Текст книги "Барнаша"
Автор книги: Олег Фурсин
Соавторы: Манана Какабадзе
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 43 страниц)
37. Письмо Иродиады
«…искать с тобой встречи, первосвященник, я не буду. И ты не пытайся найти меня где бы то ни было для переговоров. Знаю, что появление этой женщины, этой развратницы, в женской половине Храма принесло бы тебе немало похвал. Прояви я хоть немного интереса к Богу твоих праотцев, поклонись я Господу Авраама и Иакова, ты снискал бы всеобщее уважение. Как же, Иродиада, грешница и матерь всех грешниц в стране, обращена к истинному Богу и покаялась.
Но это смешно, и ты знаешь, что это смешно. Почти так же странно и смешно было бы появление тебя во дворе Храма Великой Матери. Если бы вдруг ты пришел поклониться Ей, а не проклинать её верных поданных. Согласись, священник, каждому из нас приходится занимать своё место в этом мире, и не стоит менять это место без особых причин. Нам ведь уютно каждому в своей одежде, не правда ли?
Но тогда зачем мои люди добивались встречи с тобой, спрашиваешь ты себя, наверное. Я хочу предложить тебе обмен. Мой род в лице деда немало сделал для вас, служителей Храма. Ты служил когда-то в голубой ризе первосвященника на ступенях построенного им Храма, теперь это делает твой зять, и будут делать твои внуки. Я нахожу, что это немало. И ты должен мне. Впрочем, догадываюсь, что эта давняя услуга, уже оказанная, ничего для тебя не стоит. Таковы все мужчины. А мужчины, любящие лишь Бога на этой земле, вдвойне неблагодарны. Что им все окружающие, когда их повелитель – сам Бог? Они служат лишь ему, лишь Его воля и благо – их закон. И долги они никому не выплачивают, слишком привыкли к тому, что все вокруг должны им. Они – единственное лицо Бога, которое знает народ, и не стесняются этим пользоваться. Я не пытаюсь обидеть тебя, да и можно ли обидеть правдой умного человека? Но я и не прошу прощения за то, что напомнила о твоём долге. Мне хотелось отметить, что Ироды щедры, и умеют оценивать услуги. Кто знает, как высоко поднимется Иродиада, и что тогда может спросить у неё Ханан бар Шет…
Но то лишь мечты Иродиады, скажешь ты, а мне нужно нечто посущественней. Что ж, я постараюсь быть тебе полезной прямо сейчас.
То, что я открою тебе, знают немногие. Префект ждёт встречи с неким Ормусом из Александрии Египетской. Ормус – жрец, как и ты, правда, иного Бога. Забавно, мой великий дед когда-то и тебя привез со всем твоим многочисленным и жадным семейством из этого города. В твоих книгах немало рассказов о чудесах Господа, но почему-то он не являет их сегодня и сейчас. Быть может, он спит, в годы страданий и бед, развала страны и засилья чужеземцев, не знаю. Мне всегда казалось, что он мог бы быть несколько милостивее к тем, кому обещал власть над всем миром. Великая Мать, по крайней мере, даёт то, что обещает – любовь. Что же касается Ормуса, он и сам – великое чудо своего Бога. Его руками излечиваются болезни, его взгляду подчиняются толпы. Он чувствует людей по лицам, он читает их судьбы прикосновением. Немного есть людей на свете, равных ему в знании людей и богов.
Об истинной цели его приезда можно только догадываться. Но я немало плачу людям, что окружают префекта. Они слушают, они наблюдают, они догадываются. Одна из догадок кажется мне близкой к истине. Имя пророка Йоханана знакомо тебе не меньше, чем мне. Префект интересовался Йохананом так, как будто предмет наших религиозных разногласий занимает его больше всего на свете. Зачем ему искать Йоханана – не для того ли, чтобы покаяться? Это так же смешно, как наше с тобой обращение. Понтию Пилату так же удобно в своей одежде, как нам в своей, нет сомнений. Он готовит встречу Ормуса с Иоанном. Что же должна дать встреча Ормуса с Иоанном? Пророк, охотно обличающий всех нас, искренне любимый народом. Народом, падким на осуждение высоко стоящих над ним властителей. И вот этому любимцу толпы Ормус подарит всё, что знает и умеет сам. Кем станет тогда Йоханан в глазах толпы? Наделённый столь огромной силой?
Я не хочу делать дальнейших предположений. Я думаю, что ты почувствовал колебание земли под стенами Храма. Ты, столько лет державший в руках судьбу твоего Храма, и, будем откровенны, твоего Бога, – Иродиада не боится правды! – ты должен понять…
И вот наконец то, что важно для меня, ради чего я обращаюсь к тебе. Я ведь уже дала понять, что не безвозмездно помогаю тебе. Долгое время голос Йоханана был для меня ничем. Так, ветерок, лёгкий ветерок в пустыне. Но когда этот ветер приобрел силу урагана, когда благодаря этому пустынному оборванцу я стала предметом разговоров, косых взглядов, когда открытое недовольство моим поведением выразил мой драгоценный супруг, наслушавшийся глупых речей!..
Я не привыкла к подобному обращению с собой. И твоя помощь мне в деле его наказания не понадобится. Пророк умрёт, это неизбежно, и перед смертью ещё вспомнит об Иродиаде.
Но уже его смерть окажет тебе неоценимую услугу. Ещё одна услуга Иродов – не будь же глух и неблагодарен! Я уже говорила, что немалого жду от своего будущего, и готова этим немалым делиться.
А прошу совсем не о многом. Пусть в Храме моё имя упомянут с благодарностью и любовью, как имя той, что не чужая Ироду, построившему Храм. Пусть священники и левиты пресекут этот поток слухов, очерняющих меня. Я бы не хотела, чтоб моё имя произносилось с ненавистью, и меня объявляли блудницей на каждом шагу. Не думаю, чтобы Иродиаду можно было бы обелить, наделить её вновь чистотой невинности. Но можно, по крайней мере, забыть её на время! На время, которое она посвятит приближению к Риму. А вблизи Рима можно было бы думать о том, как воссоединить страну. В новой, объединённой стране, и Храм станет чем-то большим, чем сейчас… И Ханан бар Шет – вырастет до облаков, обласканный помнящей долги Иродиадой…»
Ханан глубоко вздохнул и отложил письмо в сторону. Третий раз перечитывал он этот отрывок из длинного послания, единственно достойный интереса. Писем от женщин священнику не доводилось получать раньше, чему теперь он был страшно рад. Перечень смутных обещаний, требований, напоминаний о некоем несуществующем долге – как, скажите, во всём этом разбираться? Да и к чему. Дочь Аристобула, сына Ирода Великого, жена своего дяди. Развратная женщина, мечтающая о царствовании. Кровосмесительное сожительство её не приветствуется церковной иерархией. Но и не осуждается вслух. К чему лишний раз задевать безмерно заносчивых, известных коварством и жестокостью властителей? Иродиада в этом смысле одарена всеми пороками Ирода Великого, но, к счастью, лишена той власти, что была у великого её деда. Какие мечты лелеет она о будущем, забавно. Будучи замужем при живом первом муже. Замужем за этим безвольным, расслабленным Иродом Антипой, рабом потаскухи. Вот уж кто унаследовал от Ирода и коварство, и жестокость, забыв при этом прихватить хоть немного ума или воли к власти. Жена и хотела бы поставить на место отсутствующих качеств мужа свои, но мир этот, к счастью, создан не для женщин. Он, Ханан, и прежде не касался имени Иродиады, жены тетрарха Галилеи, не трепал его напрасно. Не станет и дальше, ни к чему. Надо будет лишний раз напомнить своим, чтобы придерживали языки.
Есть в этом отрывке заслуживающее внимания место. То, что она пишет об Иоанне, вот что важно. Не то чтобы это было для него новостью. Не одна Иродиада догадалась прикормить людей префекта. Есть в его доме и человек Ханана. О появлении Ормуса Ханан уже знал от соглядатая. Знал об интересе, проявляемом Пилатом и жрецом к определённой категории людей – объявлявших себя пророками и учителями, посланниками Бога на земле. Мелькало уже и другое имя – Иисус из Галилеи. Но для чего встречался с этими людьми Ормус? Кого пытался сделать из них?
Не было сомнений только в одном – что для Храма и мира иудейской религии все эти встречи не могут быть полезны. Что бы ни затевал префект, его интересы не могут быть интересами Ханана и его партии. Саддукеи[195]195
Саддукеи получили свое наименование во второй половине 2-ого века до н. э., от имени первосвященника 10 в. до н. э. Садока (Цадока), который жил во времена царей Давида и Соломона (2 Цар. 8.17; 15.24–35; 3 Цар. 1.8; 1.22–35). Религиозно-политическое течение Иудеи во 2 в. до н. э. – 1 в. н. э., опиравшееся на жреческую, землевладельческую и военную знать, высшее чиновничество и богатое купечество. Саддукеи захватили командные позиции в храмовом культе и политической жизни, став опорой династии Хашмонеев. Они резко расходились с фарисеями по вопросам вероучения: отвергали разрабатывавшееся фарисеями так называемое Устное учение, не допускали отклонения от буквы «писаного закона» Моисея. После ударов, нанесенных саддукеям Иродом I, антиримской войной 66–73 гг. н. э. и разрушением Храма (70 г. н. э.), сошли с исторической арены.
[Закрыть], хоть и не участвуют открыто в волнениях против иноземных владык, и отчасти переняли греко-римскую культуру, но хотят и будут полновластными хозяевами в Иерусалиме, а главное – в Храме. Они будут распоряжаться деньгами Храма, и вершить общественные дела. Они, а не прокуратор, назначенный им Римом.
И снова раздался вздох Ханана. Прокуратор, назначенный им Римом, с их представлениями вовсе не считался. Он не разделял мнения о главенствующей роли церковных иерархов. И в столкновении с ним последние уже не раз терпели поражение…
Чего стоила недавняя история, напрямую связанная с письмом Иродиады! Узнав от соглядатая о прибытии Ормуса, Ханан, одолеваемый любопытством и непонятной тревогой, приставил к нему своего человека. Опытный воин, между прочим, не раз послуживший Ханану в тех делах, в которых священник не признался бы и при угрозе смерти. Распоряжение было таким – присматривать за жрецом, ходить след в след, пытаться разузнать побольше. Если представится случай – во славу Господа – дать волю природной склонности к пролитию крови… Иродиада, неведомо откуда узнавшая об Ормусе, опоздала со своим рассказом о его необыкновенных способностях. И с одной из его способностей – умением убивать – первосвященник познакомился сам, несколько раньше.
Люди, посланные им на розыски пропавшего воина, нашли его на третьи сутки. То, что пришлось увидеть Ханану, не поддается описанию. Он возглавлял Синедрион, решавший не только административные вопросы, но и занимавшийся делами грабежа, воровства, убийств. Немало повидал он за эти годы, но не каждый день приходилось встречаться с обезглавленными трупами, со вскрытыми животами. Зрелище это просто потрясло Ханана. Он обязан был заняться поисками убийцы, и обязан был отчитаться перед префектом о случившемся.
Рассказ Ханана не застал Пилата врасплох. В глубине души Ханан был уверен – префект был извещён заранее. Не самим ли Ормусом?
– Бедняга, – отозвался прокуратор, выслушав Ханана. Знавал я людей, не ладивших с богами, это тот самый случай. Этот обезглавленный, похоже, плохо молился ларам перекрёстков[196]196
Лары – духи-хранители перекрёстков (лат.).
[Закрыть].
– Будут приняты все меры к поимке убийцы, разумеется, – мстительно ответил ему Ханан.
– Да, я надеюсь на содействие Синедриона. Однако, пошлю-ка я на место убийства и моих воинов кентурии поопытней. Насколько я понял из рассказа, убитый и сам был вооружен предостаточно? Словно готовился к тёмному делу… Судя по тому, что ты описываешь, священник, один вооруженный человек готовился к убийству. Другой, не обделённый хитростью, понял это, и обвел его вокруг пальца. И убил сам. Надо внимательно осмотреть одежду на трупе. Могут быть метки, или кто-то в городе узнает одежду, если её предъявлять повсюду. Узнаем что-то об убитом – найдём того, кто, быть может, послал его. И зачем… а после и убийцу отыщем.
Глаза префекта смотрели на Ханана весело и пронзительно. Они понимали друг друга – священник и посланник Рима. Ханан заверил прокуратора в том, что будет сделано всё возможное для разъяснения обстоятельств – кто, куда, кого и зачем послал, кто убил и почему. С этим и удалился… Ну не мог же он в самом деле найти себя самого в качестве пославшего убивать? Приходилось заметать собственные следы. А пока он этим занимался, префект с Ормусом занимались другими делами. И, вероятно, небезуспешно, Ханан же ничего об этом не знал!..
А первое их столкновение в Иерусалиме! Прокуратор Иудеи, Идумеи и Самарии почти сразу по вступлении в должность проявил себя в полной красе.
Но не эта очередная пощечина от прокуратора насторожила и даже испугала Ханана. Он, как опытный и изощренный политик, знал, что перед большей силой (а за Пилатом стоял великий Рим!) всегда надо, если хочешь остаться при власти и при, что важнее, собственной голове, склониться. В конце концов, жизнь длинна, и он не раз был свидетелем того, что бывший раб держал судьбу своего господина в окрепших руках. Не каждому господину удавалось при этом остаться живым и невредимым.
Нет, не это его беспокоит и даже страшит. С некоторых пор он часто чувствует на себе тяжёлый, давящий взгляд. Так смотрит кобра, медленно покачиваясь из стороны в сторону, на свою трепещущую жертву. И что самое главное, этот взгляд он почувствовал впервые в Святая Святых Храма, во внутреннем помещении, где никто не должен быть. Но первосвященник любил таинственную прохладу этого зала, и питался сверхъестественной энергией, исходящей от возвышенности, на которой должен был бы стоять кивот Завета. И вдруг, вместо привычного подъема сил, на который он рассчитывал, – омерзительно-холодный взгляд неведомо откуда… И это повторилось ещё и ещё! Теперь, сразу после того, как он ловил первую холодную волну взгляда, где-то внутри его тела, в самой сердцевине, рождался страх… Как вспышка молнии, а потом медленно, но неотвратимо распространялся, обволакивая все внутренние органы, доходя до рук, ног, лица и лишая на время их подвижности.
Ханан приказал сыну, который был начальником охраны Храма, проверить все тайные ходы, подземелья, находящиеся под Храмом. Найти хоть какие-нибудь следы присутствия чужого человека – свежие отметки на стенах, следы копоти от факела. Ничего не было обнаружено, рабов, помогавших в поисках, пришлось удавить. Что поделаешь, большие тайны всегда требуют жертв. Великий страх не заставил Ханана изменить своей привычке посещать Святая Святых Храма. Но каждый раз, приходя в этот зал, он напряжённо ждал продолжения странного таинства. А ещё больше – появления могущественного человека, автора этой мистерии. В том, что Он однажды выйдет из мрака, Ханан не сомневался…
38. Он и Сеян
Он был одарён богами щедро, безгранично щедро. Он знал в совершенстве свой язык, а ещё – греческий и этрусский. Память его была великолепной. Позже он напишет более сорока книг об истории Рима, а по-гречески – этрусскую историю в двадцати книгах и карфагенскую – в восьми. Мыслимо ли это для человека, которого родные считают «повреждённым и телом, и душой», и всерьёз обсуждают вопрос о том, «полноценный» ли он человек, всё ли у него «на месте». Но вина ли его была в том, что от природы он обладал задумчивостью, рассеянностью? Он был сосредоточен всегда во внутреннем своём мире. Настолько, что отсутствовал во внешнем. Луций Элий Сеян смог вытащить его, спрятавшегося, словно улитка, в собственном «я». И за это Нерон любил Сеяна – так сильно, как способен был любить.
Вилла Сеяна, где в этот день он оказался желанным гостем, привела его в восторг. Он испытывал воодушевление и подъем. И вовсе не вино, поданное во время обеда, воодушевило его. Не варёные устрицы и морские финики, не филе косули и дикого кабана. Хотя, надо признать, любителем поесть он был всегда. Здесь было всё: и чистая вода озера, и погружённые в него мраморные стены дворца, и сады, что окружали виллу. Предмет настоящей зависти Нерона, то, за что он без малейшего колебания отдал бы полжизни – бесценные тысячи пергаментных свитков, пинакотека[197]197
Пинакотека (от греч. pinax – доска, картинка, и theke – хранилище) – хранилище живописных произведений, картинная галерея. В античности была известна Афинская пинакотека, находившаяся на Акрополе и занимавшая северное крыло Пропилеи.
[Закрыть], наконец!
Как, каким чудом удалось этому человеку из equites[198]198
Equites (греч. hippies, hippos – конь, лат. еquites, equus – конь) – всадничество, одно из привилегированных сословий в Древних Афинах, Древнем Риме, Фессалии и др. античных государствах.
[Закрыть] стать тем, что он есть? Нет никакого сомнения в том, что он не позволил бы над собой подшутить. Невозможно себе представить, чтобы шуты могли бросаться в него косточками от фиников или маслин. Хотелось бы посмотреть на человека, который рискнул бы разбудить его хлыстом или прутьями. Или надеть ему на руки сандалии, чтобы он, внезапно разбуженный, тёр себе ими лицо. Всё это возможно лишь для него, Нерона. Представить себе Сеяна таким нельзя. Можно попытаться понять, почему же Фортуна открыла для него врата щедрот, напрочь закрытые для потомка Аппия Слепого[199]199
Аппий Слепой – один из наиболее известных Клавдиев. Appius Claudius Caecus (caecus – слепой) – цензор в 312, консул в 307 и 296 гг. до н. э. Провёл строительные работы, соорудив первый в Риме большой водопровод и мощёную дорогу Рим – Капуя, названные его именем. В 296 г. до н. э. сражался с самнитами и этрусками.
[Закрыть]. Не говоря уж о многих других, вовсе несчастных и обойдённых судьбой!
Мало что в облике человека способно так исчерпывающе рассказать о нём, как лицо. Нерон учился искусству чтения лиц настойчиво, долго, терпеливо. Все годы, что из глубины собственного одинокого «я» рассматривал мир. Интуиция, которой он был одарён с рождения, и горькое ученичество позволили ему продвинуться далеко в этом сложном умении.
Гость Сеяна исподволь, ненавязчиво рассматривал лицо хозяина. Он восхищался этим человеком. И пытался понять – как произошел его невероятный взлёт к самым вершинам власти.
Он думал: «Губы обычно плотно сжаты. А плотно закрытый рот – признак целеустремленности и решимости. Но губы у него толстые, большие. Это говорит о любви к иронии и сарказму, о разуме. Вообще-то большие губы – ещё и признак мужественности. И ещё, широкий рот – это хитрость владельца. Да, всё это верно – умён, хитёр, решителен, и мужеством не обделён. Насмешлив. Что же ещё? Мало ли в Риме таких. Больше половины жителей города. Крупный четырехугольный подбородок – признак храбрости и силы. Ложбинка посередине – приверженность к подвигам в постели, немалая выносливость в делах любви. Брови с загибающимися вверх концами – это удачливость, успех. Лоб широкий, высокий, покрытый прямыми, непрерывающимися морщинами – большие умственные способности, талант. Об этом говорят и высоко поставленные уши. Их верхушки на уровне глаз. Пожалуй, оттопыренные уши портят его лицо, по крайней мере, будь я женщиной, я бы не одобрил такую форму. Однако, для меня, поскольку я не женщина, важно другое. Как, впрочем, и для женщин это не самое главное в мужчине…»
Лёгкая добродушная улыбка коснулась его губ. «Итак, оттопыренные уши… Это говорит о врождённом вкусе, о повышенном внимании к себе и к своему внешнему виду. Эту черту одобрила бы каждая женщина. Но для меня опять же более важно, что Сеян, судя по форме ушей, крайне недоверчив. Он полагается лишь на себя, даже к близким не обратится за помощью в трудный час. Постарается сделать всё сам. Он любит рисковать, но рискует всегда обдуманно. И это один из секретов успеха…»
Решительно, гость испытывал явную симпатию к хозяину. И не без ответа.
– Нерон, я хотел бы знать, что происходит в интересующей нас провинции, – прервал затянувшееся молчание Сеян.
Гость даже вздрогнул, оторванный столь внезапно от изучения черт лица собеседника. Он и сам знал в себе это качество – глубокую задумчивость. Он трудно возвращался к окружающему миру после длительных раздумий. Казалось, погружённый в размышления, проживал целую жизнь, и не мог от неё оторваться. Это служило поводом для насмешек родни, они считали его глупцом, тупицей. Пока плод его размышлений не выливался во что-то совершенно недостижимое для них – блестящую речь на смерть отца, труд по грамматике, истории…
Поскольку гость не отвечал, Сеян счёл нужным разъяснить:
– Мой друг, я имею в виду Иудею. Как там наш прокуратор?
– Облагодетельствованный и спасённый тобой, Луций? После историй с акведуком, знамёнами и прочими его неприятностями?
– Ну, вряд ли стоит преувеличивать. При зрелом размышлении император и сам бы понял необоснованность обвинений. При дворе много обвинителей, бездельники только и ищут повод для разговоров. А прокуратор делает дело, и делает его, надо отметить, очень неплохо. Кстати, в отличие от многих наших друзей, я в нём и не сомневался. Отличная выучка, заложенная долгой службой рядом с твоим братом, не пропала даром.
– И всё-таки, твоя поддержка…
– Счастье, зависящее от душевных свойств одного человека, весьма непрочно. И моя, и прокуратора, и твоя жизнь, Нерон, слишком зависят от Тиберия. Это пугает. Император весьма недоверчив, весьма. И годы не делают его лучше. Я рад, что Понтий Пилат – человек вне этих размышлений, человек дела. Что там с нашим актёром по имени Иисус?
– Всё развивается в соответствии с задуманным. Он проявил незаурядные способности к чудесам. Жрец доволен учеником, и они немало прошагали по стране. Но почему же, Луций, если император вызывает у тебя опасения, камея всё ещё у тебя? Почему ты не спешишь сделать ему дорогой подарок?
При упоминании о камее Элий Сеян поежился.
– У меня нет ответа на твой вопрос, – быстро высказал он. – Я сам не знаю.
Нерон молчал, ожидая всё же объяснений.
– Назови это, как хочешь, – стал путаться Сеян. – Знаешь, это такое чувство, как в горах. Когда стоишь над пропастью, и видишь глубину гибельного ущелья. Так и тянет вниз, на самое дно. Страшно до ужаса, до онемения членов. И немного радостно, словно сейчас обретёшь крылья… Или когда играешь на деньги, и понимаешь – выигрыш твой, вот, сейчас, и кости выбросят то, что нужно. Они ведь… и они выбрасывают, понимаешь?
На лице собеседника выразилось недовольство.
– Луций, когда играешь в кости, есть риск потерять деньги. Но твоя игра с судьбой грозит смертью, потерей детей, положения, всего состояния! Это угроза и нашему делу. Если македонец прав, и камея способна на то, что ей приписывают… Я не понимаю тебя.
Но Сеян уже был готов к спору.
– Прежде чем ты, мой молодой друг, примешь власть в этой стране, она должна быть подготовлена. Я назвал это для себя «чем хуже, тем лучше». Тиберий – не самый плохой из правителей, и хотя на совести его уже есть немало зла, но истинным злодеем в глазах римского народа он не стал. А надо, чтобы стал. Плебс должен осознать свое убожество и, что самое главное, свою незащищенность. Наши умники утверждают, что Риму нужны хлеб и зрелища. Они уверены, что самое важное для толпы – то, что находится внизу. Брюхо, задница, член – вот то, что составляет лучшее. Но… это всё должно быть вечным и под надежной охраной. Мы же должны создать ситуацию, когда всё это утонет в крови, грабежах, насилии. Люди потеряют близких, разуверятся в завтрашнем дне. Они будут дрожать за свои жизни каждый час, каждую минуту. Это поможет им возненавидеть власть, что не желает их кормить, лечить, обеспечивать им спокойную старость… И то множество бесполезных богов, что не способны их защитить. Тогда они придут к тебе за справедливостью. К тебе, и одному-единственному Богу, которого ты им подаришь. Простым обещанием счастья их не возьмёшь…
Нерон стал бледен.
– Но я не желаю участвовать в подобном!
– Извини, Нерон, тогда я сильно ошибся в тебе, и правы твои кровожадные родственники, называя тебя изгоем, позором семьи. Ты, может быть, когда-нибудь… заметь – случайно! – и станешь императором. Как Клавдий по крови, ты чего-то стоишь. Но уже скоро после этого, тихо и спокойно, отправишься в царство Аида, отравленный или придушенный в своей любимой постели.
Это был старый, как мир, трюк. При этом безошибочно приносивший успех. Сеян был из тех немногих, кто мог, на первый взгляд, унизив собеседника, возвысить его в собственных глазах. И дать толчок к решительным действиям. Решительность – именно то, чего не хватало Нерону. Безволие, бесхребетность, безответность – всё это Нерону с самого раннего детства навязывалось ежеминутно и целенаправленно его роднёй. С чем Луций Элий Сеян, и не без успеха, боролся всё это время.
– Тебе придётся это сделать. При нашем участии, конечно. Я знаю Тиберия не первый год. Всё клонится к тому, что он созреет как тиран и убийца. Ты говоришь, это игра с судьбой. Но это она играет мной, а я – лишь кость в руке игрока.
Они помолчали. Но Сеян теперь уже не мог остановиться, он должен был высказать всё.
– Я родом из Этрурии, откуда в мир пришло немало прекрасного. Но я больше знаю Рим, великий Рим, нежели ты – плоть от плоти, кровь от крови Рима. Потребность властвовать и умение подчиняться – вот главные составляющие величия Рима. И вот что они дали нам: понятия о природном достоинстве человека, о свободном республиканском государстве, сенат… А ещё – Цезаря, Августа Октавиана, Тиберия, с их неограниченной властью! Народ, ненавидящий тирана, но рукоплещущий ему в порыве самой низкой лести. Тиран, смотрящий на низости с заслуженным презрением и отвечающий народу искренней ненавистью. Ты сделаешь всё по-другому, Нерон!
Тот молчал, подавленный страстным порывом обычно спокойного, невозмутимого Сеяна. Тот уже давно соскочил с солиума, и ходил от угла к углу, размышляя вслух.
– Общество требует сдерживающей руки выборного главы. Это относится и к государству, и так же справедливо в отношении религии. Божества тысячи рек и тысяч озер, это нелепо, поверь. Мы давно догадываемся, что это лишь поэтические сказки. Но и это нынешнее поветрие – неверие – мне не нравится. Это – зараза, что передается от патриция к плебею, от господина – рабу. Толпа, уже не верящая своим богам, да ещё богам, завезённым из всех покорённых стран, страшна. Ненавидящая императора, питающая отвращение к его успешным преступлениям. Мы дадим ей хорошего императора. Умного, образованного и одобряемого Божеством. Оно, Божество, будет наделено всеми совершенствами Всемогущего Владыки и Любящего Отца.
На вилле Элия Сеяна, на берегу Сабатинского озера, плелись нити заговора, тянулись в сторону маленькой провинции под названием Иудея. К человеку по имени Иисус, который в одиночку пытался спасти человечество. Пусть даже ценой собственной жизни.