Текст книги "Закат империи"

Автор книги: Олег Суворов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)

Глава 30. СПАСЁННЫЙ КОНТРАКТ

Теодорих был похоронен в роскошном мавзолее, представлявшем из себя круглую двухэтажную капеллу, увенчанную крестом из цельного гранита. По всему ярусу первого этажа были сделаны ниши, в одной из которых находился центральный вход, а второй этаж был окружён балконом с решетчатыми перилами. Внутри этой капеллы в центре зала стояли четыре колонны, поддерживавшие вазу из порфира, где и покоились останки одного из самых знаменитых варварских королей, который под именем Дитриха Бернского вошёл в германский эпос о Нибелунгах.

После его смерти в Остготском королевстве наступили смутные времена. На королевский престол взошёл десятилетний внук Аталарих, регентшей при котором стала его мать Амаласунта. К тому времени ей исполнилось всего двадцать восемь лет, и она славилась своим умом, образованностью, решительностью и красотой. Впрочем, этого оказалось недостаточно, чтобы усмирить недовольство готских герцогов, не желавших видеть на троне женщину. Одно время она даже собиралась бежать в Константинополь под защиту императора Юстиниана, чем очень обеспокоила его жену сорокалетнюю императрицу Феодору, которая совсем не желала видеть при византийском дворе такую опасную соперницу.

Вскоре Амаласунте удалось организовать тайное убийство своих основных политических соперников, и необходимость в бегстве отпала сама собой. Спустя пять лет малолетний король Аталарих погиб в битве с франками, и Амаласунте пришлось уступить настояниям готской знати и выйти замуж за племянника Теодориха Теодата – трусливого, лицемерного и невероятно корыстолюбивого человека. То ли уступая тайным настояниям Феодоры, то ли и сам желая избавиться от решительной жены, Теодат сослал её в замок, находившийся на острове, расположенном посередине Вольсиненского озера. Вскоре дочь Теодориха была таинственным образом задушена прямо в купальне.

И это убийство стало поводом для начавшейся войны. В 534 году войска Велизария захватили Сицилию, а затем высадились и на территории Италии. Одновременно с этим войска другого византийского полководца – Нарсеса – вторглись в Остготское королевство со стороны Греции. Теодат, видя своё бессилие, отчаянно предлагал мир, однако готская знать сместила его с королевского престола, избрав Витигиса. Чтобы придать своей власти видимость законности и преемственности, он женился на внучке короля Теодориха Матасунте. А тем временем, в 536 году, Велизарий без особых усилий преодолел сопротивление слабого готского гарнизона и захватил Рим. Впрочем, год спустя Витигису удалось собрать стопятидесятитысячную армию и осадить Вечный город. Но ещё через год осада была снята, поскольку войска Нарсеса продолжали успешное наступление в Северной Италии. До тех пор, пока вслед за византийскими войсками не явились и чудовищно жадные византийские чиновники, обложившие римское население огромными налогами, италийцы встречали солдат Восточной Римской империи как освободителей.

В один из ярких солнечных дней 542 года отряд византийских войск вступал в город Тичин, из которого заблаговременно бежал немногочисленный готский гарнизон. Толпа горожан собралась на главной улице, чтобы полюбоваться блестящим вооружением византийцев и обсудить их боевые достоинства в сравнении с прежними легионами империи. Впереди ехала конница – сначала лёгкая, вооружённая лишь копьями, щитами и луками, а затем и тяжёлая, которую составляли так называемые катафракты, то есть воины, одетые в кольчуги, покрывавшие даже крупы их могучих лошадей, и имевшие при себе длинные пики, палицы, щиты и мечи.

Прогремев копытами по мощёной мостовой, конница уступила место пехоте, впереди которой опять-таки шли легковооружённые воины – метатели стрел, камней и дротиков, а потом и тяжеловооружённые, составлявшие основную боевую силу. Римляне, сохранившие любовь к оружию и военной мощи, наслаждались видом их блестящих кольчуг, могучих щитов и грозных даже в ножнах мечей.

Среди толпы зевак выделялись два стройных патриция тридцати шести—тридцати восьми лет. Один из них был чуть моложе, другой чуть старше, но оба так походили друг на друга, что любой взглянувший на их горделивые лица, уверенно заявил бы, что это родные братья. И он бы не ошибся, поскольку это были сыновья бывшего магистра оффиций и внуки бывшего принцепса сената Боэций-младший и Симмах-младший.

– Какие всё-таки славные воины! – сказал младший из них, Боэций, обращаясь к старшему. – Неужели даже подобное зрелище не соблазнит тебя вступить в их ряды?

– И что дальше? – без всякой улыбки отозвался Симмах. – Отправиться покорять родную Италию? Или вновь, как и сотни лет назад, попытаться завоевать весь мир?

– Не покорять, а освобождать от готов, – с лёгкой досадой, свидетельствовавшей о давних разногласиях братьев, заметил Боэций. – Вижу, ты слишком хорошо впитал поучения нашего наставника.

– Да, мне чужд имперский дух, и я совсем не хочу умирать во славу очередного императора...

– Но почему императора, а не Рима?

– Да потому, что Рима больше нет, остался лишь город с таким названием, который ничуть не лучше и не хуже остальных городов Италии.

– Зато есть держава, которая называется Восточной Римской империей и которая пытается ныне присоединить к себе западную её часть...

– А во главе этой державы стоит малограмотный сын крестьянина Юстиниан, женатый на самой чудовищной развратнице, которую только можно вообразить! Это ради их славы ты хочешь возрождения прежней Римской империи?

Боэций не успел ответить, как толпа разразилась бурей нестройных криков и рукоплесканий, приветствуя одетого в красный плащ и золочёные доспехи полководца, проехавшего на боевой колеснице. И лишь когда крики стихли и возбуждённые горожане стали расходиться по домам, он вновь обернулся к брату.

– Этот малограмотный крестьянин приказал составить самый полный кодекс римского права! И именно он начал строить храм Святой Софии – самый большой христианский храм в мире!

– И при этом запретил все ереси и разогнал последние философские школы!

– Тебя не переспоришь... Недаром ты был так силён в логике, которую нам преподавал почтенный Кассиодор... Пойдём на могилу нашего отца, ведь ради этого мы приехали в Тичин.

– Пойдём, – согласился Симмах и впервые улыбнулся брату.

В одинаковых одеждах, которые уже давно пришли на смену классическим римским тогам, они вышли за городские ворота и направились в сторону церкви Святого Павла, возле которой находилось всё более разраставшееся кладбище. Во времена раннего христианства хоронить рядом с церковью было не принято, дабы не оскорблять живых зловонием покойников. Однако постепенно на смену этому стало приходить другое верование – похороны на освящённой земле, да ещё там, где лежит какой-нибудь праведник, являются самым желанным делом.

– Посмотри вон туда! – вдруг воскликнул Боэций и схватил брата за рукав, указывая в сторону обогнавшей их колесницы.

– Ну и что?

– Ты видел эту женщину?

– С затылка...

– Эх! – с досадой вздохнул младший брат. – А мне показалось... Впрочем, неважно...

Боэций всё же проводил глазами колесницу и, увидев, что она начинает замедлять скорость и сворачивать к кладбищу, стал торопить брата.

– Да в чём дело? – удивлялся тот.

– Эта женщина... Я клянусь тебе... Впрочем, нет... сам всё увидишь! Ну, прошу тебя, пойдём побыстрее!

Симмах только пожал плечами, но, не желая обижать брата, прибавил шагу, и вскоре они поспешно миновали кладбищенскую ограду и быстро зашагали по аллее среди старинных склепов и обелисков, направляясь к хорошо известному им саркофагу, сделанному из чёрного мрамора, на котором были высечены стихи. Ещё издали оба увидели фигуру одинокой женщины, закутанную в светлое покрывало. Теперь уже и Симмах понял нетерпение брата, так что оба подбежали к ней почти одновременно. И стоило ей поднять на них свои прекрасные задумчиво-ласковые глаза, как они в один голос воскликнули:

– Беатриса!

Вернувшись домой, в поместье своего мужа, находившееся неподалёку от Нурсии, Беатриса в тот же день взволнованно поведала Максимиану о своей неожиданной встрече с братьями.

– Двадцать лет! Я их не видела почти двадцать лет – и вдруг встречаю на могиле отца! Но самое удивительное, что они оба меня узнали.

– Я бы тебя узнал и через сорок, – ласково заметил Максимиан, целуя жену. – У тебя такие удивительные глаза, которые совершенно не меняются с возрастом!

Действительно, Беатриса, достигнув сорока лет и родив двух девочек, из которых выжила только одна – Октавия, которой уже исполнилось шестнадцать лет, стала зрелой матроной, но сохранила удивительно нежный, почти девичий взгляд, в котором сквозило всё то же невинно-испуганное любопытство к жизни, причём похожим любопытством отличались и глаза её дочери.

– Но ты знаешь, что самое удивительное? – спустя некоторое время снова заговорила она.

– Что? – рассеянно поинтересовался Максимиан, проглядывая счета, поданные ему управляющим его имением.

– Оказывается, что до самого совершеннолетия они находились под опекой магистра оффиций..

– Кассиодора?! – вскрикнул Максимиан.

– Да, – кивнула Беатриса. – И оба очень тепло о нём отзываются... Более того...

– А как же Рустициана?

– Она умерла два года назад, я не стала больше ничего о ней расспрашивать. Но ты не дал мне договорить... – наморщила лоб Беатриса.

– Ты говорила о Кассиодоре.

– Так вот, он уже не магистр оффиций. Оказывается, Кассиодор добровольно оставил этот пост и основал свой монастырь в окрестностях Корфиния, то есть всего в дне езды от нас.

– Что ты хочешь этим сказать? – таким холодным тоном поинтересовался Максимиан, что жена поневоле смутилась.

– Не смотри на меня так, – отводя глаза, взмолилась она. – И Симмах, и Боэций ближайшие два месяца собираются прожить у него, так что я подумала...

– Прекрасно, – всё так же холодно кивнул Максимиан, – а ты подумала о том, кто виноват в гибели великих людей, чьи имена теперь носят твои братья?

– Но...

– Только не говори мне о христианских добродетелях вроде раскаяния и всепрощения! Ты не слышала криков Северина Аниция, которые слышал я, когда был в подземелье!

– Но Кассиодора простили сыновья моего отца! – Беатриса с таким выражением глаз и такой умоляющей улыбкой посмотрела на своего мужа, что он вдруг дрогнул и прижал её к себе.

– Любовь моя, ну кто же сможет устоять перед твоей улыбкой и твоими глазами! Конечно, мы поедем, куда скажешь, но...

– Но что?

– Но лучше бы мы этого не делали!

И всё-таки эта поездка состоялась. Монастырь, основанный Кассиодором в его собственном имении на юге Италии, уже захваченном византийскими войсками, назывался Виварий и славился тем, что здесь жили самые просвещённые и трудолюбивые монахи Италии. Место для него было выбрано чрезвычайно живописное, да, строго говоря, это был не столько монастырь, сколько классическая и весьма комфортабельная римская усадьба, переделанная под нужды монастыря, но сохранившая прежнюю роскошь. Так, кельи монахов располагались в прекрасном саду, а на главной вилле, где жил сам Кассиодор, вообще мало что изменилось, хотя христианская атрибутика заметно потеснила языческую. В отличие от суровых бенедиктинцев, порядки в Виварии были достаточно либеральными, а главное, чего требовал сам хозяин и настоятель от своих подопечных, было не столько строгое соблюдение обрядов, сколько усердие и тщательность в работе по переписке и реставрации древних рукописей.

Кассиодор при первом свидании с Максимианом был спокоен и сдержан, гость – насторожен. Раньше они мало знали друг друга, а потому и не могли оценить произошедшие с ними перемены. Максимиан, став зрелым сорокалетним мужчиной, сохранил юношескую бледность и пышные, когда-то чёрные, а теперь наполовину седые волосы Курчавая и тоже наполовину седая борода прикрывала шрам на подбородке. Кассиодор, которому миновало пятьдесят пять лет, приобрёл поистине царственную величественность, а взгляд его выпуклых серых глаз был столь суров, что перед ним согнулась бы любая даже самая сильная воля.

Впрочем, в том взгляде, который он устремил на Максимиана, не было ничего, кроме доброжелательности, поэтому его гость вскоре стал отводить глаза. Чёрт возьми! Этот человек, погубивший всех своих политических противников и ухитрившийся оставаться у власти при четырёх готских правителях, начиная от Теодориха и кончая Витигисом, ведёт себя так, словно его совесть абсолютно чиста и ему не страшны никакие упрёки. А ведь и за меньшие проступки люди каялись всю оставшуюся жизнь, а то и кончали самоубийством. Откуда же у него такое поистине языческое, олимпийское спокойствие старинных греческих богов?

Но разговор их явно не клеился, и Кассиодор едва заметно улыбнулся и пригласил Максимиана в скрипторий – большое рабочее помещение, отведённое его монахам для учёных занятий. Это был длинный сводчатый зал с большими окнами, уставленный рядами столов и скамей. За каждым рабочим местом сидел монах в тёмно-коричневой рясе и, сосредоточенно макая гусиное перо в чернильницу, переписывал лежавший перед ним манускрипт.

– Зачем ты меня сюда привёл? – спросил Максимиан.

Кассиодор молча улыбнулся и подвёл его к ближайшему монаху. Заметив настоятеля, тот встал и поклонился.

– Над чем работаешь, брат Диомед? – поинтересовался Кассиодор.

– Переписываю «Наставление к музыке» Северина Аниция.

– Прекрасно, – кивнул настоятель, – садись же и продолжай свой труд.

Он подвёл Максимиана к следующему монаху и повторил свой вопрос.

– Над перепиской второй книги великого Боэция «Утешение Философии», – ответил этот очень молодой, но некрасивый монах с глубоко посаженными глазами.

Максимиан почувствовал такое волнение, что попросил хозяина снова выйти в сад. Ведь это именно он в своё время спас и отдал размножать тот великий последний трактат Боэция, знание которого теперь считается непременным для образованного человека. Однако что этим пытается доказать ему Кассиодор? «Не судите, да не судимы будете?»

– Всё в руках Божьих, – после некоторой паузы заговорил Кассиодор, когда они медленно пошли по аллее парка, приветствуемые молчаливыми поклонами монахов и служек, – а потому и всё, что происходит на этой земле, делается по его воле и с его ведома.

«Общие слова, которыми можно оправдать что угодно», – думал Максимиан.

– Любая справедливость осуществляется либо здесь, либо на небесах, поэтому, если я ещё жив, то лишь для того, чтобы пройти отмеренный мне путь до конца и исполнить своё предназначение.

«Если это и оправдание, то крайне неубедительное».

– Знаешь ли ты, чем кончили Тригвилла и Конигаст? – так и не дождавшись ответа Максимиана, вдруг спросил Кассиодор.

– Нет.

– Конигаст погиб в бою с византийцами, а Тригвилла пытался перейти на сторону Велизария, но был повешен.

– Зачем ты мне это го во... – начал было Максимиан, но вдруг, вспомнив о чём-то, изменил свой вопрос: – А что стало с Киприаном и его братом Опилионом?

– О, в отличие от первых двух это весьма достойные люди, – с явной неохотой ответил Кассиодор. – Поэтому именно Киприану я передал свой пост магистра оффиций, а Опилион стал главою комита священных щедрот[56]56
  Комит священных щедрот занимался финансовыми делами королевства – чеканил монету, собирал таможенные пошлины и т д.


[Закрыть].

– Достоинство этих в отличие от достоинства тех заключается лишь в одном – если те делали зло по собственной воле, то эти выполняли волю других! – внезапно вспыхнув, резко сказал Максимиан.

– Но все мы выполняем Божью волю!

– Даже тогда, когда губим своих ближних?

– Наши ближние сами губят себя, когда пытаются удержать колесо истории, и потому оказываются раздавленными им при новом повороте!

– Так вот почему ты покинул свой пост магистра оффиций? – не без ехидства спросил Максимиан.

– Да, – с неожиданной печалью отозвался Кассиодор, – и раз уж мы начали этот разговор и нас никто не слышит, я могу сделать тебе одно признание, но не для того, чтобы оправдаться, – он гордо вскинул голову, блеснув своими надменными глазами, – но лишь чтобы поделиться сомнениями.

Максимиан бросил на него быстрый взгляд, но промолчал.

– Так вот, я покинул свой пост, потому что понял своё главное заблуждение – готы оказались слишком слабы, глупы и ничтожны, чтобы занять место римлян, которое те покинули, уйдя на задворки истории. И даже переняв обычаи, законы и государственные установления Рима, они не смогли стать достойными наследниками той самой империи, которая в любом случае уже не сможет возродиться.

– И ты говоришь это сейчас, когда войска восточной части империи продолжают своё наступление и вскоре могут завладеть всеми утраченными провинциями, вновь сделав Средиземное море нашим внутренним озером? – не без некоторого удивления спросил Максимиан.

– Нет, – после долгого раздумья отвечал Кассиодор, – я в это уже не верю. Я достаточно много пожил на этом свете, а потому могу лишь повторить вслед за Екклезиастом: «Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, всё – суета и томление духа!» Политика, война, власть, слава, богатство – всё это «суета и томление духа»!

– Но тогда что же нетленно?

– Поиски истины!

ЭПИЛОГ

В 555 году Остготское королевство окончательно перестало существовать, ибо византийские войска захватили всю территорию Италии и истребили её готское население. Более того, императору Юстиниану почти удалось восстановить Римскую империю так, что Средиземное море стало «Византийским озером». Но на большее сил уже не хватило, и прежние римские провинции – Британия, Галлия, Дакия, Дальняя Испания так и остались непокорёнными. Впрочем, даже приобретённые завоевания оказались настолько непрочными, что ни о каком восстановлении прежней Римской империи говорить не приходилось. О слабости Византии достаточно красноречиво говорит хотя бы тот факт, что, будучи не в силах оборонять свои южные границы, она вынуждена была откупаться ежегодной данью от нападений персидского царя Хосрова.

В самой Италии власть Константинополя продержалась всего тринадцать лет, и Кассиодор, благодаря своему Виварию ставший основателем одного из крупнейших культурных центров средневековья, спокойно скончался в возрасте почти ста лет, успев ещё застать тот момент, когда северную и центральную часть Италии захватило германское племя лангобардов, основав там собственное королевство. Именно по приказу одного из лангобардских королей, Лиутпранда, в 721 году прах Боэция был перенесён в собор Чьельдоро города Павии, как стал называться Тичин.

В шестом веке территория Византийской империи была ещё максимально велика, а уже с седьмого стала неуклонно сокращаться – сначала под натиском арабов, затем болгар, венгров, славян, норманнов, половцев, печенегов, пока наконец не пала 29 мая 1453 года под натиском Османской империи. При штурме Константинополя погиб и последний император Константин XII, чья племянница Зося под именем Софьи стала женой московского князя Ивана III, который благодаря этому принял герб Византийской империи – двуглавого орла, потомка знаменитых римских орлов, и стал считать Москву «Третьим Римом».

Но посмертная судьба Римской империи к тому времени уже давно разошлась с посмертной судьбой того человека, которому суждено было войти в историю под именем «последнего римлянина». По учебникам Боэция учились школьники на протяжении всего средневековья, а его трактат «Наставление к музыке» изучали студенты Оксфордского университета ещё в XVIII веке, то есть почти через полторы тысячи лет после его написания!

В истории философии имеется всего два трактата, которые были написаны их авторами в ожидании смертной казни. Первым был трактат Боэция «Утешение Философии», вторым – «Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума», принадлежавший перу французского философа Жана Антуана Кондорсе, казнённого во времена Великой французской революции в 1794 году. Но слава первого намного превзошла славу второго. Достаточно сказать, что «Утешение» стало настольной книгой всех образованных людей на много веков вперёд. Этому небольшому трактату оказывался такой почёт, что среди его переводчиков с латинского языка были даже царственные особы! Так, в девятом веке англосаксонский король Альфред перевёл его на староанглийский, а в семнадцатом, шекспировском веке новый перевод сделала сама королева Елизавета I. Что уж говорить о переводах многочисленных учёных и поэтов, а также огромном числе комментариев и подражаний!

Одним из его самых горячих поклонников был и Данте Алигьери, в произведениях которого насчитывается множество реминисценций, а то и цитат из «Утешения Философии». «Связью единой скрепляет всё лишь любовь в этом мире», – писал Боэций. «Здесь изнемог высокий духа взлёт, но страсть и волю мне уже стремила, как если колесу дан верный ход, любовь, что движет солнце и светила!» – завершает свою «Божественную комедию» Данте.

Что может быть лучшим доказательством бессмертия и величия духа человека, как не тот факт, что его жизнь и творения вдохновляют других людей и через множество веков после его физической смерти!

История никогда не кончается, и в этом её главное преимущество перед теми из участвующих в ней людей, чьи судьбы и жизни приносятся ей в жертву.