Текст книги "Барнаша"

Автор книги: Олег Фурсин

6. Храм

Любая дорога, пусть самая длинная, подходит к своему концу, когда человек одолеет её. Эта дорога, дорога к Иерусалиму, чаще бывает длинной – по морю, по пустыне, по диким горным тропинкам.

Путники, направляющиеся сюда, самые разные. Тут и житель Галилеи, везущий дары благословенной своей страны с надеждой продать их в Святом городе. Тут и пилигримы, идущие на праздник. Сосредоточенные, хмурые купцы из Вавилона, Александрии, даже из Рима. Они выражают озабоченность всем своим видом, что неудивительно, поскольку везут большие суммы золота и серебра, собранные среди соплеменников для казны Храма. Для тех, кто подъезжает на верблюдах к Иерусалиму, кто спешит к нему пешим ходом, дорога заканчивается здесь, у стен города, с их тремя огромными башнями, называемыми Фазаель, Гиппик и Мариамна. Эти три великана – не последние, они лишь прикрывают доступ к дворцу Ирода, за ними высятся несколько десятков башен поменьше. И когда перед путником, кто бы он ни был, развернется панорама вечного города, невозможно удержаться от радостной песни:

 
Стопы наши у ворот твоих, о Иерусалим!
Иерусалим, вновь отстроенный Иерусалим,
Куда стекаются племена, племена Иагве, по закону Израиля
Возблагодарить имя Иагве!
Там стоял престол суда, престол дома Давида!
Молите же о мире для Иерусалима!
Пусть покой будет тем, кто любит тебя,
Пусть мир будет твоим стенам, покой твоим башням![47]47
  Н. М. Никольский «Древний Израиль», «История Израиля и Иудеи». М.: Крафт+, 2004. Яхве. Иахве, Иагве, Ягве – в отечественной литературе имя грозного израильского бога встречается во всех этих вариантах. Не отдавая предпочтения ни одному из них, не вступая в споры по поводу правильности написания, при цитировании различных источников вынуждены допускать разночтение.


[Закрыть]
 

Не случайно слово о мире в Иерусалиме. Само название города означает – город мира, город согласия.

Через Геннатские ворота входят пилигримы в Иерусалим, и узкими улицами идут на восход. Вот глубокая расселина, отделяющая западную часть города от его восточной стороны. Там, на высоком холме, откуда открывается великолепный вид на долину Хеврона, блестит на солнце золотом и мрамором Храм.

Кругом всех четырех стен Храма идут колоннады в греческом стиле, с орнаментом на капителях в виде бараньих рогов. Самая пышная и величественная колоннада – с южной стороны, где находится главный вход во двор Храма. Четыре ряда колонн проходят посетители, чтобы попасть вовнутрь. В первый двор может войти всякий, даже язычник; его и называют «двором язычников». Тут стоят римские солдаты во время большого стечения народа, и каждую минуту они готовы пустить в ход мечи и копья. В башне Антония, встроенной в северную стену Храма, постоянно находится гарнизон римских легионеров. За этим двором идет другой, считающийся уже частью Храма. Внутренняя стена окружает и его, и Храм, соединяя их в единое целое. Над воротами – надпись на греческом: «Ни один инородец не смеет войти за решетку и ограду святилища; кто будет схвачен, тот сам станет виновником собственной смерти».

Внутри храма есть поперечная стена, отделяющая западную часть двора, доступную только для мужчин, и восточную, в которую могут входить и женщины. За двором мужчин следует двор священников, где могут находиться исключительно священные лица. Внутренние стены дворца блестят мрамором и лепными украшениями в греческом стиле. Вся священническая утварь сделана из чистого золота. Золотыми плитами покрыты стены Храма. Над воротами, соединяющими притвор со святилищем, висит огромная золотая гроздь винограда, олицетворяющая плодородие Израиля.

Почему же иудеи из диаспоры гневно хмурятся при виде Храма? Почему не радует их щедрость иудейского царя, поражавшая когда-то народ в Бейруте, Дамаске, Антиохии, Родосе? Почему неласково оглядываются они на непосредственных, наивных галилеян, когда слышат от них: «Какие камни, какие здания!»? Что хорошего и когда было в Галилее? Конечно, галилеяне никогда не видели ничего подобного. Но разве дело только в богатстве Храма? То самое язычество, которым иудеи окружены в местах своего проживания, проникло и сюда, в сердце иудейской веры. Лишь в святилище и в Святом святых не осмелился ввести Ирод греческих новшеств. В остальном – и сам Храм, и люди, и порядки в нём – всё новое. Как эта ненавистная греческая лепнина, и эти оскверняющие Храм предупредительные надписи – разве раньше они были здесь возможны? А римские кентурионы в ограде Храма – это ли не вина Ирода?

Халдейский царь Навуходоносор[48]48
  Навуходоносор II, царь Вавилонии в 605–562 до н. э. В 605 г. захватил территории Сирии и Палестины, в 598 г. совершил поход в Северную Аравию. В 597 г., затем в 587 г. разрушил восставший Иерусалим, ликвидировал Иудейское царство и увел в плен большое число жителей Иудеи. При нем сооружены т. н. вавилонская башня и висячие сады.


[Закрыть] сровнял первый Храм, построенный при царе Соломоне, с землей уже после того, как он неоднократно подвергся разграблению язычниками. Это было чудесное здание из камня и ливанского кедра. На три части делилось здание Храма: притвор, святилище и Святое святых. Притвор был небольшим помещением, где были особые капители, с дорогой резьбой – венцами наподобие лилии и гранатовыми яблоками на цепочках. Здесь же стояли две высокие колонны из бронзы – Иахин и Воаз[49]49
  Иахин и Воаз (3 Цар. 7:21) – две свободно стоящие колонны по бокам от лестницы, ведущей в Храм Соломона. Вероятно, именами колонн стали первые слова сделанных на них надписей. Их смысл и значение остаются неясными, хотя существует множество разнообразных предположений.


[Закрыть]. Среднее помещение, называемое святилищем, было уставлено священными предметами: кедровым, покрытым золотом, кадильным жертвенником, семью золотыми светильниками, десятью золотыми столами с хлебами предложения и золотыми сосудами для богослужения. Да, в первом храме золота тоже хватало, но и святости здесь было больше. В Святое Святых был помещен ковчег или кивот Завета, над которым простирали крылья карубы[50]50
  Карубы – духи-хранители храмов и дворцов на Востоке, изображавшиеся в виде полулюдей-полуживотных. От др.-евр. слова «керубим» происходит «херувим».


[Закрыть] из масличного дерева резной работы, покрытого золотом. В ковчеге Завета находились две каменные скрижали, переданные Богом пророку Моисею, с изложенными на них десятью главными заповедями. Изящный ларец из дерева акации, в 2,5 локтя длины, в 1,5 локтя ширины и такой же высоты, изнутри покрытый листовым золотом, нёс в себе главные духовные ценности народа… Своими внутренними крыльями карубы соприкасались между собой над ковчегом, а внешними касались стен здания. Святилище и Святое святых соединялись всегда открытой дверью, которая скрывалась за занавесом из драгоценной ткани с изображением карубов. Вход в здание был с востока, а ниже по склону горы Морийя сначала находился двор для священников и левитов, и далее – на несколько ступеней ниже – двор для народа. Во дворе священников стоял огромный жертвенник всесожжения и умывальница из меди. Таков был Храм, построенный Соломоном за семь лет по указаниям, полученным им непосредственно от того, чье Имя не упоминается.

Вернувшись на родину издалека, придя в Иерусалим от рек вавилонских, вновь построили Храм поклоняющиеся Сущему. Ирод же завершил строительство, придав Храму нынешний блеск, его поистине царский облик.

И что теперь? Святое святых теперь пусто, лишь возвышение указывает на место, где некогда стоял ковчег Завета. Нынешний храм на треть больше Соломонова, да только для кого он расширился? Не для тех ли язычников, что собрались на «своём» дворе? Даже золочёные двери в святилище украшены богатой вавилонской тканью, как горькое напоминание о вавилонском плене. Пусть полог синего, алого, пурпурного цветов, что олицетворяет Божественное творение… Оживленная торговля во дворе язычников Храма. Каждому богомольцу, пришедшему на поклон, нужно принести немало жертв за грехи и нарушения закона, заплатить за них, и потому здесь располагаются со своими столами и палатками разные торговцы. Мохнатое и пернатое царство будущих жертв ревёт, мычит, клохчет и воркует, словно предчувствуя свою горькую и весьма уже близкую участь. Покрикивают менялы, обменивающие деньги на священные иерусалимские шекели. Тут же левиты в длинных полотняных одеяниях осматривают будущие жертвы.

Нет, понапрасну станешь ты искать здесь те святые порядки, что были раньше. Да и что могут дать святого народу Ироды? Династия пришельцев, идумеи[51]51
  Идумея (греч.), Эдом (др.-евр.) – древняя страна в Передней Азии, к югу от Палестины, между Мертвым морем и заливом Акаба. Со второй половины 2-ого тысячелетия до н. э. была заселена эдомитянами (отсюда название страны), объединившимися с конца второго тысячелетия до н. э. в государство. С 11 в. до н. э. Эдом – в зависимости от израильских племен, в 9–7 вв. до н. э. данник Ассирии, в 7–6 вв. до н. э. – данник Нововавилонского царства. Вместе с вавилонянами эдомитяне участвовали в осаде и разрушении Иерусалима (586 г. до н. э.) и к концу 6 в. до н. э. овладели частью южной Палестины. С образованием Набатейского царства (конец 3 в. до н. э.) большая часть Идумеи вошла в его состав. Западный Эдом с частью южной Палестины (с центром в г. Хеброн) представлял самостоятельное царство Идумею, в конце 2-ого в. до н. э. завоеванное иудейским царем из династии Хасмонеев, население было обращено в иудаизм. В 63 г. до н. э. западный Эдом вместе с Иудеей был покорен Римом и находился под римским протекторатом. Из эдомян происходил царь Ирод Великий. В 106 г. н. э. значительная часть территории Эдома вошла в состав римской провинции Аравия.


[Закрыть]…

От Иакова, а не от Исава ведут своё родословие все дети Израиля. Праотец Аврам был богатым кочевником из города Ура, что находился в Месопотамии. По божьему повелению он переместился с семейством из долины Евфрата на территорию между рекой Иордан и Средиземным морем, населенную хананеями. В награду за безоговорочную веру в единого истинного Бога он получил во владение землю, «полную молока и меда»[52]52
  Исход 3:8.


[Закрыть]. В возрасте девяноста девяти лет к Авраму явился Бог, чтобы заключить с ним союз – Завет. Завет сей гласил: Бог сделает потомство Аврама многочисленным и отдаст ему весь Ханаан в вечное владение; в качестве знака Завета все младенцы мужского пола должны быть обрезаны на восьмой день после рождения. При этом Бог поменял имя Аврама на Авраам, жена его Сара получила имя Сарра. Сарра, которой в то время перевалило за девяносто, стала матерью Исаака. Исаак вступил в брак с Ревеккой, которая долгое время оставалась бесплодной. Молитва Исаака дошла до Бога, жена его зачала, но во время беременности испытала какую-то тяжесть. От Бога пришло известие о том, что в её чреве бьются праотцы двух различных народов. Так уже во чреве матери разделены были Эдом и Израиль.

Ревекка произвела на свет близнецов: первым показался на свет Исав, он был красен и космат, а вторым – Иаков, державший за пятку своего брата, словно пытаясь вернуть того в лоно матери. Так и росли мальчики – в вечном соперничестве друг с другом. Исав, любимец Исаака, стал искусным звероловом, а Иаков – любимец Ревекки – пастухом, живущим в шатрах. Однажды Исав вернулся домой голодным, и, увидя, что Иаков готовит какую-то пищу, попросил утолить его голод. Иаков был готов дать брату кушанье из чечевицы, если Исав подарит ему право первородства. Это право принесло бы ему две части из отцовского наследства, обеспечивало место главы семьи и первосвященника. Кроме того, получив благословение отца, он наследовал бы и все обещания, данные Исааку Богом. Так и произошло.

Отеческое же благословение Иаков получил с помощью обмана, в чем ему помогла мать, Ревекка. Когда Исаак постарел и зрение его притупилось, он призвал к себе Исава и попросил его наловить дичи в поле, приготовить из неё его любимое кушанье, за что обещал отцовское благословение. Ревекка подслушала разговор Исава с отцом, и пока Исав охотился в поле, приготовила из двух козлят любимое кушанье Исаака и послала с ним Иакова. А чтобы Исаак не заметил подмены, надела на сына шкуры козлят, покрыв ими его гладкие руки и шею… Исаак сначала с недоверием принял кушанье, бормоча про себя: «Голос Иакова, а руки, руки Исавовы», но потом всё же благословил сына. Это благословение отменить было невозможно. Исав, узнав о случившемся, с плачем умолял отца благословить и его: «Неужели, отец мой, одно у тебя благословение?» Он возненавидел Иакова до такой степени, что тому пришлось бежать. Он шел к брату матери Лавану, жившему в Месопотамии, в окрестностях Харрана. По пути он прилег отдохнуть на горе, положил голову на камень и сладко заснул. Ему приснилась лестница, которая стояла на земле, другой конец упирался в небо. По этой лестнице ангелы спускались и поднимались на небо. Наверху стоял Бог, который благословил Иакова. И подтвердил ему данные ранее Аврааму и Исааку обещания. А это было немаловажно: из колена Исаака теперь должен был появиться великий народ, в котором людей будет столько, сколько песчинок на земле, и звезд на небе, и который овладеет всей землей Ханаанской.

Много позже, через двадцать лет, Исаак возвращался к отеческим шатрам вместе с женами, Рахилью и Лией, родными дочерьми дяди своего, Лавана. Приближаясь к Ханаану, он послал гонцов с подарками для Исава, чтобы задобрить его. Встреча «любящих» братьев закончилась перемирием, а еще – окончательным разделом. Иаков обязался не занимать земли Исава, а найти себе другие. Так он раскинул свои шатры перед Сихемом, в западной части Ханаана. Исав же покинул землю обетованную, отправился в Сеир и стал праотцем эдомитян. Но ещё прежде, чем встретиться с Исавом, в одну из ночей Иакову пришлось бороться с таинственным Некто, который вёл схватку до зари, но не смог одолеть Иакова.

С Богом самим боролся Иаков, и был он наречен последним «Израиль»[53]53
  В повествовании о разделе Иакова и Исава нашли отражение воспоминания о переселении народов, происходившем в начале 8 века до н. э., когда Ханаан попал сначала в руки эдомитян, а затем израильтян. Прежде, чем Иаков встретился с Исавом, в одну из ночей ему пришлось бороться с таинственным Некто, который вел схватку до зари, но не смог одолеть Иакова. Видя тщетность своих попыток, Некто коснулся бедра Иакова и повредил ему «сустав бедра». Тогда Иаков признал в нём божественное существо и попросил его благословения. Некто сообщил ему, что отныне он будет именоваться не Иаковом, а Израилем: «ибо ты боролся с богом, и человеков одолевать будешь» (Быт. 32:28). Израиль – согласно народной этимологии – борющийся с Богом.


[Закрыть].

Иаков-Израиль стал отцом двенадцати сыновей, и звали их Рувим, Симеон, Левий, Иуда, Иссахар, Завулон, Иосиф, Вениамин, Дан, Неффалим, Гад, Асир. Рувим был первенцем отца, но не ему суждено было стать предводителем будущих потомков двенадцати колен Израиля. Рувим потерял благоволение отца, когда вошел к его наложнице Валле и осквернил ложе отца. Главенствующая роль отошла к колену Иуды, власть, богатство, авторитет, скипетр – удел колена Иудина…

Эдом – от слова «красный» – цвет кожи Исава при рождении, и цвет чечевичной похлебки, за которую он отдал своё первородство. Нынешний тетрарх Галилеи, Ирод Антипа – из династии, чуждой Иудее. Он – потомок Исава. Он с упорством, достойным лучшего применения, не забывает напоминать всем об этом. Любимый цвет его одежды – красный. И он меняет одеяния, но не меняет своего пристрастия к красному. Отец его, Ирод Великий, коренным образом перестроил восстановленный после возвращения иудеев из вавилонского пленения иерусалимский Храм. Он не возвёл новый Храм, он переустроил его. И теперь Храм стоит в Иерусалиме, напоминая его жителям о двойном несчастьи. О власти Иродов, ненавидимой иудеями. И о власти всего языческого в стране – римского, греческого, и прочего….

7. Ирод и его любовь

Трудно быть цельным человеком, когда сама судьба привнесла в твою жизнь раздвоенность. Трудно? Пожалуй, нет, это просто невозможно. Во всяком случае, Ироду, сыну идумейского князя Антипатра, стать цельным, быть одним человеком, а не двумя разными, не удавалось на протяжении всей его жизни. И это стало причиной его личной трагедии, а также принесло немало горя окружающим царя Ирода, да и всему Израилю.

Когда он был молод, и Иудея ещё не принадлежала ему (впрочем, ему тогда почти ничего и не принадлежало), будущий царь был ещё вполне счастлив. Неудивительно – столько всего ему нужно было сделать, он был так непомерно занят, так стремился ко всё большей и большей власти. Годы шли. Ему удавалось задуманное, власть приходила и росла, жизнь радовала, женщины любили… Он мог назвать среди своих друзей – Марка Антония, среди покровителей – Октавиана Августа, а женой его была та, при взгляде на которую у него темнело в глазах и захватывало дух от счастья, его единственная любовь, его женщина, его Мариамна![54]54
  В русскоязычной традиции супругу Ирода принято звать Мариамной. Тем не менее, имя этой женщины все то же, что и у двух других героинь нашего романа – Мария (Мариам), или Мирйам в галилейском произношении. Имя распространенное, вне всякого сомнения. Следует помнить, что, например, была традиция всех галилейских женщин называть Мариями, вне зависимости от их настоящего имени. Мы воспользовались сложившейся русскоязычной традицией, и стали называть героиню Мариамной; в самом деле, так проще избежать недоразумений, кроме того, это помогло нам подчеркнуть ее особенность, выделить то, что было присуще именно этой героине – носительнице иудейского духа, в противовес другой, носящей то же имя – Мариам Магдалеянке.


[Закрыть] Что ему Галилея или Иудея, когда он стал правителем всей Сирии…

Но та двойственность, что тяготела над ним, не дремала. Он был идумеянином, и всего лишь два поколения назад его предки насильно были обращены в иудаизм. Женщина, которую он боготворил, была иудейкой, а народ, которым он правил, в большинстве своём тоже исповедовал иудаизм. И тогда, когда, казалось бы, он достиг всего, к чему стремился, навязанная ему вера сломала жизнь, и растоптала счастье, превратив великого царя в кровавого деспота и тирана, в убийцу.

Мариамна… Для него, Ирода, брак этот был делом решённым, просто династический брак – и всё. Она из Хашмонеев[55]55
  Хашмонеи – династия царей и первосвященников, правившая в Иудее в 166– 37 гг. до н. э. Первый царь, основатель династии – Иуда Маккавей (166–161 гг. до н. э.), последний – Антигон (40–37 гг. до н. э.).


[Закрыть], так называемых «законных» правителей еврейского народа. Он, Ирод, делал всё, чтобы последние мужские представители этого рода исчезли с лица земли. Поскольку это была борьба, в которой либо он, либо они, совесть по поводу уничтожения Маккавеев не мучила властителя. При всей слабости последних Маккавеев, попади он, Ирод, в их руки, они бы ему не спустили.

Иоанн Гиркан Второй, дед Мариамны, не мог быть первосвященником, ибо по Закону, человек с физическим недостатком не может занимать подобное место. Однако родился-то он с ушами, и первосвященником был, и земным властителем. Родной племянник откусил ему уши, дабы Гиркан не мог более претендовать на первосвященническую, а с нею – и мирскую власть, как это было в обычае у Маккавеев. Попади Ирод в их руки, они бы ему не то ещё отрезали, коли друг с другом были так бережны. Он сражался с ними, и победил в бою, и это – дело мужчин.

Женщина – дело другое, не станет он с ней сражаться, разве что ночами… Она нужна ему для того, чтобы дети его были приняты страной, которой правят. В них будет еврейского много больше, чем в нём самом. Пусть радуются его подданные, которые косятся на царя с его «нечистотой крови». Он выбрал её из сонма женщин, не интересуясь тем, какой она была, как выглядела, чем жила. Вся его нынешняя жизнь была сделана им самим, всё, что у него было, было взято в бою, или на переговорах, и ещё неизвестно, где приходилось труднее. Он готов согласиться, что Маккавеи были «законными» властителями, когда в период борьбы с сирийцами вырвали себе власть. Теперь они годны лишь на то, чтобы дать ему женщину, которая подтвердит его собственную, вырванную у судьбы «законность», только и всего. Будь она даже страшна, как крокодил, ей придётся родить. Правда, говорят, что она красива, и это – лишнее достоинство, на которое он даже не мог надеяться. В жизни его немало женщин, будет ещё одна, которая укрепит его будущий престол и придаст его власти определенное очарование, поскольку предназначенная ему в жены хашмонейка, говорят, к тому же умна и учёна.

Но следовало видеть женщину, на которой хочешь жениться. Гиркан повторял без конца: «человек не должен обручаться с женщиной, пока не увидел ее»[56]56
  Киддушин. 41а.


[Закрыть]. Иоанн Гиркан, тогда ещё как все, имевший собственные уши, прожужжал те же части лица Ироду: «Женись! Мариамна умна, красива, и союз этот почётен!». И его можно понять, Гиркана. Его племянник, Антигон, вторгся в страну, при поддержке парфян[57]57
  Парфянское царство, государство в 250 г. до н. э. – 224 г. н. э., к юго-востоку от Каспийского моря. Название от парфян – иранского племени. Территориально в период расцвета (середина первого века до н. э.) – от Двуречья до реки Инд. Соперник Рима на Востоке.


[Закрыть]. Гиркану было чего бояться, он знал племянника. Именно Антигон лишил голову Иоанна Гиркана её естественного украшения – ушей. Но это случилось позже. Первое же нападение Ироду удалось отразить. В награду за это его старались женить на хашмонейке, и Гиркан сыпал обещаниями, уговаривая его увидеть будущую невесту.

Он-то сам, Ирод, мог бы сделать это и во время брачной церемонии, с него станется. Все они устроены одинаково, и когда он сорвёт с неё одежды, увидит лишь то, что видел всегда. Он возьмёт её, может не раз, если она ему понравится. И пойдут дети, которым будет передана его кровь и власть. К чему эти смотрины, если всё решено? Ещё один повод поморщиться, вспомнить недобрым словом все эти тонкие обычаи, которые он не способен постичь.

И вот он увидел её в первый раз. И даже этот первый раз был не таким, как всегда. И, оказалось, что женщина может увлечь его сердце. Больше, чем упоение в бою. Больше, чем стены дворца, ставшего воплощением собственной мечты. Больше всего того, что было до того дня его жизнью.

Иоанну Гиркану очень хотелось выдать внучку замуж. Пусть и на открытой кровле дома, под взглядами его самого, и его домашних, но он оставил их одних. Дав возможность поговорить. Рассмотреть друг друга. Помериться силой, ибо встреча показала – бой будет нешуточным.

Даже в лучах мягкого вечернего солнца она выглядела твердой и несгибаемой, как скала. А ведь розовые лучи высвечивали фигурку, которая, несмотря на худобу и гибкость, состояла из плавных, женственных линий, радовавших глаз. И всё же с этой именно, первой, встречи, он называл её в душе «осой». Не из-за талии, ошеломляюще узкой, хотя и это сходство промелькнуло в сознании, да исчезло. Её глаза жалили и пронзали насквозь. Сказать, что он рассмотрел в этих глазах недружелюбие – значит не сказать ничего. В них плескалась ненависть, и ещё – отвращение. Словно она смотрит на падаль, оскорбляющую и зрение, и обоняние, и чувства правоверной иудейки. Это отношение к себе Ирод прочувствовал сразу. Она могла бы опустить свои глаза, пусть и хашмонейка, но ведь всего лишь женщина, почти девочка ещё! Её пухловатые чувственные губы с беззащитной мягкостью их, с каким-то подчеркнутым, алым, вызывающим цветом, её рассыпавшиеся по плечам, выбивавшиеся из-под покрывала блестящие каштановые волосы, её округлую, хорошо развитую грудь, при том, что она оставляла впечатление подростка из-за своей худобы, – это, и многое, многое другое, он выхватил сразу, какой-то частью сознания, где не успела поселиться боль, вызванная её очевидным отвращением к нему. Они ещё не сказали ни полслова друг другу, а он успел испытать и эту странную, ужалившую его в сердце боль, и желание, схватив её в объятия, грубо сломать, раздавить эту легкую фигурку ненавидящей его женщины. И в то же время, чуть-чуть позднее, сразу после этого, ощутил всепоглощающую жалость, стремление защитить, уберечь, спасти её от себя самой – такой непокорной, дерзкой. Не счесть ощущений и мыслей, что она вызвала в нём, всего лишь взглянув на него из-под покрывала…

– Ты ненавидишь меня, женщина? – спросил он у неё прямо, без увёрток. – Почему? Разве выходят замуж за тех, кто не мил?

– А кто спросил меня? – было ему ответом. – И почему мне любить тебя, идумеянин, мне, женщине этого рода? Разве мы – не цари в своей стране? Не хранители имени Бога? Это ты пришелец. И меня, меня они продали тебе! Тебе, чьих предков мои купили за горшок чечевичной похлебки! Лучше бы мне умереть, чем дожить до такого…

– Кто-то из них, твоих родных, помешал тебе умереть? – спросил он с насмешкой. Всего лишь с насмешкой. Хотя её дерзкие, вызывающие речи пробудили в нём нешуточный гнев. И будь это не она, чью хрупкую красоту он постигал с каждым мгновением всё глубже, на беду себе, не сносить бы обидчику головы.

– Они были правы. Ты поступишь глупо, умерев. К чему бы тогда красота, данная тебе Богом? Не стоит уносить в могилу девственность, попробуй до того ласки мужчины, Мариамна. Настоящего мужчины, не из твоих родных и близких, и не тех, кто купался в щедротах Хашмонеевых князей, из ваших приближенных. Они ведь выродились, Мариамна, эти Маккавеи. Будь рядом с тобою Иуда Маккавей, лев вашего рода, я бы ещё понял твои порывы. А я – тоже Маккавей, но моего собственного рода, который только начинает свою дорогу, но она будет царской! Не хочешь быть со мною? Я сделаю тебе сыновей, и это даст тебе радость, поверь мне…

Он с большим удовольствием отметил, что сумел её смутить. Она дерзила ему, забыв, что он – мужчина. Ответная дерзость повергла её в краску.

Может, он сумел задеть пробуждающуюся женственность этой полудевочки, так почему бы не закрепить успех? По крайней мере, прекратила болтать возвышенные свои глупости, и устремится теперь к тому, что искони нужнее женщине – к ласкам мужчины, материнским заботам. Но продолжить он не успел.

– Ты поедаешь свинину, – с отвращением вдруг не сказала, а выплюнула она. – Ты оскверняешь себя свининой, потомок Исава!

– Да, это ужасное, ужасное обвинение! – рассмеялся он. Его позабавила её горячность. Почему-то захотелось объяснить ей, что он думал сам по этому поводу.

– Ты знаешь, Мариамна, свинина – мясо нежное, быстро портится. В шатрах её не сохранишь, а когда она испорчена, есть её опасно, заболеешь. Будешь исторгать содержимое нутра долго и мучительно, занеможешь. Наши с тобой предки потому и ввели на него запрет. Вообще, многие запреты обусловлены образом жизни, а Бог здесь ни при чем. Неужели Ему мало хлопот и без этих наших мелочей? Так говорили мне весьма учёные люди, пусть и язычники, но совсем не глупые люди, поверь. Только ведь я достаточно богат, чтобы не хранить мясо подолгу, я ем его свежим, и никакого вреда оно мне причинить не может. Свинина очень вкусна.

Если некоторое время назад он воззвал к её женственности, теперь – к её врождённому любопытству, пробивающемуся сквозь путы иудейского Закона, которыми она была напичкана от пальцев ног до волос на голове. А ему хотелось видеть, какая она вне этого закона. Её ум, о котором все говорили, был почему-то очевиден для него, хотя пока что он не услышал от неё ни одного умного слова. Наверно, живость её, и непосредственность, и неподдельный интерес к жизни были осязаемы им, впитываемы с её лица, вытекали из жестов, повадки. Услышав от него о том, что свинина вкусна, она изобразила на лице ужас и отвращение, но глаза её выдавали. Перед ней был чужой человек, отступник, злодей, поедающий свинину, но именно это было ей интересно.

И он стал рассказывать ей о том, как едят римляне. О том, как страшно выгладит на столе поданная целиком кабанья голова. Какой необыкновенно тонкий вкус у филе из дикого кабана. Какие ощущения были у него, когда подали свиное вымя, фаршированное всякой начинкой…

Он видел, как расширялись её зрачки, от ужаса и любопытства одновременно, как она пыталась справиться с невольной тошнотой. И ощущал, что смертельно хочет эту женщину. Если бы не знать, что немедленно ворвутся на кровлю её родные, их растащат… да и это бы его не остановило, в конце концов, но не мог же он на её глазах убить всех её родных! Со смешной целью тут же овладеть ею, когда те же родные с радостью и удовольствием подложат её ему в постель, чего ради, собственно говоря, и затевалось их знакомство. Надо только пройти эти смешные обряды. Он выпьет с ней вина ещё много раз, обещал он себе, после того, как они выпьют его во время свадьбы….

Он развелся с женой, Дорис, и выгнал её с сыном Антипатром из Иерусалима. Через неделю, пьяный от страсти и радости, он обручился с Мариамной. Она же была подавлена, в слезах. На него смотрела без всякой радости, он снова увидел в ней безуспешно подавляемый в угоду родным ужас перед ним, и её отвращение. Было больно, но отказаться от своего желания обладать ею он не мог. Это было выше его, больше его. Он держал руки сжатыми в кулак, чтобы не броситься трогать её на виду всего Иерусалима. Сжимать её грудь, ломать это хрупкое тело…

Этим обручением они, Маккавеи, держали его на привязи долго, целых пять лет! Как он не сошёл с ума, странно. Может, только потому, что и обстоятельства не складывались в его, Ирода, пользу, и ему приходилось думать больше о спасении собственной головы, о завоевании потерянных земель вновь.

Парфяне вторглись в Сирию и, перейдя границу, сразу же повернули часть своей армии на юг – в Иудею. Антигон, племянник Гиркана, также вторгся в страну, и устремился к Иерусалиму. Ирод пытался преградить ему путь, но Антигон захватил внутренние дворы храма. И тут подошла армия парфян… Гиркан лишился ушей, ну да ладно, это не страшно. А Ирод – Мариамны, что было куда страшней. Но надежда грела его, и он боролся. Он последовал за Марком Антонием в Малую Азию, потом в Италию. Он повёз туда деньги, он убеждал друга своего Антония, и его недруга Октавиана, что именно он, Ирод – единственный надежный союзник в борьбе против парфян. Вместе с Антонием, в благодарность за подаренную ему милость стать царем Иудеи, всходил на Капитолий, и приносил жертву Юпитеру. Ирод делал, что мог, он был мужчиной и не умел плакать и просить об уступках Бога, он умел добиваться того, что было заветной его мечтой – Мариамны, а также царства, которое он обещал в том разговоре сложить к её ногам…

Через пять лет, прежде чем начать осаду Иерусалима, он женился на Мариамне. К тому времени он уже добился почти всего, он даже наголову разбил Антигона. Непокорными оставались Иерусалим, да ещё Мариамна, но прежде, чем взять город, он доставил себе удовольствие и взял жену.

Свадьба его не была долгой. Он не собирался больше ждать. Пусть они его ждут, Маккавеи, и непокорный Иерусалим, и все остальные.

Выслушав благословения, и отпив тот глоток вина, который собирался выпить ещё пять лет назад, он взял её за руку, гордую хашмонейку. И, невзирая на её сопротивление, увёл в ту комнату, где отныне должна была протекать самая важная часть её жизни, куда более важная, чем обсуждение преимуществ собственной семьи. Где бы он ни захотел устроить эту комнату потом, какие бы дворцы ни возводил. Она должна была делить с ним и эту комнату, и его ложе. Он так решил.

Жалость к ней, и острую, пронзительную боль, вызванную её беззащитностью, и собственным несоответствием ей, – а ведь он мог, мог соответствовать, взгляни она хоть раз на него другими глазами! – он ощутил в полной мере в эту ночь. Снова, и потом ещё много, много раз.

Пять лет тоски по ней должны были вылиться во что-то, а что он мог сделать, если с той минуты, как он почти втащил её в свои покои, она прислонилась к стене, спиной к постели, где он так её ждал, и хотел, – и не трогалась с места. Слилась в каком-то тупом молчании со стеной, стала её частью, как будто хотела раствориться в ней, исчезнуть, перестать быть. Напрасно он звал её. Она не хотела слышать.

Ирод справился с собой, и с желанием распять её на кровати, и взять – в крови, в слезах, боли и отчаянии. Он не мог плюнуть в собственную душу, не мог унизить мечту о ней и её любви.

Он выбрался из постели. Подошёл к ней, стоящей у стены, и позвал:

– Мариамна…

Он вложил в этот зов всю свою страсть, голос его был низок, и в нем были почти стон, и мука, и боль. А какое сильное желание!

В конце концов, она была женщина, всего лишь женщина, притом давно созревшая для любви. И этот зов она услышала, и вздрогнула всем телом, впервые осознав по-настоящему, где она и что с ней. До сих пор она плыла куда-то, все глубже погружаясь в отчаяние. Всё думала о потерянной чести Маккавеев, о своей судьбе, так жестоко посмеявшейся над её мечтами стать царицей. Стала, но с кем же рядом! Ненавидимая своим народом, проклинаемая на улицах Иерусалима, во дворе самого Храма, за предательство, что должно было свершиться здесь. В этой комнате. Она покупала безопасность своих близких, и оберегала их уши, а там, в Иерусалиме, скоро должна была начаться кровавая бойня, и её муж будет во главе развязавших эту бойню!

Другая сторона происходящего до сих пор не доходила до её сознания. Она одна, в комнате с мужчиной, что любит её – уж это она знала. И знали все, кто хоть раз видел его взгляд, обращенный на неё, от которого её сердце всегда замирало, или падало куда-то вниз. Она пугалась себя, и своих собственных мыслей, когда он смотрел на неё. Ирод её любит и, говоря откровенно и грубо, давно хочет спать с ней. Вот, он говорит ей что-то, ласковое, стыдное, прижавшись губами к уху. И тело его прижато к её телу, и почему-то это приятно ей. Его слова и голос оплетают её, словно паутиной. Она чувствует волны мурашек, бегущих по спине. Почему она не отстраняется, не бежит от его жадных рук? Почему впервые за всё время, что неизбежность их свадьбы стала очевидной, она впервые ощущает радость?

А он действительно прижимался к ней всем телом, чтобы она ощутила всю силу желания, владевшего им. Он давал ей почувствовать силу его рук, освобождающих её от одежды, влажность губ, что ещё не коснулись её, как ему хотелось, но уже находили свободные от покровов места. Не будь сзади опоры в его лице, она, пожалуй, не удержалась бы на ногах. Потому что руки его коснулись обнаженных грудей. Его пальцы охватили их, и поначалу нежно, а потом все жадней и грубее играли с ними, и она, не видя, ощущала, как почками распускаются их кончики. Ей открылась бездна новых ощущений, когда он развернул её к себе, и припал к её губам. Его язык проник внутрь, и нежно исследовал её рот, пробуждая в ней желания, которых она не знала раньше.