Текст книги "Новое место жительства (СИ)"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

14. ЖИВОЕ СЕРДЦЕ МИРА

   Когда я открыл глаза – было полутемно, и я думал, что ещё ночь. «Полу…» – потому что Юрка сидел за ноутбуком и что‑то печатал. В печурке, к которой был подключен аппарат, весело горел огонь, на специальной подставке над ним стоял чайник.

   Юрка ощутил мой взгляд и сообщил, не поворачиваясь:

– Вставай, рассветает уже. Если сейчас выедем, то к вечеру, засветло, будем в столице.

   Только теперь до меня дошло, что в помещении нет окон, и снаружи правда может быть уже вполне светло.

– Доброе утро, – сказал я, садясь. – А это что за керогаз из паропанка (1.) ?

   1.Стиль (литературный, культурно–материальный, арт), изображающий или имитирующий мир, в котором развитие человечества пошло «в русле пара».

– Переносная печь–зарядник, – рассеянно ответил Юрка. – Ценная вещь. Мы собираемся производство наладить, а эта пока привозная… Чай будешь?

– Я бы и поесть не отказался, – поднявшись, я подошёл к крану. – Ларка спит?

– Шутишь, уже поднялась… У неё дел по хозяйству полно. Может, уже даже в лесу… Там на столе ещё ветчина осталась, и вообще… – он потёр пальцами глаза и попросил почти жалобно: – Владька, будь другом, там, в сенях, ещё одна кадушка есть, небольшая, с водой – в ней масло плавает. Сделай штук пять бутербродов, я тоже голодный…

   Ну, ветчина, так ветчина, бутерброды, так бутерброды, подумал я, открывая кран, из которого ударила в каменную шероховатую раковину плотная, синеватая, пахнущая землёй струя холодной воды…

   …Когда мы выезжали – нас пришёл проводить только один из псов, да и тот зевал, как сумасшедший – ещё лежал плотный туман. Мостик через речку казался стоящим на плотном белом сугробе. Юрка дремал в седле, и я спросил:

– Ты что, не спал, что ли?

– Глаза режет, – кисло ответил он. – Не люблю ноуты… Спал я, спал, не выспался просто… Смотри, какие!

   Я сперва не понял, о чём или о ком он говорит. Но потом увидел, как впереди – там, где между незнакомых мне деревьев с пурпурного глубокого цвета трещиноватой корой и похожими на взрыв ветвями, густо усеянными почти круглыми листьями, ярко–зелёными сверху и почти черными снизу, туман уже рассеялся – на дорогу вышел коричнево–рыжий зверь, похожий на лося, но с более благородной головой и трёхострыми пиками рогов. Зверь остановился, повернув голову в нашу сторону, а за ним через дорогу проскочили три других, поменьше и без рогов. После этого он сам потряс головой – и бесшумно сгинул в кустах.

– Коронные олени, – сказал Юрка, понукая коня. – Короли леса, можно сказать. Зимой их даже волчьи стаи не трогают.

– У нас таких нет, кажется, – проезжая мимо того места, где звери ушли в зелень, я вгляделся.

– Нету, местные… Вот тоже местное! – Юрка привстал в стременах, ловко сорвал у основания одной из ветвей плотно сжатую большую пястку из пяти продолговатых коричневых орехов, каждый – примерно с мандарин. – Держи, – он отломил две дольки мне, одну кинул через плечо в кусты. – Скорлупу раскусывай, она мягкая… И ешь, что внутри. Вкусно?

– Угу, – желтоватая тугая мякоть напоминала вкусом грушу. – Это что?

– Грушёвник Назаровой… В честь нашей Ольки, она первая его раскушала… Как раз сейчас созревает… Сорвать ещё?

– Я и сам могу, – я точно так же сдёрнул орехи (их снова было пять) и так же поделил.

– Много не рви, а то клизму придётся вкатывать, – предупредил Юрка. – Орехов десять можно съесть, а больше – чревато… Проверено опытом.

– Олькиным? – хихикнул я. Юрка тоже усмехнулся:

– И её… А вообще малыши часто нарываются. Сколько ни тверди… – он ожесточённо потряс головой: – Слушай, давай‑ка галопом поскачем, я хоть проснусь до конца!

   И мы поскакали – с места в карьер…

   …Можно сколько угодно ездить верхом по ипподрому, участвовать в скачках и так далее. Но совсем иное дело – мчаться по лесной дороге верхом и знать, что не будет никаких сигналов, ограничений, команд. Мы неслись колено в колено – ширина дороги позволяла – почти не понукая коней; расскакался даже мой мерин.

   Лес кончился. Мы вихрем пронеслись между двух полей – с каким‑то хлебом и вроде бы картофельного, если я правильно различил – обогнали две телеги, с одной из которых нам вслед восхищённо свистнули, промчались большим садом, где зеленели молоденькие, ещё невысокие яблоньки и росли кусты малины. Потом пролетели околицей ещё одного посёлочка, оставив далеко за бортом двух метнувшихся было вслед собак, перемахнули мостик через мелкий ручей, на берегу которого две девчонки удили рыбу – и опять влетели в лес, нагнав и перегнав группу из трёх велосипедистов, которые буксировали лёгкие тележки с каким‑то грузом. И только когда дорога прошла между двух поднимавшихся в лесу холмов – Юрка первым осадил коня и, похлопав его по шее, позволил перейти на шаг.

– Проснулся? – кивнул я ему, тоже осаживая своего и поджидая кузена. Он кивнул с улыбкой:

– Отлично поскакали… Вот только я теперь опять есть хочу. А, ничего, пообедаем у Маришки.

– Это кто и где? – осведомился я, глядя, как прямо над дорогой, над деревьями, кружит огромный орёл.

– А увидишь. Скоро уже…

   …По правде сказать, при словах «у Маришки» мне представилось что‑то вроде разбойничьего или по крайней мере наёмничьего кабачка из какого‑нибудь кино. Поэтому я был очень удивлён, когда мы после долгого пути через теперь уже совершенно точно картофельные поля (кое–где встречались люди, вроде бы занятые прополкой… или не знаю, чем там) оказались на косогоре. Как видно, эти места никто не раскорчёвывал – я не мог себе представить, как можно было бы такое сделать без серьёзной техники за три неполных года – а просто распахали кусок вклинившейся в лес степи. Слева и справа от нас на гребне вращались лопасти выстроенных в ряд шести больших деревянных ветряков, от которых шли кабели. Внизу косогора как раз опять начинался лес, но там же протекала речка, стоял большой навес – как колхозная полевая столовая из старого фильма – дымила какая‑то городушка, возле которой шуровала небольшая фигурка… а чуть подальше я удивлённо увидел белый с красным крестом флаг над привычной уже дерновой крышей – и немного неуклюже лежащий на крыле ало–белый большой планер с носом, раскрашенным под драконью морду. На его поднятом крыле кто‑то сидел, несолидно свесив ноги. По–моему, даже болтал ими.

– Это и есть маришкин полевой стан, – пояснил Юрка, отпуская поводья. – И, как я вижу, нас уже ждут. Быстро.

   Я не стал переспрашивать – просто позволил мерину идти следом за юркиным конём…

   …Городушка оказалась большой сложной печью. Фигурка возле неё – белобрысой коротко стриженой густоволосой девчонкой в мальчишеской рубахе с закатанными рукавами, шортах и кедах (она нам только махнула рукой и вернулась к делу – в печи что‑то трещало, урчало, клокотало и даже выло). А на крыле планера (он оказался и правда немецким девятиместным двухтонным DFS с размахом крыльев в двадцать два метра – точнее, умело выполненной репликой) сидел и улыбался нам… Димка Лукьянов. Он был в широко расстёгнутой коричневой кожанке на чёрную майку, джинсах, высоких грубых кирзовых сапогах, рядом на крыле лежали жёлтые краги и мягкий шлем с круглыми очками.

– И оно было надо? – уточнил он. – Люди старались, аппарат выдумывали. Потом другие старались, делали… И зачем всё это – кони, подковы… Помогите новые разгонники прицепить и аппарат выкатить, куда надо, раз уж верхом.

– Сейчас, – проворчал Юрка, соскакивая и проверяя спину и холку коня. – Олька с тобой?

   Димка, соскакивая наземь, мотнул головой:

– В фапе. Роды принимали–с.

   На широком офицерском ремне у него висели длинный нож и ещё пара каких‑то чехлов.

– Где–где? – не понял я и переспросил, пожимая протянутую руку. Юрка уже осматривал аппарат с днища и пинал посадочную лыжу. – В каком факе?!

– В фапе. ФАП. Фельдшерский и Акушерский Пункт, – пояснил Димка, махнув в сторону помещения с красным крестом, откуда как раз выбралась толстенькая Оля, досадливо отгоняя, как назойливую муху, счастливо плачущего парня лет 14–15 на голову выше её. Нас она увидела сразу и решительно направилась к Юрке, мне только кивнув. – Злые–с они–с, – пояснил Димка. – Пока летели – весь мозг мне выели. С, – добавил он, подумав.

– Юрий, с этим безобразием пора кончать, – сообщила Оля. Она была в камуфляже, в кроссовках, на боку – здоровенная брезентовая сумка с почти опереточным красным крестом.

– А тут всё нормально, никакого безобразия, – выпрямился Юрка. – Даже амортизаторы растягивать не надо будет. Чистая посадочка.

– Тупишь?! В наглую тупишь?! – взвилась Олька. – Ей едва–едва тринадцать исполнилось, что, обязательно бежать–рожать?! – Юрка посмотрел на неё взглядом «я выше этого»:

– Я тут совершенно ни при чём, Назар. Я на ней не отжимался. Я даже свечку не держал.

– Ты больше всех за увеличение народонаселения ратуешь! Мальчишки, вы что, книжек про средневековье обчитались?! – она и на нас бросила гневный взгляд. Я просто промолчал, с любопытством наблюдая, как разворачиваются события. Димка развёл руками. – Рано это! Рано! До пятнадцати вообще рожать не стоит! Нечего! Глупо! Девочка чуть не умерла, между прочим!

– Лучше готовь персонал, – посоветовал Юрка спокойно. – Ты что, одна все на свете роды примешь, что ли?! – это он уже тоже крикнул, внезапно сорвавшись и сильно покраснев. Начался совершенно безбожный скандал; мы с Димкой под его руководством тем временем легко вытянули конями планер на прямую – в сторону речки носом – и закрепили под крыльями два пороховых разгонника, подключили их к батарее, а потом отправились за стол. Стриженая Маришка как раз поставила на него большущие миски с зелёным борщом, в котором лежали здоровенные кусищи мяса и ненарезанный горячий – только что из печи – круглый хлеб, к которому снизу пристали остатки капустного листа, а ещё – салат из какой‑то уже окончательно неопознаваемой зелени. Казалось, спор Начальников (как ни крути, Юрка и Олька тут были из начальников) её совершенно не колышет. Может, так оно и было.

   Юрка и Олька подошли злые и уселись друг против друга.

– Я ставлю вопрос на капитул, – сказала Олька твёрдо и непререкаемо–сурово булькнула ложкой в миске. – Хватит.

– Ставь, – пожал плечами Юрка – ноздри у него побелели и твёрдо вздрагивали. – Хватит.

– Я не хочу – ты вынуждаешь.

– Ставь, я сказал.

– Ты просто знаешь, что большинство будет за тебя.

– Назар, на капитуле поговорим. Не порть мне аппетит.

– Приятно подавиться.

   Юрка промолчал. Он молчал и когда снова появился тот парень – ОТЕЦ! – благодарить сразу всех за новорождённую дочку. Я, если честно, смотрел на парня с изумлением и даже некоторым недоверием. Олька просто отмахнулась.

– А остальные уже на месте? – спросил Юрка Димку, который знай наворачивал борщ. Тот кивнул, оживился:

– А полетели со мной! Пусто же в салоне! Коней тут оставьте, и…

– Не, спасибо. Мы к вечеру так и так доедем, – отказался Юрка и попросил себе добавки. Пока Маришка наливала, он кивнул Димке: – Когда будете на месте – найди Яна. Скажи, что вчера вечером в Овражке был Ворон. Прилетал на планере… Похоже, эта эрпэшка, которая пропала тогда с Вадькой…

   …Мы как раз отъехали от полевого стана и подобрались к броду через речушку, поздоровавшись с группой пацанов и девчонок (младшим было года по четыре, не больше – их просто–напросто везли старшие на пустой тележке – лёгкой, на велосипедных колёсах; ещё туда были сложены лопаты и тяпки. Уж не знаю, что эти мальки делали «на картошке»…), когда над нашими головами – уже довольно высоко – промелькнул со свистом, выбрасывая два твёрдых копья оранжевого густого пламени, планер. Он ушёл вдаль над лесом – но я ещё увидел, как оторвались и полетели вниз цилиндры выработанных ускорителей.

– Владька, – Юрка окликнул меня. Я повернулся в седле. Юрка выглядел виноватым. – Владька, ты, может, на меня обижаешься, что мы верхом едем… Я даже тебя не спросил… Можно было на месте подождать и на планере лететь, тоже интересно. Но я подумал…

– Правильно подумал, – прервал я его. – А на планерах я ещё полетаю, я думаю.

   Он улыбнулся и пожал мне локоть:

– Остаёшься?

– Или! – важно ответил я, пришпоривая коня.

   Мы сколько‑то проскакали снова галопом, потом Юрка перевёл коня на шаг и выругался тихо. Ответил на мой взгляд:

– Я искупаться в речке хотел. Там, у Маришки. Нет, какое купание…разве дадут! Да и река бы от меня сейчас вскипела запросто.

– И часто у вас так? – осторожно спросил я. Юрка неожиданно улыбнулся:

– Знаешь – очень часто. Да почти по каждому вопросу. Что ни заседание – битва. А ты чего хотел? Проектов много. Ресурсов маловато. Людей не хватает. Вот и бьёмся… Но сегодня Назар мне выдала… – он покачал головой. – Кстати, и у Димки на меня свежий зуб есть. Небольшой, не клык, так себе – но есть.

– Почему? – удивился я.

– А я, когда раненый из болот к проходу летел, планер разбил. Лёгкий, не такой, как этот… – он кивнул неопределённо вверх–в сторону.

– Ты с той стрелой в плече планер поднял и вёл?! – изумился я. Юрка потёр плечо:

– Ну а какие были варианты? – спокойно спросил он. – Остаться там, лечь и помереть?

– Я не знаю, – признался я. – Я бы помер… наверное.

   Юрка весело заржал, снова понукая коня…

   …К реке Почай, на правом берегу которой стоял Белоград, мы подъезжали уже в долгих и немного мрачных здешних сумерках – то ли что‑то не рассчитали, то ли лишку подзадержались на полевом стане. Я, если честно, устал, хотя, конечно, и не думал признаваться в этом. Юрка тоже сутулился в седле и последние два часа молчал.

   Река оказалась широкой, с километр. На том берегу я ещё различал дымки и какие‑то смутные строения, а кое–где и огни – костров и электрические – а вот моста нигде не видел. Впрочем, Юрку это и не смутило, он, встряхнувшись, выпрямился и сообщил:

– Вот и приехали считай. Сейчас паром с той стороны вызовем… короче, через час будем на месте.

– А почему паром, почему мост не сделаете? – заинтересовался я. И догадался: – Обороняться легче?

   Юрка неожиданно смутился.

– Почему–почему… – сердито пробурчал он, глядя в сторону. – Потому что трудно это – мост через такую реку сделать. Мы даже и не знаем, с чего взяться. Думаешь, ты первый такой? Димон вон как‑то взялся книжку читать – «Мостостроение» за 1950 год, самый лучший учебник, в Интернете так все говорят. Два десятка страниц прочитал – и руками развёл. Напряжённые стали, тугая пропитка креозотом… дирижабль построить легче, честное слово! Короче, не по зубам нам такое. Пока не по зубам. Мы прикидывали…

   …Вызывать паром нам не пришлось. Когда мы спустились к берегу по дороге, то оказалось, что его уже как раз вызвали – несмотря на поздний час, парома дожидались несколько человек. Один – парень примерно наших лет – сидел на лавке около врытого в землю широкого стола, возле которого были прислонены друг к другу два велосипеда и тихо говорил с девчонкой примерно своего возраста. Она посматривала на берег, где на причале что‑то там такое важное творили двое мелких мальчишек.

   При нашем появлении девчонка привстала, а мальчишки сыпанули к ней и спрятались за её спину, ухватившись за руки и глядя на нас с отчётливой опаской и настороженностью. Им было где‑то по 5–7 лет, один старше, другой младше. Точно такие же, как у них, глаза – только ещё с долей вызова – были и у девчонки. Все трое молча смотрели, как мы подходим, ведя коней в поводу. А вот парень встал и кивнул, протягивая руку:

– Терве.[41] 41
  Финское приветствие.


[Закрыть]

– Терве туоло, Симо, – Юрка пожал ему предплечье. Я повторил приветствие, кивнув:

– Владислав.

– Симо, я финн, – пояснил сразу парень. Он был курносый, круглолицый и беловолосый, а в голосе слышался акцент, который ни с чем спутать нельзя. – Катя, это Юрий, – пояснил он девчонке, – он тут один из главных.

   Девчонка кивнула, села, но по–прежнему не сводила с нас глаз. Только подтолкнула мальчишек:

– Идите, играйте. Только в воду не свалитесь.

   Они убежали. Юрка проводил их взглядом, спросил:

– Новенькая, да?

   Девчонка помедлила, потом кивнула:

– Да.

– А это твои братья? Похожи.

– Да, братья.

– Симо тебе рассказал, что сначала будете жить в Новике?

– Да, рассказал.

– Тебе, наверное, трудно с двумя малышами… – и Юрка осекся, потому что девчонка вся вскинулась, напряглась, даже зубы оскалила – я едва не сел мимо лавки.

– Катя, – быстро вмешался Симо. – Ну я же тебе говорил – тут никто не желает тебе зла…

– И это я тоже слышала… – Катя вздохнула, покусала губу. Потом сказала Юрке: – Это… извини меня. Просто когда нас у мамы забирали, то первое, что сказали ей: «Вам, наверное, трудно с двумя малышами…» А в детском доме первым делом: «Тут тебе никто не желает зла…» – она дёрнула ртом. Повторила: – Извини.

– У вас есть мать? – Юрка говорил суховато, деловито. Девчонка оглянулась на причал, где мальчишки уже, кажется, устроили морской бой со щепками вместо кораблей.

– Уже нет. Она… она была сердечница, я ей часто по ночам лекарство подавала… А тут, когда нас забрали… у неё на следующий день был приступ. Сильный. Врачи сказали, она до столика дотянулась, таблетки просыпала и… и всё.

– Почему вас забрали?! – не выдержал я. Девчонка посмотрела на меня. Юрка коротко ответил на её взгляд словами:

– Мой брат, – не прибавляя «двоюродный».

– Сказали – мама больна, для нашей психики опасно рядом с нею находиться, и ей с нами трудно… – еле слышно пояснила Катя. Симо выругался по–фински, отвернулся. – Я хотела убежать… но не к кому стало. И нас всех троих порознь держали, в разных группах, в разных даже корпусах.

– А как же вы убежали? – Юрка говорил очень–очень спокойно. Девчонка полминуты смотрела на него, прежде чем ответить, потом пояснила:

– Тёмку… это младший… его через месяц собрались усыновлять. Там это просто – приезжают, деньги платят и увозят, все бумаги прямо в детском доме делают, какие надо, какие спросят, только плати. Мне не сказали, я случайно узнала, побежала к директорше. Она мне и выдала прямым текстом – благодари, дура, твоего брата скоро в Америку увезут, и на второго уже виды есть, тут, на родине, но семья богатая очень. Я… я разоралась. Ну она мне и сказала сразу: не перестанешь волну гнать, для начала в карцер отправишься, а оттуда в дурдом на месяцок. У них с местной дуркой договорённость, тем на больных платят хорошо, вот детский дом им и поставляет контингент – кто провинился в чём, кого просто так, типа как по списку. Я заткнулась, разревелась, ушла… Пошла к нашему детдомовскому священнику, он нам и помог всем троим выбраться, даже в соседний город отвёз…

– Молодец! – вырвалось у меня. Катька криво усмехнулась:

– Ага, молодец–жеребец. Я ему заплатила… целую ночь ублажала, всю порнуху, которую видела, вспомнила. Короче, мой первый мужик доволен остался… Да там почти все девчонки чуть ли не с первого класса собой торгуют, кто где, на это и внимания не обращают особо… А на ценителей и мальчишки есть. Я вот этого больше всего боялась…

   Мелкие весело вопили и плескались у реки. Река уже стала синевато–чёрной, в ней отражалось алое садящееся солнце, и через его большой блик, дробя и шевеля его, двигался паром – уже близко…

   Я сидел, не шевелясь, окаменев. Финн Симо смотрел на паром блестящими глазами. Потом сказал тихо:

– Я тоже три раза убегал… домой. Меня сами родители обратно отвозили. «Ты пойми, сынок, мы делаем всё, что можем, но надо законно…» Тебе повезло, Кать, я тебе уже говорил. Вас увезли насильно, твоя мать умерла… а мои родители меня предали… и я их…

   Юрка постучал по столу пальцем. Посидел молча. Опять постучал, словно ему нравился звук. Спросил:

– А как про нас узнали?

– Случайно. Мы там ночевали в одном старом доме… там пацаны были, полубеспризорные… ничего ребята… Ну и они рассказали вроде такой сказки вон моим младшим. А я потом подумала с отчаянья…

– Ясно, – Юрка встал, потянулся. – Кать, тут вот какое дело… Пойми и поверь. Когда здесь тебе говорят, что тебе трудно – это значит, что тебе хотят помочь. Не погубить, а помочь. В самом обычном, нормальном… ну… человеческом смысле этого слова. И зла тут ни тебе, ни твоим братишкам никто на самом деле не желает. Естественно, тебе мои слова – просто слова. Но ты сама увидишь, как и что… Братцы, пошли‑ка на паром.

– Владька, возьми коней, – бросил мне Юрка, и я кивнул, по–прежнему не сводя глаз со вставшей девчонки, на которой уже повисли что‑то восторженно рассказывающие малыши. Её история не укладывалась у меня в голове. Я краем уха услышал, впрочем, как финн Симо (как финн‑то сюда попал?! Чего только не бывает на свете…) говорит Юрке:

– Я её из Новика к себе заберу, если согласится.

– Согласится, – ответил Юрка. – Только не торопись ни с чем, горячий финский парень. И про коров ей поменьше грузи. А то она решит, что ты зоофил.

– Заи…л, – незло ответил Симо. – Я финн, а мы не такие гонщики, как вы, русские.

– Гонщик – это ваш Салонен. Учить тебя ещё и учить…

   Они перебрёхивались лениво, потом финн ушёл вперёд, помочь Кате. Я воспользовался этим – спросил Юрку тихо:

– А Симо, он?..

– А у него похожая история… – Юрка вглядывался в паром, который был уже в полусотне метров. – Ему лет десять, что ли, было, когда он на мать донёс, что она его заставляет за завтраком кашу есть, ну, типа, психологическое насилие… Его сразу в детский дом… Он опомнился, конечно… только в Финляндии из этого заведения домой дороги нет. А уж как он о нас узнал и как к нам добрался – я тебе не скажу. Не знаю просто.[42] 42
  Обе ужасных в своей абсурдности истории не выдуманы автором, они на самом деле имели место в РФ и Финляндии – в числе тысяч похожих.


[Закрыть]

   Я хотел поинтересоваться, есть ли тут ещё иностранцы – но мне помешал радостный звонкий крик с парома, далеко разнёсшийся над уже почти ночной рекой:

– Юрка–а!

   Я всмотрелся, а Юрка просто замахал рукой:

– Ни–ин!

   Да, это была она – на самом носу парома. А потом уже и не на носу – парому оставалось метров десять, когда она вскочила на канат и по нему легко, даже не качаясь в стороны, добежала до берега и соскочила наземь:

– Оп! Привет, с прибытием, – и первой поцеловала моего кузена. Они на пару секунд застыли – самозабвенно целуясь и крепко обняв друг друга. Я отвёл глаза и снова посмотрел на них лишь когда Нина засмеялась и сказала:

– Привет, Владька.

– Привет, – я пожал протянутую руку – уже привычно, предплечье. Нина была в камуфляже, лёгких ботинках, на поясе – старый офицерский планшет и «бобр», как у нас с Юркой. – Приятно, когда так встречают…

   Нина рассмеялась и подцепила повод Юркиного коня из моей руки своей – маленькой и сильной.

   Паром качнулся под нами, почти сразу зажурчала ручная лебёдка – ворот крутил какой‑то парнишка. Мы плавно и в то же время довольно быстро отчалили от берега, вплыли в остатки солнца, остывавшего на воде. Я устало навалился руками и грудью на высокий решетчатый бортик и прикрыл глаза.

* * *

   Я проснулся от того, что в лицо мне подул ветерок.

   Проснулся сразу, мгновенно открыл глаза, как будто и не спал, а просто прилёг отдохнуть.

   Одеяло с меня сползло в сторону, и я поёжился – тянувший в проёмы между колоннами утренний воздух был прохладным. Тихо шумели деревья вокруг беседки. Где‑то на краю слуха журчала вода. Кстати, было ещё почти совсем темно, утро только–только начиналось, но я чувствовал себя выспавшимся – наверное, из‑за этой двухчасовой разницы в сутках между Землёй и Беловодьем. Интересно, привыкнуть к этому можно?

   А вчера я так устал, что и дороги сюда толком не запомнил. Только ворота – вроде бы металлические, как мне показалось. Там у нас приняли коней. Кто‑то принял; кто – я не помнил… И ещё вспомнил, как принимал душ вроде бы в самой обычной душевой… один… а потом – потом всё.

   Оказывается, я спал не в комнате, а в беседке. В деревянном круглом павильоне, где островерхую крышу поддерживали деревянные резные колонны, а моя кровать стояла напротив входа, между нею и лесенкой был круглый столик. На нём лежали все мои вещи, рюкзак, ботинки – стояли рядом. Я различал это в предрассветном полумраке. А потом сел.

   Вокруг был лес. Или, может, правильней это было называть уже парком. Беседка была поставлена почти вплотную к какой‑то скале, в которой я увидел закрытую дверь, но влево и вправо от беседки вели ещё тропинки, причём выложенные камнем – плоскими плитками. Теперь я чётко различил звук воды и перегнулся через ограждение беседки – посмотреть. Оказывается, прямо из‑под беседки сбегал ручеёк. Он почти сразу терялся где‑то в камнях, но в самом начале был живой и весёлый.

   Оглядываясь, я начал одеваться. Мне стало как‑то не по себе от одиночества, я всё время оглядывался, оглядывался, даже когда умывался, а потом нацепил на пояс оружие, только топор не взял. Первым делом я торкнулся в дверь в скале – она была напрочно закрыта – и, поторчав возле неё безо всякого смысла, осторожно зашагал вправо по тропинке. В обход скалы.

   Сразу за поворотом оказалась аллея – кто‑то оставил два ряда могучих дубов, между которыми была проложена неширокая тропинка, тоже вымощенная буро–алым и синевато–серым гранитом. Возле входа в аллею горели два светильника – на витых металлических ножках в половину моего роста крепились большие плошки, над которыми колебалось широкое алое пламя, освещавшее столбы слева и справа. Столбы с прибитыми прямоугольными щитами, а на арке, соединявшей их и вырезанной в виде двух соприкасающихся пастями драконов – хорошо знакомый мне крест, различимый в полутьме слабо, но узнаваемый:

   А чуть ниже креста отсвечивали алым металлом буквы:

   Я вошёл под арку, не опуская головы.

   И понял, что это – кладбище…

   …Странно. Я не думал о том, что тут может быть кладбище. Может быть, потому что подсознательно я всё‑таки считал – тут некому умирать, тут нет стариков. И нет убийц и прочей мерзости. Но это было кладбище. Настоящее, хотя и непохожее на привычные мне. Аллея уходила вдаль под дубами. А меж дубов стояли массивные, но невысокие – едва мне по грудь – валуны серого гранита. Их было довольно много – не меньше двадцати с обеих сторон. И на каждом белели строчки. Фамилия, имя, отчество. Две даты. Между ними – совсем немного лет. Совсем…

   Это было всё, что я успел рассмотреть первым взглядом. А вторым – увидел, что возле одного из валунов, почти рядом со мной, стоит человек. И только с третьего взгляда, когда он поднял голову и посмотрел в мою сторону – только тогда я увидел, что это Юрка.

   Юрка совсем не был похож на себя – земного и даже вчерашнего. Почти до земли падал с правого плеча чёрный с золотой каймой плащ, заколотый на левом плече большой золотой бляхой. На широком поясе с массивной пряжкой – слева – висел длинный клинок в чёрных ножнах. Юрка придерживал его рукоять рукой, затянутой в высокую крагу. Поверх белой с плотной выпуклой вышивкой рубахи был одет жёсткий кожаный колет – чёрный, с тем же зелёным крестом на груди. Синие штаны – немного напущены на сапоги, но не обычные его офицерские, а другие, высокие, до колена, с ремнями вверху голенища и у щиколотки. Короткие волосы Юрки стискивал тонкий серебряный обруч с большим зелёным камнем. Мой кузен был сильно похож на фэнтэзийного персонажа. Нет, не на ролевика, а именно на героя из книги–фэнтэзи.

   Юрка смотрел на меня спокойно и отсутствующе. Как будто даже не очень узнавал. Но, конечно, это было не так, потому что через несколько секунд он улыбнулся и сказал – не повышая голоса, а слова в утреннем воздухе были слышны отлично:

– Хорошо, что ты проснулся. Скоро совет капитула. Ты меня прости, но… – он не договорил, но я понял и кивнул:

– Да ладно, – я подошёл ближе и увидел, что в камень выше белых строчек вделаны металлические пластинки с выгравированными фотографиями. – Я пока погуляю…

– Не ожидал? – спросил Юрка тихо, поймав мой взгляд.

– Не ожидал, – признался я честно. Юрка кивнул:

– Тут, – он указал на камень, возле которого стоял, – лежит Генка Шульга, мой одноклассник и парень из нашего клуба. В Северскстали его искали той осенью почти неделю. И мы искали, хотя знали, где он и что с ним. Он погиб в горах в схватке с ребятами Ворона, топор угодил в голову… А вон там, – Юрка повернул голову, – могила Нины Шаповаленко. Она была на год старше и тоже ходила в клуб. А пропала зимой. И её искали… Правда, там нет её тела. Баркас затёрло льдом, все пошли на дно…

– Значит, и вы… – начал я. Юрка поднял плечо под плащом:

– Конечно, и мы. Это ведь не сказка. Не волшебная страна бессмертных могучих эльфов, не развесёлый слизеринский факультет… много чего «не». Мы не волшебники, мы не носим колдовских амулетов, способных защитить от любой беды. А на опасность идём первыми. Вот и сейчас, – он посмотрел на меня внимательно и спокойно, – я пойду доказывать, что нам надо снова испытать судьбу и рискнуть головой. Удачно, что ты зашёл сюда и увидел это, Владька… Ты, кстати, извини, что тебе в беседке постелили. Суета и неготовность, дел много… Я потом тебя отведу в твою комнату, – он кивнул в сторону скалы, и я понял, что основные помещения там, внутри. Ответил поспешно:

– Да ерунда, я выспался… Только мне что делать‑то?

– А ничего, – Юрка улыбнулся мне, пошёл к выходу из аллеи. – Погуляй по Белограду. Поешь, тут, в городе, хорошо кормят… Осмотрись как следует. А после полудня я тебя сам найду, ну и займёмся нашими общими делами.

– Юр, – я положил руку ему на плечо, – ты уверен, что у тебя на вашем капитуле всё будет нормально? Ты какой‑то… – я не договорил. Юрка хлопнул меня по руке своей ладонью, чуть пожал пальцы, кивнул…

– Уверен, – ответил он. – В главном – всё будет нормально, а мелочи… милые бранятся, сам знаешь.

– Не знаю, – насторожился я. – Это ты о чём?

   Юрка изумлённо смотрел на меня секунду, потом губы его дрогнули, расползлись, он рассмеялся и хлопнул по плечу:

– Это пословица. Милые бранятся – только тешатся, Владька.

* * *

   Белоград вряд ли можно было назвать городом в полном смысле этого слова. Это был большой, широко раскинувшийся и очень зелёный посёлок, веером лучей–улиц расходившийся от скал, в которых и на которых располагались Капитул и, как я понял, здешние мастерские. По крайней мере, когда я отошёл от скал, то стали видны тут и там вырывающиеся наружу струи густого пара и даже дымки.

   Тут и там над Белоградом вращались разнокалиберные ветряки–генераторы, было очень многолюдно – или мне так казалось после почти недели практически полного безлюдья. На меня смотрели с откровенным любопытством, как смотрят, наверное, в сёлах на нового и незнакомого человека – но никто ничего не спрашивал, со мной и не заговаривали. Здесь я увидел, что многие одеты в подобие национального костюма – не классического русского, а, видимо, зарождающегося тут «автономного»: синяя или серая просторная рубашка со шнуровкой до солнечного сплетения, откидным капюшоном, широким рукавом (часто закатанным) и геометрической вышивкой или аппликацией по рукаву, вороту и подолу, чёрные, серые или синие широкие джинсы, лёгкие кожаные туфли на небольшой шнуровке на босу ногу. Эта одежда и обувь явно были местного производства – может даже и ткань. Почти у всех на шеях висели медальоны, рубашки – и у мальчишек, и у девчонок – были перепоясаны кожаными ремнями с большими пряжками, на ремнях крепились солидные ножи, иногда – чехлы с, к моему удивлению, КПК или ещё чем‑то. На девчонках часто оказывались не штаны, а широкие юбки – чуть ниже колена. Многие ходили босиком, особенно те, кто младше.