Текст книги "Оруженосец"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Глава 21,
в которой Эйнор обедает.

Положив ногу на ногу, Эйнор подцепил вилкой большой кусок мяса – приготовленный с дорогими южными специями (не Аганна ли, сволочь, привёз их? А ведь вопрос: как попадают сюда, в Ангмар, эти специи?), зажаренный снаружи до коричневой корочки, а в середине – нежно–розовый. Пища не была отравлена. Зачем, если он и так полностью во власти хозяина этого жуткого места – и все его попытки хоть что–то сделать гаснут, как удары мечом по тесту? Мясо с травами, свежий хлеб, отличное вино. Чего ещё желать гостю от радушного хозяина?

Меч у него не отняли. Ничего из вещей не отняли. Даже Калан Айар. Он просто–таки изумился, когда пришёл в себя у ворот Карн Дума и сообразил, что даже не связан. Да и камера, в которой сейчас обедал рыцарь, больше походила на хорошо обставленную комнату. Но сомнений не могло и быть – это и есть камера. Эйнор ощущал, что вокруг всё буквально напичкано тем, что несведущими людьми принято называть «магия». Слоями. Как чешуя на рыбе. Тут лишнего шагу не шагнёшь – сразу что–нибудь случится.

Поэтому Эйнор спокойно ел и запивал отлично приготовленное мясо хорошим вином. Вино, кстати, было откуда–то с его родины, старое. Внешне юноша был совершенно спокоен – ни в поведении, ни в движениях, ни в выражении лица даже тенью не сквозило напряжение. Казалось, что он обедает в гостях у лучших друзей… или даже у себя дома.

Мозг Эйнора работал с бешеной скоростью. Он искал возможность даже не освободиться – просто варианты хоть каких–то действий, которые смогут врага лишить возможности воспользоваться его пленением, а главное – пленением мальчишек. Своих оруженосцев, которых он не видел с той самой лесной прогалины за несколько десятков лиг отсюда.

Гарав ничего не знает. И ничего не сможет сказать. Вообще ничего, кроме неважных мелочей. Его допросят и убьют. Или он умрёт во время допроса, если окажется упрям – либо если заподозрят, будто он что–то скрывает.

Щёлк, щёлкнула чёрная костяшка на счётах. Эйнор увидел её воочию – выточенную из тёмного оникса. Такие счёты были у Нарака. Щёлк, минус один.

Фередир. Фередир знает больше. Намного. Но тоже ничего важного. Обрывки и кусочки. И кроме того, Фередир умрёт во время допроса – молча умрёт.

Щёлк, покатилась по серебряному прутку вторая костяшка. Щёлк, минус два.

Вообще–то ужасно вот так сидеть и оценивать чужую смерть – смерть тех, кто тебе доверился и служил. Радует только, что речь идёт и о своей смерти тоже.

Кому достанется Фион? Конь не будет своей волей носить никого чужого… но нуменорец–морэдайн, пожалуй, сумеет укротить жеребца. Хоть бы он оказался хорошим хозяином, этот неведомый дальний родич.

Щёлк, минус три.

Эйнор налил себе ещё вина и стал наклонять бокал, тихо прокатывая густую тёмную жидкость по его краю и напевая:

 
– Вот всё, что я знал о судьбах певцов.
Настанет мой час, закрою глаза
И в мире ином мы встретимся вновь.
Так пой же со мной, ожидая рассвет,
Пой вместе со мной.
 
 
Грядущий день нас прочь уведёт
За окоём.
Никто не узнает наших имён,
Но песни будут звучать.
Грядущий день надежду несёт.
Пусть песня огнём
Греет сердца.
Пусть гонит боль и страх.
 
 
Старинный напев навек сохранит
Память о павшем в неравном бою.
Но закончились песни, пора уходить.
Многих ты встретишь, но имя певца
Никто не спросит.
 
 
Грядущий день нас прочь уведёт
За окоём.
Никто не узнает наших имён,
Но песни будут звучать.
Цель так близка, встретим свой рок—
Ты не одинок.
Без страха иди сквозь тьму и холод,
Ведь песни будут звучать.
Они будут звучать. [65]65
   Песенный текст группы «Громовник».


[Закрыть]
 

Три мраморных плиты в фамильном кургане. Или две? Хоть бы артедайнцы передали на родину о том, что он взял служить Гарава. Обидно будет, обмани он мальчишку в такой малости.

Ведь ничего другого для него уже не будет.

Ни для кого из них троих не будет.

Дверь открылась и закрылась бесшумно, и вошедший тоже был бесшумен, но Эйнору не нужно было слушать или смотреть, чтобы понять, кто вошёл. Вино, остававшееся на стенках бокала, замёрзло розоватой паутинкой струек. Эйнор отхлебнул – и без того холодное, оно сделалось похожим на только что взятое с ледника. Вкусное… Золото бокала студило пальцы так, что кончики их онемели – и Эйнор поставил бокал на гладкую поверхность стола.

– Кто привозит тебе вино с юга, открой тайну, Ангмар ничей сын? – спросил Эйнор, не оборачиваясь.

Он, конечно, угадал.

Чёрный Король сел напротив в кресло с высокой спинкой. Раньше Эйнор никогда не видел его и удивлённо отметил, что Ангмар выглядит просто как уже немолодой, но опытный и сильный воин–нуменорец чистейших кровей. На миг рыцарю даже стало неудобно за насмешливо–фамильярный тон – как будто он и впрямь оскорбил намного более старшего и мудрого человека в его собственном доме – в благодарность за щедрое гостеприимство…

– Торговцы, Эйнор сын Иолфа, рыцарь Кардолана и воспитанник князя Нарака, – ответил он на немного архаичном адунайке. – Торговцы привозят и вино, и специи. Надоедливые, как мухи на куче навоза.

– Куча навоза – ты это об Ангмаре? – невинно спросил Эйнор, вытягивая ноги и кладя их одну на другую. Синонимичность названия королевства и имени короля удваивали оскорбление.

– Дай им волю – они превратят в кучу навоза весь мир, – невозмутимо сказал Ангмар и точно так же вытянул ноги. – Тебе никогда не казалось, что самое страшное зло мира – не Гобайн Саур, а именно торговцы?

– Ты считаешь Тху злом? – Эйнор удивился, но вновь намеренно употребил это слово: «Вонючка» в адрес Саурона.

– Конечно, – Ангмар тоже удивился, и удивление не было фальшивым ни на ноготь. – А что, по–твоему, он добро?

Эйнор беспомощно передвинул по столу бокал. Он не знал, что сказать. Ангмар молчал спокойно и доброжелательно.

– Отпусти мальчишек, – попросил Эйнор неожиданно для себя. – Они младшие люди, зачем им нуменорские счёты?

– Я прикажу их привести сюда, – сказал Ангмар, – и посадить на колья вон в тех углах. Там и там, – палец в чёрной перчатке со странным кольцом указал на углы, и Эйнор невольно посмотрел туда. – Сначала одного, потом другого. А ты, если не хочешь этого, мне расскажешь, зачем Нарак послал тебя на север – встречаться с Тарланком, которого ты так удачно отпустил.

– Я ничего не скажу, – ответил Эйнор.

– Тебе всё равно? – Ангмар переложил ноги, устроил руки на длинных резных подлокотниках кресла.

– Нет, но есть вещи, которые дороже наших жизней. И моей, и их. Намного. Так что убивать их бессмысленно, я буду молчать, даже если твои орки снимут с них кожу на моих глазах.

– А тебя? – с интересом уточнил Ангмар. – Если я прикажу посадить на кол тебя? А их буду спрашивать?

– Они ничего не знают всё равно, – усмехнулся Эйнор и допил вино. – Не знают и потому не скажут. Я – знаю… и я не скажу даже если ты велишь зажарить меня на медленном огне.

При мысли об этом кожа стала липкой от холодного пота. Но Эйнор усмехался и крутил в пальцах бокал.

– Но, может быть, передумаешь ты сам? – поинтересовался Ангмар. – Пока ещё не поздно? Я ведь могу допросить тебя потом, когда твоя душа будет в моём распоряжении.

Эйнор опять замолчал ненадолго. И с прорвавшейся тоской сказал:

– Может быть, хватит говорить? Слова ничего не изменят.

– Почему бы и не поговорить? – возразил Ангмар. – Здесь, на севере, всего три десятка нуменорцев. Редкостно скучно. Но я не разговариваю, я задаю тебе вопрос, Эйнор. Вопрос: ты будешь говорить? И второй вопрос: ты встанешь под моё знамя? Под моё. Не Саурона. Если скажешь «да» на второй вопрос – на первый можешь не отвечать.

Эйнор постучал костяшками пальцев по дереву стола. Провёл ладонью над полированной поверхностью – ладонь отразилась, как в тёмном озере.

– Кем ты был в Нуменоре? – спросил он в упор. – Ты же видел его. Кем ты был?

– Нуменором, – Ангмар вдруг улыбнулся. – Восхитительное чувство, юноша. Сейчас этого уже никому из людей не дано – ощущать себя частью такого.

– Он был красив? – Ангмар наклонил голову. – Ты видел Менельтарму?

– Да, – голос Ангмара стал тихим и прозрачным, как зимняя дымка.

– А я нет, – сказал Эйнор и допил вино. – Ты видел и всё–таки предал. А я не видел, но я никогда не предам.

Ангмар молчал. Он молчал долго. Очень долго. Несколько минут молчал, и Эйнор, смотревший в стол, знал, что Ангмар разглядывает его. Чувствовал, как чувствуют вцепившиеся в горло пальцы. Потом король встал, и Эйнора швырнуло в стену, подняв с кресла – как швыряют надоевшую игрушку злые дети. От удара у рыцаря помутилось в глазах… а когда он смог начать дышать, то увидел, что руки до локтей и ноги до колен поглощены камнем. Словно он расплавился без жара и охватил притиснутого к стене юношу.

– Не бойся, – сказал Ангмар, стоя возле стола. – Ты не умрёшь ни от голода, ни от жажды, об этом позаботятся. И уморить себя ты не сможешь тоже, и за этим присмотрят. Живи, Эйнор сын Иолфа. Мне не нужны смешные тайны – твои, твоего дурака–князя и даже тайны… Арвелега! – это слово Ангмар будто выплюнул. – В следующий раз я зайду сюда через год–другой, чтобы посмотреть, во что ты превратился… и подробно рассказать и, может быть, показать тебе, как я разделался с Артедайном и Кардоланом. И как прикончил род Элендила. На корню. А потом – потом – если очень попросишь – я тебя убью. Может быть.

Какое–то время Ангмар с задумчивой полуулыбкой наблюдал, как потерявший–таки самообладание юноша с перекошенным лицом рвётся из каменных тисков – молча, только на лбу и шее под тонкой «благородной» кожей вздулись вены, да лопнула по швам на взбугрившихся мышцами плечах кожаная куртка, к бортам которой мальчишка был привязан за руки и ноги.

Потом вышел, не оглядываясь – дверь сама открылась перед Ангмаром, а когда захлопнулась – с отчётливым стуком – в комнате погас свет.

Эйнор остался в полной темноте. В самом её сердце. Он даже слышал его биение – рваное и отчётливое.

И не сразу сообразил, что это бьётся где–то в горле его собственное сердце.

Глава 22,
в которой Фередир не видит выбора, а Гарав его делает.

С того самого момента, когда вернулось сознание, Фередир развлекался тем, что поливал бранью на двух языках своих конвоиров, ехавших по сторонам телеги, к бортам которой мальчишка был привязан за руки и ноги. Конвоиров было шестеро. Пятеро вастаков и рыжий холмовик. Верхами.

Как они попали к стенам Карн Дума – Фередир не помнил. Он косил через плечо на медленно наплывающие стены, башни и здания, громоздящиеся по склонам горных отрогов – и ругался. Неспешно, вдумчиво.

От ругани было не так страшно самому. И это хоть как–то уязвляло конвоиров. Фередир очень надеялся, что вастаки знают хотя бы талиска – ведь они живут тут рядом с холмовиками. Весь запас самых поганых слов, которые только имелись в памяти, и всё своё умение их складывать в предложения Фередир бросил в бой. Подробно осветив родословную конвоиров и процесс их зачатия, а так же реакцию отцов на появление на свет такого, Фередир вдохновенно обратился к нелёгкому, наполненному разнообразными испытаниями, детству и отрочеству врагов. Особое место он уделил их взаимоотношениям с овцами, козами, самцами самых вонючих свиней и не менее вонючими старшими родственниками обоего пола. Потом настал черёд мучительной во всех отношениях, полной разочарований, зрелости… и холмовик, подъехав ближе, врезал мальчишке ногой в пах.

– Придержи язык, – процедил он. – Тем более, что вастаки не понимают ни талиска, ни вашего клятого адунайка.

Фередир не сразу понял смысл слов – вообще–то ему казалось, что сапог рыжего прошёл куда–то в район живота, по пути оставив лопнувшие ошмётки всего хозяйства. Верёвки мешали сделать даже самую естественную вещь – согнуться, чтобы уменьшить боль. А закричать, как настойчиво диктовало тело, мешала гордость.

Переведя дух, Фередир переключился на одного холмовика. Выяснил, каковы его дела с женщинами и высказал надежду, что один из достойных мужей, что едут рядом – особенно вон тот плоскомордый красавец, у которого изо рта несёт так, что даже в телеге чувствуется – наконец ответит взаимностью на страсть рыжего борова. Как раз на многословном и тщательно проработанном описании того, как это будет происходить, телега с конвоем въехала в ворота Карн Дума – под арку чёрного гранита.

Фередир не знал, где Гарав и Эйнор и что с ними. Но в своей участи он не сомневался и понимал: она будет ужасной, и смерть продлится не один день. Поэтому, когда телега загромыхала по булыжной мостовой, мальчишка умолк. Сил ругаться не осталось, да и вообще – вплотную подобрался страх. Он был унизительный и дрожкий. И конвоиры заметили это.

– Меня зовут Соваль, – сказал рыжий, чуть наколоняясь с седла. – И допрашивать тебя буду я. Обещаю, что тебе будет не просто больно… в общем, увидишь. Но возможность выкарабкаться у тебя будет – и это обещаю уже не я, а Повелитель. Так что думай. А ругань я тебе прощаю. Что толку злиться на мертвецов?

На этот раз Фередир смолчал. Он вздрагивал и изо всех сил старался, чтобы это не было заметно. Года полтора назад оруженосец видел в пыточной камере Зимры орудия пытки. Их применяли редко – преступников казнили без мучений, с пленными врагами обходились достойно; инструменты требовались, чтобы развязывать языки предателям и лазутчикам. Но они были, и невысокий седоватый палач – тихий и спокойный, аккуратно одетый человек, в котором явственно прослеживалась кровь жителей плавней – без особых эмоций объяснил ждавшему своего рыцаря мальчишке, что для чего нужно. Фередир слушал тогда с жутковатым интересом. Но не более того. Он никак не примерял всё увиденное к своей жизни или смерти – жизни и смерти воина.

Теперь память отчётливо обрисовывала те инструменты и подсказывала их назначение.

В конце пустынной улицы был поворот – и конвой оказался в узком длинном дворике, над которым висела – кривая, что ли? – башня с некрасивой плоской вершиной, без зубцов. Во дворике никого не было. Только за открытой дверью в дальнем конце шевелилась темнота.

– Приехали, – сказал Соваль, соскакивая на мостовую. И что–то добавил на чужом языке.

Вастаки, тоже спешившись, развязали Фередира, навалились кучей и начали стаскивать с него одежду…

…Соваль принялся бить Фередира ещё на лестнице в подвал.

Первый же удар был по почкам – с обеих сторон рёбрами ладоней. Связанные у лопаток руки не давали шансов защититься, и от боли у Фередира всё оборвалось внутри. Он с трудом удержался на ногах и громко втянул воздух, запрокинув голову. Хрипло спросил, делая следующий шаг:

– Бьёшь связанного?

Второй удар был таким же. Самое мерзкое, что Фередир СОВСЕМ не мог защититься и, когда отошёл от боли, то обнаружил, что лежит на полу. По лицу из носа текла кровь.

Соваль замахнулся ногой, и Фередир против воли сжался в комок. Соваль не ударил, следя, как Фередир с трудом встаёт. Только тогда последовал ещё один удар – кулаком под дых, и мальчишка рухнул на колени, чтобы получить ещё – коленом в лицо. Фередир успел подставить щёку, и она лопнула изнутри, в рот потекло солёное.

– Ещё будешь бить? – спросил Фередир, всё–таки поднимаясь. Выплюнул струйку крови на пол – был соблазн на ноги Соваля… – Нет? Пошли тогда. Куда угодно, лишь бы тебя не видеть.

Фередир врал. С каждым шагом становилась ближе камера пыток (из её двери падали отсветы огня и слышался шум), и с каждым шагом ноги делались всё больше похожими на два ватных мешка, а в ушах всё громче колотила кровь. Не надо, отчаянно думал Фередир. Ну не надо же. Ну как же так, не надо, не надо, не надо…

Ухххх.

Мимо. К последней двери в освещённом факелами коридоре.

От облегчения Фередир расслабился так, что лишь в последний момент удержал на месте мочу. Телу сделалось жарко, пот хлынул ручьём. Соваль негромко хмыкнул, и Фередир понял: тот заметил сильнейшее облегчение оруженосца.

В открытую дверь Фередир влетел – влетел от сильнейшего пинка. С шумом рухнул в воду, в ужасе забарахтался и чуть не захлебнулся, хотя тут было примерно по бёдра. Потом с трудом встал – сердце прыгало в горле, кашель от залившейся воды раздирал нос.

Вода была холодной. Фередир ничего не видел – совсем ничего, ни единой чёрточки. Мальчишкой овладел ледяной иррациональный страх – ему казалось, что он стоит на краю пропасти; шаг – и всё. Именно поэтому Фередир шаг сделал.

Страх отступил, но отчаянье осталось. Фередир брёл по воде, пока не наткнулся на стену плечом. Стена была холодная и мокрая. Ведя по ней телом, мальчишка добрался до ступенек, влез на них (только верхняя была не в воде) и потолкался плечом. Бессмысленно… Дрожа, он спустился обратно, дошёл до второй двери.

Та же история.

Фередир сел, поджав ноги, на камень. Запястья у него онемели совсем, от них до плеч руки тянула тупая, сильная боль. Он начал крутить руки, сипя сквозь зубы и временами судорожно изгибаясь от боли. Вскоре верёвки разошлись немного… ещё немного… сорвав их с запястий и локтей, Фередир хотел разогнуть руки – и закричал, не выдержал. Упал на камни боком, всхлипнул, собрался ногой столкнуть мокрый путаный клубок… но удержал себя. Вдруг пригодятся.

Хотя бы чтоб повеситься.

Он лежал так, не сдерживая стонов, пока в руки не брызнули огненные стрелы. Опять закричал – боль была невыносимой, да и кто слышит? Зато руки потихоньку стали шевелиться, и вскоре он смог разогнуть их, завести вперёд – а там и восстановить подвижность полностью.

Тогда Фередир сел. И понял, что дрожит – не только от страха и переживаний… даже НЕ СТОЛЬКО. Просто – от холода. От того, который и замёрзнуть не даст, отмучившись – и будет терзать бесконечно.

А что если… что если он тут – НАВСЕГДА?! В смысле – до смерти от жажды?! Фередир нагнулся, зачерпнул воды. Солёная, пакость – не как в море, по–другому, но какая–то солёная, она обжигала рот и в горло не шла… Он плюнул. Если это и есть и пытка, и казнь сразу?!

– М–м–м–м… – вырвалось у него. Зажмурив глаза покрепче (хоть так увидеть свет!), Фередир стукнулся затылком в дверь.

В любом случае ему предстояла смерть. И смерть долгая и трудная, такой никому не пожелаешь, даже врагу. А главное – совершенно бессмысленная. Настолько бессмысленная, что даже смешно. Что выцарапывать на скользких камнях?

Бессмысленно. Бессмысленно. Бессмысленно. Никто никогда этого не прочитает. Вот разве что… Фередир вдруг улыбнулся. Разве что Гарав. Он всё–таки живой пока. Эйнор и Гарав…

…За ним пришли через час, не больше. И первый шаг из зала Фередир сделал с радостью – снаружи было теплей, чем в стылой чёрной воде.

А на втором он понял, что вот теперь его ведут туда…

…Внутри было всё. Всё, и более того. И четыре орка, сидевшие на скамейке у стены – под каким–то устройством… не думать, не думать, не думать…

– Вот твой выбор, – мотнул головой Соваль, как бы обводя многочисленные приспособления и инстурменты. – Всё просто. Это – или присяга Ангмару.

Фередир посмотрел на жаровню (от неё шло приятное после сырого мокрого подвала тепло) и усмехнулся.

– Какой же это выбор? – с искренним удивлением спросил он и пошевелил замёрзшими руками.

– Ты умрёшь в страшных мучениях, глупец, – сказал Соваль.

– А ты подохнешь безо всякой славы, трус, – ответил Фередир.

– Начинайте – приказал Соваль. Фередир быстро посмотрел влево–вправо – на двинувшихся к нему орков.

И стал смотреть перед собой.

* * *

Карн Дум был чёрно–серо–алым и мокрым.

За узким стрельчатым окном с открытыми наружу прочными ставнями шёл дождь.

Гарав сидел возле этого окна и смотрел на улицу. Сидел уже несколько часов. Он даже не осмотрел комнату, в которую его привели. Обычная она была, довольно большая, и, видно, в ней ещё кто–то жил – две кровати, сундук, какие–то вещи, на столе светильник и книги, в камине угли, рядом – дрова… Всё это мальчишка заметил мельком. Он свалил свои вещи у стены, прошёл к окну и сел с ногами в кресло.

И всё. А что ещё? В груди была дыра, и в неё дул ледяной ветер. Выл там, где недавно было сердце.

Что ж я наделал? Что я натворил? Как это получилось?

В какой–то момент ему захотелось – вскочить, броситься прочь, найти Ангмара, просить, умолять о смерти, о…

…о чём? Предательства и страха, который привёл к предательству, назад не возьмёт ни злой, ни добрый колдун. Значит, только о смерти. Но смерти не будет, Ангмар ясно об этом сказал.

Меч Гарава лежал среди прочих вещей. Брошенный лежал. Тот меч, для которого Гарав хотел придумать имя… Заколоться. Сейчас заколоться. Но… нет. Мальчишка понял, что сил на это просто не хватит. Во второй раз не хватит. Остатки решимости из него выдернули безо всякой пощады, и нечего больше было играть в героя…

Сердце вынули. Решимость вынули. Что вставят на их место?

А, пусть. Что угодно пусть… Только бы как–то отгородиться от этого ледяного ветра, который – отовсюду.

Он всё–таки слабо пошевелился, когда послышались в коридоре мужские голоса – кто–то остановился прямо за дверью, шёл взвинченный разговор на адунайке.

– Стадо, – с отвращением говорил один из мужчин. – Стадо, стадо, стадо… Княжеская конница пройдёт по ним, как камнедробилка по куску масла, только пахта брызнет… И ничего тут не сделать, из коровьего дерьма не слепишь меч. Орки останутся орками, хоть закуй их в мифрильную броню.

– Мои не лучше, – отвечал второй. – Лучники они неплохие. Но не более того. Не знаю, что мы будем делать, если появятся лучники–нимри… Смотри, у тебя открыто.

Скрипнула дверь. Гарав обернулся нехотя, потом встал. Вошли двое. Мужчины средних лет, высокие, темноволосые, в поддоспешной потёртой коже, с длинными мечами на поясах. Оба были очень похожи на повзрослевшего Эйнора. Комнату заполнил запах всё той же кожи, стали и конского пота. Гарав ощутил себя глупо и почти обрадовался – это было всё–таки человеческое чувство, живое, первое за весь день.

– А, ты новенький, – вдруг сказал – судя по голосу – тот, который жаловался на орков. – Мне сообщили… Гарав, – он внимательно осмотрел мальчишку и вдруг подмигнул: – Да, выжали тебя неплохо. Я Тарик сын Нарду. И ты, когда отойдешь, наверное, будешь моим оруженосцем.

– Я пойду, – сказал его спутник, который на Гарава и глянул–то мельком. – До утра.

– До утра, – мужчины пожали друг другу предплечья, закрылась дверь. Гарав всё ещё продолжал стоять. – Твоё оружие и вещи? – Тарик кивнул на груду. – Разбери.

– Да, – кивнул мальчишка и стал разбираться, радуясь, что нашёлся кто–то, конкретно приказавший, что надо делать. Тарик, насвистывая, переодевался, потом спросил, одёргивая из–под золотых зарукавий пышные манжеты чёрной рубахи с серебряной вышивкой: – Есть хочешь? – Гарав пожал плечами. – Не дури, – морэдайн хлопнул мальчишку по плечу. – Конечно, встретиться с Ангмаром и говорить с ним – это ещё то испытание, тем более для Младшего. Но в жизни бывает всякое. Освоишься, привыкнешь и разберёшься, в чём был прав, а в чём ошибался. Пошли поедим… Потом подберу тебе одежду, чтобы не таскаться в коже каждый день. Пошли–пошли, я голодный, как пёс!

И Гарав пошёл. Молча и покорно…

…В большом зале, освещённом факелами, с огромным камином, в котором жарились несколько кабаньих туш, было полно народу. Больше всего – холмовиков в разноклетчатых одеяниях, они шумели, пили и ели за поставленными буквой Т могучими столами. Но ближе к камину за ещё одним столом – поизящней, с резными ножками – устроились несколько морэдайн вперемешку со своими мальчишками–оруженосцами – явно тоже холмовиками, однако посматривавшими на столы родичей свысока. На Гарава же ровесники глянули с интересом, но разговор заводить не стали, ну а взрослые морэдайн так просто внимания не обратили на мальчишку.

При виде еды желудок Гарава скрутило, и он, положив на стол кулаки, уставился между них, глотая снова и снова противный скользкий ком, у которого был вкус густой рвоты. Тарик, который сам положил себе мяса и каких–то тушёных овощей, тихо сказал:

– Выпей вина. Выпей, выпей.

В голосе морэдайн были искреннее сочувствие. И он сам налил в простую деревянную чашу вино – налил своему оруженосцу… нет, нет, нет!

А кто же он теперь?

Гарав отпил, по–прежнему глядя в стол. Вокруг шли какие–то разговоры, в них включился и Тарик. Но Гарав как будто разучился понимать адунайк. Слова казались ровным шумом.

– Тише! – рявкнул вдруг кто–то за столом холмовиков. И почти тут же в установившейся тишине низкий мужской – под однотонное бряцанье невидимой арфы – затянул мрачно, с подвывом:

 
– Наши ноги быстрее крыльев,
Наши зубы клинков острее!
Рождены мы в степи ковыльной —
Мы потомки Чёрного Зверя,
Дети Древнего Волка!
 
 
Когда взывает ночь – восстань!
Не защитит доспехов сталь
Собачью свору!
Мы вам отплатим кровь за кровь —
И пусть пугает вой волков
Псов Валинора!
 
 
Мы – дети Древнего Волка!
 

Грох, грох, грох, отвечали кубки по столу. Холмовики стучали ими синхронно и резко, покачиваясь на скамьях – но не пьяно, а в лад, как качется от ветра лес. Лица их были мрачны и ожесточённы, и Гараву показалось, что многие из них подтягивают песню – но не голосом, а тихим: «Уууууу…»…

 
– Мы сольёмся с лесною тенью —
Лишь сияют лунные очи…
Мы свободны по праву рожденья —
Дети вольных ветров и ночи,
Дети Древнего Волка!
 
 
Мы в битве яростней и злей
Сынов Заката, сыновей
Холодной стали!
Навеки, до конца времён
Владыка наш один – закон
Свободной Стаи!
 
 
Мы – дети Древнего Волка!
 

Слаженное подвывание стало явственным. Мужчины выли – выли, как волки, блестели глаза и грохали кубки, но голос поющего перекрывал всё это:

 
– Годы ноют, как старые шрамы…
Нам, покорности цепь порвавшим,
После битвы залижут раны
И в молчанье помянут павших
Дети Древнего Волка!
 
 
Пусть жизнь – серебряная нить
И нам когда–то уходить
Дорогой смертных —
Но мы ворвёмся в ваши сны,
Мы дети Ночи и Луны,
Степей и ветра!
 
 
Дети Древнего Волка! [66]66
   Стихи Элхэ Ниэннах.


[Закрыть]
 

Шум, гомон, стук кубков…

– Разреши мне уйти, – шепнул Гарав Тарику. Морэдайн оглянулся через плечо – он с кем–то разговаривал:

– Конечно. Найдёшь дорогу?

– Да, найду.

– Не броди по коридорам, тут… – Тарик поморщился. – В общем, не броди. Иди, ложись. Утром я подниму.

Ни на кого не глядя, Гарав молча выбрался из–за стола. Его шатало, словно он выпил не два глотка, а полбочонка – и не вина, а эльфийского коньяка [67]67
   Мне понравилась легенда, рассказанная Ольгой Брилёвой – про то, как во время перехода по Хэлькараксе эльфы «изобрели» коняьк (сгустившееся и вымороженное вино). У Брилёвой он назван «зимним элем».


[Закрыть]. Тарик и его собеседник смотрели вслед.

– Как бы он не прирезал тебя ночью, – сказал Тарику второй морэдайн. – Я слышал, он северянин, оруженосец Эйнора – того, любимчика Нарака. Ну, который сейчас… – морэдайн не договорил, только глаза поднял.

– Жалко мальчишку, – ответил Тарик просто. – И не прирежет он меня. Он сейчас даже сам–то зарезаться не может, глаза – и те пустые, как у больного щенка… Ну ладно. Я попробую что–то исправить, раз уж Ангмар его пощадил. Не жить же мальчишке вот таким, наизнанку вывернутым, так и перчатка долго не пролежит, тянет исправить. А человек… Не первый же случай.

– Проводи, – махнул рукой морэдайн своему оруженосцу на тащащегося через зал Гарава. Мальчишка без споров поднялся, нагнал ровесника и без навязчивости или насмешки пошёл рядом. А собеседник снова повернулся к Тарику: – А мы ещё погуляем, верно?

– Да, – кивнул Тарик. Меня не очень–то тянет в коридоры.

– Почему ты не поменяешь комнаты? – поморщился собеседник.

Тарик не ответил.