Текст книги "Куафёр из Военного форштата. Одесса-1828"
Автор книги: Олег Кудрин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
Вики вновь задумался, говорить ли, и если да, то насколько полно.
– Ивета об этом не рассказывала. Однако я сам мог заметить, что некая… особа оказывала ей большие знаки внимания. Притом, что она, насколько я видел, не была к ним благосклонна.
– Вы можете назвать имя сей особы?
– Нет! – твердо ответил Вики. – Это всё, что я могу вам сказать. И помните, что вы обещали молчать.
– Разумеется. Но может, что-то передать Любови Виссарионовне?
– Да, – лицо Вики на мгновение дрогнуло. – Скажите, что я… я люблю ее! – и добавил, взяв себя в руки: – Еще… пусть матушка в следующий раз принесет мне не апельсинов, я тут в них не нуждаюсь, а две другие учебные книги. Эту я уже дочитываю.
Кто б мог подумать, Виконт Викочка оказался существом не таким уж оранжерейным. Скорей, напротив.
Глава 14
Разговор с Ранцовым надолго задержался в памяти Горлиса. Хороший юноша. Одаренный, искренний, честный – без компромиссов. Нелегко ему быть в сей жизни, где часто нужно уметь приспосабливаться к обстоятельствам.
Натан, разумеется, сдержал обещание и ничего не передал из информации, на кою арестованный наложил запрет. Дрымов отнесся с пониманием к ссылкам на юношеский максимализм. А вот Ранцова не очень поверила такой оговорке Натаниэля Николаевича. Впрочем, никакого неудовольствия по этому поводу выказывать не стала. Тем более что Горлис на кое-что ей всё же намекнул. Ему показалась неправильной линия Дрымова в отместку за молчание Вики ничего не говорить матери о деле задержанного сына. Это неправильно – не только по-человечески, но и в интересах расследования. Ведь Любовь Виссарионовна, уверенная в невиновности сына, как раз готова помочь. Но она не знала, в каком направлении искать и думать. Так зачем же ей мешать в таком стремлении? Потому Горлис сказал Ранцовой, что обвинение в адрес Вики «предметное», в том смысле, что виною некий предмет, приобретенный ее сыном и проявившийся в одной из одесских криминальных историй. Слово «пистолет», произнесенное не только Викентием, но и Дрымовым, Горлис не сказал. Так что совесть его перед обоими была чиста. С другой стороны, сказанного им для любящей матери и умной женщины было вполне достаточно, дабы начать действовать.
Если же возвращаться к ситуации, в каковой оказался к настоящему времени Вики, то он играл с огнем, продолжая свою «молчанку». Если б Ранцов сразу рассказал, что подарил пистолет девушке, беспокоясь о ее безопасности, то уж этим облегчил бы свое положение. А так, пока что, его самого могут подозревать в убийстве.
Еще интересней вопрос: кто и в какой степени преследовал Ивету, как сказал о том Вики? Конечно, сразу же вспоминается Шардоне. Неужели он? Но как Ранцов мог это определить? Страдающие от неразделенного чувства юноши имеют обыкновение наблюдать за любимыми, смотреть в их окна… Окно! Что если Вики стал свидетелем того, как Люсьен ввечеру забирался по веревке в окно Иветы? Но если веревка при том была спущена из окна девушка, то вряд ли можно подумать, что она против сего посещения. Даже влюбленному юноше, ради оправдания своей милой, готовому поверить во что угодно.
* * *
Но на второй день размышлений Горлиса осенила другая мысль. А что ежели веревка сбрасывалась не из окна Иветы, а с крыши? Ведь в доме несколько труб. И одна из них – как раз по центру, напротив окна девушки. Мысль эта так захватила Горлиса, что он тем же вечером, пока было еще по-летнему светло, полез на крышу, не забыв взять с собою свой верный нож, по имени Дици.
И Натан не обманулся в ожиданиях. Центральная труба действительно была обвязана канатом, достаточно толстым, чтобы выдержать груз человека. Конец веревки был обрезан. Но главное – необычная форма узла! Он казался очень похожим на тот, что был завязан на крюке в комнате Иветы. Впрочем, это нужно проверить наверняка, а значит, следовало снять канат с трубы. Хорошо хоть разбирать ее не следовало. Поскольку веревочная петля, опоясывающая трубу, была достаточно велика, то канат можно было смело разрезать со стороны, противоположной узлу. Это не могло повредить ему, нарушить узор.
С бьющимся от волнения сердцем Натан вошел в кабинет. Достал первый узел, снятый с крюка в Иветиной комнате, и второй, добытый только что. Положил их рядом. Они оказались совершенно одинаковы! Неслучайные, сложно связанные узлы. Тот, что был на трубе, выглядел сделанным давно. Но оно и понятно: открытое небо, солнце, дождь, может быть, и снег состарили канат. Однако возникал вопрос: если кто-то отрезал веревку, то зачем он сохранял узел такой необычной формы, позволявшим указать на кого-то? В случае с комнатой Иветы это могло объясняться нервностью, торопливостью. Но на крыше – петлю вокруг трубы можно было обрезать совершенно спокойно и забрать с собой, однако сделано это не было. Почему? Вопрос без ответа.
И тут Натан вспомнил, что на днях, идя от Дворца на Бульваре, увидел пароход «Одесса», стоявший в военной гавани. Моряки – большие специалисты в узлах. Завтра нужно опять идти к Воронцову, окончательно утверждать библиотечные списки. Так, может, перед тем зайти к капитану Галифи, поспрашивать насчет узлов?
Да – недурственная мысль. Так и сделаем!
* * *
Натан спускался к морю по Военной балке. Эх, сейчас бы налево свернуть, к купальным местам, недавно обустроенным со всей основательностью. Увы, нет времени для сего. И пришлось идти прямо к «Одессе».
Матросы узнали Горлиса и уважительно приветствовали его по-украински. Когда ж он спросил, можно ли пройти к синьору капитано, то сказали, что лучше сами позовут его. Ожидая, Натан любовался воронцовской коллонадой, что на скале. Спасибо архитектору Боффо, была в ней какая-то удивительная гармония и радость жизни.
– Buongiorno, господин Горли!
Натан вздрогнул от неожиданности. Надо же, оказывается Галифи умел подкрадываться и совершенно незаметно, а не только громыхая башмаками и ругательствами, как в то памятное плавание.
– Buongiorno, синьор капитано!
– Рад вас видеть. Но мне вечером идти в море, а у меня еще много работы.
– Верно, с паровой машиной?
– А как вы догадались?.. С нею! Поэтому говорите, какое у вас дело. Я ж не настолько хороший собеседник, чтобы приходить ко мне просто так.
Натан с одобрением подумал, что подобное не куртуазное обращение порой бывает уместней, чем долгие церемонии и расшаркивания.
– Вы правы, капитано Галифи. Я ныне занят одним пренеприятным делом со смертельным исходом. К нему имеют касательство предметы, кои я вам сейчас покажу. Это сложные узлы. Можете ли вы что-то сказать о них?
К концу фразы Горлис как раз вытащил из сумки и протянул капитану два узла. Тот внимательно осмотрел их, сначала вместе, потом по очереди.
– Да, узлы совершенно одинаковые. И вправду сложные.
Потом вгляделся еще внимательней, подцепляя да оттягивая отдельные их части, и изрёк:
– Тот, что маленький, был в закрытом помещении, а большой – под открытым небом. Но оба сделаны примерно полгода назад.
Признаться, на такую информацию – утверждение, когда именно был сделан узел, Натан даже не рассчитывал. При этом он всё же делал скидку на моряцкую привычку прихвастнуть, чтобы удивить сухопутного человека всезнанием. Но, кто знает, может, капитано говорит это серьезно.
– Благодарю вас, Галифи. Вы уже очень помогли мне. Но что вы еще можете сказать об этом узле? Его способе вязки, его надежности?
Капитано отдал Натану большой узел, а сам занялся, как следует, маленьким, снятым с крюка. Ослаблял отдельные петельки в нем, потом натягивал их, чтобы понять конструктивные особенности. И наконец сделал свой окончательный вывод.
– Узел надежный. И даже избыточно надежный. Без половины петель, что тут есть, можно было бы обойтись. И канат крепкий – человека, даже большого, выдержит.
– Но зачем же они сделаны такими?
Капитано Галифи пожал плечами:
– Simbolo.
– Символ?
– Да. И может, даже nodo magico.
– Магический?
– Правильно. Магический узел.
– Спасибо, синьоро капитано, вы, правда, очень помогли. Не смею вас больше задерживать.
Они обменялись A presto, после чего капитан отправился заниматься ходовой частью корабля, иногда, правда, крепко прихрамывающей.
* * *
Горлис посмотрел на призывно белеющую колоннаду. Захотелось по-мальчишески взобраться к ней по крутому склону. Просто ужасно заманчиво. Но он отговорил себя от сей затеи, представив, в каком виде может добраться до верха утеса и как на сие посмотрит «милорд Воронцов». Так что пришлось ехать на двуколке.
По дороге думал о сказанном итальянцем (если, конечно воспринимать его слова серьезно, без скидок на возможность морских побасёнок). Узлы надежные и делались для лазанья в окна. А напротив той трубы, где крепилась найденная веревка, есть три окна. На первом этаже – Горлисов кабинет, на втором – одна из комнат де Шардоне, на мансардном этаже – комнатка Скавроне. Для того чтобы забраться в комнату на первом этаже веревка не нужна. Следовательно, целью было либо окно Люсьена, либо Иветы, либо оба.
Далее – черепичная крыша в доме Горлиса сделана весьма надежно. И все же она периодически требует осмотра, ремонта. Да и дымоходы нужно чистить… Так что долго канат, привязанный к трубе, в целом виде оставлять нельзя – возникли бы вопросы, кто сделал и зачем. И он был обрезан. Но почему не полностью, а так, что остались следы? Тут, видимо, прав Галифи, говоря, что узел имел кроме надежности крепления еще и магический смысл. Он был оставлен как символ чего-то. Но чего?
Это зависит от того, кто, куда и зачем лазал. Люк, ведущий на крышу, взят под замок, но не очень сложный. При определенной ловкости можно и гвоздем отпереть. И тот, кто закрепил веревку таким узлом, имел возможность сделать то же самое в комнате Иветы…
И тут вдруг в воображении Горлиса картина вырисовалась – вся разом! Первый раз Люсьен привязал веревку к трубе да по ней ночью забрался к Ивете, и не похоже, что братски, а, скорей, романтично… Хотя нет, нельзя точно говорить, что «ночью», поскольку полгода назад было начало февраля, когда темнеет рано. Правильней сказать – в «тёмное время». Люсьен и Ивета пришли к согласию. После чего Шардоне веревку на крыше обрезал, но не совсем, а оставив узел, «принесший счастье». Потом такую же веревку (а может, и ту же самую – после обрезания) приладил таким же узлом к крюку в мансардной комнате. Теперь по условному знаку девушка могла бросать в окно эту веревку, Люсьен же взбирался к ней. Каков же мог быть условный знак? Да ясно какой – стук в потолок Люсьеном и стук в пол Иветой.
Так вот какова разгадка стуков, на которые жильцы жаловались работникам Дома Горлиса! Дело не в крысиных боях, не в рассохшемся дереве или высохшем ракушечнике. Дело – в тайных знаках двух жильцов. Но если такие предположения верны, то что они могут означать? И как в соответствии с ними можно действовать?
Во-первых, хорошо бы аккуратно поговорить об этом с Люсьеном. Во-вторых, можно ли в связи с этим подозревать студента Ранцова в убийстве Иветы из ревности к тому же де Шардоне? Подозревать-то можно, но выглядят сии подозрения не вполне убедительно. Викентий, с его по-юношески бескомпромиссными понятиями о чести, скорее вызвал бы Люсьена на дуэль или потребовал бы, чтоб тот обвенчался с девушкой, а не позорил ее. Но вместо этого – сразу убивать любимую женщину, пусть и предпочевшую ему другого? Нет, это не похоже на Викочкину натуру. Он ведь и сейчас, который уж день, играет с огнем, отказывается давать показания, оправдывающие его.
Нет-нет, скорее всего, Вики действительно подарил Ивете пистолет «Жевело» для самозащиты, а дальше… Но что случилось дальше – пока во мраке тайны.
* * *
Михаил Семенович почему-то встречал Натана не в кабинете с видом на море, как было в прошлые разы, а у порога. Впрочем, всё быстро прояснилось.
– Натаниэль, вы сегодня сорочку для купания случайно не взяли?
– А-а, э-э, м-м… Нет, – ответил Горлис, не сразу нашедшийся с ответом.
– Жаль. Она бы вам пригодилась… Хотя нет, забудьте. Вряд ли это прилично купаться на одном берегу с августейшей семьей.
– Ваше сиятельство, вы говорите загадками.
– Полноте, какие ж тут загадки. Кажется, всё ясно. Сейчас мы поедем на Малый Фонтан. На дачу Рено, где отдыхает императрица Александра Федоровна с дщерью своей Марией Николаевной.
– А-а-а… Как же работа?
– Я уж отмечал, что вы любите трудиться. Не волнуйтесь. Мы едем туда с работой. Списки, составленные вами в эти без малого четыре месяца, уже собраны и погружены в карету. Там и займемся окончательным утверждением генерального списка для публичной библиотеки.
– Разумеется. Я готов работать в любых условиях.
– Ценю вашу преданность делу, любезный Натаниэль. Труд в античном аркадийском антураже дачи Рено – и вправду занятие не из легких, – далее, устав говорить с металлически ироничными интонациями, Воронцов перешел на тон почти дружеский: – Я-то и сам с радостью остался бы тут. Но Елизавета Ксаверьевна очень просила приехать. Говорит, дети соскучились по папá…
По дороге Михаил Семенович молчал. Так что Натан был предоставлен своим раздумьям. Вот, кажется, всё – библиотека систематизирована в нескольких разрезах и описана – подробно, с краткими résumé[54]54
Аннотация, краткое изложение (франц.).
[Закрыть] по каждой книге.
Любопытно, что теперь будет с Натаном, найдет ли Воронцов ему новое задание или на время войны даст отставку – за ненадобностью?
Но далее мысли не шли. Летняя теплынь, по-степному душистая и по-морскому густая, солёно-влажная, давала любопытный эффект. Одна и та же мысль ходила по кругу, слегка поскрипывая, как колесо кареты.
Глава 15
У Натана давно не было повода побывать на даче Рено. И сейчас он должен был признать, что она еще больше похорошела. В центральной части кусты и деревья пострижены в духе Версаля. Скульптуры под античность расставлены среди лужаек с яркими пятнами цветов, может быть, не идеально, но довольно гармонично. А вот ближе к морю растительность становилась всё более естественной или даже «дикой», природосообразной, в духе Жан-Жака Руссо.
Их немедленно встретили слуги в легких летних ливреях. Они подхватили привезенные вещи и по дороге к дому рассказали, что и императрица, и графиня с детьми изволят отдыхать в беседке на берегу. Натан по сему поводу даже немного расстроился: всё же не каждый день выпадает шанс увидеть – вот так накоротке, поблизости, царицу с царевною.
Генерал-губернатор с библио-порученцем прошел в местный рабочий кабинет, и они занялись делом. Отмечая специальными знаками те книги, которые в скором времени, вероятно в следующем году, станут основою первой в Одессе (а может, и на всём имперском юге) публичной библиотеки. За таким занятием, не только интересным, но и историческим, время шло незаметно.
В какой-то момент дом огласился радостными детскими возгласами. Вслед за этим в кабинет забежали Семён и Рина. Увидев в комнате незнакомого человека, они на миг притихли. Мальчик строго кивнул головой, а девочка сделала быстрый книксен. После чего оба начали радостно обнимать папá. Следом пришли няня с трехлетней Софи и Елизавета Ксаверьевна. Она же увела Михаила Семеновича поприветствовать императрицу с царевной, дети побежали вслед за ними.
А Натан остался в кабинете и теперь уж наверняка понял, что августейшую семью ему сегодня увидеть не удастся. Граф Воронцов вернулся через полчаса, и они продолжили работу. А в ней снова потеряли счет времени.
Но вдруг раздался какой-то дальний выстрел. Что бы это могло означать? В окно был виден только военный корабль. Но что за флаг на нем – не разглядишь. Успокаивает только то, что у турок сейчас, кажется, нет флота, который мог бы ходить в экспедицию до Одессы. Михаил Семенович достал подзорную трубу из одного из ящичков стола (причем из первого же им открытого, что означало – он точно знает, где что лежит). Следом отворил окно и стал высматривать, что там в море. Натан тоже пытался вглядываться, но невооруженным глазом, а это было много труднее.
Воронцов резко захлопнул окно, сложил трубу и сказал, итожа:
– Что ж, Натаниэль, полагаю, на сём наша сегодняшняя работа закончена.
– Что случилось, Михаил Семенович? Нечто плохое, чрезвычайное?
– Нет, напротив, событие радостное… Давайте складывать бумаги. Да аккуратно, по разделениям, дабы ничего не перепутать. Эта стопка – рассмотренные списки с отчеркнутыми книгами. Эта – нерассмотренные. Здесь – прочие наброски и замечания.
Они начали в четыре руки сортировать исписанные листы. Натан какое-то время сдерживал любопытство. Но потом всё же не стерпел и спросил:
– Ваше сиятельство, это какие-то новости с фронта прибыли?
– А я что ж, так и не сказал, что там увидел?
– Нет. Только отметили, что событие радостное.
– Так оно и есть. Наш государь-император Николай Павлович прибыл на корабле. Сейчас он идет на малом куттере к нашему берегу. И мы все вместе пойдем его встречать – с великою радостию.
Однако! Натан-то уж думал, что царицу с царевною сегодня не увидит, а тут к нему сам император явился. Преинтересно! Будет о чем написать наполеоновскому гвардейцу дядюшке Жако. Так сказать, от нашего императора – вашему императору!
* * *
Воронцов тем временем не медлил, а начал уже распоряжаться. Горлису велел ждать в гостиной, сам же пошел к жене в детскую. Поскольку дверь туда была открыта, то Натан слышал отдельные слова диалога: «император», «четверо в странной форме», «готовить?», «кухня военная – без изысков», «всего сколько?», «еще охрана, Бенкендорф», «матросам – накрыть в рабочей комнате». Горлис понял, что это распоряжения по поводу предстоящего ужина.
П. Соколов. Портрет императрицы Александры Федоровны с дочерью Марией на берегу Черного моря (1829)
Пока Михаил Семенович давал распоряжения, открылась дверь другой комнаты, и из нее вышла привлекательная женщина и девочка лет восьми-десяти. Обе – в платьях, которые можно было назвать простыми в своей роскоши. Неяркого песочного цвета со светло-коричневыми полосками у матери и светло-голубыми – у дочери. С драгоценностями бело-голубого цвета, одновременно и скромными, и очень дорогими.
Девочка крепко держала в руках гибкую ивовую ветку с леской и рыболовным крючком. Мать, Александра Федоровна, что-то негромко говорила ей на ухо. А русская царевна Мария Николаевна отвечала ей спокойно и просто, тоном, не терпящим возражений: Ich möchte diese Angelrute nehmen[55]55
Я хочу взять эту удочку (нем.).
[Закрыть]. Говоря эту фразу, девочка посмотрела в глаза Горлису. И Натан подумал, что, пожалуй, не видал раньше у детей, тем более девочек, столь решительного пронизывающего взгляда. Тут и императрица почувствовала, что в гостиной есть кто-то, кроме них, резко выпрямилась и также посмотрела на Горлиса. Но у нее взгляд был совершенно иной – куда более теплый и приветливый. Натан, ранее с императрицами так близко не сталкивавшийся, резко, до хруста в шее, кивнул головой. В придачу – щелкнул каблуками, как ему показалось, с медвежьей ловкостью Афанасия Сосипатровича. Царица царственно улыбнулась Горлису ровно настолько, насколько заслуживал человек его звания и внешности, и пошла с девочкой, не выпускавшей удочку из рук, встречать отца и мужа. За ними засеменила воспитательница.
Наконец и Воронцовы закончили обсуждение. Михаил Семенович взял за руки двоих детей и также направился в сторону берега. С ним – няня, державшая на руках маленькую Софи. Ну а графиня Воронцова пошла на кухню – распоряжаться насчет приготовления царского ужина, скромно, без изысков, в духе военного времени.
К берегу вела надежная многоярусная лестница из толстого бруса. Куттер с белым парусом был уже совсем близко к берегу. Так что всем пришлось идти живей, чтобы оказаться на берегу не позже царствующей особы. Натан и сам поспешал. Но всё одно вид толпы, торопящейся с равной старательностью, будь то князь или царица, прислуга или охрана, казался ему весьма забавным, даже смешным.
Старания встречающих увенчались успехом. Они оказались на деревянных подмостках, ведущих к камням, омываемым морем, на полминуты ранее того, как куттер с монархом уткнулся в песчаную отмель. Два дюжих матроса бросили якорь и, спрыгнув с суденышка, готовы были аккуратно снять Николая и донести до берега, чтобы он не замочил ног. Но царь показал им, что во время войны подобные церемонии излишни, и ловко спрыгнул в воду, замочившись по… Ну, скажем так, несколько выше коленей. Следом с той же решительностью последовали за ним четверо военных в несколько странной, эклектичной форме. На какое-то мгновение сложилось так, что на корабле остались два человека – в небесного цвета мундирах. Чувствовалось, что шефу жандармов Бенкендорфу очень не хочется мочить ноги, но делать нечего – пришлось и ему прыгать. Тут же за ним оказался в воде и штаб-офицер Лабазнов. Выстроившись клином, во главе которого был, разумеется, император, все семеро пошли к берегу, плескаясь морской водой.
«Царь-то наш… Как прост… И сколь прекрасен…» – прошелестело среди встречающих. Горлис подумал, что он не стал бы спорить ни с тем, ни с другим. Однако… в царской подчеркнутой простоте ему почудилась искусственность. Как будто бы каждое действие или жест планировалось к увековечиванию новоявленным Нестором-летописцем: «Сего дня, 27 июля 1828 года Его Императорское Величество Николай I, прибыв к семье, ждущей его на отдыхе под Одессой, спрыгнул в воду, словно простой рыбак…»
Царь ловко заскочил на мосток, после чего смог наконец обнять дочь, как стало теперь видно, удивительно на него похожую, и следом – жену. Горлис, не привыкший к придворным церемониям и этикету, стоял чуть ближе других. И потому до него донеслись слова, сказанные русским монархом при встрече с супругой: Meine geliebte Mouffy[56]56
Моя любимая Муффи (нем.).
[Закрыть]. Но снова – показалось, что сказано сие было этак – не громко, но и не тихо, а ровно настолько, чтобы немногим, но кому-то, было слышно, как царь любит свою милую Муффи.
И тут Натан почувствовал на себе обжигающе негодующие взгляды. То были Бенкендорф и Лабазнов, по-прежнему стоявшие на песке и не смевшие пока забираться на подмостки – в столь трогательную минуту. Горлис понял, что стоит, пожалуй, действительно несколько неудачно и, сделав несколько быстрых шагов, зашел за спину Воронцову.
Августейшая семья, решив, что довольно объятий, выразила намерение идти к дачному дому. Вся толпа мгновенно перестроилась, прижавшись к перилам мостков, дабы царственные особы могли пройти по образовавшемуся коридору. И тут вдруг раздался легкий треск начинавшей рваться ткани. И вновь – какая удача (или неудача?) – именно из того угла зигзагообразных мостков, где стоял Горлис, лучше всего было видно, что происходит. Крючок от удочки любимой дочери зацепил военный мундир отца за… Ну, скажем так, несколько ниже спины. Все застыли с выражением лица: «Ничего не происходит. Решительно ничего!» И лишь глаза самого важного для государства чиновника – министра двора и уделов князя Волконского – выражали полное отчаяние.
Николай остановился и посмотрел на дочь своим знаменитым наводящим ужас холодным взглядом, которого, как говорят, никто в империи выдержать не может. Однако девятилетняя Мария отзеркалила ему ровно таким же колючим взором, дополненным еще детским упрямством. Поняв, что нашла коса на камень, царь смягчился, отвел руку за спину, нащупал крючок, вырвал его резким движением (одна из горничных охнула, будто бы крючок вырываем был из ее одежды или даже пышного тела). Надежно вогнав крючок в удилище, которое царевна по-прежнему не выпускала из рук, монарх поцеловал Марию Николаевну в макушку и сказал: Oui! Ma fille a attrapé un gros poisson[57]57
Да! Моя дочь поймала крупную рыбину (франц.).
[Закрыть]. Встречающие облегченно рассмеялись, как бывает, когда ожидается большой конфуз, но всё вдруг заканчивается благополучно.
Все пошли по мосткам, а потом по лестнице. Теперь уж Горлис решил не высовываться из-за спины Воронцова. Зато у Бенкендорфа и Лабазнова появилась наконец возможность показать свою нужность. Они споро поднялись по лестнице на самый верх. И начали обозревать окрестности с таким суровым видом, будто янычары ожили и где-то высадились числом не менее орты[58]58
Орта – янычарский полк. В мирное время 200–300 человек, в военное – до 500.
[Закрыть]. Тут к янычарам… То есть нет, извините за описку – тут к жандармам подтянулся князь Волконский, после чего все вместе отправились обходить дозоры, охранявшие дачу.
Рядом с Натаном поднималась та самая удивившая его своею форма четверка. В верхней части их костюмы имели вид русского одностроя: мундиры, фуражки. А вот от пояса и ниже – разнобой. Во-первых, сами пояса представлял собой кушаки с вышивкой более-менее дорогой, но у всех разной. Неширокие полотняные штаны, которые Степан называл убранє, – оказывались в общем-то однородными. Но сапоги – опять не по уставу, совсем уж различные по фасону. Впрочем, всё быстро прояснилось, когда этот квартет начал перебрасываться короткими репликами – на украинском. Значит, это и были казаки Задунайской Сечи, те самые, что в конце мая перешли на сторону русских. Понятно стало, почему у них такая мешанина в одежде. Царь хотел показать, что, с одной стороны, это воины уже русской армии, но, с другой, желал оставить напоминание того, что сие произошло недавно. Как символ того, что именно Николай – первый русский монарх, при котором все украинские казаки оказались под российской короной. А значит, как мыслилось, уже никогда больше не станут своевольничать. Все четверо из казацкой старши́ны вели себя как равные, но всё же один из них казался более равным.
Когда вся компания добралась до дачи и проводила время в ожидании ужина, император (уже переодевшийся в сухое) главным объектом своего рассказа сделал именно этого человека. Представил его как в прошлом кошевого атамана Задунайской Сечи Осипа Гладкого, ныне, за заслуги перед русской короной наделенного чином полковника. По словам Николая I, сей человек являет собою не только образцового солдата, воина, но и обладает прекрасными христианскими качествами. Пока полковник Гладкий благодарил православного царя за высокую оценку и доверие, Горлис вглядывался в казака. И ловил себя на мысли, что где-то видел этого человека с переменчивым лицом, умными, хитрыми глазами. Но как ни силился, обстоятельств и времени возможного знакомства вспомнить не смог.
Также, пользуясь случаем, Натан аккуратно рассматривал августейшую семью. Забавно, но стройная Александра Федоровна своей танцевальной пластикой, телесной легкостью напомнила ему… его Росину (впрочем, давно уж не его). О господи, что за грешные сравнения – жена царя и прежняя любовь Натана?! Горлис поторопился остановить себя на развитии сей мысли, опасаясь, как бы взгляд, брошенный им на Mouffy, был неверно истолкован.
Но что это!? Миловидное лицо Александры Федоровны на мгновение исказила нервная гримаса. А после этого она еще потрясла головой, будто сбрасывая с себя наваждение. Натан поторопился отвести глаза от этого зрелища, как от чего-то стыдного. И тут же припомнилось – да, он слыхал туманные разговоры, будто императрица тяжело пережила 14 декабря. По-видимому, сей нервный тик – последствия треволнений за безопасность семьи, детей…
И вот наконец всех позвали к столу. Ужин, как оказалось, был символическим, причем в самом прямом смысле. Как объяснила Елизавета Ксаверьевна, в честь прибытия доблестных русских воинов, сражающихся за освобождение Константинополя, будет подан запеченный индейский петух под соусом из греческих апельсинов, а также русский пилав из турецких мидий.
Многие за столом рассмеялись. Но не все. А те, кто понимал, в чем соль, начали давать объяснения не понявшим. По-английски индейка и Турция обозначаются одним словом – turkey, Turkey. И это расхожий образ политических карикатур, первей всего британских – как русский медведь задирает или готовится задрать турецкую индейку. С мидиями образ не такой расхожий, но одна карикатура стала известной (главное – что императору). Как медведь переходит Прут и гвоздит робких турецких мидий словами: «Клянусь Святым Николаем, я покажу вам, как нарушать соглашения!» И тут у англичан, а теперь и русских, тоже игра слов: mussels, что сходно по звучанию со словом мусульмане, на английском – моллюски, мидии. Отдав должное остроумию организаторов ужина, все приступили к поглощению поданного. И принялись хвалить гостеприимных хозяев, а также прекрасных поваров – мсье Анри и мсье Войцеха.
Легкий завтрак. Русский медведь поедает Турцию-индейку. На вилку насажена «Молдавия». Октябрь 1829 года
Медведь и мидии
Гурманы-союзники приступают к обеду, или Турция в опасности. 1 февраля 1828 года
Но Натану эта придумка не понравилась. Он сам не мог объяснить себе почему (а другим – и объяснять не начинал). Ведь Горлис часто видел подобные карикатуры, привык к этим образам, к ядовитой иронии художников. Однако всё то же самое, перенесенное с бумаги на стол, сначала разделочный, а потом пиршественный, переставало казаться шуткой, обретало черты дурного языческого обряда, символически каннибальского.
