Текст книги "Оруженосец"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

…Возможно.

Гарав попал все три раза, и местный только рукой махнул, когда ему явно стали предлагать попробовать выстрелить. Буркнул что–то, но, когда отдавал шкурки Гараву, пожал ему локти с искренним восхищением и в движениях – и во взгляде.

И вздохнул.

* * *

Сидя у шалаша, Гарав любовался мехом. Он как–то не воспринимал эти шкурки, как большие деньги. Если золото и серебро были близко к людям и в Пашкином мире, то меха, хоть и дорого стоили, не соотносились с «богатством». Но мех был красивым, что спорить. Казалось даже, что на нём играет солнце, которое если и было – то за кронами елей.

Фередир сидел наискось, резал на подобранной деревяшке какой–то сложный узор, мурлыкал простенькую песенку – такую простенькую, что не прислушаться было нельзя…

 
Я пpоснулся pано утpом,
Оседлал опять коня.
Поднялась тpава степная,
Снова в даль меня маня.
 
 
Я скачу навстpечу солнцу
И смеюсь в его тепле.
Есть лишь счастье гоpизонта
Для pожденного в седле.
 
 
Степь pаскинулась шиpоко
И цветаста, как ковеp.
Звонок голос дpуга–pога,
Конь силен и меч остеp.
 
 
Я пою, и эта песня вдаль
Несется сpедь полей:
«Есть лишь счастье гоpизонта
Для pожденного в седле!»
 
 
Обгоняя летний ветеp,
Конь несет меня стpелой.
Только он на целом свете
Мне и дpуг, и бpат pодной.
 
 
Для дpугих шелков богатство,
Златый кубок на столе —
Есть лишь счастье гоpизонта
Для pожденного в седле.
 
 
Мудpецы в высоких шапках
Пусть ведут извечный споp.
Я ж познал, что все живое
С самых сотвоpенья поp
 
 
Без пpичины не pодится
И не сгинет на земле…
Есть лишь счастье гоpизонта
Для pожденного в седле… [61]61
   Стихи Анариэль Ровен.


[Закрыть]
 

– Волчонок, а почитай что–нибудь.

Гарав ещё раз тряхнул шкурки, отложил их, потянулся. Он и не думал возражать – наоборот, после стольких дней молчания… Пару секунд мальчишка думал, что прочесть. И вспомнились стихи, которые писала одна женщина, уже взрослая – с ней Пашка познакомился в Интернете. Их Гарав тоже перевёл. На одной из вечерних стоянок у костра, когда думал о… о Мэлет. А просто и сейчас легко вспомнил перевод. Помедлил ещё немного – и…

 
Я себя ведь раздавала по кускам,
Не боялась и ходила по мосткам,
И поскрипывали мерно мостки,
А под ними воды огненной реки.
 
 
А сегодня, что за диво со мной?
Я из дому ни рукой, ни ногой,
А в светлице полумрак полусвет…
Сколько дней прожито в ней, сколько лет.
 
 
Мне и воля уже не нужна,
В чистом поле пролегла борозда,
Словно след лежит на сердце моем,
Хорошо так было нам в ней вдвоем.
 
 
А потом ругали матерь с отцом…
Опозорила я весь отчий дом!
Запирали на тяжелый засов,
Выпускали во дворы злобных псов.
 
 
Посадили меня в темный чулан,
Жениха нашли, будь он окаян!
А мил друг мой убежал на войну,
И забыл давно про ту борозду.
 
 
Завтра бабки снарядят под венец,
Прослезится в церкви старый отец,
А невеста ни жива, ни мертва,
И бежит за ней вприпрыжку молва.
 
 
Ты вернись, вернись, мой сокол шальной,
Забери свою голубку с собой,
Но в ответ мне только тишь–тишина,
И сквозь щелку светит мутно луна.
 
 
Темной ночью распахнула окно…
Мне теперь на свете все, все равно.
Я пошла искать далеки края,
Где теперь милого друга земля. [62]62
   Стихи Евгении Власовой.


[Закрыть]
 

– Спеть бы её, – мечтательно сказал Фередир. – Какая там мелодия?

– А как я покажу? – хмыкнул Гарав, вытянув ноги. – Ну не умею я петь. Говорил же.

Полог откинулся в сторону.

Оруженосцы вскочили.

Эйнор вышел наружу, щурясь – в одних штанах, правда, не нижних, а кожаных. Хлопнул себя по плечам, избавляясь от наглых комаров. И посмотрел на оруженосцев. На одного. На другого. На шкурки. Снова на оруженосцев.

– Я выиграл их. Соревновались в стрельбе с местными, – быстро пояснил Гарав.

– Хм, – Эйнор открыто потянулся и зевнул. – Есть поесть?

– Да, тут, мы поставили, – Фередир нырнул в шалаш. – Вот же.

– Сюда вынеси. И куртку, – Эйнор сел на один из черепов. Потянулся, зевнул. – Выиграл и молодец, – рассеянно сказал он, влезая в поданную Фередиром куртку.

Следующие минут десять рыцарь ел. Жадно и быстро – не забыв, впрочем, перед этим посмотреть на запад. Оруженосцы почтительно взирали. Наконец Гарав кашлянул и спросил:

– Могучий Оби ванКеноби, тренироваться будем?

– Кто? – нахмурился Эйнор, поднимая глаза.

– Рыцарь был такой, – туманно пояснил Гарав. – Погиб геройской смертью в борьбе со злом.

– Да? – Эйнор отставил поднос. – Ну тащи палки. Любые…

…Эйнор словно и не валялся совсем недавно без сил. Сперва он загонял Гарава и отлупил его. Потом сделал то же с Фередиром. Потом сделал то же с обеими мальчишками. Потом Фередир угодил ему по голове, и Эйнор одобрительно сказал:

– Отлично.

– Я отвлекал, – ревниво заметил Гарав, перекидывая шест из руки в руку. – Без меня бы ничего не получилось. Я…

Эйнор кашлянул, и Гарав прекратил славословия в свой адрес…

…До вечера оруженосцы прогуляли коней и долго думали возле обнаружившейся реки – купаться или нет. (Первым в воду прыгнул Гарав и гордо заявил потом, что даже не пискнул. Что было не удивительно – от холода перехватило дыхание.) Потом – просто валялись на шкурах и слушали, как Эйнор, тоже устроившись на постели, бесконечным потоком рассказывает нуменорские легенды – новые и новые. Легенды были потрясающе интересные, в этом Гарав уже успел убедиться. Но раньше Эйнор никогда не выдавал сразу столько.

После ужина все трое просто–напросто завалились спать. Точнее – улеглись. Сухие полешки в очаге прогорели быстро, оставив россыпь углей. Снаружи тоже всё успокоилось – звуки леса задавили немногочисленные звуки из людских жилищ. И тогда Фередир спросил – лёжа на животе и поставив подбородок на руки (а в глазах отражались тлеющие угли):

– Ночью ты возьмёшь нас с собой?

– Возьму, – сказал Эйнор и шумно повернулся под шкурами. – Спите…

…Гараву снился сон. Впервые за все дни, прошедшие с той схватки у ручья.

Он был в брошенном каменном городе, величественном и печальном, где из ниш в стенах и с площадок бесчисленных лестниц, уводивших почему–то всё время вниз, глядели каменные статуи воинов, мудрецов и прекрасных женщин. Гарав искал Мэлет. Искал на улицах и лестницах, на крепостных стенах (что за ними, вокруг города – он не мог различить) и во дворах, в домах и на гулких солнечных площадях, где было почему–то очень страшно, и солнечный свет душил, как упавшая сверху золотая плита.

Он знал, что Мэлет здесь и что она тоже ищет его. Но печальный город тасовал улицы, лестницы и площади, как опытный игрок тасует карты. В сухих фонтанах и каналах, выложенных мрамором, не было воды. Только в полном безветрии шуршали палые листья – золотые и медные.

Гарав понимал, что пуст не только город. Пуста вся планета, весь мир. Только они с Мэлет ищут друг друга и не могут найти.

Тогда он отчаялся искать и сел у фонтана – странного и жуткого, изображавшего распятого на скале могучего мужчину с искажённым лицом, над головой которого красивая измученная женщина держала чашу. Когда–то в эту чашу падала вода – вода из пасти изогнувшейся над людьми огромной змеи. Но сейчас воды не было и тут. Была глухая тишина и пыльный солнечный страх. Гарав сидел и понимал, что погиб – за его спиной (он не смел обернуться) стоит тот, кто будет причиной его смерти (или чего–то худшего, чем смерть…). Мальчишка заставлял себя посмотреть назад, но сил не хватало. Он лишь знал, что стоящий там улыбается и медлит, потому что наслаждается растущим ужасом Гарава.

И когда солнечный свет начал шептать какую–то простую страшную песенку с остро врезающимся в память словами – как клинок режет живую плоть – Гарав услышал голос Мэлет.

Он зазвучал далеко в одной из ведущих на площадь улиц, но очень быстро ворвался и сюда – как врывается в болото поток свежей воды…

 
– Пламя заката проходит сквозь пряди.
Серебро становится темной медью.
Я иду к тебе в дурацком наряде,
Укрывая в ладонях метку бессмертья.
 
 
Я иду к тебе по белым ступеням,
Я иду к тебе по пыльным дорогам,
Я иду к тебе сквозь песни и тени,
И я верю, что мне осталось немного.
 
 
Там, куда я приду, будет только покой
Будут руки твои, прикасаясь легко,
Исцелять мои раны на истерзанном сердце.
Будет право забыться, будет право согреться
У живого огня.
 
 
Годы бессчетные странничьей доли
Превратили память в досадную ношу.
Я устала жить среди долга и крови
И однажды я мир этот просто брошу.
 
 
Я устала видеть во сне кошмары,
Просыпаться в чужих городах из камня.
По тавернам платить осколками дара
И хранить у сердца рваное знамя.
 
 
Приходи в мои сны, не бросай меня здесь.
Дай мне светлую память о нашей звезде.
Сколько лет я блуждаю по тропинкам и трактам,
Каждый день безуспешно сражаясь со страхом
Не увидеть тебя.
 
 
Я называю запретное слово,
Я шагаю в волны великого моря
И со звоном рвутся оковы былого,
И бессонные чайки послушно вторят.
 
 
Кратковременной муке заведомой смерти.
Бесконечному крику иного рожденья.
Я иду по волнам в догорающем свете,
Опасаясь поверить в свое отраженье.
 
 
И расступится мгла, и отступит беда,
Я узнаю тебя по сиянию глаз.
Ты меня позовешь, и сомкнутся ладони,
Я вернулась домой, только имя не вспомнить.
 
 
Только кто–то снова будит меня
По велению нового дня. [63]63
   Стихи барда Тэм Гринхилл.


[Закрыть]
 

… – Мэлет!

Гарав сел.

В шалаше была возня. Костёр горел, но слабенько, только–только увидеть, что вокруг творится. Эйнор покосился на оруженосца:

– А я тебя будить собирался. Вставай.

Гадая, вслух он кричал или про себя, мальчишка начал одеваться.

– Доспехи… – начал он.

– Да, – отрезал Эйнор…

…Снаружи была темнотища. Гарав почти врезался в кого–то и схватился за меч, но сообразил, что этот тот старый пень, шаман, терпеливо ждавший возле шалаша. Старик посторонился, что–то прошамкал, прошуршал амулетами в волосах и на поясе. Мальчишка стал седлать коней. Они вели себя странно – как будто чем–то были напуганы… или и правда были? А шаман пялился в спину мальчишки, и Гарав даже пару раз передёрнул плечами – а потом даже перевёл дух, когда услышал сухое шуршание металла – из шалаша выбирались Эйнор и Фередир с вещами.

– Заседлал? – спросил Эйнор (его шлем тоже тащил Фередир).

– Готово, – кивнул Гарав, придерживая стремя Фиона.

– Коней поведём в поводу, – сказал рыцарь. – И держите их крепче. Если взбесятся – погибнут… Ведит, Эйно–Мэййи.

Глава 19,
короткая, в которой выясняется, что такое «не везёт» и куда это «не везёт» может завести.

Шли долго. Гарав всматривался в темноту и понимал, что неплохо видит в темноте – за ним и раньше такое замечалось, но сейчас зрение стало острей. Казалось, что по сторонам нет–нет да и промелькнёт такое, на что и смотреть–то не хотелось…

…Около каменной плиты старый шаман остановился и как–то весь осел. Сказал хрипло:

– Я жалею теперь, что взялся помогать тебе, Эйнор сын Иолфа. Тяжело быть зерном в зернотёрке – сколько ни кричи, просыпешься мукой и будешь съеден; и не всё ли равно – кем?

– Мы уедем прямо отсюда, – сказал Эйнор на адунайке. – Говори на нашем языке, мои оруженосцы должны понимать.

– Что тут понимать? – старик тем не менее перешёл на адунайк. – Они всё объяснят.

Между елями струились серые тени с алыми парными точками глаз. Три тени. Судя по тому, на какой высоте глаза были от земли – существа были размером с телёнка.

– Гауры, – сказал Фередир. Звякнула сталь. Гарав почувствовал, как волосы на голове поднимаются дыбом – он отчётливо вспомнил тех тварей – огромных волков с искажёнными душами разумных существ – которые служили «конями» для орков Ангмара.

– Не трогать мечи, – сказал Эйнор. – Держите коней. Только держите коней.

Кони хрипели и переступали с ноги на ногу – даже Фион. Гарав провёл рукой по шкуре Хсана – на перчатке остался остро пахнущий пот. Оруженосцы вцепились в поводья, сами вздрагивая, почти как кони и неотрывно глядя на перемещение теней.

Из–за елей донёсся вой – негромкий, тонкий и какой–то дрожащий, плаксиво–жалобный. Тени приблизились, и старый шаман, оттолкнувшись посохом, взлетел на камень. Повыше, как взлетает на крышу испуганный кот.

– Старый скот, – процедил Эйнор, стоя неподвижно между остальными и гаурами, которые вышли из–за деревьев. – Их трое.

– Я звал одного! – откликнулся шаман. – Но я тебе говорил, рыцарь! Я говорил! Они его не отпустили одного, они умеют думать, не стать тебе!

– Говорил, – Эйнор повернул Калан Айар. – Хорошо. Пусть трое.

Он глубоко вздохнул и вдруг позвал:

– Тарланк! Тарланк сын Миндара, брат мой, нуменорец!

Ответом было тройное рычание. Странно разумное, насмешливое. Гауры шли через узкую сырую прогалину – один в центре, два других расходились на края, как бы охватывая Эйнора, беря в кольцо.

Кони закидывали головы и плясали на месте. Мальчишки висели на поводьях; Гарав не сказал бы за Фередира, но им самим овладевало сильнейшее, слепое желание – вскочить на Хсана и мчаться прочь, пока не утихнет сзади это сиплое горловое «уррррррррррххххрррр…». Гарав видел глаза Фередира – то ли азартные, то ли испуганные, то ли всё вместе…

– Тарланк! – крикнул снова Эйнор, и мальчишки увидели, как его волосы раскидал на два тёмных крыла невесть откуда рванувшийся ветер. – Тарланк!! Тарланк!!! – голос нуменорца стыл похож на пение боевой трубы – и голубым светом брызнуло из его вскинутой руки в кроны елей, в невидимое небо над ними.

Гауры припали на брюхо – два из трёх, рыча с подвизгом. Третий – или первый скорей, потому что самый большой – тяжело дыша, пошёл к Эйнору на прямых, словно деревянных, лапах. Подошёл вплотную и поднял голову – до этого бессильно болтавшуюся. Два других гаура зло рычали, стоя на месте.

Алой молнией сверкнул Бар.

Гауры – словно их спустили с привязей – бросились прочь, в чащу. А Эйнор встал на колено возле обезглавленного тела, всё ещё подёргивавшего лапами.

– Прощай, Тарланк, – рыцарь сказал это тихо, но слова его прокатились через прогалину, как гулкие свинцовые шары по каменному жёлобу. Он повёл рукой – и замершее наконец тело гаура вспыхнуло, словно пропитанное бензином чучело.

Слезший вниз старый шаман, что–то бормоча и напевая, поднял отрубленную голову зверя.

– Теперь доволен, таркан? – спросил он. Эйнор кивнул, несколько раз вонзив меч в землю:

– Долг выплачен. Мы уезжаем немедленно; ни тебе, ни твоему народу не будет худа.

– Что б вы все провалились сквозь землю, – изрёк доброе пожелание шаман и заковылял в чащу, унося голову.

Рыцарь тяжело подошёл к замершим на месте оруженосцам – они вцепились в поводья мгновенно успокоившихся коней с такой силой, что Эйнору пришлось забирать повод у Фередира силой. Нуменорец забрался – не сел, а именно тяжеловато, непохоже на себя, забрался в седло и скомандовал:

– Ехать точно за мной. К утру мы должны быть далеко отсюда. Как можно дальше.

* * *

Серый рассвет застал всех троих на длинной прогалине, оставленной в незапамятные времена пожаром и с тех пор так и не заросшей почему–то. Над прогалиной висело низкое серое небо, сеялся мелкий частый дождь. Кони – словно проскакали сутки кряду – еле плелись, опустив головы.

– Я не знаю, куда мы едем, – вдруг сказал Эйнор. И остановил коня.

Оруженосцы подъехали, встали по бокам. Фередир тихо спросил:

– Что значит – не знаешь?

– Всего лишь то, что я этого не знаю, – спокойно пояснил Эйнор.

– Это… – Фередир помедили. – Это ОН?

– Это Он, – кивнул рыцарь и сел удобнее. – Я надеялся, что он не успеет понять… определить… Ошибся.

– Что будет? – спросил Фередир. Гарав молчал, но чувствовал, как воздух промокает от страха – от его собственного страха. И от понимания, что приближается – не очень спеша и неотвратимо – что? Что–то страшное.

– Вы поедете дальше, – неожиданно ласково сказал Эйнор. – Не мотай головой, Фередир, – голос на миг снова построжал. – Вы поедете дальше. Доберётесь и всё расскажете, о чём будут спрашивать. И обо мне расскажете – всем, кто спросит. И будете жить. Я…

Эйнор не договорил. Кони вдруг с визгом и стоном встали на дыбы. Все три сразу. Затанцевали, крича и дёргаясь, словно под страшной пыткой, мгновенно покрылись густой пеной.

Гарав не удержался в седле. Был полёт, удар – и темнота.

Глава 20,
в которой Гарава спрашивают: «Ну что, сынку? Помогли тебе твои эльфы?» – и он не знает, что ответить…

Гарав очнулся от холода. Это был странный, каменный холод, так что, ещё не совсем придя в себя, мальчишка вяло удивился этому. И открыл глаза.

Он был в каменном кубике. Два на два на два метра, не больше. Пол – две подогнанные плиты. Потолок – две. Три стены – по две, в четвёртой прорублено маленькое окошко без стекла или прутьев. Двери нет. В двух углах – две небольшие деревянные бадьи.

Камера.

Осознав это, Гарав обмер. Окоченел, стал частью гранитного пола – без мыслей, мысли вышибло из головы. Потом медленно, рывками какими–то, вспомнил всё, что было. Полёт… удар… темнота…

Но было перед этим ещё одно. Неподвижная чёрная фигура в дальнем конце той мокрой прогалины – всадник, поднявший руку, похожий на статую чёрного камня…

Хана, подумал Гарав. В рот хлынула кислая слюна, и мальчишка снова потерял сознание.

Очнулся он опять быстро. Лежал, как кусок теста – расслабленный и неспособный ни к малейшим действиям.

Плен. Он опять в плену – но на этот раз не у орков, а там, у того существа, о котором Эйнор говорил с ненавистью и опаской. Но место только что гулко ликовавшей в голове пустоты хлынула ужасная мешанина – слова, фразы, образы, обрывки и просто междометья. Живот скрутило невыносимой болью, Гарав застонал и скрючился, обнаружив только теперь, что лежит голый. Ну правильно, обыскали и отняли всё…

…всё… всё…всё кончилось. И кончилось страшно, сомнений в этом не было… а главное – то, что всё кончилось, не означало, что это – конец. До конца, скорей всего, оставалось ещё очень долго. И это долго будет непростым.

Захотелось зареветь. Громко и безутешно. Гарав не сделал этого только от неожиданно трезвого осознания взрослой мысли: не поможет. Теперь, похоже, вообще ничего не поможет.

Вновь накатило. Только теперь это был не ужас, а выматывающая тоска. Как в опере «Юнона и Авось» – «ниже горла высасывает ключицы». Пашка раньше не понимал этих слов. А теперь… Гарав теперь понял.

Никто ведь ничего и не узнает. Он вцепился зубами в правое запястье, всхлипнул…

…Мальчишкам редко хочется жить. Они просто живут, и всё – потому что жизнь впереди бесконечна. И их оглушает понимание того, что они тоже могут умереть. Не когда–то там, в неизвестной дали, а – сейчас. Как правило, они не верят в это до конца, поэтому нередко умирают очень мужественно.

Не столько от смелости, сколько от неверия в возможность гибели.

«Меня будут пытать, – неожиданно спокойно подумал Гарав. – Я почти ничего не знаю, но ведь даже этого рассказывать нельзя. Но я не выдержу, я раскисну и начну говорить. Потом меня всё равно убьют. Что делать?»

Он сел, вжался в угол, обнимая колени. Его начало трясти – от каменного холода и страха. Внутри всё противно сжималось и ухало, обрывалось – хорошо, что живот отпустило. «Может, сейчас умру? – с надеждой подумал мальчишка. Но он был здоровым и крепким; такие не умирают от страха. А это значило, что его хватит надолго. Гарав зажмурился до боли в глазах, до шума и радужных пятен. – Надо умереть. Самому. Как?»

Он открыл глаза, огляделся. Совершенно спокойно, почти даже без волнения. Гарав. Не Пашка. И Гарав мог много такого, чего не мог – нет, на что не мог решиться – Пашка.

Броситься на охрану, когда придут? Нет. Там, конечно, опытный народ, они просто не дадут ничего с собой сделать.

«Я не могу быть предателем, – подумал мальчишка. – Я не имею права быть предателем. Я клятву дал.»

И эта мысль неожиданно придала ему мужества. Он встал в рост; за окошком со всех сторон было только хмурое небо, как не изворачивайся. А хотелось увидеть зелень. Деревья. И чтобы солнышко было.

Гарав пригнулся. Отвёл голову. Облизнул губы.

И изо всех сил, не сдерживая себя, ударился виском об угол узкого подоконника.

* * *

– Нелепо.

Всхлипывая от пережитого напряжения, Гарав приподнялся с пола. Неверяще посмотрел на подоконник.

– Но как же… – пробормотал он. Ощупал висок. Снова посмотрел на подоконник… и сообразил, что в комнатке он не один. Каменные плиты в стене, противоположной окну, успели разъехаться, за ними виден был чёрный коридор, в котором большие факелы на стенах выхватывали из этого мрака шевелящиеся пятна каменной кладки стен.

– Нелепо, – повторил вошедший человек. Высокий, немолодой… но и не старый, не понять, какого возраста. Длинные седые волосы, на них – чёрная корона без украшений… вроде бы железная. Костистое суровое лицо, с ястребиным носом и тонкими губами широкого рта, глубоко сидящие серые глаза. Тугая черная кожа – высокие перчатки, поддоспешная куртка, штаны для верховой езды, сапоги со шпорами – золотыми, яркими. Чёрный длинный плащ с откинутым на спину глубоким капюшоном. На поясе – на косых перевязях – длинные меч и кинжал. Ещё одно яркое пятно – кольцо на левой руке, на безымянном пальце. Кольцо с большим камнем, густо–фиолетовым. – Ну пробил бы ты себе голову. И что дальше? – воин сделал ещё два шага к Гараву, тот вскинул голову и хотел встать… но вместо этого отодвинулся к окну и сжался. – В объятья Намо, а оттуда – в жадную пасть Эру? Да и не отпустил бы я тебя отсюда. Сделал бы своим посыльным… ну, например, в теле летучей мыши. Как тебе такое посмертие?

Гарав обхватил себя руками за плечи и подтянул колени к подбородку. Сил посмотреть на вошедшего не было никаких, а комнату отчётливо наполнил ледяной холод. Как будто он снова сидел в пещере, а снаружи шёл снег…

– Как тебя зовут? – воин присел рядом на корточки и взял мальчишку за подбородок. Не сильно, не грубо – просто чтобы приподнять голову. Но, когда Гарав попытался сопротивляться, из пальцев в челюсть и в язык, а оттуда – в мозг ударили безжалостные тонкие ледяные иглы. Боль была такая, что мальчишка ослеп, а когда продышался – в его глаза смотрели серые спокойные глаза воина.

– Гарав, – хрипло сказал Гарав. И мельком подумал – нет, не просто подумал, а подумал где–то за страхом – что это всё–таки не настоящее его имя, и…

– Сын?.. – продолжил воин, ожидая услышать имя отца Гарава. Гарав мотнул головой:

– Просто Гарав.

– Ты бастард? – в голосе воина не было презрения, насмешки или осуждения. Даже интереса особого не было. Гарав пожал плечами. И тут же боль повторилась – слепящая, а крикнуть что–то не давало, и от этого она становилась сильнее.

– Отвечай словами и сразу, – сказал воин. – Иначе я буду тебя вот так наказывать снова и снова. Понял?

– Да, – поспешно сказал Гарав, не шевелясь.

– Ты бастард?

– Не знаю…

– Откуда ты родом?

– Я… с востока, – быстро ответил Гарав. Ведь Россия – тоже восток… Он ожидал боли за ложь… но нет. Боли не было, был следующий вопрос:

– Как ты попал в оруженосцы к этому нуменорцу?

– Меня взяли в плен орки и перепродали… я убежал с дороги на строительство укреплений… – мальчишка шевелил только губами и даже не делал попыток отвести глаза от взгляда воина, мечтая только об одном – чтобы не повторялась боль. – Эйнор подобрал меня по пути…

– Подобрал? – тонкие губы усмехнулись. – Ты северянин или йотеод?

– Сев… – Гарав глотнул, – северянин.

– Зачем Эйнор ехал сюда? – был следующий вопрос. Гарав промедлил секунду – и был наказан новой вспышкой боли. На этот раз ему дали крикнуть, и, закончив стонать от боли, мальчишка одышливо ответил:

– Я… не знаю. Он не говорил. Ни мне, ни Фередиру… не надо больше, пожалуйста! – это он крикнул по–русски. Странно, но незнакомый язык не удивил воина и даже не привлёк его внимания.

– Куда именно он ехал? – продолжал спрашивать воин. – Этого ты не мог не знать.

– Не знаю, – отчаянно прошептал мальчишка…

…На этот раз боль пришла серией вспышек, которые били в мозг и оттуда разлетались зазубренными прутьями через кости и мышцы до кончиков пальцев рук и ног – раз–два–три–пауза–раз–два–три–пауза–раз–два–три–четыре–пять–долгая пауза–раз–два–три–пауза–раз–два–три–пауза–раз–два–три–четыре–пять…

… – Мммммм…

Придя в себя, сквозь слёзы Гарав различил спокойное лицо.

– К истокам Грэма? – спросил воин. – Я правильно расслышал?

Расслышал что?!

Гарав понял, что прокричал эти слова – «к истокам Грэма» – во время приступа боли. Сам того не желая и не заметив.

– Да–а! – прорыдал Гарав, презирая себя… и с ужасом понимая – если так будет снова, он расскажет всё.

Врать нельзя. Но… но, может, удастся что–то скрыть?

Хотя – что скрывать–то? Всё уже… Губы воина шевельнулись, и мальчишка закричал в ужасе, захлёбываясь словами и давясь:

– Я ничего не знаю больше!!! Я ничего больше!!! Я ничего–о–о–о!!! Не надо больше!!!

Пальцы разжались, и мальчишка повалился на пол, как будто был сделан из тряпок. Тупо смотрел, как перед лицом туда–сюда прошлись сапоги – шпоры позвякивали. Остановились.

– Ты давал клятву Эйнору? – послышался ровный голос.

– Да–а–а–а… – прорыдал Гарав. Он и правда вспомнил это только сейчас – и от ужаса и стыда перед тем, что сделал – тонко взвыл и вскинул ладони к лицу.

– По законам Кардолана преступивших клятву казнят мечом, – сообщил воин.

– Кто ты?! – выкрикнул Гарав, отрывая руки от лица. – Ты кто?!

– Я Ангмар, – был ответ. [64]64
  Вообще говоря, мне удалось разыскать среди опубликованных записей Профессора и его сына Кристофера упоминание о том, что Главный Кольценосец – а Ангмаром правил именно он – это Чёрный Нуменорец, в прошлом – нардубар королевского флота Нуменора, и имя его неизвестно. Правда, Н.Некрасова в своём очень неплохом апокрифе «Великая Игра» говорит, что Первый Кольценосец – принц Нуменора Эльдарион, дальний родич короля Тар–Кириатана. Но в другом месте, причём у Профессора, совершенно чётко сказано, что «королевство Ангмар было названо по имени его правителя». Я питаю глубокую неприязнь к семитическим языкам и семитическим именам (а Профессору они нравились, увы…), поэтому «нардубар» у меня ну никак не вяжется с тем «бледным высоким королём», которым он предстаёт со страниц Трилогии. (Так и видится что–то кривоногое, волосато–носатое и хитро–подлое, но ничуть не грозное и не ужасно–притягательное в своём Уходе Под Зло.) А Эльдарион – хорошо, конечно… но уж слишком ДОБРОЕ имя, если читатель поймёт, о чём я… Потому я и решил сделать Чёрного Короля окончательно Ангмаром. Века прошли, ну взял он себе новое имя… Хозяин – барин. А, прикинув годы туда–сюда, я пришёл к выводу, что, скорее всего, родился он в правление Тар–Телеммайте… В общем, как есть, так и есть!
  Но я ещё раз хочу отметить – Дж.Р.Р. ЗРЯ нянькался со всеми этими «китабдахами», «баха китабами» и прочими «баликами». Не «ложатся» они на внешний вид и обычаи нуменорцев! Никак.


[Закрыть]

Гарав открыл рот и замолчал. Неверяще смотрел на воина – бегал по нему глазами, словно искал признаки явного сатанизма. Ангмар усмехнулся и спросил:

– Ну и что с тобой делать? Может и правда убить, а душу подарить какому–нибудь драгазхару?

Гарав молчал. Ему почти не было страшно. Смысла бояться или отвечать не было. Ясно же, что с ним сделают всё, что угодно, и его мыслей и желаний никто не примет в расчёт…

– Я спросил, – напомнил Ангмар.

– Мне всё равно… – прошептал мальчишка.

– Ну, это сейчас тебе всё равно, – возразил Ангмар. – А потом будет очень даже не всё равно. Я могу ведь оставить тебе человеческую память. А могу и быть милосердным – отнять её. А могу быть и совсем милосердным – оставить тебе и твоё тело, и память, и ещё немало лет жизни… Скажи, ты правда хотел покончить с собой?

– Да, – горько сказал Гарав. И поморщился: на полминуты бы раньше! И ничего бы не было сейчас… А ведь это только начало, с ужасом подумал мальчишка. Теперь я всю жизнь буду думать про то, как предал. И искать оправдания. И не находить. И у него вырвалось: – А просто убить… не можешь? Я всё равно больше не нужен тебе. Ну так убей…

– Я не настолько добр, – серьёзно ответил Ангмар. Гарав посмотрел на него. Глаза короля больше не притягивали и не спрашивали, они были обычными человеческими глазами. – Но я, пожалуй, выполню твою просьбу.

Гарав перевёл дух. Ну вот и всё. И даже не страшно. Потому что, по крайней мере, там точно нет памяти.

– Выполню, если ты мне сможешь объяснить, с чего это ты так захотел умереть? – продолжал Ангмар.

– А ты? – горько спросил мальчишка. – Если бы ты… предал? Ты бы хотел жить после этого?

Король задумался. Сказал медленно:

– Знаешь… это интересный вопрос. Я плохо помню времена, когда мне было столько лет, сколько тебе.

Гарав удивлённо моргнул. И вдруг хихикнул.

– Представил меня мальчишкой? – угадал Ангмар. – И тем не менее. Хотя это было по человеческому счёту почти четыре тысячи лет назад. Я родился в Нуменоре в правление Тар–Телеммайте. И тоже изменил клятве, которую давал. Правда, не из страха боли, а от жажды силы и власти. Да и был я уже зрелым человеком в немалом чине… – он опять прошёлся по комнатке и резко остановился, повернулся к мальчишке, по–прежнему следившему за ним с пола. – Может быть, ты передумаешь умирать, если я предложу тебе службу – службу мне?

Гарав молча, недоумённо смотрел на Короля–Чародея. Тот спокойно ждал. Наконец мальчишка неожиданно хладнокровно сказал:

– Я предал один раз. Ты уверен, что не предам второй?

– Предать можно только то, во что не веришь, – ответил Ангмар. – То, во что верят – не предают. А я постараюсь дать тебе веру, Гарав.

– Ве… ру? – кашлянул Гарав, вновь теряя хладнокровие.

– Конечно, – сказал Ангмар. – Ведь до сих пор у тебя не было веры, мальчик. Ты просто поехал с теми, кто тебя спас. Это понятно. Но что стоит за ними и что за мной – ты не знал, не знаешь и не задумываешься.

– Почему же, – Гарав повёл плечами. – Орки очень доходчиво мне это объяснили…

– Орки, – хмыкнул Ангмар. Очень по–человечески. – Я не предлагаю тебе служить оркам. Если уж ты не хочешь служить злу, – иронично выделил он это слово, – служи Руэте Рудаурскому. Он не орк и не слуга зла.

«Он твой слуга», – подумал Гарав. Осторожно подумал. Но с другой–то стороны… А что делать?

– Лучше убей меня, – прошептал он, опуская глаза.

– Да зачем? – Ангмар снова прошёлся. – Нарушил клятву? Ты клялся человеку, а не делу. Ты поклялся псу нимри, понимаешь? Там, – он вытянул руку, – люди рабы. Рабы эльфов. Здесь, – он указал на пол, – истинная свобода. Разве ты видел те земли, из которых пришёл твой рыцарь? Может, ему там и неплохо – он нуменорец, а к ним эльфы благоволят… до известного рубежа. Но люди твоей крови для эльфов – немногим больше животных. И ты будешь и дальше помогать нимри и их слугам порабощать людей?!

– Но и ты… нуменорец… – пробормотал Гарав.

– Конечно. И я хорошо помню, какая судьба ждала мой остров, стоило лишь нам попытаться сделать шаг из–под опеки эльфов и их хозяев. Ты умеешь читать?

– Нет, – Гарав мотнул головой.

– Жаль… – Ангмар остановился. – Я пытал тебя? А думаешь, твой рыцарь и ему подобные мягче обходятся с захваченными в плен? Или думаешь – эльфы не пытают пленных?

– Да не знаю я ничего про эльфов! – в отчаяньи со слезами крикнул мальчишка. – Ну подождите! – он пытался уцепиться за кончик хвостика ускользающей правоты. – Я же поклялся! Эйнор мой рыцарь! А Фередир мой друг!

– Ты предал их, – напомнил Ангмар. – Если бы у тебя была вера – ты бы не предал.

– Мне просто было больно!!! – заорал Гарав, вскакивая и стискивая кулаки. – Мне было очень больно, и я не смог промолчать!

Ангмар засмеялся – холодным и негромким смехом. Он смеялся, а мальчишка ждал с ужасом – вот сейчас король со страшными пальцами заговорит снова… и против этих слов нечего будет возразить.

И Ангмар заговорил:

– Я даю тебе право выбирать. А твоим знакомым их господа такого права не дают. Уже поэтому я честней их. Подумай и скажи. Сейчас. Я подожду.

Мальчишка не сводил с высокой чёрной фигуры затравленного взгляда.

Он думал, что нашёл друзей. И предал их.

Он думал, что нашёл себе будущее. И оказалось, что обманул сам себя.

Он думал, что стал воином. И что?

Гарав спрятал лицо в руках и застыл так.

– Я… согласен… – выдавил он. – Верните одежду…

– И оружие, – согласился Ангмар. – Тебе, конечно, ещё может придти в голову фантазии попробовать убить меня, но я бессмертен, Гарав. Вставай, пошли.

Это была команда. Спокойная и уверенная.

Мальчишка поднялся. И, глядя в пол, пошел следом за Ангмаром. Даже не думая о том, что там, снаружи, могут быть люди… или холод… или что угодно.

Теперь не было разницы.