Текст книги "Новое место жительства (СИ)"
Автор книги: Олег Верещагин
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)
8. ПОСЛЕДНИЙ ОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ
До самого пробуждения мне снились дирижабли.
Я заснул уже когда за окнами рассвело совсем – прозрачная ночь плавно перешла в обычное солнечное утро. Не потому, что мы с Юркой заболтались совсем уж до рассвета, а потому что я не мог никак успокоиться. Несколько раз засыпал, но что‑то будто встряхивало меня изнутри, неприятно, даже страшновато, как будто кто‑то тебя хватает и пытается сдёрнуть с кровати… и я просыпался с испугом, пытаясь понять: что именно было сном? Не разговор ли?! Я бы не удивился, окажись это так, потому что наяву такого быть не могло.
Собственно, с этой мыслью я и проснулся окончательно. С этой мыслью, а ещё – с сожалением. Не злым, а просто грустным, что это был сон. Даже не просто с сожалением – с сожалеющей уверенностью. Так же вот грустно мне было прошлой зимой, сразу после Нового Года, когда мы с матерью вернулись под утро с банкета, я лёг спать и вдруг увидел сон, не похожий ни на что, виденное раньше. В том прошлогоднем сне была Москва, Москва немного другая – вроде бы знакомые улицы, но непохожие на нынешние; зеленее, малолюднее, тише и уютнее… Во сне мы шли по Арбату с каким‑то мальчишкой и мне почему‑то было очень хорошо. Этот мальчишка был мой друг, я просто знал это. Без объяснений, хотя во сне я знал и то, как и где мы познакомились. Я показывал ему Москву (полузнакомую и странную для меня – настоящего, не из сна); потом мы сели в вагон, похожий на каплю, и он взмыл на тонких опорах куда‑то вверх, и оттуда, сверху, открылась панорама города. Мимо окон пролетел большущий плакат; я каким‑то чудом успел заметить, что на нём написано – размашистыми белыми буквами на алом фоне:
БРАТСКИЙ ПРИВЕТ ОТ РЕСПУБЛИК–СЕСТЁР
–
ГОРОДУ–ГЕРОЮ МОСКВЕ,
СТОЛИЦЕ
СОЮЗА СОВЕТСКИХ КОММУНИСТИЧЕСКИХ РЕСПУБЛИК,
В ЕЁ 860–Й ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ !
1147 – 2007
Я тогда проснулся сразу после этого. И мне было грустно.
Вот точно так же было и сейчас. Я лежал в постели и думал, что это всё‑таки был хороший сон – про наш ночной разговор с Юркой и про планету Беловодье.
Жаль.
Тёти Лины опять не было дома, я это понял сразу. Раньше, когда я был маленьким, мне часто казалось, что учителя уходят на каникулы вместе с учениками – отучились и всё, тоже гуляют. А оказывается, июнь для них – вполне рабочее время… да и у учеников здешних вон какая‑то практика есть… Но, кстати, Юрка был в наличии – он стоял в саду, насвистывал что‑то и ногой, насосом– »лягушкой», накачивал большущую автомобильную камеру, временами пощёлкивая по ней ногтем. Камера убедительно и солидно гудела, но Юрка чем‑то оставался недоволен и качал снова. Это его занятие почему‑то окончательно убедило меня: да, сон.
Сильно захотелось есть.
– Привет, – сказал я, выходя на верхнюю ступеньку крыльца. Её уже нагрело солнце. Ступенька словно бы утешала меня своим теплом: ну ты что? Ну подумаешь – сон… есть же я, есть лето, есть тепло… а что нет сказки – так ведь ты же знал, что их нет…
– Привет, – кивнул Юрка. – На речку пойдёшь?
– Пошли, – я пожал плечами. – Только я разминку сделаю и поедим, ага?
Ну что ж – это тоже неплохо. Речка, солнце, лето, тугой баллон… Я никогда не плавал на баллоне, на настоящей автомобильной камере, только видел в фильмах.
Неплохо… только почему‑то отчётливо зазвучал в моих ушах грустный напев Шевчука – под ломкие стеклянные колокольчики композиции «Осень, мёртвые дожди…»:
Осень – мёртвые дожди.
Осень – юные морозы.
Задубевшие берёзы
Ковыляют по Руси…
Осень – пьяная река,
Затопившая дорогу…
Осень – смертная тревога
У живого старика…
Я тяжеловато поднялся обратно на верхнюю ступеньку. И, в последней безумной надежде, от которой меня пошатнуло, резко обернувшись через плечо, посмотрел на Юрку.
Он стоял и придерживал баллон рукой – словно большого послушного зверя. На плече белела свежая повязка.
– Это не сон, Владька, – просто и спокойно сказал он. – Это правда.
* * *
Речка оказалась довольно далеко. Насколько я помнил карту, пляж в Северскстали располагался чуть ли не посреди города, так что подобное пешее путешествие вызвало у меня недоумение. Но я промолчал, всё ещё погружённый в собственные переживания и борющийся с сомнениями, которые то накатывали, то отбегали – как волна на морской берег.
Юрка – с абсолютным презрением к условностям цивилизации – шагал босиком и соизволил натянуть на плавки только убитые до последней степени шорты, расписанные авторучкой в какие‑то абстрактные геометрические узоры. При этом он ловко катил баллон раненой рукой, то и дело пошлёпывая бойко вращающийся чёрный круг «по макушке», отчего тот весело подпрыгивал с упругим тугим звоном. Я, соответственно, обул кроссовки и влез в бермуды. И в моменты возвращения надежды снова и снова отчаянно завидовал Юрке.
Мне хотелось пойти босиком.
Ужасно хотелось.
Но в почти четырнадцать лет это делать несолидно.
Впрочем, Юрке на это было, кажется, наплевать – в своём городе он вёл себя, как хотел… и поэтому я тоже ему завидовал. А он вдруг покосился на меня и дурашливо пропел, ничуть не стесняясь того, что мы на улице и кругом какие–никакие, а люди:
– В лесу бывает много происшествий,
Но мне одно покоя не даёт:
Сидел в траве кузнечик всем известный,
Похожий на военный вертолёт.
Морально был устойчив зелёный наш кузнечик,
Он матом не ругался и не пил,
Не трогал он ни блошек, ни козявок, ни овечек,
И с мухою навозною дружил…[24] 24
Стихи В. Третьякова
[Закрыть]
– А дальше? – заинтересовался я. Юрка махнул рукой:
– А, потом… – он снова улыбнулся, стукнул баллон и, глядя куда‑то в сторону, негромко, но отчётливо прочёл на ходу: —
Скоро мы победим,
Я верю!
И мама сварит много
Вкусного киселя из столярного клея…
Я недоумённо посмотрел на него. Но Юрка читал, всё так же постукивая баллон по чёрной тугой поверхности:
– Скоро мы победим
И папа вернётся
Из пепла Вороньей Горы
В тельняшке, разорванной на груди -
Он говорил, что фашисты её боятся!
Пули её не пробьют, только штык!
А в огне она не горит!
А в штыки с моряком
Никакому фашисту не справиться!
Бум. Бум. Бум. Постукивал баллон. Мы шли по летней улице. Я слушал.
– Скоро мы победим,
И с неба
Больше не будет сыпаться
На Ленинград
Ничего,
Кроме града, дождя или снега!
Юрка неожиданно посмотрел на меня блестящими, яркими глазами. Его губы шевелились словно бы сами по себе:
– Скоро мы победим
И будем жить
В двух комнатах
С целыми стенами -
В них будет столько тепла,
Что можно будет ходить раздетыми…
И мама не будет топить до утра
Буржуйку
Мебелью и газетами…
А вторая комната
До потолка
Будет наполнена хлебом!
Скоро мы обязательно победим! – Юркин голос коротко прозвенел. Шедший мимо старик оглянулся на нас и долго смотрел вслед.
– Юр… – я сглотнул. – Зачем ты… это?..
Мне стало вдруг не по себе.
Но он не ответил. Он снова смотрел в сторону.
– Ю–ур… – окликнул я его. И он повернулся ко мне – с улыбкой:
– Пришли! – и, пнув баллон, помчался следом…
…Теперь я понял, почему мы пошли куда‑то «не туда». Очевидно, как и многие сплочённые компании, друзья Юрки имели «собственный» пляж и не очень‑то стремились туда, где много людей. А что на «собственный» пляж далеко ходить – так общение стоит того.
В общем, крутой переулок – настолько крутой, что верхние его дома были одноэтажными, а нижние – аж в два с половиной этажа, и при этом крыши домов находились на одном уровне – спускался к зарослям вездесущего американского клёна, перед которыми торчал очень ровно прикрученный проволокой к самодельному столбику аккуратный проникновенный плакат, написанный белилами, похоже, на выброшенной некогда полированной столешнице:
ЗА СВАЛКУ МУСОРА
В ЛЮБЫХ ВИДАХ
ПРОСТО
ВЫРВЕМ
РУКИ
Плакат просто‑таки подкупал искренностью. Во всяком случае, мусора вокруг видно не было, хотя место являлось практически идеальным.
Между тем баллон, за которым Юрка, похоже, и не стремился успеть, со всей дури вломился в кусты. Я прижмурился, ожидая взрыва, но баллон просто исчез в зелени. Юрка, притормозив, поднял палец:
– Внимание… – по его лицу буквально разливалось выжидательное удовлетворение, губы сами разъезжались. Я с благожелательным удивлением посмотрел на двоюродного братца – и вдруг снова ему позавидовал. Он радовался предстоящей встрече с друзьями – по–настоящему радовался!
Со кустов, которые надёжно скрыли баллон, неожиданно послышался благожелательный вой, в котором солировал девчоночий голос – уже слегка мне знакомый. Он выводил основную тему: «Ю–ууууу, сюда–а!!!»
– По–шли! – скомандовал Юрка. И побежал вниз, явно намереваясь тоже врезаться в кусты со всей дури. Которой у него было намного больше, чем у баллона.
Впрочем, оказалось, что там есть тропинка – правда, не очень заметная даже вблизи. По ней мы проскочили через кусты бегом (на одном из деревьев я краем глаза заметил аккуратно прикреплённый человеческий череп (надеюсь, что пластиковый муляж) с надписью чёрным лаком: «ОН БРОСИЛ ТУТ ПИВНУЮ БУТЫЛКУ») и буквально вывалились на узкую полоску пляжа.
Пляж был маленьким и поэтому сперва показался мне забитым до отказа. Полоска неожиданно чистого песка – только–только лечь в рост, головой к кустам, пятками к воде (или наоборот). Справа, на траве – аккуратно обустроенное кирпичами кострище, над которым, наверное, можно было жарить шашлыки или сосиски. Правда, сейчас там просто горело толстое полешко – как символ. Слева берег приподнимался – и над обрывом на толстом сучке всё того же клёна ритмично покачивалась тарзанка, явно позволявшая легко долететь до противоположного берега. Из‑под того же обрывчика в реку с журчанием сбегал заключённый в обрезок жестяной трубы ручеёк. Вода в самой тихой речке была непрозрачной, но не выглядела грязной.
Только охватив всё это одним взглядом, я сообразил, что на пляже около десятка мальчишек и девчонок – и все они смотрят на меня. Скорее удивлённо, только синеглазый–золотоволосый Роман махнул рукой вполне дружелюбно, опять как старому знакомому, как тогда вечером в доме – да радостно вскочившая навстречу Юрке с песка Нина смерила меня непонятным взглядом.
– Это Владька, мой двоюродный, – Юрка, уже приобняв девчонку за талию, кивнул на меня. – Я ему всё рассказал.
Я внутренне напрягся. И действительно – в первую секунду после этого – в лоб, обалдеть! – признания по отдыхающим на песке прошло что‑то вроде волны, неясной и неуловимой, но явственной. Однако, никаких замечаний ни с чьей стороны не последовало. Только невысокий светловолосый мальчишка наморщил лоб, чуть вытянул губы и спросил непонятно:
– А Ян?
– За изыскания отвечаю я, а не Ян, – неожиданно резко ответил Юрка. – И не Ян мне людей ищет.
От этих слов повеяло чем‑то очень взрослым и серьёзным. Но задавший вопрос мальчишка тут же разрушил это ощущение, широко улыбнувшись и дурашливо подняв руки:
– Я что, я ничего… – он посмотрел на меня из‑под упавшей на глаза чёлки и представился: – Паша. Паша, Зубков.
Я кивнул, и тут же начали представляться и остальные – то ли соблюдая какой‑то неизвестный мне порядок, то ли просто кто как успевал.
Довольно трудно описывать реальных людей. Особенно реальных пацанов и девчонок. Выдумывая героев, можно снабжать их шрамами на лице, горящими глубоко посаженными глазами, яркими отличительными признаками типа татуировки или слепоты после ранения… А таких, как мои новые знакомые – сотни в каждом городе. Разных, конечно, но чем‑то похожих, особенно при первом рассмотрении. Поди отличи. И я, конечно, понимал, что сразу всех не запомню. Хотя и старался.
В компании был ещё один Зубков, Дима – на вид помладше первого, смуглый от природы и темноволосый, но с такими же серыми глазами, как у Паши и вообще чем‑то сильно похожий. Так бывает – «похожие непохожие», вроде всё другое, а ясно, что перед тобой братья.
Круглолицего и плотного мальчишку помладше меня – с серыми глазами чуть навыкате – звали Максим Саппа (и я узнал, что у Нины–Антонины фамилия тоже Саппа; вот уж совсем не похожи, если они брат и сестра! А фамилия Романа была Буров).
Около костра сидел, держа на коленях гитару (опять гитара) эдакий красавчик, но не как «скандинавоэльф» Роман, а типично славянский – чуть курносый, с большими серыми глазами, нейтрально–русый, ширококостный, но в то же время подтянутый, пухлогубый. На вид постарше меня. Звали его Коновалов, Саша. Рядом с ним устроилась рыжеватая девчонка со смешливыми светлыми глазами на узком, чуть веснушчатом лице – Аня Редина. Редин был и ещё один – длинный, нескладный парень с острым носом и короткой стрижкой. Тоже совсем непохожий. Может, и не брат никакой, а просто однофамилец.
Накачанный – не специально, просто такой крепенький – желтоглазый (именно желтоглазый) и длинноволосый, почти как Роман, мальчишка, назвавшийся Вадимом Толубеевым, всё время играл длинным ножом. У него, кстати, я и правда заметил шрам, и неплохой – во всю грудь справа, от ключицы до соска. Мне показалось, что я ему совершенно неинтересен.
Оля Назарова, третья девчонка в компании, была невысокая толстушка с косой, из‑за своей упитанности явно не комплексовавшая и весёлая.
Тёмно–русый, круглолицый, как Максим, но высокий и кареглазый – один такой кареглазый в компании – мальчишка, Дима Лукьянов, единственный поднялся и пожал мне руку. Правда, я не ощутил ни в ком недружелюбия. Хуже всего были пожалуй равнодушие Вадима и какая‑то непонятная ирония Антонины. Остальные, похоже, были готовы со мной подружиться.
Я так почувствовал, а я уже упоминал, что неплохо чувствую людей при первом знакомстве.
Юрка между тем уже разделся и полез в воду, толкая перед собой баллон с ухитрявшейся царственно на нём возлежать Нинкой – похоже, им нравилось играть в Величественную Госпожу и Влюблённого Слугу. Я, посматривая по сторонам, тоже стащил бермуды, скинул кроссовки и уселся на песок. Никто не спешил со мной заговаривать, но и чужим я себя тоже не ощущал – и внезапно с удивлением понял, что, пожалуй, нашёл друзей.
Это было странное ощущение.
– Что умеешь? – деловито, но в то же время дружелюбно поинтересовался вдруг Паша, переворачиваясь на живот и глядя на меня.
– Отстаааань от него, Зуб, – протянула веснушчатая Аня. – У нас выходной. Законный. Давайте отдыхать и песни петь.
– Нет, кто как, а я только сейчас от вони отмылась, – заявила толстенькая Оля. – Но всё равно зря Юрка нас отослал, вон как получилось… Ни за что больше в болота не полезу.
– А малярия? – спросил Коновалов. – Малярия как же? Это же такое наслаждение! Поймать анофелеса[26] 26
Малярийный комар.
[Закрыть], – он сделал такое реалистичное движение рукой в воздухе, что все засмеялись. – Препарировать его… – он шевельнул пальцами. – Извлечь возбудитель… – он причмокнул, как бы разглядывая что‑то, зажатое в щепотке.
– Смейся–смейся, – беззлобно отмахнулась под общий смех Оля. И повернулась ко мне: – Ты их меньше слушай. Как что, так они ко мне бегут. Зимой… – она устроилась удобнее.
– О не–е-ет!!! – взвыл долговязый Витя.
– Зимой, – невозмутимо продолжала девчонка под общее хихиканье разной степени ехидности и громкости, – гуляю я по центральной площади у ёлки. Согласись, уже само по себе страшно… – я кивнул, хотя не очень понимал, что тут страшного. – Вся в красивой шубе и новогоднем настроении с головы до пят. Ни о чём худом не помышляю, ни–ни. Вдруг появляется эта безумная банда, – она кивнул в сторону неба, – Редиска, Великий и Ужасный, а с ним – Братья Зуб… – чьё‑то хихиканье стало истерическим. – Редиска с треском разрывает на себе всё до тельняшки, на его могучую голую грудь сыплется новогодний снег…
– Не было, – быстро ответил Витя, и я понял, что Редиска – это он. От Редина, ну конечно…
– Было… – в сторону сообщил Зубков–младший. Я не видел его лица, но по голосу было слышно, что он улыбается.
– Предатель, – презрительно и грустно сказал Редин. – Топчите меня и мешайте с грязью… ииииихххх!!! – он улёгся лицом в песок, а Оля продолжала:
– Все трое – в снегу нашего Второго Всенебесного Отечества. Ломятся ко мне по площади так, как будто… – она задумалась, подыскивая сравнение. Все заинтересованно ждали. Потом махнула рукой и пояснила: – Как будто так и надо. Падают передо мной на колени, хватают меня за руки, лобызают их и мои красивые новые сапожки…
– Кхгм… – громко произнёс Паша. Оля быстро посмотрела на него и согласилась:
– Да, Старый Зуб не падал. Он, как всегда, остался стоять во весь свой внушительный рост, могучий и непоколебимый, потому что коленки не гнулись от ужаса… – Паша махнул рукой. – Выясняется, что они притащили сюда роженицу…
– Роженицу?! – не выдержал я. Мир передо мной стремительно разворачивался в многомерное яркое полотно, игравшее всеми красками… и я уже не знал, что с этим делать.
– Роженицу, – кивнула Оля. – Обычное дело, но такая паника поднялась… Короче, когда я до завода добралась, там и без меня родили. Но самое интересное, что там с ней ещё один человек сидел…
– Ну я сидел, – лениво отозвался Коновалов. – Сидел. Пока ты там телепалась в своей красивой шубке по сугробам, я всё и сделал, как надо…
– …и доложил мне, что вес ребёнка – примерно как «калашников», – победно заключила Оля. – Потом подумал и обстоятельно добавил: «Незаряженный.»
– Погоди, ты врач, что ли? – уточнил я недоверчиво, переждав общий хохот. – Тебе сколько лет‑то?!
– У меня родители врачи, оба, – ответила толстушка. – Мама гинеколог как раз, отец – хирург. Ну я и поднабралась опыта, чуть ли не с рождения… И путём упорного самообразования.
– Я с вами две минуты, и мне всё время кажется, что меня разыгрывают, – признался я неожиданно для самого себя. Никто не стал смеяться или возмущаться, только Роман заметил:
– Это ещё ничего. Юрку мы бить собирались, он со слезами нас уговаривал – пойти с ним и посмотреть, что там и как.
– А у кого‑нибудь, – я оглядел всех, – есть соображения, что это такое на самом деле?
– Ты про переход? – спросил Роман. – Никаких. Какой‑то природный фокус, выверт…
– Но ведь завод же на этом месте сто лет стоял! – потряс я рукой.
– Ну и что? – пожал плечами Роман. – Стоял. Может, только недавно эта дырка образовалась… Беспризорники её случайно нашли. Ян нашёл.
– Второй раз упоминаете, – заметил я. – Кто такой этот Ян?
– Ну, если уж ты к нам присоединился, то Яна ты точно увидишь, – пообещала Аня.
– Юрка сказал, что ты петь умеешь и на гитаре играть, – вдруг как будто очнулся Сашка. Я кивнул, удивившись, когда же мой кузен успел это сообщить. – Бардов уважаешь?
– Бардов, старый металл, советский, из западных – «Manowar», – конспектировал я свои пристрастия.
– Знаешь Цоя, «Последний герой»? – я кивнул. – Это что‑то вроде гимна у нас. не вообще, а именно у нашей команды.
– Доброе утро,
последний герой!
Доброе утро -
тебе и таким, как ты!
Доброе утро,
последний герой!
Здравствуй,
последний герой…
– прочёл–пропел я. И услышал голос Вадима, не перестававшего играть ножом:
– Вот именно…
…Весь этот день дотемна мы провели на речке. Купались, играли в водное поло лёгким мячом (правил толком никто не знал, но от этого было только интереснее), играли на гитаре, пели, жарили сосиски, за которыми мои новые знакомые сбегали куда‑то в ларёк. Плавали – по очереди и кучей – на баллоне. Дурачились, шутили – и только когда сумрак начал опускаться на реку, а наверху, над откосом, зажглись огни – засобирались по домам. правда – не очень активно, нехотя. Как бы и собирались, и не спешили… а мобильники то и дело пищали разные мелодии в кучках одежды, перебивая друг друга. Это было смешно – о мальчишках и девчонках, ходящих в иной мир, как в свой двор, беспокоились самые обычные мамы и папы.
Или это всё‑таки выдумка? Глобальный розыгрыш приезжего лоха?
Я натянул бермуды, но не спешил обуваться, слушая, как Сашка рассказывает анекдот:
– Сидит, значит, Ворона на дереве в полном альпинистском снаряжении. Вся в карабинах, кошках, с рюкзаком, в клюве, вестимо, сыр…
– Пармезан? – спросила Оля. Сашка покосился на неё и ответил спокойно:
– Пошехонский… Так вот. А тут бежит мимо Лиса: » – Ой, ворона! Какие у тебя крутые карабинчики! Все блестят, переливаются! – а ворона ей: – Умгум… – а лиса: – Ой, ворона! Какие у тебя кошечки из нержавеечки! – А ворона ей: – Умгум… – лиса снова: – Ой, ворона! Какой у тебя рюкзачок кожаный! – а ворона ей опять: – Умгум… – ну, лиса дошла и орёт: – Слышь, ворона! Тут знающие люди говорят, что никакой ты не альпинист, а все прибамбасы для понта на себе тягаешь… – ворона как каркнет: – Фигня–я-я–я!» – Сашка выдержал драматическую паузу и закончил: – Сыр выпал и повис на страховке…
Я посмеялся, хотя мне было не очень смешно, потому что в этот самый момент позвонила тётя Лина, и Юрка пообещал, что придёт через полчаса, когда проводит Нинку.
– Да вот он, тут, со мной, – закончил Юрка и. показав мне мобильник, сделал губами: «Про тебя спрашивает!» Я кивнул и улыбнулся.
Хотя и улыбаться не было желания.
Ни малейшего.
Сашка с обеими девчонками – Ольгой и Аней – ушёл первым; вместе с ними пошли Димка Лукьянов и Витька Редин. Они уже исчезли в темноте, когда оттуда послышалась гитара и голос Коновалова:
– Глухо лаяли собаки
В убегающую даль…
Я явился в чёрном фраке -
Элегантный, как рояль.
Вы лежали на диване -
Двадцати неполных лет…
Молча я сжимал в кармане
Леденящий пистолет…
К нему присоединились другие мальчишки:
– Расположен
кверху дулом
Сквозь карман он мог стрелять,
А я думал,
я всё думал -
Убивать? Не убивать?
Уличный концерт прервал злобный женский визг:
– Ды коды ж вы заткнётись, падддддддонки, сво–ло–та–а-а малолетняя…
– Пэ–э-эрдон, ма–адам, – раздался голос Сашки, а затем – звонкий хохот девчонок, потому что послышалось очень громкое, очень похожее и очень гнусавое подражание саксофону – типа «ууу–ммм–па–ба, уммм–па–ба, па–ба–па…»
Похоже, оппонентка задохнулась от негодования.
Юрка тоже слинял (они с Нинкой вместе укатили баллон), но я на него не обиделся. Не со мной же ему целоваться? Пашка с Димкой и Максим тоже ушли вместе. Остались кроме меня Роман и Вадим. Вадим, хотя и полностью оделся, сидел на берегу и бросал в воду камешки. Роман, качая кроссовками в руке, спросил его:
– Пойдёшь?
– Скажи там, что я попозже, – ответил Вадим и махнул рукой – нам обоим: – Пока.
– Пошли, провожу, – кивнул мне Роман. Я хотел было сказать, что ничего не боюсь, но потом сообразил, что он и не имел в виду это – а просто думал, что я не найду дорогу. Я её отлично запомнил, но отказываться не стал.
Как не стал и обуваться.
Мы поднялись переулком. Горели редкие фонари окна домов, было не так уж темно, как казалось у речки и довольно многолюдно – на лавочках тут и там сидели компании разных возрастов (от предподросткового до глубоко пенсионного), обсуждавшие насущные проблемы, кто‑то ещё катался на великах. Особого шума слышно не было. Земля оказалась тёплой, я только немного боялся распороть ногу о какие‑нибудь дары цивилизации.
– Ты на Юрку не обижайся, – вдруг сказал Ромка. – У них с Жютиком большая любовь.
– С кем? – не понял я. Ромка негромко засмеялся:
– А, это у Настёны прозвище такое – Жютик… А тут такое дело, сам видишь, мы думали, что он уже вернулся, а его подкараулили…
– Ничего, что он про всё мне рассказал? – не стал я развивать эту тему. Роман усмехнулся – я увидел эту усмешку:
– Если кто‑то среди нас и разбирается в людях с первого взгляда – так это Юрка. А Беловодье – не наша монополия. И не наша колония. Скорее уж это общий подарок. Для всех. И разу уж Юрыч решил, что и для тебя тоже – значит, и для тебя тоже.
– А ты почему в этом участвуешь? – снова задал я вопрос. Роман удивлённо и даже чуть насмешливо посмотрел на меня:
– У нас у всех одна причина… хотя… – он помялся и признался: – Мне ещё и просто интересно. Интересно, что из всего этого получится. Интересно в этом участвовать.
– А шею сломать? – испытующе полюбопытствовал я. Роман рассмеялся:
– Десятки наших ровесников ломают себе шеи каждый день в сто раз более глупо. Вообще бессмысленно. На этом фоне возможность сломать шею за высокие идеалы – почти счастье.
Мда, подумал я, вот вам и глухая провинция… Как это он – «возможность сломать шею за высокие идеалы – почти счастье». Лихо. Юрка говорил примерно то же самое. И, похоже, вся компания примерно так же и думает.
– А какое у тебя прозвище? – неожиданно (теперь уже для себя самого) спросил я. Но Роман вроде бы и не удивился:
– Милорд.
Хотите верьте, хотите нет – но чего‑то подобного я ожидал ещё за секунду до ответа.
– Наша школа. И твоя теперь. А напротив – интернат, – сказал Роман, кивая на большие трёхэтажные здание, занимавшие по обеим сторонам почти весь квартал, мимо поворота в который мы проходили. (Кстати, похоже, что сейчас мы шли другим путём, не тем, что вёл меня Юрка.) Обсаженные ровным строем тополей – не пирамидальных огрызков, а настоящих тополей – здания выглядело величественными, и я почему‑то спросил:
– А как раньше город назывался?
– А почему ты решил, что он как‑то назывался? – удивился Роман.
– Так у вас много старых зданий, а название советское – Северсксталь…
– Смешно, но он так и назывался, – ответил Роман. – Хотя построен в середине девятнадцатого века… Было село Северское, а потом, после 1861 года,[27] 27
В 1861 году император Александр Второй дал крепостным крестьянам личную свободу.
[Закрыть] один предприимчивый крестьянин завод построил. Ну а при советской власти развернули целый комплекс… В гербе города – стальной нож на верте; в верхней части пересечённого французского геральдического щита – герб Перми…
– Верт – это зелёный цвет? – вспомнил я. Роман улыбнулся:
– Ты что, увлекаешься геральдикой?
– Так… Читал кое‑что.
– Да, зелёный… Но «верт» – красивее по–моему… Погоди, я сухариков куплю, – он остановился, кивнул на маленький магазинчик с застеклённым фасадом, над которым горела надпись:
ПЕЙКА
ЕШЬКА
По периметру вывески шустренько бежали алые огоньки, сама надпись была густо–синей на кислотно–бирюзовом фоне.
– Ага, давай, – я кивнул и прислонился к одному из тополей.
Роман неспешно отправился к магазину.
Вечер был таким приятным и тихим, что моё чувство опасности помалкивало, даже когда неподалёку появилась из какого‑то проулочка компания в количестве пяти человек. Тот факт, что они шагали под музыку своих мобильников, включенную на максимум, уже свидетельствовал об их невысоком интеллектуальном уровне. Усугублялось это ощущение бесконечным неизобретательным матом и взрывами нарочито громкого хохота.
Но я до последнего надеялся, что они пройдут мимо.
Не прошли.
Когда они примолкли на секунду, а потом направились в мою сторону, я мысленно тяжело вздохнул, хотя и остался неподвижен. Пять человек. Мои ровесники. Тупые, но крепкие, будущая надежда любой избирательной кампании, так сказать. Даже если из магазина выскочит Роман (а я почему‑то был уверен, что он выскочит) – могут навешать обоим. Запросто.
Значит, надо не дожидаться начала разговора и быстренько как минимум сделать из пятерых четверых.
И я приготовился (пожалев, что стою босой) пнуть того, который окажется ближе, в пах, едва раздадутся мантрические слова: «Закурить есть?»
– Закурить… – начал идущий первым. И умолк, потому что Роман (он подошёл за их спинами – я и не заметил) весело и громко сказал:
– Не курит он.
Они раздались в стороны. Я напрягся, готовясь атаковать. Но Роман стоял на краю тротуара, бросая себе в рот сухарики из пакетика. И широко, приятно улыбался.
– Это что ли это… Буров? – «правофланговый», явно главный в этой компашке, назвал Романа по фамилии – не по прозвищу и не по имени даже – и я отметил это. И ещё я отметил, что в голосе была откровенная растерянность и опаска.
– Угу, – Роман кивнул энергично и щедро протянул «главному» пакетик: – Сухариков хошь? Бери и вали за «клинским».
– Пошли, пацаны, – угрюмо сказал «босс». И они исчезли – молча, быстро и не оглядываясь. Роман проводил их взглядом, по–прежнему улыбаясь.
– Мелкий рогатый скот, – сказал он насмешливо. – Козлы вечерних улиц…
– Ничего себе, – я вздохнул, чувствуя, как отпускает напряжение. – Это фокус?
– Да так… – он протянул пакетик мне. Я взял несколько штук, энергично захрустел. – Смотри, туман ползёт.
Я оглянулся туда, куда он показывал.
Из двух переулков сразу выползал туман. Да нет, не выползал – вываливался клубами. Как будто там стояла и выдувала его сюда сценическая машина. Туман как будто светился, расползался по улице, поднимаясь одновременно всё выше и выше – и в этом движении было что‑то не вполне реальное.
– Красиво, – вырвалось у меня.
– Да, – согласился Роман. Он как будто чего‑то ждал, глядя в туман. И я ждал тоже.
Туман коснулся наших ног. Всегда кажется, что он холодный, но туман тёплый, как ночная вода летом…
А потом я увидел девчонку.
Я не понял, откуда она вышла. (И выходила ли вообще?) Она просто появилась среди туманных неподвижных (и в то же время – неостановимо движущихся куда‑то) клубов и слоёв. Сперва мне показалось, что она – голая. Но потом, приглядевшись, я различил, что на ней какое‑то трико под цвет тумана… и от этого казалось иногда, что она исчезает, тает в воздухе, чтобы через мгновение появиться совсем в другом месте.
Девчонка танцевала.
Не знаю, видела ли она нас. (И могла ли она видеть нас вообще?) Во всяком случае, мы ей были явно неинтересны. Она жила тем, что танцевала – медленно, быстрее, медленно, быстрее; плыла с туманом и оставалась на месте, как он…
… – Кто это? – тихо спросил я, когда танец закончился, и девчонка растаяла среди туманных клубов. Роман словно бы нехотя пожал плечами. Потом сказал:
– Дева Тумана.
– А серьёзно?
– А что, слабо поверить? – усмехнулся он. И добавил серьёзно: – Не знаю я, кто это. Первый раз прошлым летом увидел. Как туман от реки – так она здесь танцует.
– И что, не пытался подойти, познакомиться?! – изумился я. – Она же тебе… – я не договорил. Роман покачал головой:
– Не пытался. Зачем?.. Пошли, нам вон туда. В переулок – и ты дома. Со стороны задней калитки, ты там был? – я кивнул. – Да ты запоминай, запоминай, тебе этим путём часто ходить…
…Дома была тишина. Тётя Лина явно легла спать, не дожидаясь ни сына, ни племянника. Но меня это почему‑то не обидело и не задело. Чего ей нас ждать, да и беспокоиться особо – чего?
Я прошёлся по комнатам, отметив, что начинаю ориентироваться в них очень неплохо – похоже, дом меня «принял» и перестал шутить. Везде были разбросаны светлые ночные полосы, квадраты и прямоугольники из окон. Стояла тишина – такая глубокая, что я слышал, как тикают в соседних комнатах часы.
