, ты хочешь сказать, что в данный момент он опять кем-то увлечён?

– Видимо, да, господин.

– И ты не знаешь имени его новой возлюбленной?

– Пока нет, но могу постараться узнать.

– Не стоит, – покачал головой Кассиодор, – оно мне известно. Кстати, этот юноша много пил?

– Не больше других... Хотя иногда... – Тут Феодора не удержалась и захихикала, словно вспомнив что-то смешное, – хотя иногда он просил не просто вина, а мой знаменитый любовный напиток, возбуждающий мужскую силу. Но это не потому, что он слаб от природы и ему не хватает любовного пыла, – неправильно истолковав задумчивый взгляд магистра оффиций, тут же добавила она, – а потому, что он слишком щедро его тратит!

– Хорошо, – кивнул Кассиодор, – я узнал от тебя всё что хотел. Можешь получить у атриенсиса причитающуюся тебе сумму.

Но атриенсис в этот момент сам вошёл в комнату и, почтительно склонившись перед хозяином, знаком попросил разрешения говорить.

– Что скажешь, любезный Антиох? – спросил Кассиодор, делая Феодоре знак подождать за дверью. Греческий раб проследил за её уходом, а затем вновь склонился перед хозяином.

– Тебя хочет видеть какой-то странный человек, который в Равенне уже был в твоём доме. Его зовут Кирп, и он...

– Введи его! – немедленно приказал Кассиодор.

Через минуту перед ним, низко кланяясь, предстал Кирп – в грязном и рваном плаще, с испуганно бегающими глазами и трясущимися руками. Его вид был столь жалок, что Кассиодор вспомнил Эсхила: «Лишь тем, кто жалок, люди не завидуют!»

– О господин, меня пытались казнить, и казнить самой страшной казнью на свете – похоронить заживо!

– Сильно же ты кому-то досадил, демон!

– О нет, это пытались сделать люди Тригвиллы, хотя я всего лишь выполнял то, что мне приказывали...

– Ты в этом уверен? – встрепенувшись, спросил Кассиодор. «Опять это животное по своей неразумной злобе лишает меня самых ценных свидетелей!»

– Как же не быть уверенным, господин, если я узнал Декората, да и он узнал меня! – плачущим тоном пожаловался Кирп.

– А что же твой эликсир бессмертия? – вдруг вспомнив о давнем разговоре, ехидно поинтересовался Кассиодор. – Или ты стоишь здесь живым именно благодаря ему?

– Мой эликсир погиб в огне! – понурив голову, таким тоном сказал Кирп, словно говорил о смерти живого существа. – И теперь мне уже вряд ли удастся снова собрать все необходимые компоненты.

– А знаешь ли ты рецепт эликсира смерти?

Кирп мгновенно вскинул голову и посмотрел в глаза магистра оффиций.

– Ты... ты имеешь в виду...

– Да-да, ты меня правильно понял.

– Я знаю рецепты ста двадцати ядов самого разного действия, господин! – с невольной гордостью признался сириец. – Среди них есть и те, что убивают мгновенно, и те, чьё действие растягивается на несколько недель. Их можно добавлять в еду и питьё или пропитывать ими одежду и книги. Есть даже такой яд, который передаётся через собачью шерсть! Хочешь испытать мои знания и умения?

– Хочу... только не на себе, – усмехнулся Кассиодор. – С сегодняшнего дня ты будешь жить в моём доме. Тебе дадут всё необходимое, в том числе и новую одежду. Но, запомни, я запрещаю тебе выходить в город или общаться с моими рабами, кроме тех, которых я сам назначу тебе в помощь! Если же ты посмеешь нарушить мой запрет, то я придумаю для тебя казнь пострашнее той, которую ты сумел пережить...

Глава 20. ВЫСШЕЕ ПРАВОСУДИЕ

Райское блаженство, уготованное на небесах, иногда кажется нам бледной химерой лишь потому, что блаженство земное способно достигать невероятных высот, лишая нас возможности представить себе какое-то иное, высшее счастье. Проснуться утром после первой брачной ночи и обнаружить на своём лице мягкие пряди любимых волос, почувствовать волнующую теплоту той, которую ты впервые так страстно ласкал до самого рассвета, и снова захотеть этих ласк, осознать, что теперь это твоя жена, которая никуда уже больше не уйдёт, и вы будете вместе долго-долго, может быть, даже всегда... Что можно вообразить более желанным? Максимиан так растрогался от этих мыслей, что едва не прослезился. Неужели это и есть начало новой, счастливой жизни, полной любви, доверия и нежности?

Он осторожно перевернулся на живот и, затаив дыхание, чуть-чуть коснулся губами мягких губ Беатрисы. Потом медленно и плавно провёл кончиком языка по её подбородку, шее, плечам, груди, остановившись лишь на бледно-розовом соске восхитительно круглой формы. Даже не поднимая глаз, по одному только лёгкому трепету её обнажённой кожи он понял, что она проснулась и теперь следит за ним сквозь слегка приоткрытые веки. Делая вид, что не замечает этого, он продолжал ласкать языком её груди до тех пор, пока тонкая рука Беатрисы не стала поглаживать его голову. Только тогда он приподнялся на локте и посмотрел ей в глаза.

– Доброе утро, любимая…

– Доброе утро, Максимиан.

– Ты хорошо спала?

– А ты?

– Не знаю... Не помню, что мне снилось, но зато когда я проснулся, то почувствовал себя бесконечно счастливым... ведь ты здесь, рядом, такая нежная, красивая, любимая...

– Я всегда буду такой для тебя, Максимиан.

– Благодарю.

Откинув покрывало, он лёг на неё сверху, чувствуя, как эластично вжимаются её груди в его грудь, и надолго приник к её губам жадным, будоражащим кровь поцелуем. Но именно в этот момент, когда страсть опьяняет сознание шальной кровью и клокочет в горле жаждой излиться, где-то там, вдалеке, за дверью спальни, послышались громкие незнакомые голоса и глухие тяжёлые шаги калиг Максимиан инстинктивно почувствовал опасность и всё же сумел оторваться от губ Беатрисы лишь тогда, когда шаги раздались уже совсем рядом.

Он успел заметить испуганный взгляд жены и немой вопрос, застывший на её полуоткрытых губах, когда кто-то с силой ударил ногой в двери и они мгновенно распахнулись. На пороге стоял высокий гот в чёрном плаще и с мечом на поясе, а за его спиной виднелся стражник.

– Декорат! – похолодев от ужаса, прошептал Максимиан, мгновенно узнав по характерному шраму и злобно-торжествующему виду ближайшего подручного Тригвиллы.

– Какая прелестная сцена! Влюблённые голубки в своём гнёздышке! – издевательски заявил гот. – А у твоей подруги недурные груди...

Беатриса вскрикнула и, покраснев, поспешно натянула покрывало.

– Пока мой Тулучин будет заковывать тебя в кандалы, я, ей-богу, не откажусь заменить тебя в этой постели, – продолжал Декорат к ужасу Максимиана и Беатрисы. А гот повелительно вытянул перед собой руку и, возвысив голос, добавил: – Именем короля Теодориха объявляю тебя арестованным. Твой отец казнён за государственную измену по приговору суда священного консистория и всё ваше имущество подлежит конфискации. Немедленно вставай и одевайся. Надеюсь, после таких новостей у тебя не отшибло рассудок? – Эта фраза была вызвана сосредоточенным видом Максимиана, который, казалось, уже не реагировал на последние слова гота. Беатриса, не смея даже плакать, с ужасом смотрела на мужа, а он медленно встал и, обнажённый, подошёл к своей одежде, лежавшей на кресле.

Декорат со злобной усмешкой кивнул на него своему стражнику, и тот приблизился к Максимиану, настороженно глядя на поэта. Вчера вечером, после венчания с Беатрисой и свадебного пира, на котором присутствовали только они двое, у Максимиана не было никаких тревожных предчувствий, и всё же он предпринял некоторые меры предосторожности... Поднимая тунику, он обронил золотой перстень, который со стуком покатился по мраморному полу. Готский стражник проворно нагнулся за ним, а Максимиан, мгновенно скинув на пол всю остальную одежду, схватил кинжал, лежавший под ней, и изо всех сил вонзил его в правый бок гота.

Тот дико вскрикнул, вытаращив глаза и выгнув спину, попытался схватиться рукой за лезвие кинжала, но Максимиан проворно выдернул его из тела врага, потом за рану, из которой бурно лилась кровь. Наконец, закусив бороду и застонав, он свалился на пол и поджал ноги.

– Ну берегись! – взревел Декорат, обнажая меч и бросаясь на Максимиана.

Сознавая, что его кинжалу не устоять против боевого меча, Максимиан кинул в Декората кресло. Тот уклонился не слишком удачно и взревел от ярости, схватившись за ушибленную ногу. А поэт успел вытащить меч у неподвижно лежащего стражника. После этого произошла короткая бурная схватка, сопровождаемая яростным лязгом мечей и прерывистым дыханием дерущихся. Вдруг Максимиан поскользнулся на крови убитого им гота и отлетел в угол спальни, сбив по дороге столик с вином и фруктами.

Декорат издал торжествующий крик, одним прыжком подскочил к поэту и занёс над ним меч, чтобы разрубить голову. Максимиан не успел ничего понять, не успел даже испугаться, но гот вдруг дёрнулся, захрипел и тяжело рухнул на него. Когда Максимиану удалось скинуть его на пол и подняться, он увидел, что из горла гота торчит небольшой нож с тяжёлой металлической рукояткой.

– Максимиан! – закричала обнажённая Беатриса, стоя на постели и указывая ему рукой на распахнутые двери. Вдалеке раздавался тяжёлый топот бегущих. – Там ещё двое!

Он поспешно метнулся к стене, сорвал с неё свой охотничий лук и, прилаживая стрелу, выскочил на порог спальни. Из глубины длинной анфилады комнат к нему бежали два гота, чётко выделяясь на фоне дверных проёмов. Промахнуться было невозможно. Просвистев через несколько пустых залов, стрела вонзилась в грудь первого из бегущих. Тот содрогнулся, сделал несколько шагов вперёд, а затем тяжело рухнул ничком, вбивая в себя стрелу, окровавленный наконечник которой, прорвав его кожаную куртку, вышел из спины. Второй гот застыл на месте, оторопело раскрыв рот, а потом, видя, что Максимиан снова натягивает лук, закричал и бросился назад. Его спасла только сообразительность – домчавшись до ближайшего дверного косяка, он успел закрыть за собой обе створки дверей, в одну из которых тут же вонзилась вторая стрела, пущенная Максимианом.

Осознав, что готу удалось уйти, Максимиан поспешно повернулся к Беатрисе.

– Одевайся! Нам надо бежать.

– Я убила его? – спросила она, указывая рукой на труп Декората.

– Habeat sibi![46]46
  Поделом ему!


[Закрыть] – коротко бросил Максимиан, торопливо натягивая тунику. – Однако сегодня нас спасло только твоё искусство, которому тебя научил тот юноша...

– Но я первый раз в жизни убила человека!

– Будем надеяться, что и последний. Одевайся, дорогая, а я пойду распоряжусь о колеснице.

– Куда мы едем?

Вопрос застал Максимиана врасплох, и он застыл на месте. А действительно, куда? Во всех домах и имениях его отца уже наверняка хозяйничают готы, так что об этом нечего и думать.

Обратиться к Северину Аницию?.. – Ну нет, он этого не сделает, чтобы не подвергать опасности своего благодетеля и отца Беатрисы. Попросить помощи у Корнелия Виринала? Но он находится сейчас в Вероне, там же, где и королевский двор, поэтому ехать к нему слишком опасно. Тогда куда? Где они смогут быть в безопасности?

Он растерянно взглянул на Беатрису, и она, поняв его взгляд, вдруг неуверенно сказала:

– Я подумала об отце Бенедикте...

Ну конечно же, тот самый монастырь, где она впервые встретилась с отцом! Бенедикт обладает правом предоставлять церковное убежище – и тогда даже сам король не посмеет их преследовать.

– Да, мы поедем в Монтекассино, только, умоляю тебя, поторопись!

Не прошло и часа, как большая дорожная колесница, запряжённая парой лучших лошадей, вырвалась из ворот усадьбы и быстро понеслась по дороге. Лошадьми правил сам Максимиан, а Беатриса сидела рядом с ним, закутавшись в лёгкое покрывало. Один только раз Максимиан взглянул на её напряжённое лицо и вдруг вспомнил стих из трагедии Эсхила «Жертва у гроба»:

 
Так знайте же: чем кончу, сам не ведаю,
Как будто кони взмыленные ринулись.
Прочь с колеи!
Неудержимо мчат меня
Взметнувшиеся мысли…
 

Корнелий Виринал застал принцепса сената Симмаха за довольно неожиданным занятием – тот задумчиво прохаживался перед большим мраморным столом, на котором лежало множество мелких разноцветных камней и кусочков стекла – смальты. Время от времени он брал в руки один из камней и вкладывал его в почти законченную мозаику. Воспользовавшись задумчивостью Симмаха, Корнелий осторожно приблизился и с любопытством заглянул ему через плечо.

Перед ним был портрет сурового старца с размётанными волосами, бородой и усами в окружении рыб, осьминогов, морских раковин и каких-то странных существ, напоминавших полурыб-полулошадей. Взгляд тёмно-синих глаз этого старца был проницательным и одухотворённым – это был взгляд философа, познавшего всю тщету жизненных усилий и обретшего высшую мудрость в вечном и нетленном.

Внезапно Симмах обернулся, и Корнелий, оторвав взгляд от мозаики, отвесил ему учтивый поклон.

– Приветствую тебя, достопочтенный принцепс сената. Извини, что помешал, но...

– Привет и тебе, благородный Корнелий, – ничуть не рассердившись на неожиданное появление Виринала, ответил Симмах. – По твоему лицу я вижу, как удивляет тебя моё занятие.

– Честно говоря, да...

– А между тем нет ничего лучше для душевного успокоения, чем играть в эти детские игры – перебирать цветные камешки и составлять из них разные картины.

– Но это совсем не похоже на детские игры, – горячо запротестовал Корнелий. – Мозаика так совершенна, что у меня просто не хватает слов. Однако этот портрет мне кого-то явно напоминает... Постой, да ведь это же Сенека!

– В самом деле? – немного удивился Симмах. – Вообще-то я назвал эту мозаику «Головой Океана», но вполне возможно... – Он внимательно присмотрелся к собственному творению и добавил: – Да, действительно, есть сходство с Сенекой. Впрочем, в моём доме стоят два бюста этого великого философа, так что подобное сходство неудивительно.

– «Наибольшую часть жизни мы тратим на дурные дела, немалую – на безделье и всю жизнь – не на те дела, что нужно», – радуясь возможности блеснуть своими познаниями перед столь почтенным собеседником, процитировал Корнелий. Симмах узнал начало одного из знаменитых «Писем к Луциллию» и одобрительно усмехнулся.

– Но что это за странные животные? – указывая пальцем на полулошадей-полурыб, спросил Виринал.

– Греки называли их гиппокампами, – пояснил Симмах и указал Корнелию на кресло. – А теперь присаживайся и поведай мне о цели своего визита. К сожалению, я не смогу уделить тебе достаточно много времени, поскольку сегодня состоится заседание суда... – Тут его голос невольно дрогнул, и он поспешно отвёл глаза в сторону. Потупился и Корнелий, испытывая какое-то смятение чувств перед тяжело сдерживаемым горем. А как же тяжело видеть горе того человека, который всегда славился своим мужеством и непреклонностью!

Ему не нужно было расспрашивать Симмаха, о каком заседании суда идёт речь – об этом знал уже весь город. Суд священного консистория, осудив на смерть сенатора Альбина, теперь готовился решить судьбу бывшего магистра оффиций Боэция. Однако Корнелий не знал того, что знал Симмах и что повергало его в ужас и уныние, которые он изо всех сил старался скрыть от окружающих, – суд должен был состояться в отсутствие самого обвиняемого! По личному приказу короля Северина Аниция недавно перевезли в тюрьму небольшого местечка Кальвенциано, по какой-то странной иронии судьбы находившегося неподалёку всё от того же Тичина. Это было в пятистах милях от Вероны! Симмах терялся в догадках, почему он так распорядился, и единственное объяснение, которое ему приходило на ум, было таким – Теодорих стыдился собственных поступков и потому хотел осудить Боэция заочно! «О tempora, о mores!»[47]47
  «О времена, о нравы!»


[Закрыть]. Никаких надежд на сенат уже не было, и Симмах готовился к тому, что единственным защитником своего приёмного сына и зятя будет только он сам. Разумеется, это вызовет новый гнев короля и этот гнев, без всякого сомнения, падёт на его одинокую седую голову. Оставалось лишь позаботиться о дочери и её детях...

Корнелий с волнением и сочувствием наблюдал печальное лицо старого патриция, не решаясь прервать его размышлений Наконец Симмах поднял голову.

– Итак, юноша, что я могу для тебя сделать?

– О нет, благородный Симмах, – горячо возразил Виринал, – это я хотел предложить тебе свою помощь и заодно узнать, нет ли у тебя каких-нибудь известий о моём друге Максимиане, сыне сенатора Альбина?

Симмах покачал головой.

– Мне известно лишь, что незадолго до казни своего несчастного отца он скрылся. Это не очень хорошо характеризует твоего друга...

– О, позволь тебе возразить! Максимиан уехал, не желая вступать в брак с дочерью Тригвиллы, потому что любит Беатрису, дочь твоего приёмного сына!

– В таком случае ты знаешь о нём больше, чем я, – с грустным спокойствием заметил Симмах. – Остаётся надеяться, что он не попадёт в руки готов, которые посланы, чтобы конфисковать всё имущество его отца...

– Подлые собаки!

После этого неожиданно вырвавшегося восклицания Симмах с искренней симпатией взглянул на молодого римлянина, но промолчал.

– Я знаю, что сегодня должен состояться суд над Северином Аницием, – продолжил Виринал, видя, что принцепс сената продолжает молчать. – И что единственным защитником и его, и всей римской свободы будешь только ты, Квинт Аврелий... Чем я могу помочь?

– Благодарю тебя за твой благородный порыв, юноша. Он делает честь и тебе, и твоему почтенному отцу. Но перед торжествующей подлостью бессильно любое благородство.

– Значит, Северин Аниций будет осуждён на смерть?

– Против него имеются три лжесвидетеля, а на его стороне только один...

– Но есть же ещё один выход!

Симмах печально улыбнулся.

– О да, принять смерть самому!

– Нет, я говорю не об этом. – Корнелий настолько разволновался, что встал с кресла и принялся расхаживать по залу. – Ты забываешь о судейском поединке.

Сам он узнал об этом древнем, ещё дохристианском обычае германских племён от Амалаберги, чей прадед погиб во время поединка на мечах, пытаясь защитить свою правоту в споре с другим королевским приближённым. Симмах удивлённо посмотрел на юношу и только теперь переменил позу.

– Это не римский, а варварский обычай решать правоту дела не в справедливом судебном разбирательстве, а в схватке двух противостоящих сторон.

– Да, это так, – согласился Корнелий, – но, если варвары ещё не доросли до нашей цивилизации, надо биться с ними их же оружием!

Теперь уже Симмах почувствовал такое волнение, что тоже поднялся с места и приблизился к Корнелию.

– И ты готов лично отстаивать невиновность Северина Аниция с мечом в руке?

– Я сочту это величайшей честью, которая сделает мой род знаменитым не менее, чем род Муция Сцеволы! – гордо заявил Виринал.

При этих словах на глазах старого патриция блеснули слёзы.

– Нет, вопреки всяким кассиодорам римский дух не погиб, если ещё рождает таких юношей, как ты! На сегодняшнем заседании суда я постараюсь убедить Теодориха прибегнуть к высшему правосудию, а пока позволь мне обнять тебя в знак признательности за твоё мужество и благородство.

И он крепко прижал к груди Виринала, а затем выпустил его из объятий.

– Мы ещё возродим величие Римской империи!