Текст книги "Новое место жительства (СИ)"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

ВЛАДИК

   Я с минуту, не меньше, тупо смотрел на эту надпись – и взгляд отвёл, честное слово, с усилием…

   …Когда я вернулся в столовую, то на столе уже стояло то, что тётя Лина называла «завтраком». Я знаю, что почти всех на Западе раздражает, как едят русские. Вместо того, чтобы съесть утром лёгкий салатик с чашечкой кофе и булочкой, «они лопают так, как будто к полудню исчезнут все продукты на планете Земля!» (это моя мать так говорит). Но я как раз ничего против таких завтраков не имею. Очевидно, и тётя моя тоже придерживалась такого мнения, потому что кроме салата (того, что у нас называется «салатом вообще» – подсолнечное масло, соль, варёные вкрутую яйца, огурцы, помидоры и майонез) и чая (не кофе) с какими‑то пышками было ещё картофельное пюре со здоровенными кусками жареной свинины и маринованными грибами.

   Когда я поел, мне захотелось спать. Сильно захотелось, просто‑таки вышибало в сон. Две ночи в поезде – это совсем не так романтично, как может показаться, тем более, что ночи были дурные. Да и потом – мне и всегда‑то по утрам хочется спать, я «сова», а для нашего – человеческого, в смысле – ритма жизни это мука мученическая. Мне было стыдно, но тётя Лина, кажется, заметила моё состояние и, как только я отвалился от стола, сказала:

– Ну, пойдём, я тебе покажу твою комнату. И вот что, Владик… – она оперлась рукой на стол, помедлила, как будто что‑то решая. – Эта комната действительно твоя. Вся, целиком. Если ты захочешь там что‑то переставить или поменять – это твоё дело.

– Спасибо, – пробормотал я.

   И разозлился на себя – что‑то слишком часто она заставляет меня смущаться!..

   …Комната оказалась почти квадратной, небольшой, с двумя окнами в боковых стенах, оклеенных зеленовато–золотыми обоями – кажется, недавно, может даже, к моему приезду. Одно окно выводило в сад, другое – в пустынный переулок, пыльный и жаркий. Окна были странные, старинные – с переплётами в виде буквы Т и маленькими форточками, непривычные. Тётя Лина показала рукой вокруг:

– Ну вот, это всё твоё. Ты размещайся, а я пойду, я хоть и отпросилась на сегодня, но ведь практика в школе начинается у восьмого и десятого классов, надо глянуть. Ты не против?

– Нет, конечно, идите, – поспешно сказал я, про себя подумав, что это как раз то, что надо. Очень захотелось остаться одному и как‑то… что ли… разобраться в том, что случилось, или… или, может, просто отдохнуть?

– Ну вот и хорошо, – она кивнула и вышла, прикрыв за собой дверь.

   Если честно, я хотел завалиться сразу. Но неразобранные вещи не дали бы мне спать нормально, и я начал раскладываться, заставляя себя привыкнуть к мысли, что это и правда моя комната и я тут проживу ближайший год. Получалось не очень, но всё‑таки… Заметили – стоит разложить вещи где‑то, и это место сразу начинаешь ощущать, как «своё»? Или если где‑то поесть… Вот и сейчас я «метил территорию», лихо разбрасывая своё добро по казавшимся мне подходящими местам.

   В комнате было не слишком много мебели – кровать, тумбочка возле неё, стол у окна (того, которое в сад), стул, кресло, да большой шкаф. Шкаф оказался для моего барахла именно что слишком большим, да это и понятно, я взял с собой минимум. Даже если не повыкидывал бы тишком навязанное – всё равно… Отдельно и особо я разложил цифровой фотик «кэнон» с 40–кратным объективом, свою читалку, МР–тришник на 16 гигов, веб–камеру… А под моим новеньким ноутбуком, купленным прямо перед поездкой, в сумке неожиданно оказался толстый конверт с надписью маминым почерком – я его видел нечасто, но знал: «Отдашь сестре семьдесят пять купюр, остальные – карманные тебе.» Я заглянул – там и правда были купюры, ровно сто по сто евро. Выходило, что на меня выделили где‑то по двадцать четыре тысячи рублей в месяц, плюс столько же – чисто карманные. Обычно я получал «на карман» шесть тысяч в месяц. Поздравив себя с поднявшимся рейтингом, я швырнул конверт в шкаф так, что он смялся… и подумал, что тут, наверное, средняя зарплата такая – восемь тысяч. Хотя я себе и не представлял, как взрослый человек может жить на такие деньги.

   Тяжело дыша – почему‑то стало плохо, меня даже затрясло – я взял конверт, аккуратно сложил деньги, отсчитал семьдесят пять сотен, отложил в сторону, остальные сунул в конверт и спрятал его среди вещей. Думать становилось окончательно лень. Я заставил себя окончательно распихать вещи по местам, какие приглянулись, разделся, поменял трусы, опять‑таки заставил себя сложить одежду нормально, аккуратно свернул покрывало и одеяло. Всё – и покрывало, и одеяло, и бельё – были новенькими, свеженькими, чистенькими. От постели пахло лавандовыми духами, как от одной девчонки–шведки, с которой я зимой познакомился а Альпах. На морозе от неё ничем не пахло, но, как только мы заходили в тёплое помещение, как по нему тут же распространялся этот запах. Обалденный запах… Я перестал заставлять себя разлеплять глаза, влез ощупью под простыню, глубоко вздохнул и… поймал себя на том, что не сплю и смотрю в потолок.

   Я проснулся так же, как и уснул – незаметно. Часы, которые я так и не снял – я по–старинке носил их, предпочитал мобильным не пипикать, выглядывая время – показывали, что почти два, я проспал около пяти часов. В доме было тихо–тихо, снаружи иногда доносились какие‑то звуки – то собака лаяла, то фырчал автомобиль, то звякал велосипед. Но эти звуки были такими редкими, что я почти испугался. Шум сопровождал меня всю жизнь – в той или иной форме. Только в турпоходах я вспоминал, что бывает тишина. Но турпоходы – это лес. Не город.

   Повернувшись на бок, я дотянулся до тумбочки. На моём телефоне была СМСка от матери – а я и не услышал, как она пришла, так спал! Первая за эти дни. Я прочитал, высвободив руку из‑под покрывала и дотянувшись до мобильника. Ну конечно. Долетела позавчера, была занята, извещает и целует. Привет сестре. В смысле, тёте… Кстати, а тётя где?

   Поднявшись, я поискал тапочки, не нашёл, конечно, влез в приготовленные заранее бермуды и отправился по дому босиком. Смешное было ощущение. Всю жизнь под ногами в помещениях у меня были либо пластик, либо дорогущий паркет. А тут оказались гладкие некрашеные доски (тёплые!!!) или длинные коврики… а, половики они называются (мягкие, шелковистые какие‑то…). Честное слово, это было смешно – смешно и интересно.

   А вот тёти‑то нигде и не было. Я методично проверил все, как мне казалось, комнаты и поймал себя на том, что… опять заблудился. Вот блин! Сложно было себе представить, что в этом доме живут женщина и мальчишка, тут же человек десять могут жить и друг друга не стеснять. Тихо стояла старая мебель, но в двух комнатах нашлись телевизоры – в одной опять‑таки какой‑то раритет с пучеглазым экраном на тонких ножках, в другой – вполне нормальный LG со старым DVD–видаком той же фирмы и лазерным плеером ВВК.

   Большинство комнат выглядели откровенно нежилыми, хотя и аккуратно убранными. Но как‑то так – раз и навсегда, если можно так сказать, только старинных чехлов на мебели не хватало. Одна комната была по трём стенам заставлена книжными стеллажами. Книг было тысяч двадцать на глаз, самых разных, от детских детективов (о господи, их читает мой кузен?! Не тётя же…) до изданий классиков, выпущенных, кажется, ещё при жизни оных – оказалось, что без шуток, на самом деле при жизни, я проверил наугад пару томиков Некрасова и Пушкина. Я подумал, что, пожалуй, тут мне хватит на год нечитанного ранее. Такого количества книг у меня дома не было. Если честно – почти совсем не было. Я сколько помнил себя пользовался читалками, книги покупал очень–очень редко… и сейчас мне неожиданно показалось, что вот эти книги смотрят на меня как‑то обиженно и настороженно.

   Я передёрнул плечами и вышел из библиотеки.

   Следующая дверь показалась мне вроде бы похожей на дверь в… мою… да, мою теперь – комнату. Я открыл её.

   Нет. Это была не моя комната. Но…

   …Смешно.

   Эта комната вполне могла бы быть моей. Не здесь. Там. В Москве.

   Честное слово, это была моя первая мысль – ещё когда я только стоял на пороге и оглядывался удивлённо. Да, она была меньше моей московской (и даже здешней, пожалуй) комнаты, со старомодной тёмной мебелью и одним – правда большим, но тоже старым, всё с тем же Т–образным переплётом и маленькой форточкой – окном. Но я увидел на стене потёртые боксёрские перчатки, а на столе – хороший компьютер. Я увидел над кроватью постеры старых «металлических» групп «Manowar», «Ария» и «Мастер», которые уважал и я, а над письменным столом – портреты Гагарина и Хайнлайна[4] 4
    Американский фантаст Роберт Энсон Хайнлайн представляет собой совершенно исключительное явление в западной фантастике 50–х-70–х годов ХХ века. На фоне общего разочарования и пессимизма, царившего в тогдашней западной литературе, Хайнлайн воспевал в своих книгах мужество, воинский и человеческий долг, верность слову и Родине, романтику странствий и открытий, космическую экспансию единого Человечества. Это до смешного сближало его с советскими фантастами – хотя по политическим взглядам Хайнлайн был непримиримым врагом СССР. Популярность Хайнлайна и его влияние на научную фантастику были так велики, что многие считают его лучшим фантастом ХХ столетия. Современные подростки знают его чаще всего по фильмам «Звёздный десант» и «Повелители марионеток», которые сняты по романам писателя


[Закрыть] (это было почти невероятно, но точно такие же висели и над моим столом! Ещё тут был Высоцкий; у меня такой портрет не висел). Сбоку от окна держался на ввинченном в стену креплении газобаллонник «корнет» – у меня вот так же висели два незаконно купленных «аникса»[5] 5
  Владька называет марки свободно продающихся газобаллонных пистолетов, которые применяются для развлекательной и тренировочной стрельбы. «Корнет» – дешёвая модель отечественного производства, «Аникс» – австрийская фирма, выпускающая гораздо более дорогие и качественные копии боевых пистолетов.


[Закрыть] (один я привёз с собой), с другой стороны – самодельный, но отлично сработанный лук со спущенной тетивой. Я увидел в старом шкафу за раздвижным стеклом стопки явно часто используемых туристских карт, старые CD–диски с записями бардов Грушинского фестиваля, книги издания 40–х-50–х годов прошлого века – воспоминания и дневники путешественников (вот такие были и у меня, я не удерживался – часто покупал их в букинистических , потому что интересно и приятно было представлять людей, которые их читали до меня – мне почему‑то казалось, что это были всё хорошие люди…). Увидел я и ещё кое‑что: на самодельной полке были несколько грамот, кубков и почти даже не удивился, когда различил нарисованные и гравированные на них пистолеты, фигурки бегущих и скачущих верхом людей. Увидел тяжёлые гантели на подставке и пружинную боксёрскую «грушу» на кронштейне. Увидел гитару – поцарапанную, чернолаковую. И даже распростёршее на шкафу огромные крылья чучело орла показалось мне вдруг до глупости знакомым – хотя у меня вот такого как раз никогда и не было.

   Честное слово, я вполне мог бы жить здесь. Я даже головой потряс, чтобы убедиться, что не сплю.

   Не нужно считать меня настолько невоспитанным для того, чтобы я начал шарить по чужой комнате. Я бы и пылинки тут не стронул. И не собирался, даже если она сто раз похожа на мою, и это… м… довольно странно. Но не смотреть‑то я не мог, раз уж заглянул.

   Письменный стол – чудовище с полуоблезшим лаком, за который после реставрации любой из московских антикварных магазинов дал бы несколько сот евро – сверху прикрывало больше прочное стекло. Просто потому, что столешница выглядела основательно порезанной и порубленной, что‑то писать на ней было просто невозможно. А под стеклом лежали какие‑то записки, чеки, рисунки – короче, всякая мелочь, которая должна быть на виду, но которую легко потерять. Я у себя дома лепил подобные штуки на блок компьютера. Среди этого всего оказалась фотография – большая, почти с альбомный лист.

   Мальчишка моих лет снялся на фоне густого леса. Он стоял по колено в сочной зелёной траве, широко расставив ноги и держа под мышкой простой шлем – вроде тех, что носили викинги (настоящий, а не с рогами)[6] 6
    Вопреки распространённому мнению (и в отличие от рыцарей), викинги никогда не носили в бою рогатых шлемов.


[Закрыть] Другую руку он держал на рукояти висящего на левом бедре то ли меча, то ли шпаги, не разобрать – короче, какого‑то длинного холодного оружия. Мальчишка был одет в длиннополую, почти до колен, кожаную куртку, тут и там укреплённую рядами металлических заклёпок, с продолговатыми металлическими пластинами на плечах, руки от локтей до запястий закрывали тоже кожаные с клёпками наручи. Вид он имел серьёзный и даже хмурый – подбородок вперёд, лицо загорелое, русые недлинные волосы в беспорядке, между сведённых бровей морщинка, глаза – не понять, какие. На меня он совершенно не был похож, но я понял, что это и есть Юрка. Мой загадочный двоюродный брат и хозяин этой комнаты.

   Не отходя от стола, я тяжело задумался. Итак, мой кузен – ролевик, читающий детские детективы. Не шикарно… но главное – не вяжется с этой комнатой. Совершенно не вяжется, коренным образом не вяжется. Я бы сказал, что тут живёт очень серьёзно относящийся к жизни человек.

   Ролевики не то чтобы казались мне смешными – смотреть‑то на них и на их оружие было интересно. Скорее они вызывали у меня неприязнь. Да, неприязнь тем, что играли в вещи, в которые играть нельзя. Ну нельзя играть в рыцарей, если ты взрослый человек. Нужно или вообще бросить эту затею – или быть рыцарем. А рыцарь на выходные (в другое время адвокат, например) – издевательство. Конечно, этот Юрка не взрослый. Но всё же… Некоторый опыт общения убедил меня, что со многими ролевиками любого возраста трудно иметь дело на чисто бытовом уровне общения. Особенно с толкинутыми. А мне год жить с ним фактически под одной крышей. Ну, может он хоть не толкинутый? Неприятно обитать в одном доме с парнем, который будет на полном серьёзе именовать себя Боромир, или, не дай бог, Фродо… Что уж говорить о некоторых шизоидах, которые всерьёз считают себя эльфами!

   В лёгком расстройстве чувств я выбрался наружу из комнаты и через кухню вышел (как – сам не пойму; нет, здесь хоть план черти со стрелочками, или указатели развешивай в коридорах!) в сад. Меня немного занимала загадка, откуда такой огромный дом с таким приусадебным участком у одинокой учительницы из глубинки. Хотя – скоро я оставил эту мысль, потому что сад был отличный. Около дома – где были разные грядки и клумбы – ухоженный, а дальше вглубь – приятно запущенный, от дорожки осталось одно воспоминание. Я осторожно двинулся по ней, чтобы не пропороть ногу, но ни бутылочных осколков, ни проволоки тут не валялось. Земля была тёплой, уже совсем летней и немного колкой.

   Дом быстро скрылся из глаз за зеленью, а я вскоре оказался возле забора – из тёмных некрашеных досок, но крепкого и глухого, без щелей – в котором неожиданно обнаружилась небольшая калитка, запертая на засов, который, вопреки моим ожиданиям, был смазан и двигался легко. Чисто ради интереса я открыл калитку и выглянул наружу. Осторожно. Не знаю, почему – может, просто потому, что глупо выглядишь, выглядывая вот так в бермудах и босиком? Или… или ещё почему?

   Передо мною оказалась узкая, наглухо заросшая по краям лопухами (посредине оставался узкий проход, явно наезженный велосипедами) улочка, стиснутая заборами. Даже не улочка, какой‑то проулок–переулок. Слева она упиралась в стену зелени – то ли тупик, то ли парк какой – а справа вливалась в другую улицу, пошире и не такую заросшую, но столь же «оживлённую».

   И калитка, и улочка мне понравились. Было в них что‑то загадочное и таинственное, как в калитке, ведущей на болота, около которой старый сэр Генри Баскервилль был напуган до смерти знаменитой собакой своего имени. Хотя внешне – ничего общего, конечно, не было между туманными английскими болотами и солнечной русской улицей.

   Ещё раз окинув взглядом улицу, я закрыл калитку, аккуратно задвинул масляно клацнувший засов и пошёл обратно к дому.

2. СЕМЕЙНАЯ ТРАДИЦИЯ

   Тётя Лина пришла в тот момент, когда я задумчиво разглядывал фотографии в той же комнате, где был портрет моего дяди, Юркиного отца. Я их просто не заметил сперва, потому что они висели на другой стене, между двумя окнами – прошёл мимо, и всё.

– А я задержалась, – немного виновато сказала тётя, входя в комнату. Я бросил на неё удивлённый взгляд. – Ты голодный, наверное?

   Я прислушался к себе. Нет, что‑что – а вот голода я не испытывал. Зато ощущал сильное любопытство.

– Кто это, тёть Лин? – спросил я, кивая на фотографии.

   Теперь уже она посмотрела немного удивлённо, подошла ближе и встала рядом со мной.

– А мама тебе… – начала она и осеклась. Улыбнулась. Сказала: – Смотри… Вот это, – она указала на фотографию молодого военного в старомодной форме – маленькой фуражке и кителе со стоячим воротником, – это твой дед, наш с твоей мамой отец. Полковник артиллерии… Между прочим, – она засмеялась, – за Максима он меня сам сосватал. – Мы ведь с твоей мамой долго учились в интернате, здесь, при заводе. Там я с Максимом и познакомилась. Он же сирота был, чистый, вообще никого… Просто познакомилась. А тут отец нагрянул, его увидел и прямо с ходу говорит: «Возьмёшь мою младшую дочку замуж?» Я так и не поняла потом, в шутку или нет. мы тогда были в восьмом классе… Максим побагровел весь и хрипит через силу, горло перехватило: «Возьму, товарищ капитан…» – отец тогда капитаном был. Я засмеялась тогда. А вот получилось, что правда… – тётя Лина улыбнулась, глядя на фотографии. – Отец умер три года назад. Сперва мама, бабушка твоя… а он – через два месяца.

– А… – я судорожно порылся в памяти. Да, мать куда‑то уезжала три года назад. В какую‑то командировку. Или правда в командировку? Но как же так?! Как же… И я договорил, чтобы забыть этот вопрос, на который у меня не было ответа: – А это кто?

– Это? – тётя Лина наклонила голову в сторону фотографии, на которой был военный в комбинезоне танкиста, с непокрытой головой. Я мог поклясться, хотя снимок чёрно–белый, что этот танкист был рыжим. Потому что в остальном он очень походил на меня. – Это дед. Ну, то есть, мне дед, а твой уже прадед. Юрий Климович. Это он фотографировался в Польше, в сороковом году. Отец был у него третьим ребёнком, родился без него, вот дед и прислал это фото с письмом – мол, повесь над кроваткой, чтобы мальчишка знал, кто его отец. И так получилось, что… – тётя Лина зачем‑то посмотрела в окно. – В общем, он сына так и не увидел. Летом сорок первого должен был ехать в отпуск. Не приехал. Приехал потом – а бабушка в эвакуации в Казахстане. А в сорок третьем его танк сожгли под Прохоровкой[7] 7
   ПРОХОРОВКА – посёлок городского типа в Белгородской области. 12 июля 1943 в ходе Курской битвы в районе Прохоровки произошло крупнейшее во 2–й мировой войне встречное танковое сражение (с обеих сторон участвовало до 1200 танков и самоходных орудий), завершившееся поражением наступавшей немецкой танковой группировки.


[Закрыть]. Сгорел весь экипаж.

   Не отрываясь, я смотрел на это фото. В голове у меня был сумбур, сумятица, неразбериха. И, стараясь из этого выкарабкаться, я указал на следующее фото. Оно было совсем старым, очень чётким и каким‑то нереальным. Около столика на высоких ножках стоял, опершись на него кулаком с зажатыми перчатками, молодой военный в форме начала ХХ века. Подняв подбородок, он смотрел слегка надменно.

– А это кто?

– Твой прапрадед, – тётя Лина улыбалась. – Штабс–капитан сибирских стрелков Клим Николаевич Сторожилов. А вот его отец был ещё просто крестьянином. И остальные его дети тоже были не военные, а просто крестьяне, звероловы… Правда, зажиточные, грамотные… Дом‑то этот тогда и построили! Но вот смотри, добился своего, вырвался в офицеры… Клим Николаевич во время первой мировой заслужил Георгиевский крест, был в плену, бежал, опять воевал… А во время гражданской пошёл сражаться за красных – решил, что за ними правда. И воевал против белого отряда, в котором был его отец. Когда тот отряд разгромили, то Клим Николаевич взял отца в плен, а тот… – тётя Лина засмеялась, – а тот тридцатилетнего сына выпорол за это ремнём! А до Великой Отечественной Клим Николаевич не дожил, хотя был ещё не старым – простыл на сплаве и умер от воспаления лёгких в тридцать третьем…

– Выходит, наша семья – вся военная… – сказал я задумчиво.

– Да, целая династия. Только вот у отца мы были две дочки. И уже у деда отец был один мальчишка…

– А ваш Юрка… – я помедлил, – он тоже хочет?..

– Хочет, – вздохнула тётя Лина. Я не договорил, но она меня поняла правильно. – А он если захочет – отговаривать бесполезно.

   В голосе её мне почудилась откровенная гордость.

   Тётя Лина ещё какое‑то время смотрела на эти фотографии, потом улыбнулась мне и сказал:

– Ну, я пойду полежу немного, а потом надо будет огородом заняться. Если есть захочешь – скажи. И ещё – ты, Тоня сказала, читать очень любишь. Библиотеку нашу ещё твой прапрапрадед начал собирать, там много очень редких книг. Так что ты ей пользуйся, как своей, думаю, тебе будет интересно. И Юркины книжки можешь брать, только потом ставь точно на место, он у меня аж шипит, когда кто‑то что‑то берёт, а потом «не так» ставит обратно… – она засмеялась, покачивая головой, потом вздохнула: – Ну, пойду я. Осваивайся, Владик.

   И вышла.

   Я немного удивлённо посмотрел ей вслед. Странно. Выходит, у кузена та же заморочка, что и у меня – ненавижу, когда кто‑то, взяв мою вещь, ставит её обратно не так, как она была раньше. Но это заняло мою голову лишь на полминуты.

   Не сводя глаз с фотографий, я сел на стул и погрузился в размышления…

   …Сказать честно – я никогда не задумывался, почему мы живём именно в России.

   Такая вещь, как ноутбук с Интернетом, позволяет даже работать за тысячи километров от своего офиса. Карточка «VISA» принимается во всех концах света, и ею можно оплатить любую услугу. Специалисты класса моей матери – желанные люди в любой компании, нуждающейся в связи. Я подолгу был в Турции, Египте, США, Германии, Франции, Англии и могу вам совершенно точно сказать – даже в Египте и в Турции люди живут лучше, чем у нас[8] 8
    Славка находится в обычном для любых туристов заблуждении – им кажется, что страна пребывания ограничена отелем и программами гидов. Даже т. н. «экстремальные туристы» видят только то, что им показывают местные власти. На самом деле большинство населения в туристических центрах – таких, как Египет, Турция, Таиланд, Кипр – живёт в бедности, доходящей до ужасающей нищеты, и даже в «развитых странах» год от года люди в массе всё более и более нищают, а богатые становятся богаче. В целом жизнь той же американской или французской глубинки по комфорту и т. д. мало чем отличается от жизни обычного русского городка с населением в 10–100 тыс. чл.


[Закрыть]. Поэтому я никогда не воспринимал Россию, как то, что в книгах пишется с большой буквы – «Родина». Нет, я не презирал и не ненавидел её, ничего подобного! Просто не задумывался, почему мы живём здесь. Если бы мы переехали в США, например, я бы и там совершенно не задумывался о том, что это такое – США. Просто жил бы там – и всё. Я читал книжки, в которых описывались военные подвиги русского оружия и восхищался людьми, о которых там рассказывалось… но точно так же я восхищался и воинами… ну, например, Александра Македонского. Никакой особой гордости за «наших» только потому, что они «наши», я не испытывал.

   Но у меня был прадед, который сгорел в танке. Как странно и страшно звучат эти слова: сгорел в танке.

– Сгорел в танке, – сказал я вслух. Оглянулся, но кругом было пусто и тихо.

   Разве может сгореть – взаправду, не по телевизору! – живой человек? Как это бывает – когда сгораешь? За что, почему? Я прикрыл глаза – и увидел кадры то ли из фильма, то ли из хроники – прут друг друга стальные громады, всё грохочет и горит, и даже выскочившие из люков экипажи уничтоженных танков бьются со свирепым ожесточением – стреляют друг в друга в упор, дерутся кулаками и ножами…

   А прапрадед – этот, с надменным лицом? Чтобы офицер получил солдатского Георгия – я знал – за него должны были проголосовать солдаты, которыми он командовал. Что он сделал? Я снова как будто увидел – бегут друг другу навстречу две волны, в зелёном – наши и в сером – немцы, сталкиваются… Как это – когда рукопашная? Это ведь что‑то особенное, совсем ужасное… И ещё он бежал из плена.

   Может, они знали что‑то, чего не знаю, не понимаю я? Чего не знаем, не понимаем, не видим мы все? Или всё как раз наоборот, и мы просто поумнели, а они – глупые смешные дикари из навсегда сгинувшего прошлого?

   Я встал, подошёл ближе, остановился прямо перед фотографиями. Они смотрели на меня – есть такой эффект, когда тебя снимают точно в фас и ты глядишь точно в объектив – куда ни пойди, фото будет следить за тобой. Одно время, когда художники этот эффект только–только открыли и начали рисовать с ним картины, их считали колдунами… Я был бы не прочь, оживи сейчас эти снимки. Мне вдруг захотелось, чтобы эти люди увидели меня, и я смог их спросить… смог им объяснить…

   Что спросить? Что объяснить?

   Я не знал…

   …Я заварил привезённый с собой чай так, как меня научил три года назад тогдашний «бойфренд» матери, довольно известный журналист–украинец. Ничего был дядька, весёлый и просто, но не наплевательски относившийся к жизни. А главное – не пытался неумело и от этого противно делать вид, что я его сын – но и не рычал, что я путаюсь под ногами и надоедаю. И мы очень неплохо, даже хорошо скорей, сосуществовали, пока матери не захотелось новых ощущений. Ну, он ушёл, а умение заваривать чай – осталось.

   Тётя Лина похвалила с искренним удивлением. Принюхалась немного смешно, подула на серый горячий парок над чашкой. Отпила ещё глоток и пожаловалась:

– Юрка совсем не умеет чай делать. Схватит пакетик, быстрей–быстрей… А это настоящий, кажется? – она посмотрела на меня. Я кивнул, тоже отпив:

– Английский «Брук Бонд», не подделка.

– Чувствуется… Вкусно очень.

   Мы сидели на кухне и пили чай с ванильными сухарями.

   Странно. Я не любил «семейных застолий». Может быть, потому что они у нас, сколько я себя помнил, устраивались всегда по Очень Важным Поводам, когда породистый ребёнок должен был сидеть за столом и демонстрировать свою породистость. И манеры. Непревзойдённые, призванные вызывать зависть у Нужных Гостей. Ну… опять манекен за столом. Под взглядами. Под однотипными восторженными – чёрт, даже если и не лживыми, то всё равно тошно! – «восклицалками–восхищалками». И, признаться, мысль, что тут, конечно, «семейное застолье» минимум по два раза в день, утром и вечером, завтрак и ужин, сильно меня напрягала.

   Но сейчас мы сидели с тётей Линой на кухне, и я не ощущал себя манекеном. Не ощущал, хотя и поймал себя на том, что машинально всё делаю именно так, как заучил натвердо ещё лет в пять. «По правилам хорошего застольного тона». Кстати, похоже, тёте это нравилось, но вот её одобрительный взгляд, кстати, меня почему‑то совершенно не раздражал.

   Я до этого ни разу в жизни не ел сухарей (только сухарики) и удивился, что они оказались вкусными (сухари всегда ассоциировались у меня с зоной или с армией). Смешно, но почему‑то как раз этот вкус окончательно отбил желание исподволь начать расспрашивать о моём кузене – и убедил меня в том, что я хотел сделать и не знал, как за это взяться. И, как это часто бывает, просто – сделал, и всё. Не думая, как «получилось на руку».

– Вот, – я положил перед тётей деньги. Те семь с половиной тысяч евро, которые были «на меня» – и ещё шесть сотенных купюр, решив, что обойдусь обычными шестью «штуками» рублей в месяц. – Это мама вам передала на меня… тёть Лин! – я повысил голос, видя, что она хочет возразить. – Давайте не будем, как говорится. Я ведь не в гости на лето приехал, редиски поесть и в речке покупаться. У меня хороший аппетит, да и в школе, наверное, на многое нужны будут деньги. Потом, я люблю заниматься спортом. Надеюсь и у вас тут отыскать какие‑нибудь секции, чтобы не потерять форму, а это ведь тоже сейчас не бесплатно. И вообще.

– Но это большие деньги, – вздохнула она и покачала головой. Только сейчас я как‑то обратил внимание, что у тёти Лины очень странная, какая‑то старинная причёска: тугая коса, уложенная вокруг головы. И много седины… – Двадцать шесть с лишним тысяч рублей в месяц… у меня зарплата в два раза меньше! И это считается, что я ещё много получаю для наших мест…

   Опа. Я не представлял, что всё так запущено… Выходит, что её зарплата – на двоих с Юркой – не всего в два раза больше моих «карманных»! И как они живут?!

– Ваша зарплата, плюс это, – как можно беззаботнее сказал я, – будет примерно сорок тысяч. Делим на троих – выходит где‑то по тринадцать тысяч на человека, и на это уже можно жить! Тётя Лина, – я покачал головой, – я эти деньги не зарабатываю, я их только трачу. И часто бестолково… – как бы подчёркивая, что разговор закончен, я встал из‑за стола: – Вы говорили, что собираетесь в саду работать? А что надо делать? Покажите, я помогу, ага?

   Она улыбнулась и кивнула.

   Вставая из‑за стола, я вдруг подумал – мысль была внезапной и острой: а ведь тётя Лина не знала об этих деньгах. И не заводила о них разговор. Получается, она что – собиралась меня «содержать» на свою зарплату? От себя отрывать и от родного сына? И ни единого писка, никакого возмущения, никаких вопросов? Да почему же?! Только потому, что я – «племянник»?! Дикость какая… тупость… первобытщина…

   Я подумал так, чтобы стать противным самому себе.

   Получилось…

   …Если честно – я не знал, что это так тяжело. В смысле – работать в саду. А точнее – на огороде. Пропалывать сорняки пальцами! С ума сойти! Наверное, я бы разозлился, если бы не подумал, что это… смешно. Я никогда в жизни не делал этого. Я сидел на корточках в грядке и работал пальцами. От разворошённой земли пёрло влажной духотой. На грядке росли огурцы. Чёрт побери, ни за что не подумал бы, что они так красиво цветут – жёлтыми цветами, мелкими и яркими, как звёздочки. И вообще что они так выглядят. Анекдот, да? Сюжет из дурной книжки – человек дожил до тринадцати лет и не знает, как выглядит огуречный куст. Но ведь не анекдот – правда не знаю. Какие в лесу есть съедобные растения – более–менее знаю, натренировался. А как выглядят огурцы – не знаю.

   Не знал. Теперь знаю.

   Тётя Лина работала неподалёку, что‑то там делала маленькой тяпкой, ловко так… Временами я ловил на себе её взгляды, но не очень обращал на них внимание, потому что находился, если честно, в смятении чувств, как говорится. Это было такое дикое состояние, при котором хочется одновременно смеяться и плакать и ни о чём не думается связно. Я аккуратно, быстро приловчившись, рвал сорняки и пытался – честно пытался! – по ходу дела хоть как‑то разобраться в себе. Уложить ровно разворошённую, как эта земля, душу, так сказать. Красиво, но, оказывается, больно.

   Больно, оказывается, когда тебя переставляют, как мебель. Когда это делает родная мать. И ещё больней, когда впервые в жизни увиденный человек относится к тебе, как к родному. Если подумать, это тоже впервые – впервые в жизни ко мне – как к родному. И всё это – как будто наждаком водят даже не по коже – по голому мясу.

   Фик, короче. Душа не укладывалась…

   …Я всё‑таки расплакался, когда мылся в душе. Хорошо, что именно там – я бы, наверное, сгорел со стыда, случись это при тёте. А тут… меня вдруг тряхнуло, словно током ударило, и из глаз потекло. Ноги у меня натурально подломились, я сел на пол возле стенки, обхватил колени и ревел минут пять, пока не выплакался. Спокойно удивлялся сам себе и одновременно ревел, даже подвывал тихо – дотянулся и сделал воду посильней, чтобы слышалось снаружи. Это было что‑то нервное, истерика, нас научили определять такие штуки ещё в первом классе. Но разве легче от того, что ты знаешь, что с тобой, если не можешь это прекратить?

   Да я и не старался. Я уже сто лет не плакал. Я бы засмеялся, скажи мне кто, что я вообще могу плакать.

   На стене душа было зеркало – лист полированного металла. Я протёр его от воды и осевшего пара, заглянул. Если не тереть глаза, то не будет видно, что ревел. И правда, у меня было просто мокрое и угрюмое лицо. Ну устал человек, в первый раз в жизни в огороде копался… огурцы опять же увидел – вообще тяжкое нервное потрясение… Чего вы хотите‑то?

   Я вытерся, натянул спортивные трусы. Тётя, пока ходила в школу, оказывается, купила мне тапочки, и теперь они ждали меня за дверью. То ли просто так купила, то ли догадалась, что я забыл привезти. Тапочки были простенькие, и я порадовался, что она не купила каких‑нибудь идиотски–умилительных «пушистых зверят». Жуть. Такие ведь не только девчонки таскают, многие мальчишки тоже. У одного моего приятеля тапки были в виде белых кроликов с перекошенными в ужасе мордами. Цельных, так сказать, кроликов. И нога у них вставлялась в… сами понимаете.