Текст книги "Закат империи"

Автор книги: Олег Суворов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

Глава 8. КИРП

Боэций не напрасно опасался реакции жены на появление в их доме Беатрисы. Рустициана внимательно выслушала рассказ мужа обо всех обстоятельствах появления на свет его дочери и холодно заявила, что не желает её знать. Впрочем, от неё трудно было ожидать чего-то иного. Ведь непреклонная дочь Симмаха впервые увидела своего будущего мужа, когда он робким и застенчивым подростком впервые появился в их доме после трагической гибели родного отца. Боэцию тогда было тринадцать, ей – пятнадцать, поэтому она с самого начала относилась к нему и как старшая сестра, и как мать, и это слегка покровительственное отношение сохранилось даже тогда, когда они стали мужем и женой. Каково же было теперь, спустя двадцать с лишним лет, узнать о том, что её суженый изменил ей буквально накануне их свадьбы, более того, изменил по любви, хотя по всем законам, божеским и человеческим, должен был любить только её, Рустициану!

Боэций слишком поздно понял, что его тесть Симмах так никогда и не рассказал своей дочери о той драматической сцене на площади, после которой он навсегда потерял Элпис. А ведь об этом следовало догадаться хотя бы по тому, что сам Симмах ни разу не заговорил с ним о его сицилийской возлюбленной, словно бы на той площади Боэций вступился за совершенно постороннюю женщину. И вот теперь Рустициана заявила, что Беатриса не существовала и не будет существовать для неё никогда! О, эти суровые патриархальные нравы, которые когда-то позволили Риму сначала стать властелином Италии, а затем и всего мира! И не потому ли погибла великая империя, что на смену этим нравам пришёл самый разнузданный разврат, сокрушивший все святыни добродетели?

Однако если Рустициана не пожелала даже взглянуть на Беатрису, то её сыновья, названные в честь отца и деда Боэцием-младшим и Симмахом-младшим, отнеслись к своей новой сестре совсем иначе. Юные консулы, одному из которых едва исполнилось шестнадцать, а второму не было ещё и восемнадцати лет, заговорили с Беатрисой так просто и дружелюбно, что у смущённой девушки полились слёзы.

– Не надо плакать, дорогая, – растроганно сказал Боэций, наблюдавший эту сцену. – Теперь ты дома, и здесь тебя никто не обидит.

Он поцеловал девушку в низко склонённую голову и, поднявшись с места, предложил сыновьям показать Беатрисе всё, что она пожелает увидеть.

– Пойдём же, сестричка, – первым сказал шестнадцатилетний Боэций-младший, беря её за руку. – Ты ещё не видела нашего дворца и сада.

Беатриса подняла заплаканные глаза и слабо улыбнулась. «О любовь моя, – уже уходя, подумал про себя её отец, – чьё сердце сможет устоять перед твоими глазами и твоей улыбкой!»

А Беатриса вместе с обоими юношами отправилась бродить по дому, с восторгом оглядывая высокие лепные потолки, подпираемые стройными колоннами, заканчивавшимися коринфскими капителями, с изумлением останавливаясь перед картинами и статуями, укрывшимися в многочисленных нишах, радостно погружая свои маленькие ручки в прозрачную воду фонтанов. Они побывали повсюду – в атриумах, триклиниях, кубикулах, зашли даже в бани и элеотезий, не говоря уже об отцовской библиотеке, отделанной слоновой костью и уставленной множеством шкафов, заполненных свитками книг. У Беатрисы стала кружиться голова от всей этой роскоши и красоты, ведь она была во дворце первый раз в своей Жизни! Из воспоминаний детства остались лишь сельские хижины бедняков да густонаселённые многоэтажные дома городской бедноты. И теперь всё окружающее казалось ей таким невероятным, словно она попала в сады Эдема.

Это ощущение усилилось, когда все трое вышли из дворца в сад, где тёплый воздух был пронизан восхитительным ароматом роз и жимолости, где находились удивительно уютные беседки, увитые виноградом и плющом, а в маленьких голубых водоёмах неторопливо шевелили плавниками невиданные рыбы.

И только в одно место не повели её сыновья Боэция. То был маленький одноэтажный домик, стоявший в самом углу сада вплотную к высокой каменной стене.

– Там живёт один страшный раб по имени Кирп, который с утра до ночи разбирает разные свитки, а их привозят нашему отцу со всего света, – понизив голос, пояснил Беатрисе Боэций-младший.

– А ещё он умеет делать совершенно невероятные вещи, – подхватил старший брат, по-юношески восторженными глазами глядя на свою милую сестру. – Говорят, что он сириец, является жрецом какой-то ужасной восточной религии и поклоняется богу с головой собаки.

– А что он умеет делать? – с любопытством спросила Беатриса, присаживаясь на скамью и поглядывая в сторону домика.

– Во-первых, он умеет гипнотизировать людей и подчинять их своей воле, – заговорил Боэций-младший.

– Потом он может зажать между двумя пальцами зерно, и через несколько минут оно начинает прорастать прямо на глазах! – поддержал его Симмах-младший.

– Он умеет предсказывать будущее!

– Вылечивать страшные болезни!

– Разговаривать с животными!

– Находить спрятанные вещи и видеть сквозь стены!

– Появляться и исчезать в любом месте, причём неожиданно!

– Особенно когда обо мне так громко говорят вслух!

От звука этого странного голоса, словно исходившего из-под земли, все трое разом вздрогнули. Беатриса внезапно увидела перед собой невысокого чернобородого и совершенно лысого человека, у которого было смуглое, испещрённое мелкими морщинами лицо и пронзительные глаза. Одет он был в старую хламиду и чёрный плащ. Боэций и Симмах глядели на него с откровенным ужасом и отвращением, но Беатриса была не столько испугана, столько заинтересована, а потому он вдруг заговорил именно с ней:

– Знаю, знаю, что твоя мать умерла. Знаю, что ты нашла своего отца. Знаю, что тот, о котором ты думаешь, тяжело ранен. – При этих словах он вдруг схватился за правое плечо и сморщился, словно от невыносимой боли.

Беатриса задрожала всем телом и с испугом посмотрела на обоих братьев.

– Замолчи, Кирп, и не смей пугать нашу сестру! – вдруг твёрдо сказал Симмах-младший. – Убирайся в свою нору и не появляйся нам больше на глаза.

– Подожди, – вдруг пролепетала девушка. – Кто ранен, когда? О ком ты говоришь?

– О том, чей отец сейчас входит в этот дом.

Оба брата и Беатриса непроизвольно оглянулись, словно ожидая кого-то увидеть на дорожках сада, а Кирп воспользовался этим и исчез.

– Ну вот, что мы говорили... – раздосадованно и зло сказал Боэций-младший. – Пойдём отсюда, Беатриса, мы отведём тебя в твои покои.

Когда они приблизились к дому, то увидели, как с другой стороны в сопровождении слуги идёт седовласый патриций в белоснежной тоге.

– Это сенатор Альбин, – сказал своему брату Симмах-младший. – Неужели проклятый Кирп прав и с Максимианом что-то случилось?

Беатриса вспомнила юношу, которого они с отцом встретили по дороге сюда, и на мгновение крепко-крепко зажмурила глаза, чтобы сдержать слёзы.

– Приветствую тебя, благородный Альбин! – Боэций поднялся с кресла и пошёл навстречу своему гостю. – Я давно тебя жду и рад видеть.

– И я рад нашей встрече, – хмуро отозвался сенатор, – а если и явился с опозданием, то лишь потому, что мой сын потерял сознание от потери крови и сумел передать мне твою просьбу всего лишь два часа назад.

Боэций удивлённо вскинул брови.

– Но ведь я видел Максимиана только вчера! Что могло произойти за столь короткое время?

Альбин сел в предложенное кресло и коротко, с трудом сдерживая негодование, рассказал о «несчастном случае на охоте». Сам он узнал обо всём происшедшем со слов Корнелия Виринала, который и привёз домой своего раненого друга. И если Корнелий по дороге ещё колебался – рассказывать ли обо всём до конца, то, представ пред грозные очи разъярённого сенатора, не сумел устоять и назвал имя Амалаберги.

– Так что эта готская cunnus[21]21
  Непристойное латинское ругательство.


[Закрыть] едва не лишила меня сына! – воскликнул Альбин.

– Странная история, – опечаленно заметил Боэций, думая о последствиях, которые она может вызвать при дворе. – Так, значит, свадьба не состоится...

– Надеюсь, что нет, хотя этот безумец, мой сын, что-то лепечет о глазах, мечущих стрелы, и бровях, изогнутых, как луки. Однако перейдём к делу. Зачем ты меня звал?

Боэций прошёлся по залу, уставив глаза в пол, выложенный мозаикой, изображавшей одну из ключевых сцен морской битвы при Акции, когда Клеопатра приказала повернуть назад свой корабль, а затем осторожно сказал:

– Через два дня состоится диспут.

– Знаю, – коротко бросил Альбин. – И кто будет выступать на нём с нашей стороны?

– Ты, благородный сенатор!

Крупные, рельефные черты лица Альбина исказились таким удивлением, что Боэций поспешил добавить:

– Я не сумел уговорить Бенедикта Нурсийского, а Иоанн I, как ты знаешь, находится в Константинополе, так что времени искать нового проповедника просто нет.

– Но какой же из меня богослов...

– Об этом не беспокойся, ибо я уже приготовил для тебя основные тезисы, с которыми ты вполне успеешь ознакомиться. – Боэций подошёл к столу, взял в руки свиток и передал его Альбину. Тот нерешительно развернул его, пробежал глазами, а затем вскинул взгляд на Боэция.

– И всё же, почему я? Почему не принцепс сената, который известен своими учёными сочинениями? Почему не ты, который является первым философом королевства?

Боэций затруднялся ответить, зная, насколько горд и самолюбив его собеседник. Данный диспут должен был состояться против воли Боэция, поэтому он хотел придать ему как можно меньшую значимость. Что такое догматический спор сенатора с арианским священником? Не больше, чем дворцовое развлечение... Но если в этом споре примут участие первые люди королевства – глава сената или magister officiorum, тогда он наверняка будет иметь самые грандиозные последствия. Но как объяснить это Альбину, не затрагивая его амбициозности? Сенатор славится своей отвагой, что ж, тогда есть смысл апеллировать именно к ней...

– Видишь ли, благородный Альбин, – после некоторый паузы снова заговорил первый министр, – в случае неблагоприятного исхода этого спора моего влияния и влияния главы сената может хватить на то, чтобы избавить от наказания одного из его участников... Но кто спасёт нас самих, если мы вдруг разгневаем готского короля? Он и так сейчас достаточно раздражён тем поистине императорским почётом, который был оказан в Константинополе делегации Иоанна I. До меня доходят слухи, что готовится королевский эдикт о полном запрете нашей литургии. Конечно, это может оказаться только слухами, и всё же в такой ситуации нам надо быть достаточно осторожными и тщательно продумывать свои поступки.

– Прекрасно! – гордо блеснув глазами, воскликнул Альбин. – Если дело идёт об опасности, то я, разумеется, согласен. Единственное, чего я опасаюсь, так это отсутствия всякой привычки к учёным диспутам...

– Обстоятельства не всегда потворствуют нашим привычкам, а потому мы должны быть выше своих привычек, чтобы суметь возвыситься над обстоятельствами. Впрочем, по-видимому, соперник у тебя будет не слишком силён... Вчера мне стало известно, что в город прибыл епископ Тичина.

– Магн Феликс Эннодий, твой дальний родственник?

– Совершенно верно. И поскольку он не явился ко мне с визитом, я полагаю, что в Равенну его пригласил Кассиодор. Более того, я почти не сомневаюсь, что эдикт о запрете католического богослужения готовится именно в недрах королевской канцелярии.

– В таком случае и у меня для тебя есть одно предложение.

Пока сенатор Альбин произносил эти слова, Боэций задумчиво вращал перед собой глобус, стоявший на специальной подставке, поэтому и не смог увидеть того странного, пожалуй, даже коварного выражения, которое непроизвольно проскользнуло в хмуром взгляде его собеседника.

– Я слушаю тебя.

– Необходимо направить к Иоанну гонца с предложением переговорить с Юстином или Юстинианом о подготовке вторжения в Италию. Пусть они воспользуются тем возмущением римлян, которое вызовет запрет на отправление обрядов нашей святой церкви! Сколько ещё можно терпеть владычество этих проклятых готских варваров!

Боэций вздрогнул и непроизвольно оглянулся по сторонам. Если бы слова, призывающие к государственной измене, мог услышать кто-то посторонний, то... Он быстро обошёл близлежащие покои, а затем, не найдя никого из рабов, приблизился к сенатору, смотревшему на него с откровенной усмешкой.

– Тебе, видно, не терпится поскорее переправиться в лодке Харона на тот берег Стикса, с которого уже не возвращаются, раз ты предлагаешь мне такой безумный план? – звенящим от внутреннего напряжения голосом тихо спросил он, опершись обеими руками о край стола и сверху вниз глядя на Альбина.

– А ты называешь безумием восстановление той величайшей в мире империи, которую столько веков создавали наши доблестные предки?

– Империи создаются именно доблестью, но никак не предательством, которое таится в твоих речах.

– Предательство по отношению к врагам называется военной хитростью!

Они обменялись напряжёнными взглядами, после чего Боэций выпрямился и шумно вздохнул.

– Я, пожалуй, действительно направлю гонца к Иоанну, но не за тем, о чём ты только что говорил... Пусть приложит максимум усилий, пусть идёт на любые подкупы и обещания, но он должен непременно убедить Юстина прекратить гонения на ариан. Только это сможет спасти римлян Остготского королевства от таких же преследований со стороны Теодориха и сохранить мир и спокойствие.

– Позорный мир и шаткое спокойствие!

– Но это лучше массовых кровопролитий и жестокой резни...

– Во имя свободы и могущества Римской...

– Нет, – резко перебил Боэций, – я чувствую, что ты не сумеешь сдержать себя и своими речами на диспуте вызовешь именно то, чего я больше всего опасаюсь. Верни мне мой свиток, и пусть догматы нашей религии отстаивает принцепс сената.

– Как угодно, – холодно сказал Альбин и резко поднялся с места. – Но боюсь, что твои pia desideria[22]22
  Благие намерения.


[Закрыть] произведут на свет гораздо больше несчастий. Ex oriente lux![23]23
  С востока идёт свет.


[Закрыть]

После его ухода Боэций принялся взволнованно прохаживаться по залу. Мысль о надвигающейся катастрофе не давала ему покоя. Хватит ли у него сил, чтобы её предотвратить? Гонец... Да, необходимо написать Иоанну и получить от него обстоятельный ответ о настроениях, царящих в Византийской империи. Но кого послать, ведь в таком деле нельзя доверять почте. Этот человек должен быть хитёр, ловок и отважен, поскольку ему предстоит проделать длинный и небезопасный путь. Более того, необходима уверенность в том, что он ещё захочет вернуться обратно. Кирп? Но сириец не отличается мужеством, да и под силу ли ему проделать верхом такое расстояние? Тогда кто же?

Перебрав в уме всех своих слуг, Боэций вдруг вспомнил о той истории, которую ему вчера рассказал Максимиан. Этот беглый конюх ради рабыни-иберийки пошёл на такие безумства, которые могли стоить ему головы. А что, если выкупить эту рабыню у её нынешнего хозяина и подарить её ему по его возвращении из Константинополя? Что может быть сильнее любовной страсти, да ещё отягощённой ревностью? Никакое золото или даже страх смерти не сравнится с подобным стимулом... Да, и ещё надо переговорить с Симмахом. Придётся старику по примеру своего знаменитого предка снова выступить в защиту истинно римской веры. Только теперь такой верой считается не многочисленный пантеон богов во главе с Юпитером, а догмат о единосущей природе Троицы...

Кирп появился настолько бесшумно, что Боэций, увидев его, непроизвольно вздрогнул. Откуда он взялся и каким образом ухитряется всякий раз появляться столь неожиданно? Недаром среди домашних слуг о нём ходили такие невероятные слухи... Говорили даже, что он может предсказывать будущее. Когда-то Боэций купил этого сирийца, узнав от его прежнего хозяина о том, что тот владеет тремя языками – еврейским, латинским и греческим, не считая своего родного. Сначала он доверял ему только переписывание рукописей, но позднее, убедившись в незаурядном уме и образованности Кирпа, стал поручать ему и более сложную работу. Теперь сириец фактически стал его секретарём и помощником, он прежде самого Боэция читал приобретаемые рукописи и делал краткие сообщения о теме и основных идеях, которые там содержались. Это позволяло первому министру, занятому государственными делами, экономить время для собственных научных занятий. Кроме того, сириец обладал гипнотическим даром и рядом других необычайных способностей, что позволяло Боэцию проводить весьма любопытные эксперименты.

И всё бы ничего, но змеиный взгляд и восточное раболепие пополам с лукавством постоянно заставляли Боэция быть с ним настороже. У него было такое чувство, что Кирп выдаёт себя за кого-то другого. Несколько раз Боэций посылал рабов проследить за тем, куда заходит и какие места посещает сириец во время своих редких отлучек из дома. Однако тот постоянно ухитрялся исчезать из поля зрения своих соглядатаев. Кончилось тем, что Боэций запретил ему покидать дом без его личного разрешения.

– Слушаю тебя, Кирп, – спокойно сказал он, глядя на склонившегося в глубоком поклоне сирийца.

– Позволь мне сегодня отлучиться из твоего дома, о господин, – пряча свой острый взгляд, забормотал тот. – От одного из твоих рабов я узнал о том, что в наш город прибыл какой-то богатый афинянин. Разреши мне найти этого человека и узнать, нет ли у него с собой каких-нибудь книг, которые он, может быть, захочет продать в твою библиотеку?

Просьба была самой обычной, и Боэций даже слегка улыбнулся, вспомнив, как в молодости он и сам посещал Афины, чтобы воочию увидеть те места, которые хранили память о великих философах Эллады.

– Хорошо, иди. И если у этого афинянина действительно найдётся что-то интересное, немедленно сообщи мне, и я тут же пришлю раба с деньгами.

– Я именно так и сделаю, господин.

Выйдя из ворот, Кирп быстро и не оглядываясь пошёл по улице, добрался до рыночной площади и только здесь замедлил шаги. Бродя между торговыми рядами гончаров, зеленщиков, мясников, он старательно изображал из себя привередливого покупателя и порой даже вступал в дерзкие разговоры с продавцами. Когда он выбрался из толпы и свернул в узкий грязный переулок, ведущий к портовым тавернам, его руки были по-прежнему пусты, и потому он прятал их в свой чёрный плащ, словно желая согреть. Оглянулся назад он только один раз, и то очень быстро и незаметно, делая вид, что поправляет завязку на своей сандалии.

Вскоре Кирп достиг района порта и, снова замедлив шаг, не торопясь вошёл в таверну. Присев за грубый, неструганый стол неподалёку от входа, он заказал кувшин вина и принялся терпеливо ждать с беззаботным видом. Через несколько минут в ту же таверну вошёл ещё один человек. Прямо от входа он беглым взором осмотрел всех присутствующих – разноплеменных моряков с торговых кораблей, стоявших в гавани, дешёвых грязных шлюх с крикливыми голосами и несколько совсем тёмных личностей из породы тех, которые за несколько сестерциев готовы на любые услуги. Заметив Кирпа, незнакомец небрежно подошёл к его скамье и грузно опустился рядом, после чего громко позвал хозяина.

Кирп, делая вид, что целиком погружен в смакование своего вина, мгновенно оценил внешний вид своего соседа. Плащ на нём был такой, какой носила только самая беднота. Он назывался пенулой и представлял собой полукруглый кусок материи с дыркой для головы и пришитым капюшоном. Но гладко выбритое лицо и холёная белая кожа незнакомца как-то не сочетались с руками, намеренно запачканными грязью.

– Не хочешь ли угоститься, приятель? – развязно спросил этот человек Кирпа, когда хозяин таверны принёс кувшин и ему.

– Неужели такой знатный господин унизится до того, что будет пить с рабом? – вдруг тихо, но внушительно спросил сириец, немного отодвинув стакан от своих губ. Незнакомец вздрогнул и негромко выругался.

– Какого чёрта! – гневно, растерянно, но тоже тихо спросил он. – Ты, видно, уже напился, что несёшь такую чушь? С чего ты взял, что я какой-то там господин?

– Если вам угодно таиться, то я не настаиваю, – с лёгким поклоном сказал сириец. – Однако хочу заметить, что чем скорее мы перейдём к сути дела, тем вернее сойдёмся в цене. Ведь вы же шли за мной от самого дома благородного Боэция не для того, чтобы пить эту кислятину в захудалой таверне?

Незнакомец, поднявший стакан и сделавший несколько вынужденных глотков, действительно закашлялся, и лицо его исказила гримаса отвращения.

– Оставьте в покое это вино, иначе ваш благородный желудок просто извергнет его обратно, и тогда хозяин может выкинуть нас вон, – с лёгкой насмешкой заметил Кирп.

– Хватит болтать о моём мнимом благородстве, – свирепо заметил незнакомец и с угрозой в глазах наклонился к сирийцу. – Запомни, я всего лишь слуга в богатом доме. Всего лишь слуга – и не более!

– Лучше всего я запомню именно то, что ваш дом богат, – мгновенно отозвался Кирп. – Поскольку и я когда-то знал, как это прекрасно – быть богатым. Любая философия пытается научить своих последователей, как быть свободными духом, но делает это лишь потому, что не может научить их тому, как стать свободными телом. Сам же я давно постиг эту простую, но великую истину – освободить нас от телесных страстей могут не аскетизм или стоицизм, заставляющие подавлять или пренебрегать этими страстями, тем самым лишь загоняя их внутрь, но лишь подлинный гедонизм, дающий им вырваться наружу и приносящий блаженное утомление, которое и позволяет нам почувствовать себя свободными... Но как же гнетут дух эти проклятые страсти, когда ты настолько беден, что вынужден притворяться перед самим собой, проклиная собственное смирение...

– Ты служишь в доме Боэция?

– Зачем задавать вопрос, ответ на который заранее известен, – меланхолично заметил Кирп. – Да, я служу у благородного magister officiorum и льщу себя надеждой, что он доволен моей службой.

– Однако ты, судя по этим нелепым речам, не очень-то доволен своим господином?

– О да, ибо он слишком добродетелен, а я слишком порочен и потому не могу надеяться на его сочувствие своим потаённым желаниям. Он вволю питает меня целомудренным молоком мудрости, забывая о том, что многим философам необходимо ещё и порочное вино желаний. Но что угодно от меня вашей милости? Отравить его я не возьмусь, навести порчу тоже... Ого, да вы вздрогнули!

Незнакомец с каким-то непередаваемо странным выражением лица отодвинулся прочь от Кирпа. Сириец усмехнулся одними уголками губ и посмотрел на своего собеседника, так сильно прищурившись, что тот уже не мог разобрать выражения его глаз.

– А, дело идёт всего лишь о соглядатайстве? Вас интересуют разговоры, которые ведёт благородный Боэций?

– Ты демон, – глухо произнёс этот человек.

– О нет, я просто чудом услышал последний разговор своего господина, который состоялся между ним и благородным сенатором Альбином не далее как пару часов назад. Случилось так, что в тот момент я оказался за прекрасной статуей Юпитера-громовержца, пытаясь изучить полустёртую латинскую надпись на спине этого языческого бога. Знали бы вы, какое это удовольствие – слушать беседу учёных мужей! Там содержалось столько интересного, что я, пожалуй, смогу напрячь свою память и кое-что пересказать, но лишь при условии...

– Я заплачу.

– Прекрасно. Тогда пять тысяч сестерциев, и завтра встречаемся в это же время.

– Пять тысяч? Да это цена целого дома!

– А разве мысли мудрейшего из министров и философов нашего королевства не стоят этого?

Незнакомец резким движением хлебнул вина, поперхнулся, закашлялся и, уже поднимаясь со скамьи, прохрипел:

– Я приду завтра с деньгами.

– А я с мыслями своего мудрого господина.

Оставив Кирпа, незнакомец проворно выскочил из таверны и быстро пошёл по улице, направляясь к центру города. Пройдя квартал, он решил, что движется слишком медленно, и тогда пустился бегом, отшвыривая по пути уличных мальчишек и путавшихся под ногами собак. Пробежав ещё квартал и окончательно запыхавшись, он остановился напиться воды у уличного фонтана.

– Проклятый раб! – пробормотал он, вытирая лоб смоченным концом пенулы и вспоминая недавний разговор. – Никогда не думал, что придётся... Ну, братец, дорого мне даются твои поручения!.. Проклятый раб!

Наконец он двинулся дальше и вскоре оказался перед воротами дома, который принадлежал королевскому референдарию Киприану. Ни минуты не раздумывая, он решительно постучал, а когда ему открыли, с силой оттолкнул раба и вошёл внутрь.