Текст книги "Я иду искать. История третья и четвертая"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

– Буду лежать, пока не выжарю из себя все дожди, – весело сказал он. – Ух!

Вадим кивнул. Он сидел в своей излюбленной позе – обхватив руками колени. Было жарко, дремотно... Небольшая разноцветная птичка с длинным тонким клювом, бешено работая крыльями, зигзагом промчалась над водой, взмыла на миг вверх, молнией спикировала вниз, в воду и, выхватив рыбу с себя размером, взлетела на веточку над водой. Усевшись там, с крайне воинственным видом огляделась по сторонам, гордо пискнула и принялась за добычу.

Вадим улыбнулся.

– Нравятся мне эти птички – зимородки, – сказал он. – Кругом холод, а он выводит птенцов. Рыбина больше него – а он её тащит. Быстрый, как твоя стрела. А попробуй отнять что – умрёт, не отдаст! Легко быть смелым, когда ты большой и сильный. А если маленький и слабый? – Вадим примолк, нагребая песок на ноги. А потом вдруг спросил: – Ну-ка, так у вас сказали бы?

 
Смотри, зимородок,
Воин надводный.
Мечами крыльев
Ветер режет!
Клюва копьём
Врага пронзает
Воздушный владыка.
Мал воин ростом,
Велик отвагой
Всесокрушающей...
 

– Ого! – воскликнул Ротбирт вроде бы со смехом, но глаза его смотрел на друга удивлённо и любовно. – Ты никак, пока я спал ночами, побывал в гостях у богов, и они тебя кое-чему научили?

– Нет, – Вадим пожал плечами и улёгся на песок. – Сложилось вот... сам как-то. смотрел на зимородка и говорил.

Приподнявшись на локте, Ротбирт внимательно разглядывал Вадима:

– А скажи мне, друг, – медленно начал он, – что ты станешь делать, когда мы покончим с Юргул и клятва отпустит нас? Поедешь искать своего друга?

Вадим щурился на солнце. Со стороны могло показаться, что он просто греется и ни о чём не думает. Но вот он раскрыл глаза шире – и Ротбирт увидел, что в его глазах – жестокость.

– Может, эти данвэ живут далеко. Может, и правда на небе, – медленно говорил Вадим. – Но я хочу увидеть, как тонут их золотые гробы, Ротбирт. А потом хочу подержаться за их глотки там, где они чувствуют себя в безопасности... Думаю, что, если Олег жив, то и он... – Вадим не договорил.

– Пожалуй, я пойду с тобой, – сказал Ротбирт. – Но кто на море способен спорить с золотыми кораблями?

– Сперва я думал об Инго с Эргая... – протянул Вадим. – Но мне думается, сейчас кэйвинг Эргай не пойдёт в море. Ему важно удержать своё, – пусть боги ему помогут, но нам он не помощник...

– Может быть, кэйвинг Эндойна Рэнэхид сын Витивалье? – спросил Ротбирт. – У него двадцать пять скид. И его слова уже громко звучит вдоль берегов...

– Может быть... – задумчиво согласился Вадим. – Но веришь ли, я... боюсь.

Ротбирт подавился воздухом, как чёрствым куском:

– Чего?!

– Оскорбить Синкэ, – просто сказал Вадим. – Веришь ли, – повторил он, – но этот твой... кровный враг очень хороший парень.

– Поэтому ты не дал клятву и отсоветовал это мне? – вспомнил Ротбирт.

– Да... – Вадим вздохнул.

Они умолкли надолго. Ротбирт поднялся, легко разбежался по песку и, взлетев в воздух, вошёл в воду, как хороший клинок при колющем ударе. Его голова с волосами, ставшими чёрными от воды, выскочила на середине реки. Мальчишка нарочно давал стремнине увлечь себя, а потом выгребал в тихое место сильными, точными гребками – играл с рекой, побеждая её. Наверное, подводные девы с несытым вниманием следили за купающимся мальчиком... но яркий полдень – не их время.

Ротбирт плавал довольно долго... пока не увидел, что Вадим стоит на коленях – лицом в сторону леса, в крайне напряжённой позе. Даже спина выдавала какое-то нехорошее напряжение.

Выжимая волосы, Ротбирт подошёл к другу и опустился на колено. Тихо спросил:

– Что случилось?

– Собака, – буркнул Вадим. – Там, в лесу, лаяла собака.

– Откуда тут взяться собаке? Разве что какой охотник забрёл...

– Вот именно – неоткуда, – согласился Вадим, и Ротбирт понял, что друг имеет в виду:

– Да брось, клянусь луком Вайу! Ты же только лай слышал, ты не видел его... [9]9
   Пёс с огромными белыми глазами – хойс – по вере анласов живёт в лесной чаще. Обычно люди слышат лишь его лай. Но увидевший хойса непременно умрёт в течение недели.


[Закрыть]

– Верно, – Вадим облегчённо ругнулся матом. – С вашими суевериями – наслушаешься и сам веришь... Ладно, – он выпрямился, – пойду и я поплаваю, да и пора, Синкэ небось думает, что нас унесли речные девки.

Ротбирт плавал лучше Вадима, и тот далеко отплывать не стал. Анлас между тем обсыхал, стоя на песке и уперев ладони в бока. Мальчишка глядел по сторонам весело и по-хозяйски.

– Вода х-х-холодная! – выдавил Вадим, едва вылез на берег – и пробежался по песку, потом прошёлся на руках и колесом – и снова на руках, болтая в воздухе ногами, чтобы сбить капли. Оба влезли в кожаные куртки и штаны под доспехи, в сапоги с тупыми шишками шпор, оседлали бродивших неподалёку коней и неспешной рысью поехали вдоль речного берега, а потом – звериной тропкой через лес к лагерю.

* * *

Эрна, естественно, оказалась девственницей. Надо сказать, что раньше – на Земле – Вадим приобрёл довольно богатый опыт того, что там называется «заниматься любовью». Правда, он считал это голимым сексом. И тут ошалел, поняв, сколько терял от того, что сам не любил никого из своих партнёрш. И понял, насколько был прав, отказываясь даже про себя называть простой «перепихон» «занятиями любовью». О чёрт, к любви это имело отношения не больше, чем прославленное анекдотами кувыркание с Резиновой Зиной...

Что такое, когда ты ложишься не просто с той, которая любит тебя (этого хватало и раньше), но и сам при этом любишь, а не просто хочешь – Вадим понял только в повозке анласского лагеря на Эрде. Почему-то приходила в голову глупая строчка из глупой песни, тут оказавшейся как нельзя верной: «Я на тебе, как на войне!» Попсятина в кои-то веки оказалась права выше крыши, а обретённым в такой страшной ситуации голосом Эрна пользовалась так, что и Вадим в конце концов заорал «люблю-у-у-у!!!», сам не понимая, что орёт. Повозка качалась, тряслась, кособочилась, скрипела, ухала, визжала и проседала, как корабль в бурю. В конце концов молодые люди, не говоря грубого слова, укатали одна другого и один другую так, что уснули, не выпуская друг друга из рук. И честное слово, так глубоко и спокойно Вадим не спал давно...

...Тогда он проснулся под утро. Уже привычно осмотрелся сквозь чуть разжмуренные веки, ощущая, как распухли губы и приятно, как-то пусто, ноет каждая мышца. И притих. В повозку пробивался свет хмурого зимнего утра, скрёбся в навес дождь... а Эрна сидела сбоку от него и водила своими волосами, что-то тихо приговаривая, по груди мальчишки. Наверное, это невесомое щекотание его и разбудило.

Он сел. И увидел, что на груди и животе в несколько рядов изображены – явно кровью – пять одинаковых значков. Три из них Вадим знал – их показал Ротбирт, это были женские священные знаки, которых, как правило, не знают мужчины. Вадиму, кстати, открыли ещё два воинских и два охотничьих. Наверное, и два других тоже...

Эрна немного смутилась, но тут же посмотрела даже с некоторым вызовом. Провела рукой по буроватым рядкам значков:

– Теперь ты мой, – сказала она. Голос у неё был обычно негромкий, чуть хрипловатый. – Навсегда мой.

– Заколдовала? – Вадим обнял её руками за шею и коснулся своим лбом – её. – Я и так твой. Никуда бы не делся.

Эрна спрятала лицо в волосы и, заплакав, призналась в страшном грехе – пока мальчишка спал, она заколдовала и его оружие, и доспехи, и даже выходила из повозки и заколдовала коня (такого, как Вихрь, уже не будет, но и нового – очень неплохого – Вадим назвал так же...). Чтобы если Вадомайр захочет ей изменить, в бою оружие сломалось, доспех превратился в гнилую кожу, а конь сбросил хозяина... Вадим не стал смеяться. Во-первых, это было бы низко. А во-вторых, он уже понял, что тут слова значат намного больше, чем на Земле. Эрна хлюпала, сама раскаиваясь в том, что натворила. Вадим начал целовать её – лицо, руки, а потом...

...В общем, Вадим выбрался из повозки к середине дня. И ещё долго служил предметом бесчисленных острот, сыпавшихся со всех сторон. Сперва он смущался, потому что анласы не стеснялись в выражениях и не пользовались эвфемизмами, а, так сказать, прямо предполагали, как, что и кто делал в повозке, да при этом ещё и ржали. Потом начал злиться. А потом подумал: а ну и что? Что такого он делал? И начал или сам отвечать остротами (благо, было что сказать), или смеялся вместе со всеми. А позже он узнал, что женщины тоже подкалывали Эрну... но без зла.

За Эрну некому было платить выкуп. И Вадим понимал, что их положение неопределённое. Атрапаны делами брака не занимались – девушек «выдавала» их семья, в крайнем случае – хангмот зинда. Но от зинда считай никого не осталось, а семьи Эрна и не помнила. Был правда ещё один вариант, о котором Вадим говорил с Ротбиртом...

...Ротбирт ходил хмурый несколько дней, пока Вадим не поговорил с ним возле той же повозки. Разговор был откровенный и не очень приятный, но...

Они говорили недалеко от повозки. Вадим извинялся, чувствуя себя глупо, Ротбирт отмалчивался, и Вадим понял, что его друг и побратим в душе лелеял надежду, что Эрна изменит решение и уйдёт к нему. Наконец Вадим, отчаявшись, махнул рукой и... потёр нос. Его защекотал солнечный зайчик. Сколько Вадим не вертел головой, а Ротбирт наблюдал молча – тёплая щекотная лапка дёргала за нос, и наконец Вадим сообразил, что это дурачится Эрна. Сидя на передке повозки, она пускала зайчика металлическим зеркальцем-гелиографом – подарком Вадима.

Именно тогда Ротбирт предложил наречь Эрну своей сестрой и по праву брата отдать её за друга... Вадим, чувствуя себя полным идиотом, отдал выкупом за Эрну моток медной проволоки с Земли, палочку от чупа-чупса и бумажные деньги. И, не успев опомниться, оказался женатым человеком, очень быстро поняв, что их с Эрной возраст тут не причина для обвинений в глупости или педофилии, а просто самое обычное дело. Кстати, жену нужно было содержать – хорошо ещё, что на своих ратэстов Синкэ не скупился, и Эрна обзавелась даже украшениями сверх той «цепочки белого металла», которую ей когда-то подарил Вадим. До четырнадцати лет жившая чужой милостью девчонка буквально расцветала при виде подарков, а Вадим смущённо и гордо улыбался – даже против своей воли – от приятного чувства, которому не мог найти названия.

Кстати, ту цепочку Эрна носила поверх всего остального...

...Жена оказалась штукой удобной во всех отношениях. Вадима всегда ждала еда, причём её странным образом хватало на всех – даже если он приходил с Ротбиртом (почти всегда) или с другими воинами (нередко). Эрна была хозяйственной, послушной, ласковой – и со своим непоколебимым мнением, как надо заботиться о муже и доме. Если честно, Вадим с ужасом ждал, что вот-вот она ему приестся, как приедались с двенадцати лет многочисленные подружки-однодневки на Земле... но – нет. Не происходило этого. Напротив, Вадим скучал по Эрне и хотел её видеть как можно чаще. В блокноте мальчишка много рисовал – карандашные наброски покрывали страницу за страницей, и едва ли не треть из них была набросками Эрны. Девчонку умение Вадима рисовать восхищало, и она охотно позировала, хотя и не понимала, зачем её рисовать, когда она «некрасивая» – убирается, готовит, например... Вадим в таких случаях говорил, что «ты красивая всегда», переходил к поцелуям – и...

Хорошо, что к сексу анласы относились, как к делу насквозь житейскому и понятному до изумления. Есть женщины. Есть мужчины. Боги их создали друг для друга... Где дети? Эти?! Да ну вас лесом! Она спасла полную повозку мелочи, копьём ранена. Он – вообще воин из воинов, даром, что молод... Оба – герои похода, про который уже песни поют по всем землям...

Вадима такое положение дел устраивало как нельзя лучше. Эрна другого вообще не знала и удивилась бы, вздумай ей кто-то объяснить, как с этим дела обстоят в другом мире – на Земле. Вадим иногда рассказывал ей про свой мир (кое-какие обрывки сведений о нём – сказочных почти – у Эрны были), но старался не касаться явных его глупостей, которые завелись там от лени, сытости и тупоумия законов, как тараканы заводятся от грязи...

...В главном лагере последние дни наблюдалось постоянное оживление, свидетельствовавшее о скором передвижении. Вадима при виде всей этой суеты начинала мучить смешанная со злостью тоска – уж очень это напоминало лагерь Йохаллы... и нельзя было не вспоминать, чем всё кончилось. И что не так уж далеко отсюда, может, лежать ещё неубранные кости тех, кого он звал побратимами... Похоже было, что Ротбирт испытывает то же самое.

На окраине лагеря мальчишки и подростки из простолюдинов под надзором пожилых ратэстов схватывались на палках, боксировали, стреляли в цель из луков... Наставники не без основания считали, что без рассечённых бровей, сломанных рёбер, разбитых пальцев, синяков, ссадин и кровоподтёков стать мужчинами невозможно. А нерадивым сами добавляли ножнами мечей. Оставалось лишь сглотнуть смешанные с обидой слёзы, улыбнуться и вновь броситься в учебную – пока – схватку, вымещая злость на временном противнике...

...Проезжая мимо, Вадим и Ротбирт свысока – с высоты сёдел и своего положения – обменялись несколькими пренебрежительными замечаниями. Пренебрежение имело под собой некоторые основания – и тот и другой с голыми руками могли бы расшвырять трёх-четырёх своих ровесников-простолюдинов с палками.

Позднее, с возрастом, эти храбрые и гордые мальчишки поймут истину жизни – немного стоит самый лучший воин, если за его спиной не стоит надёжная стена: ополчение в кожаных шлемах и бронях, с топорами и луками,и старые и малые родичи... Если этого нет – ничего нет. Пустота. А сражаться за пустоту может лишь человек с пустой душой. Такому и жить незачем вовсе...

...Синкэ сидел в шатре один, лишь огромный пёс лежал у ног хозяина. На коленях юного кэйвинга устроилась тонко выделанная кожа с начерченной картой. Синкэ водил по коже свинцовой палочкой и поднял голову лишь когда Вадим подошёл совсем близко.

– Как вода?

– Хороша, – откликнулся тот, становясь сбоку, чтобы видеть план. – Решил начинать?

– Да, – Синкэ потянулся, тугая кожа новой куртки скрипнула. – Завтра утром. Как думаешь, Славянин, нас ждут?

– Знают про нас – это точно, – уверенно сказал Вадим. – А ждать? Если я что-нибудь понял в хангарах, то они из тех, кто, упав, предпочитает дожидаться, пока его поднимут под руки или пинками. И других судят по себе. Едва ли они могут себе представить, что через три месяца после такого разгрома кто-то попытается напасть снова!

– Это и к лучшему... – Синкэ откинулся к стене шатра и долго смотрел на Вадима. Между ними – ровесниками – уже давно существовала если не дружба (друзей кроме Ротбирта Вадим не нашёл и не искал), то крепкая приязнь. – Мне говорили, что, когда остатки зинда Йохаллы уходили от врага, командовал ты.

Это был не вопрос – утверждение. Вадим наклонил голову, однако уточнил:

– Там почти не было мужчин, а ратэстов – вовсе не было. Женщины и дети, да и мало кого я довёл...

– Однако, – прищурился Синкэ, – ты командовал и когда вы вырвались из города с того пира. И, говорят, если бы не ты, остаток дружины Йохаллы пропал бы.

– Так вышло, – голос Вадима был равнодушен.

– Я хочу послать тебя – и с тобой двадцать ратэстов – сжечь айалы ниже по течению. Чтобы Юргул подумала, будто мы идём туда. И дала нам спокойно переправиться бродами.

Равнодушие Вадима сменилось открытым удивлением. Такое обычно поручали пати, и уж всяко – людям своего зинда, принёсшим клятву кэйвингу и дружине. В таких людях у Синкэ недостатка не было. Вадим участвовал в подобных рейдах (вроде того, когда Гэст сжёг пограничную крепость хангаров) и раньше, и совсем недавно. Но всегда – как простой ратэст.

Видя, что Вадим удивлён, Синкэ пояснил:

– Ты лучше знаешь эти места. И самих хангаров. Так ты согласен?

– Я возьму Ротбирта, – сказал Вадим. Синкэ наклонил голову:

– Конечно.

* * *

Конь под Вадимом был хорош. Нет, всё-таки недаром он подобрал похожего на Вихря... Когда Вихря разделали и съели, Вадим ни кусочка в рот не взял, и до сих пор нет-нет, да и накатывала тоска по коню. Ротбирт тоже потерял Винтахэва, но тот хоть погиб в бою, как положено вечному спутнику воина...

Опытные ратэсты заворчали, когда узнали, что их отрядом поставлен командовать мальчишка. Но в конце концов это был не просто мальчишка – а Вадомайр Славянин, и ворчание само собой сошло на нет после первой же мили. Вадим и правда хорошо помнил эти места, вёл отряд через лес какими-то тропами так быстро и уверенно, как другие водят заезжих гостей по своему лагерю. И приказал соблюдать тишину – земли урхана Юргул начинались почти сразу за повозками зинда. Кроме того, двоих он выслал вперёд, а четверым приказал ехать чуть сзади.

Внешне Вадим выглядел не взволнованней маски своего шлема. Но в душе он волновался до дрожи – ведь впервые в жизни он на самом деле командовал людьми, вёл их пусть в лёгкий, но бой, и они доверяли ему, от него зависели их жизни... Помимо этой дрожи мальчишка испытывал и нешуточную гордость, и смущение от того, что Ротбирт как бы у него в подчинении... Он постарался сделать всё так, как рассказывали взрослые люди и как видел он сам, сражаясь под их началом. Ведь бывает так, что молодой командир, ошалев от счастья, бросается вперёд, очертя голову и... губит своих людей. Хорошо, если гибнет при этом и сам – а ведь бывает, что остаётся жить и до конца долгой, словно в насмешку, жизни, будто во сне, видит наяву погибающих друзей и соратников, слышит их крики...

– Иногда думаю я, – сказал вдруг Ротбирт, искоса поглядывая на друга, – так ли уж неправ был старый Сийбэрэ, когда именовал тебя кэйвингом?

– Кэйвингом?! – засмеялся Вадим негромко. – Да мне даже пати не стать никогда... Он был выживший из ума, хоть и мудрый, старик.

– Он был атрапан, – поправил Ротбирт, – и атрапанов, подобных ему, я ещё не видал.

– Век бы их не видать вообще! – в сердцах бросил Вадим. – Всегда они предсказывают то внезапную смерть, то град, то мор на рыбу, то скоропостижный понос... – он махнул рукой. – А...

– Не знаю, не знаю... – качнул головой Ротбирт.

– Ты не обиделся, что я командую людьми? – прямо спросил Вадим. Ротбирт вытаращился:

– Да что ты! Синкэ прав. Горько мне говорить это, но... но он в два раза моложе Йохаллы и во столько же раз мудрее.

– Сейчас должен быть айал, – Вадим надел шлем (отрубленное в поединке медное крыло давно поставили на место мастера зинда). Шипастая маска посмотрела вокруг со стальным равнодушием. Послышался шорох – ратэсты позади делали то же самое.

Вадим не ошибся. Спереди появились скачущие галопом дозорные.

– Айал за речушкой, – сказал, осаживая коня, старший из них. – Речушка так себе, мелкая, в ней и клоп не утонет, разве что брюхо замочит...

– Ждут? – отрывисто спросил Вадим.

– Не похоже, клянусь луком Вайу...

Отряд собрался в клин. Ратэсты пробовали пики. Вадим понукнул Вихря шпорами:

– Марш! Вайу и сталь!

Люди подхватили его клич. Анласские кони галопом выносили своих всадников на отлогий речной берег. Хангарские мальчишки, удившие рыбу на противоположном берегу, с воплями рванулись прочь, к дымящим очагам, словно войлочные стены родных домов могли от чего-то ещё спасти...

– Уйаны, уйаны! – слышались их пронзительные, испуганные голоса. А кони уже неслись через мелководье, и в брызгах, встававших выше голов всадников,играли радуги...

На окраину айала высыпали люди. Застыли в изумлении на миг – и бросились спасаться, крича от страха. Ротбирт с пятёркой ратэстов повёл окружение.

Один из ратэстов, нагнав бегущего мальчишку-рыбака, отставшего от прочих,наклонился с седла, выбросил вперёд пику. Наконечник вошёл между лопаток с хрустом, кричащее тело отбросило в сторону, подкинув вверх. Вадим ещё полгода назад пожалел бы убитого... но не сейчас. Потому что летом родичи вот этих самых существ тоже на речном берегу убивали маленьких детей, стариков и старух. Именно их, потому что даже на женщину или подростка-анласа не осмеливались напасть. А потом рылись в барахле, отбитом их хозяевами-данвэ.

Вадим не мог приказать себе не ненавидеть их...

...Кони сшибали войлочные жилища. Всадник подлетал к выходу, наклонялся и бил длинной пикой на малейший звук, на любое движение. Стаптывали собак и ползающих в пыли детишек. Подобное нападение на анласский вард, даже если бы не было отбито, обошлось бы нападавшим недёшево. И уж во всяком случае мужчины не позволили бы себе бежать, пока не спасутся в лес или за реку женщины и маленькие дети, старые родители и беспомощные... Странно. По закону природы выживает тот биологический вид, который беспощадно отторгает слабейших и хранит сильных. Но многие людские народы пошли как будто наперекор установкам «естества», установили свой закон – спасать слабых и беззащитных. И, вопреки логике, там, где соблюдается этот закон, мужчин могучи, отважны и благородны, красивые женщины рожают крепких, здоровых детей, старость окружена почётом и уважением...

...Хангары были не из таких. Они метались, словно обезглавленные куры, даже не вырываясь из кольца, хотя оно было редким и можно было попробовать уйти. И умирали под свирепыми ударами пик и топоров – позорить мечи кровью жалкого народца никто не желал.

Подскакавший Ротбирт протянул Вадиму пику – ловки движением остановив остриё из неведомого металла данвэ на расстоянии пальца от груди друга.

– Посмотри, что я нашёл! Клянусь рукой Дьяуса – это наше...

На пике висела грязная ало-чёрная женская головная повязка – сквозь грязь были отчётливо видны стилизованные турьи головы, знаки зинда Йохаллы... Вадиму почудилось, что он держит в руке кусок раскалённого металла. Эту вещь сняли с убитой женщины... анласской женщины...

– Вот ещё, – Ротбирт, напряжённо улыбаясь, уже из рук в руки передал деревянную коробочку на ремённой петле. Потёртую, украшенную вырезанными священными знаками. Знаками на детское счастье, здоровье, веселье – Вадим не знал их точно, но знал, как именно они выглядят.

Детская погремушка. Вырезанная кем-то с любовью для своего ребёнка, который качался в колыбели под дугой повозки – центральной, счастливой! – и мать улыбалась, потряхивала погремушку... Так было. Все были живы.

Вадим бросился бы на меч, честное слово. Он согласился бы на самую позорную смерть, больше того – на рабство, верни это жизнь хотя бы одному ребёнку, хотя бы тому, которому принадлежала погремушка.

Но он мог только одно – мстить.

– Тех пропустите, – он повелительно махнул рукой, и ратэсты, заворчав, пропустили нескольких хангаров. Те побежали, не оглядываясь, к лесу.

Ротбирт понял друга – соскочил наземь, почти тем же движением натягивая свой лук. Взял из тула стрелу.

– Плохая жертва – трусы, – сказал он. – Но пока мы не можем дать Вайу ничего иного. Кто хочет – пусть стреляет со мной.

Первая пущенная стрела ударила в спину одного из бегущих – со ста шагов она прошла навылет и вонзилась в шею бежавшему впереди мальчишке. Тот упал на мгновение позже пронзённого мужчины.

– Подожгите всё, что может гореть, – бросил Вадим, глядя, как Ротбирт достаёт вторую стрелу. Ещё несколько ратэстов встали рядом с ним, натягивая луки. – Побольше дыма. Пусть все видят, что мы вернулись!

– Пусть видит эта сука Юргул! – со страшным смехом кто-то из ратэстов погнал коня к ближайшему костру, выхватил головню из пламени и швырнул на крышу ближайшего полузаваленного жилища.

Никто из беглецов не смог пересечь рубежа в две сотни шагов. Они лежали вразброс – и оперения стрел яркими разноцветными бутонами раскрывшихся цветов качались в воздухе.

Ротбирт снял тетиву с лука. На мальчишек несло отвратительной вонью палёной шерсти, горелого войлока, сладким запахом жарящегося мяса.

– Есть вещи поважнее, чем мир, – сказал Ротбирт.

– Дальше! – Вадим поднял зажурчавшую металлом руку. Стальная змейка отряда, послушно вытягиваясь, поползла следом. День давно перевалил за половину – а впереди было ещё много несожжённых айалов.

* * *

Дымы тянулись по горизонту. Они обозначали путь отряда Вадима – там всё ещё чадило, хотя сам Вадим давно присоединился к своим, а отряды хангарских латников, должно быть, уже мчались на дымы, чтобы остановить вторжение.

Этим утром кэйвинг Синкэ сын Рады, анлас из анла-тэзар двинул через переправу, бродами, дружину и ополчение с частью повозок. Зинд остался в лесной чаще почти без охраны. На Земле сказали бы, что мальчишка-кэйвинг поставил на карту всё. Но тут говорили: «Кто бездействует – того нет.» И Синкэ верил в свой меч, своих людей и своих богов, которые помогают тем, кто не знает страха. Он ставил на это.

Вадим, Ротбирт и полдюжины других людей, уцелевших от зинда Йохаллы, ставили ещё и на свою ненависть.

Через броды шли в плотном строю закованные в сталь конные сотни. Мощные быки, взрёвывая, тянули повозки на высоких колёсах, с бортами, казавшимися ещё массивней и выше из-за установленных щитов, с лучниками ополчения, сидящими внутри. Двигалось без строя остальное ополчение – старшие мальчишки, юноши, мужчины и старики в кожаной броне с нашитыми стальными пластинками, кожаных шлемах на стальной основе; у каждого на поясе – сакса и топор, на плече – копьё, за спиной – большой прямоугольный щит, лук и два тула с полусотней стрел. Кое-где среди них ехали в броне, немногим худшей, чем у дружинников, с лучшим оружием, люди хангмота, старейшины. Бежали угрюмой, твёрдой рысью могучие боевые псы в нагрудниках, шлемах и шипастых ошейниках.

Синкэ надул военачальников Юргул, как малых детей. В лесу или на переправе, где анласы двигались без строя, хангары могли их смять численностью. Но войско кэйвинга уже выходило на открытое место и строилось буквально в виду городских стен!

Синкэ – весёлый и злой – метался по берегу, переправившись в числе первых. Он то и дело оглядывался на на видный отсюда город – кажется, не верил, что всё ещё не появляется войско противника. Ополченцы, спеша, вкапывали в землю привезённые с собой из леса колья, связывали оглоблями и колёсами повозки, выстраивая их в линии.

Вадим видел, как Синкэ сорвался с берега, как лист с дерева под порывом ветра, промчался вдоль строящейся дружины. Ветер донёс его резкий, напряжённый голос:

– Я не спрашиваю вас, готовы ли вы к бою! Я это вижу! Мне нет нужды знать, о чем вы думаете! Я знаю, что мыслей о бегстве или трусости у вас нет! Вы – дети Вайу и потомки Дьяуса, этим сказано всё! Но я хочу узнать – достоин ли я вести вас в бой?!

Торжествующий рёв – страшный, грозный и странно величественный – катился следом за скачущим кэйвингом – нарастал и ширился, подхватываемый всё новыми и новыми глотками. Орали и ополченцы, потрясая копьями и колотя в щиты. А следом за Синкэ – он на скаку отстегнул бьющийся по ветру плащ, и тот унесло в сторону, под конские копыта, багряным язычком пламени – сбиваясь в боевой клин, уже скакала его ближняя сотня. Лучшие бойцы... Уж эти – не отступят ни в поражении, ни даже в смерти, лягут вокруг кэйвинга, ни на шаг не отступив. Ни на шаг... и не ради серебра и золота. Ради чести. Ради чести – с кэйвингом – до конца. До кургана. А если не будет кургана – до чистого поля, где ветер, дождь и звери с птицами ничего не оставят от их тел. А им – ворота дома Дьяуса, широко распахнутые на той стороне...

...И даже – не ради этого.

* * *

«Она похожа на затравленную крысу.»

Ан Лэри йорд Дрэм стоял у окна вполоборота, чтобы видеть и комнату тоже – стоял, скрестив на груди панцирные руки. Высокого даже для данвана роста, на редкость могучего телосложения – настоящий гигант в стальной броне, напоминающий изваяния кённигов древности – тех, что смотрят на людей, идущих к императорскому дворцу на Страад Форта, главной улице-площади столицы империи на Хэймтэли. Широкую, выпуклую грудь, плоский живот, бока, спину и могучие плечи защищали анатомически изогнутые пластины, ремнями крепившиеся к синтетическому двойному жилету с кольчужной прокладкой. Отдельные пластины закрывали пах и бёдра, ноги до колен защищали металлические сапоги по переду которых бежали волнистые зубцы, похожие на языки пламени. Брассарды обнимали руки по локоть, ниже поблёскивали перчатки из металлической чешуи. На бедре висел длинный прямой меч. Доспехи офицера копировали доспех конного воина из далёкого прошлого данванов – периода Войны Великой Степи, когда войска молодой Империи (в те времена занимавшей всего-то часть одной-единственной планеты) уничтожили орды кочевников-автохтонов и истребили весь их народ.

Трое мальчишек-щитоносцев, стоя вдоль стены, держали грифоний шлем с высоко взметнувшимися крыльями, щит и длинное копьё. На их лицах было откровенное любопытство – право участвовать в Игре они заслужили многочисленными победами на юношеских гесс-полях и сами не вполне верили, что всё вокруг – по-настоящему. И наконец, у входа в комнату – по двое с каждой стороны двери – застыли четверо взрослых воинов. Это и был весь отряд ан Лэри йорд Дрэма. Он не думал, что потребуется больше – если даже летняя история анласов ничему не научила, в распоряжении офицера будут все войска Юргул, и он просто завалит одних дикарей трупами других.

Однако сейчас данван... не то чтобы усомнился в правильности принятого решения... нет. Но, глядя на разворачивающиеся в боевой порядок ряды пехоты и конницы, испытал некое смутно беспокойство. Он ощущал дух неколебимой уверенности, исходивший от переправлявшихся через реку анласов.

Визг мечущейся по комнате Юргул мешал ему сосредоточиться, и данван, выбрав момент, протянул, не глядя, руку и, перехватив хангарку за горло, стиснул с такой силой, что глаза её выкатились, а язык вылез между посиневших губ. Придушив слегка визгунью, данван отшвырнул её, словно тряпку, в угол, на роскошное ложе, где она и осталась лежать, тихо сипя.

– Когда подойдут войска, – сказал наконец данван, – мы ударим на этот сброд с двух сторон. Не важно, сколько погибнет хангаров. Мне даже лень изобретать хоть какой-то план – сомнём числом. Это всё.

* * *

Синкэ расположил войска так, как это обычно делали анласы, если противник превосходил их числом, а зинд шёл весь, не только дружина.

 У Юргул воинов было около двадцати семи тысяч. И Синкэ – две с половиной, то есть – более чем по десятку хангаров на каждого анласа. Но это смущало юного кэйвинга менее всего. Главным было разбить врага до подхода войск соседних сююджи...

...Вадим погнал коня туда, где трепетал баннорт с драконом на перекладине. Синкэ находился под ним. Юное лицо кэйвинга было задумчивым и немного беспокойным. Он сидел в седле очень прямо, продвинув вперёд, почти перед конской грудью, ноги в шипастых бронзовых поножах и чеканных пластинчатых набедренниках. Поверх воронёного кольчатого панцаря была накинута туника с драконом. Треугольный щит – заброшен за спину, поперёк седла лежал длинный меч, знаменитый Секущий Вихрь. Шлем кэйвинга – необычный для анласов, куполовидный, с широким полем сзади и подвижным забралом – держал оруженосец из его родичей. Второй сжимал трампет в готовности трубить.