Текст книги "Барнаша"
Автор книги: Олег Фурсин
Соавторы: Манана Какабадзе
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 43 страниц)
10. Смерть Мариамны
Вызов к Антонию стал последней, но, пожалуй, самой лёгкой каплей в горькой чаше его нынешней жизни.
Гиркан, не вынесший смерти внука. Не то чтобы старик умер от горя, Ирод закрыл ему рот, как когда-то Антигон откусил уши. Мариамна, подарившая Ироду Аристобула[64]64
Аристобул (35-7 гг. до н. э.) – сын Ирода Великого и хасмонейки Мариамны. Казнен по приговору трибунала, назначенного Иродом
[Закрыть], и едва не ушедшая за братом и дедом в царство теней. Александра с её письмами к Клеопатре. Проклятия тёщи, которую умолили молчать, и она молчала, но её молчание было хуже криков в голос, хуже всего, что ему приходилось выносить когда бы то ни было. Её глаза, останавливающиеся при встречах на нём, были глазами Бога в судный день. Глаза матери, изо дня в день видящей убийцу сына живым и невредимым перед собой.
Он не за себя боялся. За всех своих – в этом пошатнувшемся, дрогнувшем до основания мире. Мариамна объявила себя нечистой после родов, ждала очищения. К себе не подпускала. Да и что толку рваться к ней, он всё равно не мог бы оправдаться. Как бы он стал объяснять, что и её будущее он имел в виду, устранив Ионатана. Её и её детей. И уж вовсе не мог сказать, что только её любовь способна успокоить его мятущуюся совесть. Так и жили – в молчании и ужасе от произошедшего, нераскаянные, непрощающие. Одна радость – брат перестал приходить ночами из небытия, успокоился.
Последовал вызов Антония, и это стало последней каплей. Он сорвался, не скрывая облегчения. То был выход, хоть какой-то выход из череды страшных, серых дней всеобщей ненависти.
Он уезжал, прощаясь. Помня о нелюбви к себе Клеопатры, ждал худшего из всех возможных зол – смерти, и был почти рад ей, как избавлению. Одного не мог вынести – осознания того, что Мариамна останется одна. Быть может, обретет покой в объятиях другого мужчины. Многое он мог простить, помня о собственных прегрешениях, но это… Кровь закипала и сворачивалась в жилах от одной только мысли. В такие минуты он даже был готов откусить чьи-то стоящие торчком уши, но все обладающие этой формой ушей были вне его досягаемости, и ни ненависть, ни чья-то любовь их уже не волновали.
Иосиф, муж его сестрицы, был невзрачным мужчиной лет пятидесяти, со следами на лице, оставленными детской болезнью – они напоминали рытвины и ухабы на дороге. Да и сам Иосиф походил на старую, заезженную дорогу. И всё хотелось при взгляде на это лицо свернуть в объезд, куда-нибудь в сторону.
– Йосеп, – сказал он перепуганному его внезапным, на исходе ночи вызовом зятю. Я оставлю тебе распоряжение, написанное мною. Путь далёк, неисповедимо будущее. Да и кто его знает, чего хочет от меня римлянин. Что могут сделать с нами женщины, когда они в гневе – это-то я уже знаю.
Иосиф, всю свою жизнь смотревший в одну только сторону – туда, куда смотрела Саломея, грозная его супруга, часто и радостно закивал головой в ответ.
Ирод только вздохнул, огорчаясь. Что за люди вокруг, что за лица. К чему жить, если Мариамна навек отвернётся от него? С ума можно сойти, наблюдая каждый день лица, подобные этому.
– Это – повеление, Йосеп. Моё, последнее. Если я не вернусь, пошли к Мариамне убийц. Тут, в свитке, есть всё. Люди предупреждены, и они готовы. Женщина не должна жить после известия о моей смерти ни одного часа.
О! Надо было видеть лицо Иосифа в эту минуту. Он удостоился откровения свыше. Он ощутил свою значимость, обрёл цель. Он просветлел, и обрадовался, и умилился.
Ирод хотел добавить, что не желает разлучаться с женой даже в смерти. Да сказать это убогому зятю не решился. Только, увидев это почти счастливое лицо, Ирод вдруг решил, что всё же вернется. Не могло быть иначе. У него, строителя, мужчины, воина – всё должно получиться.
Рим в ту пору был неспокоен. Отношения между Антонием и Октавианом становились всё хуже и хуже. Рим готовился к объявлению войны – не против Антония, а против «восточной шлюхи». Один за другим отпадали от Антония вассалы. Потому приезд Ирода стал для Антония радостью. Ото всех Иродовых сомнений и оправданий он просто отмахнулся.
– Не пристало мне осуждать тебя, – сказал ему друг. – Ты, по крайней мере, поступаешь так, как велит тебе звание и желание властвовать, и это тебя оправдывает. У меня и желания такого нет. Послушай меня, не становись рабом женщины. Когда я был равнодушен, весел и свободен, мои друзья сожалели о Клеопатре, и я слышал от них: «ты губишь женщину, которая только тобой и живёт». Мне говорили, что она, владычица огромного царства, не стыдится быть просто любовницей Антония, не отвергает этого имени – лишь бы быть со мной рядом, отними у неё это – и она умрёт. Я поверил, не стал отнимать у неё последнее. И вот, ты видишь меня на краю пропасти. Это она, Клеопатра, отняла у меня всё, а скоро отнимет и жизнь.
– Зачем же ты безропотно ждёшь конца? – спрашивал Ирод. – Почему беспечность, и бездействие, и пирушки?
– Клеопатра манит меня больше, чем все богатства мира. Больше, чем признание на родине, или слава героя… Все ополчились против меня, а мне всё равно. Что же касается тебя, тут я не стану прислушиваться к женщине. Позлится на меня – и перестанет. Египет – её страна, Иудея – твоя. Поступай, как знаешь, в своей стране, ты Клеопатре ничем не обязан. А у меня должен оставаться кто-то, кого я ценю, несмотря на её мнение. И потом, иногда так хочется сказать ей «нет»!
Тщетны были уговоры Ирода проснуться, попробовать вернуть себе всё, что Антоний потерял у подола Клеопатры. Антоний никого не слушал, не хотел. Он прозревал свою судьбу, и с ней смирился. О деньгах, которые Ирод привез в искупление своего поступка, Антоний просто не вспомнил. Видеть этого живого, деятельного в прошлом, весёлого человека в состоянии полнейшей подчиненности и подавленности не было сил.
– Избавься от Клеопатры, – говорил Ирод. – Погуби её любой ценой – и живи. Пусть лучше гибнет женщина, но не твое имя и дело жизни.
Глядя на него мутными, заплывшими от огромного количества поглощенного им вина, глазами, Антоний отвечал:
– Ты бы так и сделал, я тебя знаю. Потому и люблю тебя, и отдаю тебе должное…
Когда позже, после поражения Антония в морском сражении у Акция и после его нелепой гибели, Ирод предстанет пред лицом Октавиана, он, которого принято обвинять в лицемерии и притворстве, скажет:
– Я прошу помнить не о том, чьим другом я был, но каким хорошим был другом.
Октавиан Август будет безмолвствовать, глядя в глаза иудейскому царю. А Ирод скажет ещё:
– Я любил Марка Антония, и делал всё от меня зависящее, чтобы помочь ему сохранить верховную власть: именно я снабжал его войско деньгами и всеми необходимыми припасами. Итак, не считайте, что я предал его в годину несчастий. Когда мне стало совершенно ясно, что страсть влечёт его к гибели, я советовал Антонию либо избавиться от Клеопатры, либо даже погубить её любой ценой и, таким образом вновь овладев собой и став хозяином положения, заключить выгодный и почётный мир. Увы, он не воспользовался моим советом, и ныне вы пожинаете плоды его неосторожности. А моя дружба с этим человеком была и остается искренней и верной, пусть он и отошёл сегодня в царство теней.
Молчание Октавиана будет долгим и изнуряющим. Он явно в эти мгновения будет решать судьбу не по-восточному откровенного царька. Вдоволь наслушавшись этой страшной тишины, несломленный Ирод добавит:
– Если Октавиан-победитель сочтёт меня достойным дружбы, пусть подвергнет её самым суровым испытаниям…
Один из умнейших людей своего времени, Божественный Август, император, политик, воин – поверит. И особым декретом сената утвердит его царем иудейским. Став императором, дважды увеличит владения Ирода.
Но это римляне, а соотечественники? Его соотечественники пылали к нему непримиримой враждой. Он оставался для них похитителем царства Давидова, чужеземцем и тираном.
Во всяком случае, таковым считала его собственная жена. И не преминула ему это высказать, когда он вернулся в Иерусалим.
– Ты убийца! – кричала она. – Руки твои в крови Хашмонеев!
Донельзя уставший от всего этого царь отвечал ей спокойно:
– Хашмонеи – тоже убийцы, Мариамна. Думаю, что отец мой был отравлен не мною, и не моим несчастным братом, в чьей смерти, кстати, повинен Антигон. Все списали на войну… Но не я развязал эту войну, любимая. Мне просто повезло в ней больше других.
– Чем помешал тебе мой несчастный брат? совсем ещё мальчик…
– Мальчик? – Он схватил её за руку, швырнул на ложе. Ему не нравилось, когда она стояла перед ним вот так, выпрямившись, всем своим видом выказывая свою независимость. – Мальчик!
Ирод крупными шагами мерил комнату. Попавшаяся по дороге ваза с фруктами оказалась на полу, отброшенная царем. Вслед полетел золотой подсвечник. Он был исполнен в виде амура, державшего лук и стрелу, стрелой и была свеча. Мариамна не любила многие окружавшие Ирода вещи: с её точки зрения, они были языческими, богопротивными.
Голос царя, когда он начал говорить, был исполнен язвительности.
– Мальчик, ты говоришь? Мальчик – это твой Александр, или Аристобул, милая! Ионатан был первосвященником, и первосвященником из рода Хашмонеев. Может, он и был неплох сам по себе, но твоя матушка полагала сотворить из него нового царя. Ты не думаешь обо мне, хорошо, я этого не достоин. Но твои сыновья?! Что было бы с ними, захвати Ионатан власть?
– И ты, воин, испугался мальчика? А меня ты тоже боишься?
Ирод не отвечал, понимая уже, о чём пойдет речь. Иосиф мог бы промолчать о поручении, но от большого ума рассказал обо всем царице. Дабы убедить её в великой, всепоглощающей любви царя.
– Так что, что я должна думать о человеке, который хочет меня убить? Ты говорил мне о своей любви, не так ли? Что это за любовь, о царь? Которая сеет вокруг себя одну только смерть?
Долго он стоял над ней, ощущая невозможность их примирения, несбыточность их любви как самое большое горе своей жизни. Слишком они были разными. Она права – он чужак в её мире. Да только ведь и она была чужой. Его женщина, им обожаемая, мать его детей. Как такое возможно, что в его собственном мире чужой оказалась она? И всё же…
Он опустился на колени рядом с ложем, пылающий лоб устроил на ее коленях. Обхватил руками её бедра. Она не оттолкнула, не сделала попытку вырваться.
– Милая, – говорил он ей, – я не виноват, вернее, не так виноват, как это кажется тебе. В недобрый час мы с тобой обрели друг друга – среди враждующих семей и даже народов. Я вздумал примирить эти народы любой ценой. У этой мечты есть уже будущее, это наши дети. Помоги мне, Мариамна. Давай забудем наше прошлое, я – своих погибших, ты – своих. Начнем заново…
В тот раз им это удалось. Через десять лет после их свадьбы – нет. Безмерно уставший от бесконечных столкновений, ссор и интриг Ирод подал ей чашу с отравленным вином.
И не было в мире человека несчастнее его, когда он остался без этой женщины. Он погубил свою Клеопатру, чтобы не погибнуть самому. Он считал, что ещё многое должен сделать, а она стоит на его пути.
Мариамна ушла, он ещё многое успел сделать. Ещё восемь раз был женат. Покровительствовал Олимпийским играм и даже был их распорядителем. Построил бесконечное число крепостей, дворцов. При нём страна была восстановлена в тех пределах, которые положил Давид, а потом стала больше.
Он невозможно тосковал без неё. Приступы головной боли в затылочной области, случившиеся с ним после её смерти, с расстройством умственных способностей, сегодня были бы расценены, вероятно, как кровоизлияние в мозг. Он выжил. Но всё чаще говорили о нём как о тиране и деспоте. Всё чаще его поступки были поступками страшными. Он казнил – тёщу, детей, его ненавидевших, подданных. Правда, не было того, что приписали ему христиане. Избиения младенцев – не было, это просто страшная библейская сказка, оставим её на совести тех, кому она была нужна, чтобы приурочить её к пророчеству Иеремии[65]65
Иеремия (610-е гг. до н. э., Анатот, Иудейское царство – после 586 г. до н. э., Египет) – в иудаизме второй из т. н. «больших пророков». Основу книги Ветхого завета, носящую имя Иеремии, составляют проповеди и изречения Иеремии частично в его собственной записи, а также записи его сподвижника Баруха, включившего в книгу и свои воспоминания об Иеремии.
[Закрыть]. Не было и приказа казнить цвет иудейского общества, дабы облечь в траур страну, которая могла бы начать веселиться по его смерти. Ибо его приказы, даже в то время, когда он медленно и страшно умирал, его приказы – выполнялись. Умертвили же сына его, Антипатра, за день до смерти отца. Что ему знатные иудеи, когда он не пожалел жену. И её детей, бывших его надеждой. Её первенец, Александр, писал ему письма приблизительно такого содержания: «Я злоумышлял против Вас, ничего нет надёжнее этого честного и прямого утверждения. Так что бесполезно пытать стольких людей, чтобы у них вырвать признание в том, в чем я охотно сознаюсь. Ваш брат Ферора, Ваша сестра Саломея, все ваши доверенные лица и верные слуги, все ваши друзья и даже друзья ваших друзей вступили в этот заговор. Нет среди ваших многочисленных подданных ни одного, кто бы не желал скорейшего избавления от Вас, в надежде обрести со смертью тирана спокойную жизнь». Ирод читал, и перед глазами его вставала Мариамна. Он убил её тело, но не сумел убить дух. И для этих, бывших его сыновьями, он был чужим.
Они, иудеи, были малочувствительны к земному, осязаемому величию. К обычным человеческим поступкам, вызванным состраданием, – у него ведь оно тоже было! Иначе зачем бы он раздавал им зерно в голодные, неурожайные годы? Но всё было бесполезно. В память о ней и в награду им за то, что они дали ему Мариамну, он выстроил Храм. И пока строил, был вынуждаем ими доказывать без конца, что это – богоугодное дело. Благо, по ночам шли дожди, к утру ветер разгонял облака, и светило ясное солнце. Они сочли, что работа его угодна Господу…
А какая была работа, какая работа! Тысячу священников обучили строительному мастерству, чтобы производить работу внутри Храма, куда лишь священники могли войти. Были заранее заготовлены все строительные материалы, около тысячи телег для перевозки камня. Ни на минуту не прекращалось служение в Храме, где сорок шесть лет подряд шло строительство. Белый камень, лазоревый камень, и даже серебро, золото – они были, как ничего не стоящие побрякушки. Ирод срыл верхушку горы, удвоив Храмовую площадь, возвел мощную подпорную стену, засыпал пространство между стеной и Храмовой горой землей. Он мог быть доволен собой. Кому не довелось видеть Храма, восстановленного Иродом, тот не видел ничего истинно великолепного, – так говорили его современники, даже те, что ненавидели его. Ходили слухи, что сам он, рассматривая свой Храм, нередко бормотал: «Видишь, Мариамна, я это сделал. Не вы, Хашмонеи, а я. Теперь ты не можешь сказать, что я совсем здесь не нужен. Не можешь».
Что она могла ответить ему из могилы? Сказать, что римский орел над Храмом и базилика, возвышающаяся над ним так, чтоб Ирод мог видеть и недоступный двор священников – в его, Ирода, духе? И потому она всё равно права – он не еврей, и никогда им стать не сможет…
11. Галилея
Невидимы нити, которые связывают каждого человека с его родиной. Невидимы, но прочны как никакие другие. Наш облик, речь, привычки поведения – всё из этого времени. Из времени детства, когда познавали мы мир. Никогда позже эти рассветы и закаты, эти небеса, поля, вода, – никогда всё это не окажет на нас такого влияния. Потому что в детстве мы видим это – впервые. И ложится на душу навеки, становится частью тебя самого родина. И до седых волос, до самой смерти ты – её неотъемлемая часть, даже если покинул её навсегда…
Галиль – так звали свою страну местные жители, пастухи и землепашцы. Она была частью Израильского царства еще при царе Давиде, с ветхозаветных времен.
Намного позже израильский царь Пэкаха[66]66
Факей или Пэках (740–732 гг. до н. э.) – израильский царь VIII династии.
[Закрыть] не смог устоять под ударами ассирийцев, и Галилея была захвачена ими. Победители обычно довольствовались разграблением побежденного народа, облагали его данью и брали обещание покорности, которое вскоре, впрочем, побежденными нарушалось. Ассирийцы же первыми в истории применили другую тактику. Чтобы парализовать силы побежденного народа, они отняли у него верхи, переселив их в отдалённые местности. Прошло всего несколько десятилетий, а пророк Исайя уже называл эти места языческими, так постарались иноземные владыки. На месте разрушенного Израильского царства ассирийцы поселили представителей различных народностей и племен из непокорных вавилонских городов. В Галилею вошло идолопоклонство, и чужеземные боги почти вытеснили из голов и сердец Бога Авраама, Исаака и Иакова. Шли годы, и жители Галилеи все более забывали те времена,
Вслед за окончательным падением Израильского царства[68]68
722-721 гг. до н. э.
[Закрыть], намеренно смешанное ассирийцами население Галилеи всё более отдалялось от культа Яхве. А после падения Иудейского царства[69]69
587 г. до н. э.
[Закрыть] и реформ Ездры и Неемии[70]70
Эзра Бен-С’рая и Н’хемйа Бен-Хакальйа проводили свои реформы во второй половине 5 века до н. э.
[Закрыть], направленных на обособление Иерусалимской храмовой общины от всех остальных областей Палестины, культ Яхве практически угас на земле Галилеи.
Всё изменилось через три столетия, с победами Маккавеев[71]71
Маккавеи – см. главу 07 – династия Хашмонееев.
[Закрыть]. Галилея вновь вернулась в лоно Иерусалимского Храма и стала частью иудейской страны. Галилеяне так и не присоединились к храмовой общине самаритян, хотя Храм на горе Гаризим[72]72
См. главу «Крещение».
[Закрыть] располагался намного ближе, чем столица Иудеи.
Но это не спасло их от нескрываемого высокомерия коренных жителей Иудеи, подчас переходящего в презрение. Выражение «Г’лили шотэ»[73]73
Глупый галилеянин.
[Закрыть] стало нарицательным. Поздний возврат к религии отцов жителям Галилеи так и не простили.
Галилеяне разговаривали на искаженном наречии, смешивая различные придыхания, и из-за этого происходили всякого рода недоразумения. В вопросах культуры иудеи считали их невеждами и недостаточно правоверными.
Округ язычников – так называли эту землю иудеи. Население Галилеи было разнородным. В эпоху правления Ирода среди жителей этой области было множество неевреев – финикийцы, арабы, сирийцы и даже греки проживали на этой земле.
В те времена и много позднее Галилея, как и вся территория Палестины, жила под властью римлян. Дети земли, земледельцы и скотоводы Галилеи, несмотря на плодородие своих земель, были до крайней степени истощены податями и ростовщичеством и часто, разорившись, ступали на скользкую дорогу грабежа и мятежей, призывая к восстанию против владычества Рима. Галилея сохраняла славу языческого округа, но именно из среды простого крестьянского населения северных областей Израиля выходили великие вожди, борцы за чистоту религии Яхве и против иноземного владычества. Здесь, на севере страны, родился и вырос Иуда Галилеянин.
Не стоит этому удивляться, нет здесь никакого противоречия. Существовало так много различий между имущим и образованным населением юга Израиля и галилеянами!
Вся Галилея – это россыпь маленьких городков и больших селений. Лишь Тибериада и Сепфорис, где были театры, школы, бани и ристалища, можно было считать большими провинциальными городами. Свободолюбивые, мужественные люди, каждый день орошающие своим потом свою благословенную землю, галилеяне, быть может, были равнодушны к красоте формы и к искусству, не знали роскоши. Да, главным в их жизни была работа на земле. Но проживали они в самой красивой и плодородной части Палестины. Приезжие современники сравнивали её с раем. Долины и горы Галилеи почти все были покрыты богатой и разнообразной растительностью. Плодородие её земли не уступало плодородию берегов Нила. Всю весну поля Галилеи представляли собой сплошной нерукотворный ковер из цветов всех существующих оттенков. Ни в одной из других областей Палестины горы не расположены так живописно и романтично, как в Галилее. Галилеяне не могли не любить свою родину. Любовь к родине неразрывно связана с протестом против иноземного владычества. С несоразмерной любовью к своему, родному, в том числе – к Богу отцов своих. Может, потому рождались здесь такие, как Иуда Галилеянин, или, как принято его ещё называть, по имени его родной местности, Гавлонитянин?
Именно здесь, у подножия одной из вершин, Великий Человек подарил миру свою самую бесценную проповедь. Можно представить себе один, всего лишь один день из его прекрасного детства…
Свежая прохлада опустилась на долину с вершин гор Галаада. Покрылась рябью поверхность Генисаретского озера. Лёгкий ветерок, спрыгнувший с близлежащих гор, виной тому, что озеро исказило в своем зеркале отражение неба, быстро розовеющего под лучами пробивающегося солнца. Разгоняя утренний туман, поднимающийся над многочисленными ложбинами и озером, над темными базальтовыми скалами, на радость асфоделям и ферулам[74]74
Асфодели и ферулы – цветы, чаще всего произрастающие на полях Галилеи.
[Закрыть] всё выше и выше взбегает на небосвод солнце. Под его лучами просыпается долина Иордана и высокие равнины Переи, расположенные между горами Сулем и Табор. Круглые формы этих вершин седая древность сравнивала с прекрасной женской грудью. Утро будит природу Галилеи, умывая её прозрачной росой, и настраивая её своей райской красотой на божественную песню. И, с радостью повинуясь этому неземному настрою, где-то в небе, за гранью мирской суеты, начинают щебетать, куковать и пересвистываться птицы. Горлицы воркуют на деревах, потатуйка порхает взад и вперед, светло-голубая сизоворонка, подобная живому сапфиру, носится над полями.
В нескольких километрах к югу от Циппори[75]75
Циппори (Сепфорис, именуемая также Диокесарией) – столица нижней Галилеи.
[Закрыть], на первых чуть лениво приподнятых предгорьях Нижней Галилеи, которые обрамляют с севера Израэльскую равнину, находится Н’цэрет[76]76
Н’цэрет или Назарет, поселение, где вырос Иисус. Здесь и дальше будут применяться оба варианта написания.
[Закрыть]. Убогие белые домики – лачуги, беспорядочно рассыпанные в долине и по склону холма, утопают в оливковых рощах и виноградниках. У подножия холма – единственный источник в нижней части Н’цэрета, радует людей кристально-чистой водой, а рядом с ним начинает свой короткий, но трудный бег в гору улочка-лесенка. Воздух вокруг напоён неповторимой смесью запахов кислого молодого вина и свежих козьих лепешек.
По неровным и скользким ступеням лесенки бесчисленное количество раз за долгий день спускаются и поднимаются назаретские женщины. Они несут на головах, покрытых домоткаными платками из козьей шерсти, тяжелые глиняные кувшины с родниковой водой. Проходя под перекинутыми через улицу веревками, украшенными пестрыми лохмотьями много раз выстиранного белья, они низко наклоняются. Весело переругиваются, вспоминая имя очередной хозяйки, так низко повесившей бельё. Бельё, а заодно и хозяйку, величают старыми тряпками.
Звенящую тишину в перерывах между разговорами нарушает лишь трель жаворонка и довольный треск кузнечиков, лениво нежащихся под лучами ласкового утреннего солнца. Ласточки безостановочно кружат в небе, изредка падая почти до земли, и вновь взвиваясь в бесконечно голубое небо. А на фоне грязно-белых домов темнеют уходящие ввысь могучие кипарисы. Так же контрастно на фоне этих деревьев иногда зимой белеет случайный гость в этих краях – снег, но ненадолго… до первых лучей южного солнца.
Внутреннее убранство низеньких, неказистых, с плоскими крышами, домиков бедно и буднично, как бельё, висящее через улочку-лесенку. Жильё состоит из двух половин, в одной из которой ютится многодетная семья, а в другой – не очень многочисленное поголовье домашнего скота. Глиняные стены людской половины домика черны от копоти, ибо дым от костра выходит в дверь, открывающуюся также на день для лучшего освещения. Стены второй половины домика, где обитают козы, чище и светлее, ибо расходы на их обогрев не входят в расчеты хозяев. Лучи щедрого, даже в короткие зимние периоды года, солнца падают на земляной пол через узкие, с решёткой, щели-оконца. Вечером зажигается лампада, расположенная на высоком железном ставце, и семья усаживается перед медным котлом и вкушает пищу, посланную Всевышним. Посланную на сегодня, и чаще всего она похожа на ту, что была послана вчера и позавчера. А главное – как всегда, еда не очень сытная. Потом укладываются спать на полу, разостлав свернутые на день домодельные коврики, под тихий свист домашнего сверчка. А если ночи стоят душные, то располагаются на плоской кровле лачуги и засыпают под неугомонный треск цикад.
В одном из таких домиков родился и рос Тот, имя которого и спустя два тысячелетия повторяется во всех уголках нашей планеты.
