Текст книги "Новое место жительства (СИ)"

Автор книги: Олег Верещагин

11. Д О М

   Девчонка была красивой. Стройненькая, в стареньком джинсовом сарафане (наверное, остался с Земли) с новыми, перламутровыми пуговицами, перепоясанном широким витым из кожаных полос ремнём, на котором висели нож и расчёска. На шее – бусы из каких‑то блестящих серых камешков. Волосы с висков и лба подхвачены широкой повязкой с вышивкой, а сзади по–простецки собраны в длинный, почти до поясницы, «хвост» пшеничного цвета. Лицо загорелое, глаза – синие–синие, наверное, они казались особенно синими именно из‑за загара. Босиком. Брови у неё были смешные – почти что буквами Г, надломленные к переносице.

– Юра… – улыбнулась она. Именно так сказала – «Юра», не «Юрка», не «Юран», не ещё как‑то… – А я думала, что ты только через неделю… – она посмотрела на меня, – придёшь. А тут говорят – беги, Юра дома…

– Лен, накорми нас, – сказал Юрка совершенно обыденно, как будто на самом деле пришёл домой, к жене. (И я подумал – а может, правда? А те две девчонки, которые спят… да ну, чушь, это ни в какие ворота по возрасту!) А он хлопнул себя по лбу: – Лен, это Владька, мой двоюродный.

– Здравствуй… – она, кажется, собиралась добавить «…те», запнулась и передумала: – Очень приятно… Я сейчас, одну минуточку… – она заторопилась.

– Помочь? – вызвался я. Девчонка посмотрела удивлённо (Юрка хохотнул) и, прежде чем выйти, быстро коснулась его руки.

   Мы сели. Я, подняв брови, посмотрел на Юрку, но он не торопился ничего объяснять – вытянул ноги, положил на колени одно из копий и сосредоточенно проверял обмотку под пальцы – виток за витком. Я отвернулся и принялся изучать корешки книг на полке – их тут было несколько, а ещё я заметил… стереоцентр.

   Из кухни слышался сдержанный шум. Я покосился туда, и Юрка, не отрываясь от копья, буркнул немного насмешливо:

– Сиди, Лена всё сделает.

– Что, киндер–кирхен–кюхе?[33] 33
  Одними из основополагающих жизненных принципов Германской Империи были «шесть Ка»: «Женщинам – дети–церковь–кухня (киндер–кирхен–кюхе), мужчинам – король–война–пушки! (кайзер–криг–каррон)». В настоящее время эти принципы считаются «фашистскими» – их критикуют (точнее – оплёвывают) многочисленные правозащитные, феминистские, гомосексуальные организации и прочая полусумасшедшая и откровенно сумасшедшая дрянь. Отступление от «шести Ка»х (точнее – насильственный увод от них народа) разрушило немецкую семью и превратило немцев в аморфную, поражённую алкоголизмом, наркоманией, трусостью и половыми извращениями массу бесполых вырождающихся потребляйцев.


[Закрыть] – наполовину пошутил я. Юрка с усилием потянул ремень на локоть:

– Реанимируем помалу. Без кирхен.

   Он по–прежнему был какой‑то странно напряжённый. Я подумал, что, похоже, насчёт того, что Настя его девчонка – я всё‑таки ошибся…

   …Не знаю, как Лене удалось так быстро всё устроить, но через пятнадцать минут на низком столе стояли:

   1. большущий дымящийся горшок (в нём оказалась крутая гречневая каша с грибами и какими‑то корешками);

   2. миска маринованного папоротника;

   3. блюдо с большими, почти чёрными по краю, а в середине – нежно–розовыми ломтями мяса (я вспомнил такой же окорок дома – вот откуда Юрка его притащил!);

   4. грубая холстинная салфетка с круглым караваем;

   5. тарелка с нарезанной колбасой, пахнущей можжевельником;

   6. запотевший холодными крупными каплями кувшин, в котором я обнаружил белый квас;

   7. две простеньких алюминиевых вилки.

   Юрка принялся нарезать хлеб – ловкими движениями, не на салфетке, а прижав к груди. Потом взял один ломоть и понюхал. Поймав мой недоумённый взгляд – рассмеялся немного смущённо:

– Не смотри так. Обожаю запах свежего хлеба, самый лучший запах на свете, честно слово… – но хлеб не выпустил.

   Помедлив, я поднёс кусок каравая к носу.

   И понял вдруг, что запах действительно очень приятный. Я бы не смог описать, чем и как он приятен, но… Хлеб был мягкий, пышный, почти нежный. И пахнул на самом деле одуряюще…

   …Пока мы ели (и, надо сказать, очень плотно этим занимались), девчонка не присаживалась – как будто парила вокруг. Я вообще‑то не любитель есть, когда на меня смотрят, но в её движениях было столько искренней радости от того, что мы хорошо едим, что я помалкивал, а потом просто перестал обращать внимание – всё было невероятно вкусно. То ли показалось так после двух дней консервов, но скорее и правда… Только квас мне не понравился, а вот Юрка, обозвав меня дураком, выхлебал за едой три кружки.

   Кажется, Лена собиралась ещё что‑то принести, но Юрка остановил её.

– Подожди, Лен, не суетись, – Юрка поймал девчонку за руку, но у него это получилось не грубо, а нежно, и она остановилась, наклонив голову к плечу. – Отдохни. А лучше… – он улыбнулся, и улыбка его была нежной–нежной, просто смотреть – и то приятно. – Лучше спой нам. Сыграй и спой.

– Хорошо, – тихо сказала она и вышла. Юрка наклонился ко мне:

– Смотри, это стоит увидеть, – шепнул он. Я кивнул и, вытянув ноги, откинулся к стене. Странное чувство пронизывало меня – как будто всё это было когда‑то… вот такой зал, огонь, живой огонь в очаге… мой брат и друг, и его женщина, тихая и гордая, которую он просит спеть для нас… Ощущение было острым и резким. Я неожиданно ощутил себя очень взрослым – и у меня перехватило горло.

   Лена вернулась, неся в руке первые виденные мною в жизни в реале гусли – небольшие, чем‑то похожие на кобуру автоматического пистолета. Села, положила гусли на колени, обтянутые джинсой, и это не выглядело несочетаемым – джинсовый сарафан и гусли на нём.

– Спой про белые сны, – тихо попросил Юрка. И замер, поставив подбородок на кулак руки, локтем упёртой в стол.

   Лена тронула струны – и гусли ответили задумчивым звоном. Таким же задумчивым, как слова, полившиеся следом – как прозрачная струйка лесного ручья…

 
– Слышишь, опять бесятся вьюги,
   К небу идут следы.
   Ночь напролёт снегом хрустят
   Белые–белые сны.
   Белые сны, бешеный снег…
   Кто их считал – шаги?
   Тихо бредут по белизне,
   Сгорбившись, чудаки.
   Ты не поймёшь. Белые сны -
   Это не просто так.
   Это опять мимо прошло
   Всё, что пришлось тогда…
   Это не бред, это не блажь -
   И никакой беды.
   Просто со мной ночь коротать
   Вздумали белые сны...[34] 34
  Слова Э. Гончарова


[Закрыть]
 

   Она замолчала, глядя на серебристые струны под тонкими пальцами. А я поймал взгляд Юрки – он смотрел на девчонку, сжав кулаки под подбородком.

   В его взгляде была упрямая надежда на что‑то, невидимое и непонятное мне, но хорошо различимое и реальное для него.

* * *

   Когда я проснулся, то какое‑то время не мог понять, где нахожусь. Не беспокоился, не дёргался по этому поводу, а лежал и смотрел в потолок, слушая, как снаружи раздаётся какое‑то деревянное ритмичное постукивание. В остальном было тихо.

   Я сел на постели. Прислушался. Нет – в соседней комнате тикали часы. Я на них обратил внимание мельком вчера – с двадцатишестичасовым циферблатом и гирей, как в некоторых деревнях ещё сохранились. Что же… а, вчера накатила усталость, Лена молча постелила мне на низком удобном топчане–диване в зале, а они с Юркой ушли в соседнюю – вторую – спальню, перед кухней. Ушли вдвоём, совершенно естественно и обыденно. Если кто‑то и ходил потом через мою комнату – не помню, не слышал…

   Помедлив, я высунулся по очереди в соседние спальни. Там никого не было. Вообще. Тихо. Прохладно. Убрано–прибрано… Двери открыты настежь. Героически подтянув трусы, я влез в накидку и поднялся наружу.

   Первое, что я увидел – был Юрка. В одних штанах, он колол дрова. Одна из вчерашних девчонок – я не запомнил, кто из них кто – собирала наколотые поленья и складировала их возле сарая, в котором, как я понял, держали скотину и разный инвентарь. Вместе с ней были ещё двое пацанов, тоже лет по 5–6. Работали они дружно, но явно не успевали. Юрка колол дрова, как Николай II[35] 35
  Среди немногих по–настоящему увлекавших последнего русского императора дел в самом деле была колка дров.


[Закрыть] – вдохновенно и точно. Ставил толстенный чурбак на плоский приземистый берёзовый пенёк, с коротким «ххык!» взмётывал и опускал массивный колун на длинной – в мою руку – рукояти. Чурбак разлетался; Юрка чуть ли не на лету подхватывал половинки, ставил – «ххык!», ставил – «ххык!» Мелкие восторженно волокли четыре ровненьких полешка в поленницу. По одному – девчонка и пацан похлипче, два – гордо надрываясь – второй пацан. Картина, если честно, с Юркой как‑то не вязалась. Он всё‑таки был тонкокостный, хотя и высокий, и сильный – мальчишка. На его месте должен быть кряжистый бородатый мужичок, который потом обязан был утереть лоб, перекреститься на солнышко и сказать: «Хух, добре поработал! Эй, Матрена, кваску испить!»

– Ну‑ка, Тонька, неси квасу, – сказал Юрка, опуская топор и глядя на солнце. Мальчишки принялись собирать щепки – явно для каких‑то своих нужд. Девчонка рванула к дому – и ойкнула, увидев меня, затормозила на полной скорости.

– Доброе утро, – пискнула она. Я кивнул и, посторонившись, пошёл к Юрке. Мальчишки рассматривали меня тем неприятным неотрывным взглядом, которым маленькие дети умеют смотреть на тех, кто им интересен.

– А, проснулся, – Юрка разминал пальцами плечо. Шрам немного вспух. Я по–прежнему молча кивнул на него, Юрка поморщился: – Фигня. Поколешь?

– Давай, – я принял колун. – Только я никогда не колол.

– Мы все учились понемногу… Сашок, тащи чурбак.

   Мальчишка – тот, который покрепче – притащил и установил обеими руками берёзовый обрубок. Он был в обычной пятнистой майке и джинсовых шортах и – на что я обратил внимание – не замурзанный, ухоженный. Ну, насколько вообще может быть ухоженным пятилетний пацан, болтающийся на улице, похоже, уже довольно долго.

– Во, – сказал он и буквально стрельнул в меня взглядом. Да, он тоже не очень был похож на крестьянского мальчика. Дитя вокзала, расцвётшее теперь на природе, где можно никого не бояться и ни от кого не шарахаться… Я усмехнулся в ответ и грохнул по чурбаку.

   Колун завяз. Юрка хрюкнул в кувшин (Тонька припёрла квас). Мальчишки переглянулись, и тот, что похлипче, сказал рассудительно:

– Не надо так сильно… – он словно бы замялся, Тонька что‑то ему шепнула, – …дядя Владик. Надо чтоб он только прямо шёл, – он показал ладонью, – а там он сам расколет. Он же тяжёлый. Папка так колол, когда мы там жили.

– Ты не помнишь, это я тебе рассказывал, – сказал первый, Сашок (ага, они братья, и не ровесники).

– Помню, – насупился мой советчик. Юрка благожелательно и щедро указал мне на колун, сидящий в чурбаке:

– Корчуй, дядя Владик… А я пока… оооп! – он подхватил Сашка и, неожиданно легко подняв в воздух, посадил его на край крыши сарая. Тот немедленно вцепился в край, завопил от восторга, заболтал ногами.

– Меня! – потребовала Тонька. – Меня, папа Юра–а!!!

   Юрка и её определил туда же, потом – без просьбы – второго пацана и спросил у всех троих:

– Никого на дороге не видно?

– Не–е-е–е!!! – хором отозвались все трое.

   Я, выкорчёвывая (точно сказано) колун, тихо спросил:

– Папа?

– Потом, – шепнул он.

   Со второго раза колун завяз глубже и надёжнее. С крыши раздалось хихиканье – впрочем, вполне деликатное. Впрочем, я не стал обращать внимания – просто раскачал колун, вырвал его и, обрушив в третий раз, рассадил полено надвое. Юрка поставил одну половинку, вторую – но с ними я расправился проще. Юрка одобрительно сообщил:

– Ещё пара месяцев по восемь часов в день – и ты станешь мастером. Гуру поленьев. Йодой колуна.

   Не помню, что я там хотел ответить – кажется, что‑то язвительное. Но тут из‑за землянки (вот ведь, и называть‑то так неудобно!) появилась Лена со второй девчонкой.

– Юра, – сказала она, грустно улыбаясь, – коней привели. Поедете?

– Так, – Юрка вздохнул и кивнул. – Пора. Пошли завтракать и одеваться.

* * *

   Коней привёл мальчишка, одетый совершенно по–старинному, даже без намёков на современность – рубаха, подпоясанная ремнём с большущим ножом, штаны, босиком. Он что‑то сказал Юрке и, пришпорив своего коня пятками (я как раз выходил из землянки), свистнул и исчез в сторону леса.

   Нас вышли провожать – и Лена, и девчонки. Я не хотел на это смотреть – чтобы не смущать Юрку… и ещё – потому что мне было завидно. Вместо этого я отвёл доставшегося мне коня в сторону и принялся вьючить.

   Привычный запах коня, ровное дыхание, пофыркиванье – всё это меня успокаивало. Конь был солидный, ухоженный, под простым – не как вчера, «рыцарским», а «гримсли»[36] 36
  Имеется в виду простое плоское седло из лёгкого дерева и кожи с одной подпругой и покатой задней лукой. «Рыцарские» сёдла были тяжелей, имели очень высокую Т–образную заднюю луку (чтобы поддержать всадника и сохранить его позвоночник при таранном ударе копьём) и довольно высокую – переднюю, да к тому же – две подпруги.


[Закрыть], и в простой сбруе. На крупе было место, куда оказалось можно приторочить рюкзак. Я несколько раз провёл по шее коня, по боку, потом погладил храп – он реагировал совершенно спокойно. Не скажу, что мне это очень понравилось – конечно, сидеть на нём наверняка так же удобно и спокойно, как в кресле, но вряд ли можно… Я заглянул под брюхо – точно. Мерин. На развод не годится и слишком спокоен. Выносливый, смирный, но не боевой.

– Ну ничего, – я снова погладил коня, на этот раз – между ушей, почесал лоб. – Всё нормально. Ты мне подходишь, у тебя против меня протестов, наверное, тоже не будет…

   Юрка подошёл, ведя своего в поводу. Мы молча уселись в сёдла – я ощутил привычное удовольствие, перенося себя на конскую спину. Уже месяц не сидел в седле!

– Переночуем в Овражке, а завтра утром будем на месте, в Белограде, – сказал Юрка.

– В овражке? – не понял я, подталкивая коня кроссовками (он послушно двинулся вперёд).

– Ну, это поселение такое, – засмеялся Юрка, подстраиваясь рядом. – А Белоград – вроде столицы. Культурный и промышленный центр, так сказать, пятьсот человек населения… – он сделал странное движение в седле. Я спросил:

– А сколько тут всего поселений?

– Мелких – сорок три. По двадцать, человек, по полсотни, по сотне с небольшим… Крупных – четыре. Белоград – столица, капитул и база Ордена, там же – Дубовая, это крепость Яна. Ещё есть порт Сверкающая Гавань. Новик – типа лагеря адаптации для только появившихся. И Зелёный Лагерь – это городок у самых гор на севере, хорошее место. Лучшие лучники и вообще стрелки там…

   Он ещё что‑то говорил. А я вдруг понял, что это было за движение в седле.

   Юрка очень хотел обернуться.

* * *

   Мы довольно долго ехали полями, в которых шли какие‑то работы – я пожалел, что ничего не понимаю в сельском хозяйстве. Нам иногда махали руками – солидно, с чувством собственного достоинства.

– Знаешь… – неуверенно начал я, пытаясь сообразить, как Юрка отнесётся к сказанному. – По–моему они немного играют в этот мир.

– Играют, – неожиданно согласился Юрка. – И не немного… Но представь себя на их месте. У тебя не было ничего. Ни–че–го, – повторил он. – И вдруг – есть сразу целый мир. Так что они играют. Но это очень хорошая игра. И это игра–дело… – он пришпорил коня: – Давай‑ка галопом, а?!

12. B E L L E

   Последние полчаса мы вели коней в поводу, выбирая место у дороги для того, чтобы отдохнуть. Всё не попадалось… Зато довольно часто появлялись люди. Мальчишки и девчонки, одетые в невообразимую смесь земного и здешнего. Двое вообще весело прокатили на великах. Проскочил галопом верховой, вскинувший руку: «Юрыч!» Проехали две солидных телеги, затянутые кожей. В общем, было довольно оживлённо.

– Они на вокзале побирались, – Юрка заговорил – тихо, но сейчас кругом не было ничего и никого, что могло бы заглушить его слова, лишь мягко ступали по земле наши кони, а наших шагов и вовсе не было слышно. – Ленка и её сестрички, Тонька с Катькой. Не на нашем, там, дальше на запад… Я их там увидел. Собственно, я их сюда и привёл. Мне тогда всего двенадцать было, пацан пацаном… дурак полный… А она мне почему‑то поверила. Может, потому что там им всё равно не жизнь была… Ей двенадцать было, им – по четыре, это же казнь, а не жизнь. А если в детдом – их растащили бы обязательно. Семьи никогда в детдомах не сохраняют, негласный приказ есть… Ну и… так получилось. Они тут построились, помогли им, конечно… Стали жить… А потом я сюда как‑то раз пришёл и к ней просто заглянул. Просто заглянул… И остался.

– В смысле? – ошарашено спросил я, отгоняя целую вереницу предосудительных картин, промелькнувших перед мысленным взглядом. – Ты что, с ней…

– Нет, – покачал головой Юрка. – Я вообще, если хочешь знать, ни с кем не «что». Даром что в одной комнате, и ты подумал…

– Ну, я подумал… кстати, и я тоже… – пробормотал я. Юрка поднял брови:

– Ты–и?!

– Ну… да. Разное такое было, а это – нет, ни разу… – я махнул рукой: – Ну и что?

– Ну и я вроде как прописался у неё. Как здесь – обязательно заглядываю. Мелкие её меня папой стали звать. Мне сперва смешно было, неудобно – жуть… – он замолк. Я тихо спросил:

– А сейчас?

   Он поднял глаза. И твёрдо сказал:

– Сейчас – нормально.

– Ну и правильно, – пожал я плечами.

– Да я не об этом, – Юрка показал на большущий дуб в стороне от тропинки. – Давай присядем… Вон хорошее местечко.

   Действительно, попалось подходящее место – полянка, похожая на комнату с плотными зелёными стенками. Мы расседлали коней (я почесал своего мерина над глазами, и он положил голову мне на плечо, прижмурившись), насыпали им в холщовые торбы–намордники овса из сумок и, разувшись, уселись на кем‑то положенных буквой П возле могучих дубовых стволов брёвнышках. Видимо, не мы одни тут «передыхивали». Брёвнышки оказались как бы закреплены большими корнями, выступавшие из земли, и я, присев именно на корень, неожиданно ощутил различимую пульсацию – корень был живой…

   В одной из Юркиных сумок оказались фляжка с квасом, хлеб, мясо, что‑то вроде фруктовой жевательной конфеты – в виде небольших квадратиков, внешне похожих на мармелад. Лена положила ему с собой в дорогу. Я начал было есть, но Юрка вдруг с неожиданным остервенением бросил нож и выругался.

– Понимаешь, – он с настоящим отчаяньем посмотрел на меня, – я не шучу. Я их обеих люблю. Обеих, честное слово, Владька! – он ударил кулаками по земле и откинулся к корням дуба, то ли смеясь, то ли плача. – С какой рядом – ту и… – он стукнул кулаком уже по дубу (тот, конечно, даже не шелохнулся). – А если они вместе… было пару раз… – он криво усмехнулся, помотал головой. – Ой, тогда вообще… А главное – по–моему, они обе об этом догадываются, Владька!!! Точно догадываются!!! – в его голосе прозвучала настоящая паника.

 
– Я полюбил двоих -
   я не могу без них,
   ни без одной из них
   я не могу…
 

– пробормотал я.

– Что? – Юрка бешеными глазами уставился на меня.

– Ничего, – я пожал плечами и уже громко сказал – прочёл:

– Как мне быть?! Я лгу в лицо обеим!

 
   Я говорю одной
   то же, что и другой -
   что я её люблю!
   И я не лгу…
 

– А… – Юрка обмяк. – «Собор Парижской Богоматери»… Belle… Да. Помню. Пожалуй.

– Мы с тобой знакомы неделю, – сказал я, срывая травинку и вставляя её в зубы. – Почему ты говоришь об этом мне, а не Ромке, например?

– Потому что ты… потому что ты мой брат… – тихо сказал Юрка.

   Я лёг – почти упал – на бок, опершись на локоть. И долго смотрел на Юрку. Он не отводил глаз, и я, опустив голову, сказал:

– Да. Твой брат. Но я ничего не могу тебе посоветовать, честно.

– Да я и не жду совета… – он поднял нож, подбросил его, поймал, не глядя, нехорошо, по–больному, усмехнулся: – Ладно. Я просто рассказал, если уж на то пошло… Понимаешь, Нинка – это воин. Такое редко бывает. Чтобы не какая‑нибудь там Лара Крофт придуманная, дура ротастая. Или там эти феминистки какие‑нибудь, которые считают, что не хуже мужиков всё могут делать, а на самом деле просто мужиков стараются в баб превратить, потому что иначе никак доказать своё равенство не получается… Нет. Она – Воительница. Настоящая. Если она рядом – считай, спина прикрыта… а ведь так не про каждого парня скажешь. А Ленка – это дом. Очаг. С ней всегда спокойно, уютно… Знаешь, Владька… когда отец погиб… – он снова подбросил нож, поймал. – Мама… она тогда была… у неё должен был… – он коротко вздохнул: – Она родила мёртвого… мёртвого ребёнка. Мальчика. Моего брата. Понимаешь, они не только отца убили. Но и моего брата…

   Я молчал. Но, когда он подбросил нож в третий раз – поймал тяжёлый клинок… как раз за секунду до того, как он вонзился бы в колено Юрке – он сам не поднял рук.

   Поймал, порезав пальцы. И протянул оружие Юрке:

– Не надо, – сказал я. – От этого не легче. У тебя есть мать. А у меня…

   Я промолчал, не договорил. Облизнул пальцы. Облизнул снова. Кровь имела привкус железа. Юрка взял нож.

– Поедем дальше, – сказал он.

– Поедем, – согласился я. – Но сперва ты поешь. Да и я ещё пожую.

* * *

   И мы снова ехали. И, казалось, не было разговора на полянке у дороги.

   Но я знал, что не забуду его никогда, этот разговор. Даже если мы об этом больше не заговорим – тоже никогда.

   А Юрка уже говорил о другом. Но тоже об интересных вещах, об очень интересных. Не знаю – может, он отчасти хотел отвлечь себя и меня. Но вещи и правда были интересными…

– Мы уже знаем все ошибки, которые совершило человечество, все тупики… – Юрка сорвал, привстав в стременах, листик, растёр в пальцах, с наслаждением понюхал. – Мы не попадёмся в старые ловушки. Мы, конечно, сопляки, но мы всё учли. Очень постарались всё учесть… Поэтому думаю, что мы пробежим полторы тысячи лет развития человечества за два–три поколения. Например, у нас никогда не будет «грязной» добычи энергии, привычной юридической и финансовой системы… Мы через них просто перешагнём.

– А про сопляков тебе кто сказал? – поинтересовался я. Юрка недовольно покосился из седла:

– А почему ты решил, что мне это кто‑то сказал?

– Да слышно же по голосу, – я усмехнулся. Юрка тоже ответил усмешкой:

– Наш общественник. Я полгода назад всё то, что тебе сейчас излагаю, на уроке обществознания выдал в виде домашнего реферата. Слово за слово, пошёл спор с учит… с преподавателем, – нужно было слышать, как Юрка это слово произнёс. – Ну и в конце я получил бронебойный аргумент, что мы сопляки и не видим, что капитализм единственно верный путь развития человечества.

– И пару? – догадался я.

– Угу, – кивнул Юрка. – Такие не упускают никакой возможности напомнить, что они взрослые и могучие, как хрен бога Имбала у Говарда.

– Кстати, а как же деньги? – мне вдруг стало интересно. – У вас что, полный натурообмен?

– Не, не угадал, – Юрка помотал головой. – Деньги с передержкой. Это Максик Саппа из Интернета скачал. Ну, вернее, сейчас мы правда вообще без денег обходимся, но года через два–три уже будут серьёзно нужны. Будет такая штука… уже эскизы есть… В общем, будут деньги. Только их станут перепечатывать каждый год. Когда год кончается – те, у кого они на руках, сдают их в общак княжества. И получают меньше, чем сдали. Типа как процент, только удерживается.

– Японский городовой! – вырвалось у меня удивлённое восклицание. – Значит – нет процентов на рост, нет ростовщиков, нет смысла копить деньги, а есть смысл поскорее от денег избавиться, чтобы на конец года не прогореть!

– Сечёшь! – Юрка врезал мне по плечу, склонившись с седла. – А как избавиться? На них что‑то покупать, строить, делать! То есть – развивать страну! Нашу страну!

– Могучая мысль, – пробормотал я, увлекаясь всё больше. – Ну а технологии?!

– А тут ещё проще, – гордо сказал Юрка. – Человечество загрязнило планету чем? Сжиганием угля, нефти, мусора разного химического… Мы ничего этого делать не будем. Пока – печи для отопления, электричество – от ветра, кое–где солнечные батареи есть, потом увидишь… Потом – атомные станции, а там доберёмся до термоядерных реакций. У нас на ногах не висит никакая система, понятно? И к тому моменту, когда мы выйдем в космос, нас будет жить на планете максимум сто–сто пятьдесят миллионов. То есть, мы даже ещё и не подойдём к порогу перенаселённости. Дальше смотри. Этот мир более однороден климатически. Я тебе уже говорил. Тут нет тропических и вообще южных болезней, самых страшных – чумы, холеры, африканских лихорадок… Нам не грозят эпидемии. Да и контингент у нас тут почти весь не привитой, беспризорники – значит, у них абсолютно здоровая иммунная система, не ослабленная и не изуродованная вакцинами. Мы прикинули – в здешних семьях будет по 4–6 здоровых детей. Это значит, что уже через двадцать лет тут будет минимум около пятнадцати тысяч «аборигенов», даже не нюхавших всех прелестей Земли типа свинца в грибах и диоксина в воде. Я уж не говорю о наркоте и бухалове! И это я считаю только прирост по нынешнему населению, а ведь и с Земли переселяются постоянно! С массовым образованием будет хуже, я думаю, что у нас лет на пятьдесят идеалом станет просто чтобы все были грамотные и около того… Знаешь, Владька, оказывается на самом деле по–настоящему хорошо учить детей – если не преподавать, а учить – это адски сложная штука. Наука из наук… А может, и не наука никакая, а что‑то типа колдовства или магии. Это я по маме знаю и вижу. Но это мы преодолеем, да и потом – сюда уже все библиотеки перетаскали, и в виде дисков, и как распечатки. Можно сказать, владеем всем культурным и техническим наследием человечества. Да и ребята есть разные… – он явно что‑то не договорил.

– А религия? – спросил я.

– Да не смеши, – отмахнулся Юрка. – Какая религия у беспризорников нашего возраста? Пока об этом и не думает никто, а потом, мне кажется, появится какой‑нибудь языческий культ… Ромка вон очень старается славянских богов реанимировать, может как раз у него и получится. Мне это мало интересно.

– Слушай… – я замялся. – А войны? Понимаешь, это всё‑таки в природе человека… ну, по крайней мере, так говорят…

– В природе, – согласился Юрка неожиданно легко. – Но большие войны всегда возникали там, где народу становилось много, а средства передвижения были примитивными. Вот и приходилось у соседей отнимать землю. А у нас не тот случай. Мы средствами передвижения займёмся в первую очередь. Вот тебе дирижабль, вот вокруг целая планета. Лети и бери земли сколько хочешь и где хочешь. То есть максимум что будет – это такая же фигня, как сейчас. Чьё‑то тупоумное властолюбие, отягощённое просмотром голливудских боевиков. А с этим мы справимся. У нас ведь есть не только холодное оружие. Мы огнемёты делаем и даже ружья – гладкоствольные, правда, по образцу английской «Brown Bess»[37] 37
  «Шатенка Бесс» – так за цвет деревянных частей было прозвано гладкоствольное дульнозарядное ружьё, почти полтора века состоявшее на вооружении английской армии. Оно стреляло круглой пулей.


[Закрыть]. Тоже из И–нэта качнули. А скоро начнём делать нарезные.

– А социальная система? – снова вспомнил я школу и уроки обществознания. – Ну, угнетение человека человеком…

– Да нет никакой социальной системы, – ответил Юрка. – Не, правда нет. Зачем она нам? У нас общество свободных людей. Каждый занимается тем, чем хочет – при соблюдении простых условий: он не живёт за чужой счёт, не причиняет другим вреда и готов в случае чего сражаться за наш мир. Если возникает какая‑то проблема – её решают вместе.

– А князь? – вспомнил я Яна. – Он?

– Просто есть несколько человек, которые лучше всего приспособлены именно к чему‑то одному и лучше них никто этого одного не сделает, – пояснил Юрка. Помялся и продолжал: – Я, например, такой. Но я ищу новые места, исследую, составляю карты. А Ян – воюет. С природой… ну и с врагами тоже, куда без этого… Кстати, он на Земле не был никаким беспризорным. Я не знаю точно – кем, но беспризорным не был. Он сюда просто сбежал. Не как мы – а насовсем… Ромка – ну, вроде как духовный идеолог… Но нас таких меньше десятка. Мы называем себя… – он снова замялся. – Мы называем себя Капитул Русского Ордена Освоения[38] 38
  В рыцарских орденах – коллегия руководящих лиц.


[Закрыть]. Смешно, да? – почти агрессивно спросил он.

– Нет, – возразил я. – Когда люди что‑то делают – это уже не смешно. Я пока не всё понял, но… Юр… и всё‑таки… – я поболтал рукой в воздухе. – Зачем ты всё‑таки посвятил меня во всё это? Разве у вас мало людей?

– Для того, что я придумал – мало, – сказал Юрка. – Помнишь чертежи «Летящего к рассвету»? – я кивнул. – Это наш самый скоростной дирижабль. Пока. И самый новый. Есть ещё три небольших патрульных и два «грузовика». Но у них намного меньше скорость, и баллоны меньше – у «Летящего…» он в сто двадцать метров длиной и почти тридцать высотой в сечении, верх выложен кремниевыми солнечными батареями, а крейсерская скорость на электромоторах пятьдесят километров в час; может дать и до ста двадцати, но это уже под дизелями.

– Дирижабль… – я покачал головой. – Это же не самолётик бумажный, даже не верится… одну документацию добыть…

– Да ерунда, – неожиданно грустно ответил Юрка. – Наш мир давно превратился в склад никому ненужных сверхдоступных знаний… Я когда информацию по этому дирижаблю искал – нашёл на сайте воздухоплавателелей. Полную информацию. Там счётчик посещений есть, за семь последних дней – сорок два человека. И реклама плавает – такая… с сисями и попочкой… Меня как кто под руку толкнул – я туда зашёл, подтвердил, что мне уже «больше восемнадцати»… а там тоже счётчик. За те же семь дней – за сто тысяч посетителей, Владька… – он встряхнулся. – А вообще да, конечно, было сложно, что и говорить. Уйма труда, уйма материалов, уйма времени, уйма расчётов, это и правда не модельку на столе собрать из готовых деталек… А сколько убеждали, что само строительство нужно, сколько было споров! И всё‑таки мы его построили… Как ты думаешь, зачем?

   У меня перехватило горло от дикого восторга.

– Кругосветное путешествие, – сказал я. Уже зная наверняка, что угадал.

– Точно, – сказал Юрка. – За шесть недель мы облетим Беловодье по экватору. Снимем карты. Вообще… ну… посмотрим на этот мир как следует. Мне нужен экипаж из шестнадцати человек. У меня есть двенадцать, включая меня самого – всё ребята из нашего клуба. Конкурс офигенный, желающих много, но мне не годится любой–каждый…

– Кругосветное путешествие… – повторил я, плохо слушая Юрку. Настоящее путешествие. Такое, о каких я читал. Совсем новые земли, земли, где и правда «не ступала нога человека»… и куда не придёт помощь, как ни нажимай кнопки мобильника. Но меня не пугала эта мысль.

– Ты парапланерист, стрелок, боксёр, самбист, – говорил Юрка. – Я не говорю, что ты смелый парень – трусов тут просто нет, они сюда не попадают. Но ты умеешь много такого, чего большинство тут пока не умеет. Я очень рассчитываю на тебя. Но… – он вздохнул, покусал губу. – В общем, есть примерно один шанс из трёх, что мы не вернёмся. Дирижабль не облётан на дальних. Местность впереди совершенно неизвестная. Накроемся – и ни могилы, ни памятника, ни даже пластикового мешка с номером.

– Я не боюсь, – коротко ответил я. Юрка вздохнул снова:

– Я не о страхе, я же сказал. Просто я хочу, чтобы ты решил, нужно ли это тебе.

   Нужно ли?!

   Я засмеялся. Смешок родился где‑то в горле и вырвался неожиданным звонким бульканьем; Юрка отшатнулся в седле, а я уже хохотал – взахлёб, мотая головой, словно у меня началась истерика. Но нет – это была не истерика. Совсем не истерика.

   Он спрашивает! Он ещё спрашивает! Юрка – полный, абсолютный дурак; он – спрашивает!

   Нужно ли жить?! Он бы ещё про смысл спросил – какой смысл в восходе, никакого! Это просто здорово – когда восходит солнце! Это здорово – когда целый мир – твой! Это здо–ро–во–о!!! Какой же молодец Юрка! Как здорово, что у меня такой брат!!!

   Не в силах справиться с переизбытком чувств, я рывком поводьев подал своего тихо возмутившегося мерина ближе, колено в колено с кузеном, перегнулся с седла, навалился на Юрку с рычанием и почти спихнул с заплясавшего коня.

   Так выражать свои чувства по отношению к нему у меня начинало входить в привычку. И, кажется, ему это нравилось.