Текст книги "Закат империи"

Автор книги: Олег Суворов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

Глава 27. КАТАКОМБЫ

Три недели Максимиан и Афраний не вылезали из катакомб. В течение первых пяти дней они каждый раз возвращались в гостиницу на ночлег, а потом, ради экономии времени, стали спать прямо в сухих известняковых пещерах, где постоянно держалась одна и та же температура, а воздух благодаря неведомой вентиляции был достаточно свеж и не вызывал удушья или головной боли. Запасаясь едой, водой и свечами, они порой целыми днями не вылезали на поверхность, а уж в Тичине появлялись только тогда, когда их запасы иссякали. Максимиан упорно искал тот штрек, который должен был привести его к зданию городской тюрьмы, а цель Афрания была совсем иной. А следующее утро после их знакомства он разбудил Максимиана и испуганно сообщил ему, что видел того самого человека, который его нанимал. Между ними состоялся следующий разговор.

– И ты уверен, что не ошибся? – выслушав сбивчивый рассказ своего нового слуги, первым делом спросил Максимиан.

– Абсолютно уверен, хозяин! – горячо подтвердил Афраний.

– Ну что ж, значит, моя версия о спрятанной могиле оказалась ошибочной, – немного поразмыслив, продолжил поэт. – Но тогда какого дьявола ему понадобилась вся эта череда таинственных убийств? А почему бы тебе самому его об этом не расспросить, тем более что он ещё не расплатился с тобой за работу?

– А чем он расплатится – ударом меча? – резонно возразил Афраний. – Если он уже один раз заплатил за то, чтобы меня сделали покойником, то почему бы ему не заплатить за это и второй раз?

– Возможно, ты и прав, – согласился Максимиан, – особенно если в этих катакомбах тот первый, которого убили ещё под землёй, спрятал что-то такое, чем особенно дорожит его хозяин, который и послал убийц...

Тут господин и слуга посмотрели в глаза друг другу и подумали об одном и том же.

– Значит, это клад? – внезапно охрипнув, спросил Афраний.

– Трудно предположить что-то иное...

– Но тогда его надо найти!

– Перекопав все пещеры? – насмешливо поинтересовался Максимиан. – Для этого потребуется такой же гигантский крот, который их когда-то вырыл.

– Нет, – с неожиданной рассудительностью вдруг заявил Афраний, – надо искать следы убийства. Сокровище должно находиться неподалёку от трупа...

– Почему ты в этом так уверен? Ведь если ты слышал вопли, значит, его убили неподалёку от входа.

Афраний пожал плечами.

– Всё равно, если я найду труп, то найду и то, что этот человек спрятал, пока ещё был жив! – убеждённо заявил он.

Максимиан пожал плечами, но спорить не стал. С этого дня оба приступили к поискам, регулярно спускаясь в катакомбы. Сразу от входа тянулась большая штольня, которая фактически являлась древним христианским кладбищем. Здесь вдоль стен располагалось несколько рядов ниш, куда христиане помещали своих покойников. Снаружи эти ниши были заделаны черепицей и замазаны цементом. На каждой из черепиц было высечено имя и какое-нибудь изображение – крест, якорь, пальмовая ветвь или голубь, держащий в клюве ветку оливы. Добираясь до большой пещеры, куда вела эта штольня и где, по-видимому, когда-то было место тайных молений, ибо в центре этой пещеры высился большой крест, высеченный из мягкого песчаника, а на стенах виднелись изображения различных сцен из Библии, напоминавших о смерти, они расходились в разные стороны, и каждый принимался искать своё. Максимиан шёл налево, а Афраний направо, и время от времени они возвращались в центральную пещеру и делились своими открытиями. Впрочем, особых успехов не было ни у того, ни у другого, а потому оба ложились спать в самом мрачном расположении духа. Им приходилось ходить под низкими сводами штреков, полусогнувшись и опираясь на небольшие вырезанные из дерева костыли, чтобы не слишком утомлять ноги и спину, а в наиболее узких местах пробираться на карачках, а то и ползком, так что блестящий патриций стал грязным измученным оборванцем, как и его слуга. Однако ни тот, ни другой упрямо не желали покидать катакомб и продолжали свои поиски. Иногда происходило одно из тех событий, которые и создали этим старинным катакомбам весьма мрачную славу, как тому месту, где происходят страшные убийства и бесследно исчезают люди.

Однажды Максимиан набрёл на люминарий – вертикальный колодец, обложенный кирпичом, который вёл на поверхность и был нужен для вентиляции штреков. Там, наверху, был ещё день, и поэт, видя над собой четырёхугольный клочок тёмно-синего неба, устроил себе небольшой отдых, чтобы вдоволь надышаться свежим воздухом. Где-то высоко-высоко пролетела стая птиц, и он с невольным изумлением почувствовал себя в положении узника, наблюдающего за ними из окна темницы. А ведь он стал этим узником добровольно и в любой момент может отказаться от своих поисков и выбраться на поверхность! Но как тогда возвращаться в монастырь и смотреть в глаза Беатрисы? А вдруг Северин Аниций уже казнён и он напрасно старается его спасти? А вдруг никакого хода в подземелья городской тюрьмы не сохранилось? Но нет, ведь он сам всего два дня назад сумел добраться до какого-то винного погреба, отгороженного от штрека лишь дубовой перегородкой. Сквозь щели этой перегородки Максимиан сумел рассмотреть двух слуг, переливавших вино из бочки в большие амфоры. Более того, подслушав их разговор, он узнал об аресте принцепса сената Симмаха и смерти Корнелия Виринала, которого народная молва называла героем, павшим во имя величия Рима. Максимиан был так потрясён гибелью друга, что отполз подальше в штрек, чтобы не выдавать себя, и затрясся в глухих рыданиях. Как чудовищна и несправедлива судьба, в какое отвратительное время он живёт! Лучшие люди погибают или сидят в тюрьмах, и это позволяет мерзавцам чувствовать себя хозяевами жизни! А поскольку злые в отличие от добрых ведут себя совершенно непредсказуемо, руководствуясь в своих поступках не моральными принципами, а лишь собственными порочными прихотями, постольку ни один рядовой гражданин не может чувствовать себя в безопасности, не может быть уверен в любом, случайном или неслучайном несчастье, которое способно разразиться над ним каждый день и каждую минуту. Но у него, Максимиана, есть Беатриса, и это единственное, ради чего стоит жить и дорожить жизнью. Даже поэзия оказывается неспособна придать мужество под ударами судьбы, и только любовь может озарить жизнь тем смыслом, который позволяет дорожить любыми, даже самыми ничтожными мгновениями.

Его размышления были прерваны двумя грубыми мужскими голосами, доносившимися с поверхности земли. Максимиан насторожился и снова заполз в штрек, ожидая, что последует дальше. Говорили по-готски, но он немного знал этот язык и сумел уловить смысл разговора.

– И эти старые шлюхи ещё пытались содрать с нас чуть ли не вдвое больше! – со смехом заявил один из мужчин. – Если бы они остудили свою похоть и остановились, то, глядишь, и спасли бы свои потрёпанные cunni.

– Но платья с них всё же надо снять, – заявил второй. – Пусть это и тряпьё, мы продадим это в городе за несколько сестерциев.

– Однако это опасно, Алистарт! Нас могут заподозрить в убийстве.

– Не болтай ерунды! Кого интересует жизнь этих тварей и кто их будет искать?

Послышалась какая-то возня, и через несколько мгновений мимо Максимиана пролетел труп обнажённой женщины, с глухим звуком шлёпнувшись на дно колодца. За ним последовал и труп второй женщины, который упал поперёк тела её подруги. У обеих было перерезано горло, а под большими грудями зияли глубокие раны. Одна из женщин упала так, что её лицо оказалось обращено в сторону Максимиана, который с невольным ужасом увидел смотрящий на него тусклый приоткрытый глаз. Пятясь, как рак, он отполз в глубину штрека, а затем поднялся на ноги и пошёл назад.

Во время своих подземных странствий он уже не раз находил скелеты, причём на многих из них ещё сохранились остатки одежды, но свежие трупы пришлось увидеть впервые. Впрочем, в этот же день, когда они вновь встретились с Афранием в той самой пещере, где хранили запасы провизии и воды, его слуга имел самый торжествующий вид. Оказывается, он тоже нашёл труп и был абсолютно уверен, что это труп именно того человека, которого послали спрятать сокровища.

– В этих пещерах то и дело находишь чьё-нибудь тело, – с сомнением заметил Максимиан. – Не горячись.

– О нет, господин, я уверен, что не ошибся, – восторженно блестя глазами, заявил Афраний. – Во-первых, он был убит не больше месяца назад, поскольку уже совсем не воняет и превратился в мумию. Во-вторых, его убили несколькими ударами кинжала. Ну и, в-третьих, убийцы, видимо, поленились закапывать труп, а просто положили в тупиковый штрек и завалили камнями.

– Ну, хорошо, хорошо, – сонно пробормотал Максимиан, закутываясь в плащ и укладываясь поудобнее, – желаю тебе завтра найти своё сокровище...

– Давай поищем его вместе, господин! – горячо сказал слуга, подсаживаясь к нему поближе. – Вдвоём мы найдём его быстрее и тогда поделим пополам, а после этого начнём искать ход в городскую тюрьму.

«Странное благородство! – подумал Максимиан, не открывая глаз. – Он хочет поделиться со мной тем, что едва не стоило ему жизни. Впрочем, а существует ли вообще этот клад?»

Афранию явно не спалось. Максимиан слышал, как долго он ходил по пещере, рассматривая изображённые на стенах сцены из Библии, а затем неожиданно спросил:

– Господин, ты уже спишь?

– Нет.

– Тогда позволь задать тебе один вопрос.

– Спрашивай.

– Когда-то давно, ещё во времена империи, когда наши предки были язычниками, они избегали всякого напоминания о смерти и даже хоронили своих покойников за пределами городов. Но почему христиане так упорно стремятся постоянно напоминать о смерти? Неужели можно быть счастливым, всё время помня о ней и окружая себя изображениями покойников и могил?

Подобный вопрос да ещё из уст простолюдина оказался для Максимиана настолько неожиданным, что он даже открыл глаза.

– Не знаю... никогда не задумывался. Впрочем, постой, постой... – Он поворочался и сел на своём жалком ложе, напряжённо хмуря лоб. – Наверное, это связано с представлением о загробном мире. Язычники думали, что после смерти попадают в Аид, где их всех ждёт одна и та же ужасная участь... А христиане верят в рай, а потому не боятся смерти!

Афраний с сомнением покачал головой.

– А мне кажется, наоборот, они боятся её даже больше язычников. Боятся настолько, что пытаются привыкнуть, думая о смерти...

– Но разве к смерти можно привыкнуть?

Вопрос этот остался без ответа, но, уже засыпая, Максимиан подумал о том, что привыкнуть можно лишь к зрелищу чужой смерти, но не к мысли о своей собственной.

Когда он проснулся, – а они уже настолько потеряли представление о времени, что даже не знали, когда утро, а когда глубокая ночь, – Афраний снова и ещё более настойчиво повторил свою просьбу, уверяя, что уж сегодня-то они точно найдут закопанный клад. Согласиться на его уговоры Максимиана побудило одно простое соображение: если они всё же найдут это сокровище и оно окажется достаточно велико, то у него появятся средства для покупки небольшого загородного поместья или хотя бы фермы, чтобы жить там вдвоём с Беатрисой.

Итак, они двинулись в путь и спустя какое-то время миновали тот штрек, где Афраний обнаружил убитого человека. Они шли несколько часов, пока не набрели на ещё одну пещеру. Здесь Максимиан и Афраний посовещались и решили разойтись в разных направлениях, тем более что от того места, где они стояли, вело сразу четыре штрека. Прошло ещё два часа бесплодных блужданий, пока они не зашли в тупик и вынуждены были вернуться к исходному месту.

– В этих местах уже начинаются скальные породы, поэтому ничего невозможно закопать, – удручённо заметил Афраний. – Я пытался сделать хоть маленькую ямку, но едва не сломал кирку.

– Да, – кивнул Максимиан. – Не расстраивайся, ведь у нас остаётся ещё два штрека. И... – тут он поднёс масляный светильник к одной из стен. – Будь я проклят, но ведь это следы штукатурки!

Действительно, два других штрека напоминали уже не столько катакомбы, сколько подвалы, во всяком случае, их явно старались обтесать и сделать высотой не ниже человеческого роста. Более того, в нескольких местах имелись следы старой штукатурки. Максимиан ещё только осматривал стены, как Афраний уже азартно устремился в один из штреков, и спустя всего несколько минут оттуда донёсся его радостный вопль:

– Сюда, господин, сюда! Я нашёл его! Я нашёл его!

Максимиан, взволнованный не меньше своего слуги, устремился следом и, пройдя сто метров, увидел Афрания, который яростно махал ему свечой, стоя возле небольшого ларца, находившегося на чём-то вроде постамента. Поэту оставалось пройти не больше десяти шагов, как вдруг произошло что-то непонятное. Он успел заметить, как Афраний склонился над ларцом, затем раздался тихий, но грозный шорох, несколько ударов камня о камень – и весь коридор заполнился удушливой пылью. Максимиан инстинктивно замер, прислонившись к стене и закрыв голову руками. Он решил, что произошёл обвал, и, откашлявшись, громко позвал Афрания. Ответом была пугающая тишина. Тогда Максимиан осторожно двинулся вперёд со светильником, опираясь рукой на стену и осматривая потолок. Когда он добрался до того места, где несколько минут назад стоял Афраний, то сначала увидел только ноги своего слуги, торчавшие из-под обломков стены. Он поднял свечу как можно выше и посмотрел наверх, затем опустился на колени и тщательно обследовал труп своего слуги, из разможжённой головы которого обильно текла кровь, наконец приблизился к ларцу, всё так же стоявшему на постаменте и, достав из-за пазухи кинжал, перерезал теперь уже не опасную верёвку. Конструкция была предельно простой – верёвка, привязанная к задней стенке ларца, другим концом была укреплена и замаскирована в шаткой стене из старых оштукатуренных кирпичей. Когда Афраний попытался снять ларец с постамента, верёвка натянулась и, разрушив кирпичную стену, погребла его под обломками. Эта ловушка и объясняла то, почему ларец стоял на самом видном месте.

Максимиан осмотрел его со всех сторон, а затем поднял крышку. Его спасли только напряжённые нервы и отменная реакция. Из передней стенки ларца благодаря скрытой пружине стремительно выскочило длинное тонкое лезвие. Если бы он не успел отшатнуться, расцарапав в кровь подбородок, оно пронзило бы ему горло. Да, этот ларец хранил свои сокровища не хуже змеи, и Максимиан снова склонился над ним лишь после того, как слегка успокоился и вытер струившуюся кровь. Никаких смертельных сюрпризов больше не было, зато имелась россыпь драгоценных камней и золотых монет старинной чеканки с портретами императора Константина. Максимиан не слишком хорошо разбирался в драгоценных камнях, хотя в своих стихах постоянно сравнивал с ними женские глаза и зубы, но и он мог отличить изумруды от бирюзы, а алмазы от жемчуга. Всего этого богатства здесь было не меньше пяти килограммов, и он, уже забыв о гибели Афрания, стал мысленно прикидывать, как будет выносить всё это из подземелья.

За время, проведённое в катакомбах, слух Максимиана обострился до такой степени, что теперь он мог различать даже шорох крыльев летучей мыши, пролетавшей по соседнему штреку. Поэтому, услышав какое-то странное бормотание, он сразу же насторожился и двинулся к той стене, откуда исходил этот шум. Стена была сделана весьма странно, и поначалу он даже не понял, что именно его удивило. Только тщательно осмотрев её и ощупав, он осознал эту самую странность – в сущности, это была даже не стена, а кусок гранитной скалы. Но на самом её верху, там, куда едва доставала рука со светильником, начинались обычные кирпичи, скреплённые цементом. Бормотание из-за стены продолжалось, и тогда Максимиан начал действовать. Подтащив к этой стене постамент, на котором находился ларец, он взобрался на него, достал кинжал и попытался раскрошить цемент, чтобы вынуть из кладки хоть один кирпич. Дело пошло на удивление быстро – очевидно, цемент был такого же качества, как и тот, который использовался на строительстве многоэтажных городских домов, сдававшихся внаём бедноте и рушившихся на головы своих жильцов спустя несколько месяцев после постройки.

Вскоре ему уже удалось проделать такую щель, что лезвие кинжала стало явно проходить и по другую сторону стены. Теперь уже до Максимиана явственно доносился голос, в котором он с невольной дрожью узнал голос Боэция. Причём бывший магистр оффиций не жаловался и не стонал, а словно бы рассуждал сам с собой – и рассуждал хотя и взволнованно, но методично, приводя доводы за и против. Слыша это, Максимиан невольно ускорил усилия и, как только проделал в стене достаточную щель, приложился к ней губами и позвал Боэция.

Послышался лёгкий шорох, а затем и удивлённый голос Северина Аниция:

– Кто меня зовёт? Это ты, Максимиан?

– Да-да, это я! – радостно отозвался поэт, боявшийся безумия, которое могло постичь его бывшего покровителя из-за долгого одиночного заключения. – Подожди ещё немного, и я сделаю в этой стене пролом и смогу освободить тебя.

– Боюсь, что у тебя ничего не выйдет, – после некоторой паузы с грустью сказал Боэций. – С моей стороны почти вся эта стена – сплошная скала... Да если бы ты даже и сумел пробить её, мой дорогой друг, всё равно это было бы бесполезно. Вчера меня заковали в кандалы и приковали к кольцу, вмурованному в стену.

У Максимиана перехватило дыхание, а на глазах появились слёзы. Он так долго шёл к этой цели – и всё оказалось тщетно! Боэций, удивлённый его молчанием, снова окликнул Максимиана и попросил рассказать о новостях:

– Как поживает Беатриса? Симмах? А что слышно о том доблестном юноше, твоём друге?

– Он погиб на судейском поединке, принцепс сената арестован, а твоя дочь стала моей женой, – коротко, чтобы не разрыдаться, поведал Максимиан.

На этот раз замолчал Боэций, и Максимиан, который успел вынуть один кирпич, явственно услышал, как горестно он вздыхает. Но когда бывший магистр оффиций заговорил снова, его голос прозвучал спокойно и ласково.

– Надеюсь, что ты сумеешь сделать её счастливой! Как жаль мне твоего бедного друга! – Он сделал небольшую паузу, после чего продолжил чуть более деловым тоном: – А теперь, Максимиан, слушай меня внимательно. Мою жизнь уже не спасти никому, но есть нечто такое, что спасти ещё можно...

– Говори, Северин Аниций, говори!

– Я сумел написать свой последний трактат, который назвал «Утешение Философии», и это лучшее, что мне удалось сделать в своей жизни. Той щели, которую ты уже проделал в стене, вполне достаточно для того, чтобы передать тебе эти таблички. А уж ты позаботься о том, чтобы они стали достоянием тех, кто ещё способен мыслить в этом несчастном королевстве...

– Хорошо, – тут же согласился Максимиан, после чего послышался звон цепей, и вскоре в проделанную им щель одна за другой пролезли пять табличек.

– Там пять книг, хотя я хотел бы написать и шестую, – задыхаясь от напряжения, вызванного усилием, предпринятым для того, чтобы дотянуться до щели в стене, проговорил Боэций. – Надеюсь, что хотя бы это мне ещё удастся сделать...

– Когда ты напишешь её, я обязательно приду и заберу, – пообещал Максимиан.

– Прекрасно. Я слышу шаги, так что положи кирпич на место.

Максимиан поспешно проделал это, но не ушёл со своего постамента, а продолжал прислушиваться к тому, что происходило в камере. Голоса доносились настолько глухо, что он уже с трудом разбирал отдельные слова. Ему подумалось, что один из голосов явно напоминает голос Тригвиллы, но дальше началось то, после чего он соскочил вниз и отчаянно зажал уши руками. Из-за стены послышался дикий, обезумевший крик боли – и в этом крике он едва признал голос Боэция.

Глава 28. ПОСЛЕДНИЙ ФИЛОСОФ

– «Те дураки и глупцы, которые плачут о мёртвых. Юности вянет цветок, надо бы плакать о ней!» – задумчиво бормотал Кассиодор, прохаживаясь по залу. С озабоченностью и довольно необычной на его лице жалостью он посматривал на Амалабергу, глаза которой имели отсутствующее выражение.

– Я не плачу, – едва слышно сказала она побелевшими губами. – Я не умею плакать...

– И очень жаль! – внезапно взорвавшись, выкрикнул магистр оффиций. – Своим упрямством и удивительной, просто-таки нечеловеческой бесчувственностью ты добьёшься несчастий и на свою и на мою голову!

– Ах, если бы я могла это сделать! – Только теперь в её голосе блеснул проблеск выражения.

– О да, я знаю, что ты ходила к королю. И что же? Чего ты хотела добиться – моей головы? Или головы своего отца? Откуда такая неистовая жажда мести, ведь те, кто повинен в отравлении этого юноши, давно мертвы?.. А вчера по моему личному приказу в одном из тёмных переулков как последнюю собаку закололи Опилиона.

Это была ложь, хотя если бы Амалаберга высказала такое желание, Кассиодор ни минуты бы не колебался, прежде чем отдать подобное приказание. Однако она в этот момент подумала совсем о другом.

– Но живы те, по чьему приказу это было сделано!

– Значит, ты, подслушав наш разговор с твоим отцом, хочешь погубить нас обоих? Его – отравить на нашем свадебном пиру? А меня заколоть кинжалом в супружеской спальне? Ну, ответь же наконец внятно: ты этого хочешь, да?

Если бы в этот момент кто-то ещё, кроме Амалаберги, увидел магистра оффиций, то был бы весьма поражён его искренней взволнованностью, покрасневшим лицом и дрожащим голосом. Куда девался надменный придворный, который даже в присутствии короля ухитрялся иметь самый непринуждённый вид!

– Нет, – вдруг ответила Амалаберга, неподвижно сидевшая в кресле перед яростно прохаживавшимся Кассиодором. – Теперь я этого уже не хочу...

– Чего же ты хочешь?

– Ни-че-го...

– Такого не может быть! Пока мы живём – мы желаем. Прошу тебя, выскажи мне хотя бы одно, пусть даже самое невозможное желание!

И тут она с таким невероятно спокойным выражением взглянула на него, что прежде, чем он услышал её ответ и схватился за голову, он уже и сам прочитал желание Амалаберги в её прекрасных глазах:

– Умереть...

Никогда раньше Кассиодор не думал, что способен испытывать подобные чувства и совершать подобные поступки – он упал перед ней на колени и поднёс её руку к губам. Амалаберга вырвала у него руку и встала, причём сделала и то, и другое с полнейшим равнодушием, но так непреклонно, что он не посмел её удерживать. Стыдясь своей слабости, магистр оффиций тоже встал, отвернулся от готской принцессы и снова зашагал по атрию, смотря себе под ноги и яростно стискивая руки. Всю жизнь он умело добивался своих целей – и вот первый раз натолкнулся на то, что был не в силах преодолеть! И кто бы сказал ему, что этой непреодолимой вещью на свете окажется женское настроение! Не далее чем завтра в присутствии самого Теодориха должна была состояться их свадьба, и вот его невеста ведёт себя с ним бездушнее, чем труп. Ни разу за всё время их разговора в голосе или глазах Амалаберги не промелькнуло чего-то такого, тёплого и человеческого, что позволяло бы ему питать хотя бы самые ничтожные надежды. И теперь Кассиодор, коварный и хитроумный политик и самый влиятельный министр своего короля, бесился от сознания собственной беспомощности перед равнодушием в глазах этой непреклонной любовницы погибшего римского мальчишки. Что было причиной его волнений? Любовь? Упрямство? Уязвлённое самолюбие? Или то самое свойство характера, о котором он говорил Феодоре, – способность пылать от холода и холодеть от жара? Сейчас он не знал этого, да и трудно разобраться в своих чувствах, когда глаза заволакивает пелена страсти, а зубы стискивает ярость бессилия.

Чего он хотел от Амалаберги? Признания в любви, ласки, покорности? Но всего этого надо было добиваться, и добиваться собственной любовью и лаской. А он же всего лишь получил разрешение на брак с ней у её отца и готского короля... Все эти размышления не успокаивали Кассиодора, и он продолжал взволнованно вышагивать по залу, боясь смотреть в сторону Амалаберги. А она молчала и тоже не смотрела в его сторону, и когда он заметил это, бросив взгляд исподлобья, то снова не выдержал и яростно подбежал к ней.

– Всё уже кончено, понимаешь ты, кончено! – завопил он, удивляясь про себя тому, что кто-то может не понимать столь очевидных вещей: прошлого не воротишь и никого не воскресишь, а потому и нечего об этом жалеть!

– Да, – словно угадав его мысли, вдруг ответила Амалаберга, – но и прощать ничего нельзя!

– Так убей же меня, ибо я позаботился о смерти этого римского юноши! Убей меня... или прости! Ведь я сделал это потому, что хотел стать твоим мужем!

Кассиодор окончательно потерял самообладание и, подскочив к девушке, с силой схватил её за плечи и повернул к себе. Сначала он хотел просто поцеловать её плотно стиснутые губы, но, заметив выражение её глаз, мгновенно отпустил.

– Ты станешь им., прямо сейчас... Хочешь этого?

Меньше всего он ожидал подобного вопроса, поэтому попытался снова поймать выражение её глаз и, когда ему это не удалось, растерянно кивнул.

– Что... ты имеешь в виду?

– Проводи меня в свою спальню.

И вот только теперь она посмотрела ему прямо в глаза и протянула руку, на которой блестело золотое кольцо со скорпионом. Словно зачарованный этим взглядом, он медленно подошёл к ней и уже хотел было коснуться протянутой руки, как вдруг услышал какой-то шум. Лишь потом, спустя какое-то время, Кассиодор понял, что его жизнь спас неожиданный гонец, который, задыхаясь, вбежал в зал, преследуемый разъярённым номенклатором, и, с ходу упав на колени, завопил, протягивая свиток:

– Прости, господин, но мне наказывали доставить это тебе как можно скорее!

– Кто? – машинально спросил Кассиодор, протягивая руку за свитком.

– Королевский референдарий Киприан, который сейчас находится в Тичине.

«Боэций!» – мелькнуло в сознании Кассиодора, и он растерянно обернулся в сторону Амалаберги Опустив руку и понурив голову, она пошла, но пошла не к выходу, а в сторону внутренних покоев его веронского дворца. Двигалась она столь странно, а руки держала так, словно вот-вот могла упасть и хотела за что-нибудь уцепиться чтобы удержаться на ногах. Магистр оффиций двинулся было за ней, но услышал умоляющий возглас гонца и, оставаясь на ногах, распечатал письмо.

Амалаберга прошла в спальню, усмехнулась, отметив, как её приготовили к первой брачной ночи, и, не раздеваясь, легла на постель Невыносимое отвращение к жизни давило ей грудь, а полная апатия душила всякие желания, даже желание мстить. Она задумчиво поднесла руку к лицу и посмотрела на своё кольцо. Несколько минут назад она незаметно повернула головку скорпиона таким образом, чтобы он выставил наружу своё крохотное, но смертельное жало, в котором содержался мгновенный яд. Кассиодора спасло чудо... Теперь ей было уже всё равно. Что даст ей смерть этого человека? Чего она вообще ждёт? Всё было кончено ещё там, на арене, когда она упала в обморок при виде отрубленной головы Виринала. Когда её привели в чувство, первым же образом, возникшим в её сознании, был образ обезглавленного трупа возлюбленного. Амалаберга тогда же решила уйти из жизни. И лишь одна жажда мести удержала её в тот момент от такого шага. Кассиодор... Неужели этот человек, говоря о своей любви, унижаясь и вставая перед ней на колени, не понимал, насколько же он омерзителен?

Лучшей местью ему будет не смерть, а лишение всех надежд. Он так ждёт завтрашней свадьбы! Амалаберга тяжело вздохнула и с силой разорвала свою столу, обнажив левую грудь. Какое-то время она задумчиво любовалась её идеальной формой, обводя тонкими пальцами вокруг крупного алого соска. Корнелий хотел сделать себе чашу, которая бы полностью соответствовала форме её груди... При этой мысли глаза Амалаберги наполнились слезами. Как мало она успела в этой жизни, как мало увидела и испытала, а ведь ей всего двадцать лет! Заплакав, она прикрыла веки, чувствуя, как горячие слёзы медленно омывают её щёки. Она вдруг представила себе, как обнажённый Корнелий наклоняется над ней и нежно целует в губы, и, стараясь подольше удержать в памяти вкус его уверенного поцелуя, подняла руку с кольцом и уколола себя в обнажённую грудь.

Тем временем Кассиодор торопливо читал письмо:

«Киприан приветствует достопочтенного магистра оффиций. Я счёл необходимым сообщить тебе первому ту новость, которая способна вызвать некоторую смуту в нашем королевстве. Впрочем, будем надеяться, что всё обойдётся тихо, тем более если ты примешь необходимые меры предосторожности. Надеюсь я также и на то, что мой гонец опередит гонца Тригвиллы, поэтому ты узнаешь всё именно так, как оно было на самом деле, а не так, как может рассказать тебе управитель королевского дворца.

Ты сам понимаешь, что речь пойдёт о Северине Аниции, который уже семь месяцев содержался в городской тюрьме Тичина, ожидая окончательного решения своей участи от нашего великого короля. Я сопровождал Тригвиллу в его поездке в Рим, но на обратном пути он вдруг изъявил желание заехать в Тичин и посмотреть, «как поживает бывший магистр оффиций». Я пытался отговорить его, но он пьянствовал чуть ли не на каждом постоялом дворе, так что не внял бы голосу самого Господа Бога.

Мы приехали в Тичин поздно вечером, и, когда я ушёл спать, Тригвилла ещё был на ногах и пьян; когда проснулся – уже на ногах и опять-таки пьян. В тюрьму мы направились в сопровождении двух его слуг, сам он едва передвигался. Северин Аниций был в добром здравии, если только можно сохранить доброе здравие, просидев столько времени в камере, находящейся практически под землёй.

Дальше я вынужден перейти к самому печальному, поэтому надеюсь, что ты простишь меня, если мой рассказ будет краток. Управителю королевского дворца так явно не понравилось спокойное, я бы даже сказал, какое-то просветлённое настроение нашего знаменитого философа, что он приказал своим слугам подвергнуть его страшной пытке. Вокруг головы несчастного Северина Аниция обмотали грубую толстую верёвку из тех, которые используют крестьяне, привязанную к палке, после чего начали закручивать эту палку так, что верёвка стала натягиваться. Сдавливая голову Боэция, она причиняла несчастному такую адскую боль, что глаза у него буквально вылезали из орбит, и я готов поклясться, что слышал, как трещит его череп. Крики Северина Аниция разрывали мне уши, и я, хотя и никогда не относил себя к числу особо чувствительных людей, всё же не выдержал и в какой-то момент выскочил за дверь камеры. Вернулся я обратно лишь тогда, когда эти крики сменились стонами и звуками ударов.

Тригвилла и оба его слуги избивали окровавленного узника палками с такой силой, что вскоре он потерял сознание и перестал стонать. Я пытался остановить это побоище, но ты и сам знаешь нравы наших союзников – готов: стоит им вкусить крови, как их уже ничто не остановит. Наконец, когда Тригвилла устал, я сумел подойти к Северину Аницию. Он был мёртв. Когда наступила смерть, я сказать не берусь, но то, что причиной её явились побои, сомнений не вызывает.