Текст книги "Барнаша"

Автор книги: Олег Фурсин

Соавторы: Манана Какабадзе
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 43 страниц)

51. Свадьба

Шествие наше по улицам города я, право, плохо помню. В народе говорят: «Каждый человек, от шести до шестидесяти, пойдёт за свадебным барабаном». Так это и было – весело, шумно, пёстро. Мы с Иисусом не были обычной парой, это правда, но свадьба наша была просто свадьбой, с соблюдением обычаев и традиций. Так странно было видеть – обращенные ко мне! – радостные лица, слушать благословения, произносимые для меня.

Я волновалась, мне мешала моя одежда, столь непохожая на всё, что когда-либо я носила. Я была завернута в какой-то кокон из ткани, похожий, по-моему, более всего на кокон шелковичного червя. Он мешал мне свободно двигаться, и путался не только в ногах, но, казалось, по всему телу. Однако не приходилось сопротивляться этой, вдруг обрушившейся на меня, для кого-то обыденной и нормальной, для меня – весьма странной жизни.

Помню почему-то очень чётко чашу с вином, поднесённую нам под пологом[248]248
  Полог или Хупа означает либо дом жениха, куда приводилась невеста, либо полог, символизирующий этот дом, под которым проводилась вторая часть брачной церемонии, Ниссу’ин. Символизирует шатры, в которых жили праотцы Израиля.


[Закрыть]. Мы отпили по глотку, и выслушали семь благословений. И снова отпили по глотку. Мы разбили наши чаши[249]249
  Разбитие чаш – напоминание о бренности существования, хрупкости человеческого счастья в особый для жениха и невесты час. Творится в воспоминание о разрушении первого иерусалимского Храма в 587 году до н. э.


[Закрыть]. И вошли в дом, и там получили возможность остаться вдвоём. Всего на несколько мгновений. Но в нашем собственном доме, с полным правом быть наедине, в подтверждение свершившегося брака.

Наверное, кокон пострадал от первых наших объятий, и пострадал весьма. Но ни я, ни Иисус не сдержали порыва друг к другу. Сразу, как за нами захлопнулась дверь. Не так уж много нам дали времени. Как будто только что нас оставили одних, и вот уже слышен голос Марфы, а я не могу, не в силах оторваться от Его губ. Да и Он, впервые не ощущая на себе давления долга, Закона и чего-либо ещё, что так часто разверзало пропасть между нами, не хочет разомкнуть рук, не отпускает меня. И оба мы ощущаем боль, когда приходится всё же оторваться друг от друга в угоду зовущим нас голосам. Как предвестник той боли, что ещё придется пережить потом, в том мучительном времени, о котором я ещё ничего не знаю, да и не хочу знать.

За свадебным столом, что могло там быть? То же, что за любым свадебным столом. Потоком неслись благословения и пожелания. Реками изливалось вино. По обычаю, исполнялись любые наши желания[250]250
  Молодожёны оставались дома и в течение недели держали открытый дом. К ним относились как к княжеской паре и даже обращались к ним так, дабы эта неделя запомнилась им как самая счастливая в жизни.


[Закрыть]. Любые, кроме одного, пожалуй. Самого заветного желания: оставить нас вдвоём на нашей общей теперь постели. И надолго, очень надолго, может, даже навсегда…

Два человека, от которых зависела наша с Ним судьба, впервые предстали передо мной именно в дни свадебного торжества. Первый полюбился мне разу. Иосиф, дядя моей свекрови, тот самый родственник, что подарил Иисусу наш дом. Дом был небольшим, но чудесно устроенным. Всё, как хотелось – плоская кровля, где мы встречали рассвет, шесть светлых комнат, участок земли с виноградником под стенами. Не так уж много мы в нём и жили, скоро Иисуса позвала Его судьба. Но дом остался в памяти. Как первое место, что могли мы назвать своим, где мы впервые не спали до утра, сплетая тела в ласке. Это не забывается. Я бы могла позволить себе покупку такого дома. Но муж мой не принял бы подобного подарка по многим причинам. И мое уважение к Иосифу не зависело от количества потраченных им денег. Мне не раз приходилось сталкиваться с людьми, чьи доходы немало превышали то, с чем согласилось бы даже самое богатое воображение. Много ли среди них было тех, кто расщедрился бы оторвать от себя даже такую долю? А не попрекать одариваемого всю оставшуюся жизнь? Иосиф сделал то, что сделал, с редким душевным благородством. Создав впечатление, что остался ещё и должен нам с Иисусом.

Он был распорядителем на свадьбе. Это он, задолго до свадьбы, позаботился о чистоте и уюте в доме. Это он снабдил нашу комнату кроватью с пологом. Он побеспокоился об устройстве комнаты для Иоанны, которая не могла находиться долго в общем для всех помещении. Он накрывал столы с помощью нанятых им людей. Семь дней почти не прерывающегося праздника в доме, закрытом для свадебного пира[251]251
  Дом, закрытый для свадебного пира – см. Евангелие от Матфея, 25.1-13, притча о не приготовившихся.


[Закрыть] – это немало. И всего хватило, всего было с излишком.

Хотя, нет… Не совсем так. Об этом надо рассказать, ведь это так и осталось неразрешимой для меня загадкой. На третий день, вечером, нас с Иисусом отозвала моя свекровь. Мы вышли в сад, где рядом с бочонками с вином стояли озабоченный чем-то Иосиф и незнакомый мне человек. Впрочем, я видела его мельком в числе тех, кто шёл в свадебной процессии, и позже, в доме. Я не уверена, но что-то подсказывает мне, эти глаза уже мелькали не раз в толпе окружавших Иисуса людей. И высокая, нескладная фигура мне знакома. Только раньше он прикрывал лицо накидкой, и растворялся в море народа, как только мой взгляд останавливался на нём. И не только мой взгляд. Он, по-видимому, не выносит внимания к себе, и любопытные взоры не то чтобы смущают, нет, – смутить подобного человека трудно, и даже невозможно. Просто он хочет быть незаметным, и исчезает как тень при малейшем подозрении, что вызвал к себе интерес. А теперь я получила возможность рассмотреть его поближе. Высокий, с наголо обритой головой, с чертами лица и цветом кожи, напомнившими мне одну давнюю встречу.

Мне было лет пятнадцать, и я ещё только начинала свой путь жрицы, пройдя первую ступень посвящения. Именно тогда, во время одного из праздников, я видела у храмового алтаря пятерых жрецов, прибывших из Египта. Говорили, что они жрицы Исиды, египетской Матери. Великая Богиня-мать имеет много лиц, столько, сколько народов в её руке. Исида, Кибела-Рея, Астарта, Ашторет… Разные народы поклоняются Ей по-разному, но все чтят два Её лика: смерти и вечности, и потому, как бы ни отличались обряды, в них так много общего. Разве обряды наши, с оплакиванием прекрасного возлюбленного, назови его Адонисом, Таммузом, Осирисом, не схожи в главном? Великая Мать и её Возлюбленный – суть отражение природы, вечно живой и умирающей, умирающей для того, чтобы возродиться. О, об этом можно рассказать многое! Особенно после того, как все семь ступеней посвящения в храме Ашторет пройдены тобой.

Но, однако, лучше о жрецах. Если не считать того, что лица и тела у них были оплывшими, голоса – высокими, что роднит всех, пожертвовавших Матери мужским достоинством, я сочла бы этого незнакомца родным братом тех жрецов. И это сразу насторожило меня. Сказывались воспоминания. Египтяне, уезжая, увезли с собою нескольких наших жриц, бывших на разных ступенях посвящения. Помню леденящий душу страх, обуявший меня, когда один из них заинтересовался мной. Он заглядывал мне в рот, и ощупывал моё тело. Грубо тискал грудь своей жирной рукой. Он был мне отвратителен, но дело даже не в этом. К тому времени я привыкла ко многому, вызывавшему отвращение. Но я боялась, что попаду в число отобранных, я уже расставалась в душе окончательно с матерью и отцом. А мне их так не хватало в моей храмовой жизни! Здесь же была угроза потерять родных навсегда.

И вот, этот незнакомец в саду, в своих белых одеждах, со взглядом исподлобья, блеснувшим, как остро заточенный клинок при лунном свете, вызвал у меня то же чувство отвращения в смеси со страхом. В последующем прояснилось, что это – добрый знакомый Иосифа, даже друг. И я не посмела почему-то расспрашивать о нём. Мне это было неприятно. Осталось в памяти имя: Ормус. Имя это связано с понятием Света, не стану объяснять, откуда я это знаю, довольно того, что знаю. Но как же имя это не соответствует истинному лицу Ормуса!

Итак, в саду перед домом, подле пустых винных бочонков, мы нашли удручённого Иосифа, Ормуса, и вызвавшую нас свекровь. Всем своим видом выражая озабоченность, свекровь, с некоторым неодобрением в голосе, сказала, кивая головой на Иосифа:

– Вина нет у них!

Что же, плохо, конечно, но поправимо. Неприятно, что слова эти прозвучали как бы в укор Иосифу, так много сделавшему для нас. Как бы продолжая мою мысль, Иисус несколько грубо ответил ей, ведь своим упрёком она могла обидеть нашего распорядителя:

– Что мне и тебе, женщина? Ещё не пришел час мой.

Он давал понять своей матери, что не его забота сегодня, в часы праздника, думать о подобных вещах. До сих пор всё, сделанное Иосифом, было безупречным. И сам Иосиф найдёт, как помочь горю…

Между тем, лишившись вдруг жениха и невесты, несколько гостей вышли из-за стола, с целью найти и возвратить лучшее его украшение назад. Иосиф, человек достойный, постарался придать случившейся неприятности вид шутки.

– Поскольку Йэшуа известен в Галиле своими чудесами, не мог бы он сотворить маленькое чудо на собственной свадьбе? Не стоит волноваться, наш жених ещё не то может!

– Ладно, дядя, не смейся надо мной. Пошлём в город людей, через час будет вино, вот и все чудеса.

– А я говорю, тот, кто поднимает больных людей на ноги, сумеет и воду превратить в вино! Надо постараться, Йэшуа! Мариам ждёт, и это её свадьба. Желание невесты – закон для всех нас, и для жениха – тоже…

Иосиф подал знак, подбежали те, кто прислуживал нам за столом. Распорядитель указал им на внушительных размеров винную бочку.

– Вот, жених желает заполнить эту бочку родниковой водой из источника. Что он вам говорит, то и делайте.

На наших глазах стали её заполнять водой. Иисус взирал на это с искренним изумлением, как мне казалось.

– Ну, если тебе вздумалось помыть бочку, да родниковой водой, не стану спорить. За столом вина ещё много. Пошли всё жё людей в город…

– Закрывайте бочку, – последовал приказ Иосифа. – Дадим вину созреть.

Посмеиваясь, подшучивая, пьяная компания двинулась в дом. Кто-то оставался в саду, стараясь отдохнуть от винных паров, проветриться.

Но когда спустя небольшое время нас вновь настоятельно вызвали в сад, из той самой бочки стали черпать чудесное, много лучше прежнего вино… Оно переливалось на свету рубином, одевало солнечный свет в багрянец, и аромат у него был… Я бы сказала, что это был аромат чужих стран и дальних путешествий! Изумление Хузы бросилось мне в глаза. Он всё это время не отходил от бочки, вернее, от Иосифа. Конечно, из всех гостей на свадьбе Хузе, домоправителю тетрарха, ближе всего был Иосиф, что по возрасту, что по положению своему…

– Но как? Каким образом? – бормотал он. – Её же закрыли, и там была вода! А теперь вино, и со вкусом тех вин из Рима, что доводилось пробовать в подвалах Ирода! Здесь, в Галилее, и виноград другой! Ведь для будущего вина всё важно – и род винограда, и особенности земли, в которой растёт лоза, и солнце в той местности, в которой ягоды вызревают!

Ещё несколько человек не сдерживали переполнявших их чувств, главным из которых было ошеломление, удивление без границ. Хуза же продолжал размышлять вслух, никого не слушая:

– Да и не могло оно попасть в бочку, какое бы оно ни было!

Гости воззрились на Иисуса. Он же смотрел на Иосифа. В глазах моего мужа, тоже приложившегося сегодня не к одной чаше, искрилось самое настоящее веселье.

– Ах, дядя, дядя, – с ласковым упрёком сказал он. И покачал головой.

– Странный ты человек, племянник, – отвечал Ему Иосиф. Подают вначале лучшее вино к столу, а когда все напьются, после худшее, всё равно не заметят. А ты хорошее вино сберёг доселе…

Я же, хоть всё это и было загадкой, ни о чём не спрашивала. Там, где был мой любимый, воцарялись покой, избавление от болезней и горя, творились немыслимые чудеса. От Него исходили тепло и радость. Большего чуда, чем беременность Иоанны, могла ли я ждать от Него? Большим чудом была лишь наша с Ним встреча. А она уже состоялась. Что уж говорить о какой-то бочке с вином…

52. Письма 3

Понтию Пилату, прокуратору провинций Иудея, Идумея и Самария, в преторию Кесарии Приморской.

К* – Понтию Пилату, привет.

Я не сумел ответить тебе вовремя. В городе по-летнему жарко и пыльно. Я сбежал на берега Комо[252]252
  Озеро в центре Италии.


[Закрыть], в свой деревенский дом. Именно дом, поскольку назвать его виллой было бы слишком лестно. Строение не заслуживает подобного названия, и мне порой стыдно перед живущими по соседству богатыми гражданами. У них – мраморные дворцы, а я почти нищенствую. Потомок патрицианского рода, давшего Риму Аппия Слепого[253]253
  См. гл. «Он и Сеян».


[Закрыть], Клавдия Кадика[254]254
  Клавдий Кадик – в 264 до н. э., в начале Первой Пунической войны впервые в истории Рима вырвался с войском за пределы Италии, сумев выбить карфагенян из сицилийского города Мессаны и одержав первую в той войне победу.


[Закрыть], Тиберия Нерона[255]255
  Тиберий Нерон во время Второй Пунической войны разгромил армию Газдрубала, брата карфагенского главнокомандующего Ганнибала.


[Закрыть]… Мой божественный дядя не слишком обеспокоен бедственным состоянием членов своей семьи. Впрочем, как ты знаешь, кое-кому из нашей родни приходится много хуже. Я же изо всех сил поддерживаю мнение о себе, как о недотёпе и бедном, нищем представителе семейства. Между тем, наши операции по обмену приносят баснословные прибыли. И сегодня я уже богат. Однако, чтобы не привлекать к себе внимания, я отпустил на свободу трёх рабов своей матери, они преданы мне. Ты их хорошо знаешь, они росли вместе со мной. Теперь весь Рим удивляется их внезапному сказочному обогащению. А больше всего удивлена моя любимая матушка. И не счесть упрёков, которыми она меня осыпает по поводу этого богатства отпущенников – по её мнению, это ещё раз доказывает, как бездарен я сам. Она никогда не скупилась на нелестные прозвища, ославила меня с колыбели глупцом. Приходится оправдывать её слова обо мне и выглядеть глупее, намного глупее, чем есть. Чаще всего это удаётся. Но только не здесь, в окружении неба, облаков, зелёной листвы и голубых вод.

Здесь я больше всего пишу, возделываю не поле (его у меня нет), а занятиями собственный ум. Как в других местах показывают полный амбар, так я здесь горжусь scrinium[256]256
  Свитки ставили в круглые или цилиндрические коробки, которые делали из букового или кипарисового дерева. Называлась такая коробка Scrinium.


[Закрыть] со своими писаниями. Здесь я богат, несметно богат, богаче Красса[257]257
  Марк Лициний Красс (ок.113-53 гг. до н. э.) – представитель древнего и богатого римского рода. Во время проскрипций Суллы нажился на конфискациях имущества казненных противников режима, после чего получил прозвище Dives (богатый). В 72 г. до н. э. сенат наделил Красса чрезвычайными полномочиями для подавления восстания Спартака. Вместе с Цезарем и Помпеем входил в т. н. первый триумфират. В 53 г. до н. э. погиб при столкновении с парфянами.


[Закрыть]. Мой нынешний труд посвящён истории Этрурии. Я бы хотел сделать подарок нашему общему другу, этруску[258]258
  Этруски (лат. etrusci, tusci) – народ, населявший главным образом Этрурию, область на западном побережье Италии, севернее Лация, территориально не совсем совпадает с современной Тосканой. Неевропейского, возможно, малоазиатского происхождения. К 3 веку до н. э. этруски были постепенно покорены римлянами и романизированы. См. также главу «Он и Сеян».


[Закрыть]. Он, несомненно, покорён моими знаниями в этом вопросе, подобных которым нет у него самого. Он не знает родного языка так, как знаю его я. Нет ничего более приятного для инородца, чем знание его родного языка и истории представителем другого народа. Тем более – властвующего народа. Это – признание в любви и уважении, это – оценка заслуг. Я думаю, Понтий, что тебе следует это учесть. Знаю, что ты мало уважаешь тот народ, которым управляешь. Я не призываю тебя начать его тут же возносить. Но, отринув высокомерие, узнав язык, обычаи, предания, ты очень скоро поймешь, что больше не способен презирать. И это не замедлит сказаться на делах, поверь.

Итак, моё деревенское уединение помешало ответить тебе вовремя. Зато оно не помешало мне радоваться твоей победе. Я счастлив, что ты поразил нашего жреца своими наблюдениями. Он был недоволен, это понятно. Но ты-то, ты, наверное, тоже посмеивался в душе и радовался, как я.

Почти не зная учеников, увидев их раз в жизни, проявить полную осведомленность в их судьбах, характерах, повадках. Ормус сдержан в проявлениях чувств, как любой жрец. Но ты видел его изумление и почти растерянность, и это многое значит. Мои труды в новой, неизведанной области знаний подтверждены с твоей помощью, Понтий, и ты не можешь себе представить, как я тебе благодарен. Моя мать, если хочет укорить кого-то в тупоумии, говорит: «Он глупее моего сына». Когда-нибудь я докажу и ей, и Риму, как они ошибаются. И не без твоей помощи.

А пока продолжим небезуспешно начатое. Итак, ученик, называемый вами Дидим, «близнец». Он похож на Наставника, и это делает его особу самой интересной. Согласно замыслу, Наставник в последнюю минуту может быть заменён. Так кем же? И не повторяй мне, пожалуйста, снова – не так уж похож, есть и разница. Конечно, есть.

Мы, люди, вообще все похожи. Голова, две руки и ноги. Нос на голове, глаза и прочее. Никто лучше меня не знает разницы, я уже это доказал тебе. Но дело в том, что рассмотреть эту разницу можно, лишь находясь вблизи. Каким был твой легион для врага на расстоянии атаки? Ряд одинаковых лиц, тел, закованных в латы и шлемы. Посмотреть на учеников Наставника на том же расстоянии, и что, ты думаешь, можно увидеть? Одеты они одинаково, сыны одного народа…

Здесь же имеет место довольно близкое сходство, что просто несомненная удача. Можно ли будет разглядеть отличительные подробности, когда между Ним и толпой лягут стадии, а Он будет измучен, и высечен, и станет готовиться к смерти? Кто станет всматриваться в цвет его глаз, если расширенный от боли зрачок делает глаза одинаково тёмными у всех? И цвет крови, о чём тебе известно, воин, одинаков у всех детей Бога, вне зависимости от места рождения и племени, породившего их…

Но разговор об этом вести рано.

Давай вглядимся вместе в черты лица Дидима. Я хочу рассказать тебе о нём, и здесь, на берегу Комо, дать новый бой жрецу. Зачем? Сам не знаю. Я ведь не задирист в обычном понимании этого слова. Но умный человек всегда для меня вызов в своём роде. Мне хочется исследовать глубины его ума, познать все сильные и слабые стороны. Я испытываю волнение в крови и радость при встрече с умным человеком. И ещё – желание сразиться, высветить в бою все преимущества наших умов. Тебе в бою важна победа, Понтий, мне интересен сам бой. А жрец для меня весьма заманчивый противник…

Прямой нос – признак уживчивости и любви к труду. Если он при этом удлинён, можно говорить о неравнодушии к предметам возвышенным. В сочетании с глазами голубого, светло-зеленого цвета, – это уже признак стремления к недостижимому. У Дидима они светло-карие. А вот у Иисуса, ты писал, сине-зеленых оттенков, вот потому стремление к недостижимому – именно Его внутренняя черта, но не Дидима. Близнец тоже проникнут возвышенным, но остаётся при этом вполне обычным человеком.

Большими глазами, при этом не выпуклыми, обладают люди с повышенной чувствительностью, мужественные, с задатками предводителей. Твой Дидим в нужную минуту сумеет проявить эти свойства души, и меня это радует. В прошлый раз, рассказывая тебе о Иуде и Кифе, я устал душой. Не все на этом свете достойны звания человека, друг мой Понтий, не все…

Обрати внимание, Понтий, и не забудь написать об этом. Если глаза Дидима имеют блеск, присущий поверхности серебра, то он человек большой, сильной воли. А ещё это признак высокой духовности. Такой человек вполне способен посвятить себя служению богам.

Густые, длинные ресницы, такие же брови, большой зрачок, – подобной внешностью обладают очень внимательные люди. Прекрасная их память отмечает всё, такую память я назвал бы цепкой. Обычно такие люди обладают мягким нравом, но при случае могут проявить себя. Я только подтверждаю уже высказанную ранее мысль, но лучше повториться, нежели пропустить что бы то ни было.

Форма густых бровей Дидима дугообразна. Это говорит о повышенной ранимости человека, чувствительности. Поверь, сердце его кровоточит. Вообще, у мужчин такие брови редки. Но если тебе довелось встретиться с таким, то можешь быть уверен: он будет нежен с женщинами, детьми, животными. Слабые существа рядом с такими мужчинами могут рассчитывать на понимание, любовь, ласку.

И ещё отличительная черта мужчин, обладающих такими бровями: необычайные способности. Мне трудно сказать, каковы они у Дидима. Он ещё не в полной мере раскрыт Ормусом. Уверен, что после Наставника он первый из учеников, способный на чудеса. Возгораясь вблизи Иисуса, он сможет многое. У него тонкий ум, он любознателен. Плотно прижатые к голове уши – свидетельство тому. Благороден, неподкупен – об этом говорит слегка выдвинутый вперед подбородок. Повторюсь ещё раз – в трудные мгновения он первым из учеников окажется способным на мужественное, благородное поведение, но по духу, а не из боязни обвинения в трусости или из обуревающей его ярости.

Давай отметим, что из описанных тобою черт внешне схожих между собой людей отличает их. Иисус повыше ростом, кожа у него светлее, глаза – тоже. Дидим не носил ранее длинных, разделенных надвое пробором волос. Ты говорил, что это принято в среде каких-то назореев. Не важно, из любви к Учителю он станет их носить. Пусть оттенок этих волос не отдаёт рыжиной. Они потемнее, ну и пусть. Мне представляется, что подобное сходство лиц и характеров – просто знак, посланный нам свыше. Не стоит быть излишне требовательным там, где боги уже показали свое благоволение. Плохо быть неблагодарным, Понтий.

Будь здоров.

53. Нет уже ни иудея, ни язычника

Гордость и предрассудки воздвигают невидимые, но странно крепкие стены, разделяющие людей. Кто из нас хотя бы раз в жизни не стоял перед такой невидимой стеной, построенной из непробиваемых камней национальной обособленности, богатства, званий, религиозных предпочтений? Кто может сказать, что сам напрочь лишён преклонения перед этими столь важными в нашей жизни категориями? И остаться при этом правдивым и искренним?

Но ни люди, ни сам Сатана, которому приписываются все греховные человеческие помыслы, не могут устоять перед истинной верой. Стена разделения разрушается, преграды устраняются, и истина, сокрытая веками, выходит на свет. А истина в том, что все мы – люди, «того и другого создал Господь»[259]259
  Притчи. 22-6.


[Закрыть]. И каждый достоин уважения. При том, что готов уважать других…

Он был окружен врагами не только могущественными, но и крайне ожесточенными против него теперь. Он был преследуем открытой ненавистью фарисеев и их тайными кознями. К творимым им чудесам народ приникал с жадностью, словно то была чистая вода из колодца Иакова. Но тот же народ не хотел видеть в нём Мессию, а фарисеев привык уважать и слушаться. Вожди и наставники народа уже готовили для него приговор осуждения и смерти.

Иисус оставил на время свою страну и отправился в чужие языческие города, чтобы найти в них отдых и мир, в котором ему было отказано на родине. «И вышедши оттуда, Иисус удалился в страны Тирские и Сидонские»[260]260
  Евангелие от Матфея. 15–21.


[Закрыть].

Тир и Сидон – древние финикийские города-государства. Издревле боролись они друг с другом за господство в Финикии. Их языческие храмы, величественные дворцы, базары, пристани соперничали друг с другом в красоте и роскоши. За ними простирались голубые просторы Средиземного моря. И вся эта земля, всё это море для иудеев были дважды, трижды языческими. Язычниками были сами финикийцы. Будучи подданными Рима, они подчинялись ненавистным римлянам – тоже язычникам. И, наконец, образование и язык финикийцев были греческими – и вновь ненавистными языческими. А море связывало эту страну со всем чужеродным в мире, противным иудейской вере. Так чего искал в этих городах Мессия из иудеев?

Иуда, называемый учениками Дидим – близнец, жаждал ответа на этот вопрос для себя. Быть может, он единственный из всех учеников, ведомых Иисусом, приближался к правильным ответам на подобные загадки Учителя. Он не был из числа детей земли, увлекаемых Иисусом в надежде на чудеса, на место рядом с Учителем в будущем царстве. Образование в этом смысле никогда не даётся даром, а у него оно было явно в излишнем для других учеников количестве – он знал языки, изучал философию, прошёл религиозные школы фарисейства, а затем и ессейства. У человека столь широко образованного возникает привычка думать, думать всегда. Даже тогда, когда твою жизнь определяет искренне любимый Учитель, предмет поклонения и уважения. Дидим стремился понять его и, в отличие от остальных учеников, иногда понимал.

Так было и в последнем случае. Конечно, видимая всем, лежащая на поверхности причина их ухода из Иудеи была та, что они на время покидали ставшую опасной для них страну. Была и другая причина, тоже понятная всем. Среди финикийцев жило немало иудеев. Часть из них перенимала язык, обычаи, религию народа-язычника. Иисус хотел говорить с ними, хотел нести им свой свет. Он называл их в разговорах с учениками «погибшими овцами дома Израилева», и сожалел о них, и сокрушался. Вести о деятельности Иисуса проникли уже в эти далекие области, и многие шли к Нему, пророку из Иудеи, и возвращались к Отцу Небесному, и прославляли имя Господа, от которого отвернулись, живя в чужой стране. Да, это было поистине немаловажно.

Но была и третья причина, и Дидим прозревал её. Вначале с удивлением и недоверием, потом с просветлением и радостью. И те два случая, что дали толчок его мысли, достойны отдельного рассказа…

Иисус любил проповедовать на берегу моря. Быть может, сине-зелёная гладь Средиземного моря напоминала ему родные воды Галилейского? Но здесь всё было иным: и соленая вода, и светло-жёлтый песок берегов, в котором утопали по щиколотку ноги. А может, волны и неумолчный шум моря просто настраивали на особый, задумчивый лад, приближали Его к величию и простоте, присущим нерукотворной природе? Иначе чем объяснить Его стремление к зелёным горам, к морю, к синеве небес, к этим извечным краскам, на фоне которых протекают, сменяясь, человеческие драмы? Так или иначе, но и в тот день они расположились на берегу моря, на песке возле воды. То были ранние часы, любимые Учителем, рассветные, тихие. Ещё было мало народа на берегу, и ещё Учитель не отверзал уст для разговора с ними и с теми из иудеев, что шли на берег в надежде на чудо. Они согревались в тёплых лучах восходящего солнца, радуясь медленной смене тишины ночи на хлопотливый шум дня. Отчаливали от пристани последние, уже опаздывающие на ловлю рыбаки из нерадивых сонь, что встречаются на всех берегах. В деревне неподалёку кричали петухи, соперничая друг с другом в громкости и высоте издаваемых криков. Время от времени обрадованно клохтала какая-нибудь из подчиненных им кур, и снова раздавался победный клич исполнившего свой мужской долг петуха. И, несмотря на эти звуки, окружающий мир всё ещё был очень тих и покоен.

«И вот, женщина Хананеянка, выйдя из тех мест, кричала ему: помилуй меня, Господи, Сын Давидов! Дочь моя жестоко беснуется»[261]261
  Евангелие от Матфея. 15:22.


[Закрыть]. Упав на колени перед сидящим на песке Учителем, обняв Его ноги, какая-то женщина лобызала края Его одежд, и плакала, и умоляла о спасении дочери своей. Она нарушила рассветный покой, что царил в их сердцах. Она билась о стену разделения, воздвигнутую иудейской гордыней. Эта гордыня не позволяла им сострадать какой-то язычнице, и первым движением Симона-Кифы, и Симона-Зилота было оттащить от Учителя несчастную. Но Учитель остановил их жестом. Вознегодовали и остальные ученики, и что-то злобно кричали ей. Кроме двух, одним из которых был Дидим. Его сердце когда-то уже разрывалось между любовью к собственной матери и требованием ессев считать её нечистой и чужой. Он эту дорогу прошёл однажды, а дважды в таком не ошибёшься.

Но что было этой матери до людей, в чём-то её укоряющих?! Разве они могли остановить её, когда она была уверена – Он может исцелить её дитя! Она не могла потерять последнюю надежду, ибо её боги отказали ей в помощи.

– Разве не исцеляешь ты богатых и бедных?! – спрашивала она у Иисуса, заливаясь слезами. – Кто ни просил тебя о помощи, того коснулась благодать Твоя… Дай же и мне твоей силы, не пожалей её для несчастной матери… У тебя ведь тоже есть мать, посмотри на меня так, словно я – это она… Не может сын отказать матери в горе, если в силах помочь!

Но Иисус не отвечал на просьбу женщины. В удивлении смотрел Дидим на лицо Учителя. Он не помнил такого холодного выражения лица у Иисуса. Учитель принял эту просительницу так, как в былые времена всеобщего непрощения в их семье принял бы её собственный отец Иуды – с равнодушием, граничащим с презрением, чуть ли не с отвращением. Это лицо было отражением лиц обоих Симонов, которых Дидим считал людьми недалёкими и простоватыми, а посему – ещё и злыми, отражением лица Иуды-казначея, с его непримиримой враждой ко всему неиудейскому. Это было лицо Ханана, и Каиафы, его зятя, и фарисеев, когда они говорили либо думали о римлянах, своих недругах… На эти несколько мгновений Дидим потерял Учителя. Сердце его разрывалось от противоречивых чувств отчаяния и надежды, ибо не мог Дидим поверить окончательно в то, что это лицо – настоящее. Те же чувства испытывал ещё один ученик Иисуса, с удивительно нежным овалом лица и изящной фигурой. Как и Дидим, последний с выражением отчаяния взирал на Учителя, и даже требовательно теребил Его за рукав одежды, и пытался даже что-то укоряюще шептать Учителю, который словно и не слышал этого, любимого им, ученика на сей раз.

Но мать не теряла веры. И когда Иисус встал, и прошёл мимо, словно не слыша её мольбы, она последовала за ним.

– Остановись, Господи, не уходи! Любовью твоей заклинаю тебя! – вне себя кричала она тому, кто был видимо холоден к её горю. Даже и твоё сердце болит о ком-то, сжалься надо мной во имя тех, кого любишь!

Раздражённые её настойчивостью ученики попытались оторвать цепляющиеся руки от одежд Иисуса, но тщётно. Горе придало ей сил, которых не было у них. И тут даже они стали просить Его отпустить её. Подарив то, о чём она неотступно молила. Обернувшись к женщине, что проползла эти несколько шагов за ним на коленях, он со странным выражением, обращаясь скорее к ученикам, и ища в них какого-то отклика, сказал:

– Я послан к погибшим овцам дома Израилева.[262]262
  Евангелие от Матфея. 15:24.


[Закрыть]

И в этих словах Дидим услышал упрёк. Скрытый упрёк ученикам. Разве не говорил Он им множество раз: «Я пришел в мир, чтобы спасти всех, принимающих Меня»? Дидим первым из всех понял урок, который пытался преподнести им Иисус. Он испытывал их, одержимых исключительностью иудейского духа. Он знал, что большинство не подготовлено к любым благодеяниям Его по отношению к потомкам проклятого рода. Никто из них и не думал помочь душам, находящимся во мраке.

Пройдясь своим пронзительным взглядом по лицам учеников, Иисус продолжил мысль:

– Нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам.[263]263
  Евангелие от Матфея. 15:26.


[Закрыть]

Такой ответ обескуражил бы любого менее искреннего просителя. Он означал: благословения, дарованные избранному народу Божьему, не могут быть отданы другим, презренным чужестранцам. Он был оскорбителен по сути своей. Но что-то в голосе говорящего было иным, отличным от самих слов. Иисус не смог на сей раз сохранить холодность и равнодушие. Он чувствовал сострадание. И этого сострадания не мог скрыть – дрогнувший голос выдал его.

Никогда ещё эти уста не отвечали на мольбу просящего чем-нибудь иным, кроме милосердия, и на сей раз они просили того же. И труден был им этот холодный ответ, невыносимо труден, – вот что понял Дидим.

И не он один. Душа матери была полна редкостной надежды. И, как эхо, последовал её ответ, ответ, в котором была уверенность в успехе:

– Так, Господи! Но и псы едят крохи, которые падают со стола их!

Быть может, Он испытывал не только их, своих учеников. И её любовь и вера были подвергнуты испытанию. И на века он ободрял своих последователей, учил не ослабевать и надеяться, даже когда слух Всевышнего, кажется, закрыт нам. Мало ли какие могли быть мысли у одного из величайших Учителей человечества?

Но в это мгновение он не сумел продлить пытку. Никогда не забыть Дидиму улыбку, озарившую любимое им лицо. Словно прощение всех грехов. Облегчение, радость, любовь выразили эти черты. Иисус сказал: