Текст книги "Куафёр из Военного форштата. Одесса-1828"
Автор книги: Олег Кудрин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)
Глава 22
Натан ранее часто представлял это появление, довольно фантастическое, и последующие объяснения, еще более невероятные. Но теперь, когда это случилось, совершенно растерялся. Зато Кочубей-Покловская была сама решительность.
– Добрый вечер, Натан. Можно ли к вам?
– Да, конечно. – Хозяин дома посторонился, давая дорогу гостье. – Проходите, Надія. Прямо, прошу вас.
Оказавшись в гостиной, Надежда вновь заговорила первой, будто боясь, чтобы ее решительность не дала осечку.
– Натан, я понимаю всю неприличность моего поведения. И такого нежданного, непрошенного прихода к вам…
– Ну что вы, Надежда, это я должен извиниться, что…
Натан понял, что не может в точности сформулировать, за что именно он должен извиниться. Потому предпочел оставить фразу незавершенной.
– Нет-нет, не нужно ничего говорить. Я сама всё понимаю: замужняя женщина приходит в гости не то что без приглашения, но и вообще… Однако – таковы обстоятельства.
– Конечно же. Я всегда готов вас выслушать. Размолвка, случившаяся у нас со Степаном, чрезвычайно досадна. И, как мне кажется, я уж довольно давно понял ее исходные причины. Осознавши их, уверен, что мы должны помириться, и как можно скорее. Но… за несколько месяцев, что мы не общались, накопилась странная отчужденность. К тому же непонятно, кому следует делать первый шаг к примирению…
– Вы, похоже, подумали, что я пришла к вам по наущению Степана, дабы помочь пойти на мировую?
– Ну, нет, не совсем так, – промямлил Натан, хотя, говоря откровенно, именно это он и подумал.
– О нет, вы недостаточно хорошо знаете Степана, если так решили, – усмехнулась Надія, впрочем, улыбка так же быстро сошла с ее лица, как и появилась. – Что нужно делать самому, он делает сам, не обращаясь ко мне. Хотя… рациональное зерно в ваших рассуждениях имеется. Только я пришла не от него, а для него.
– Надежда, вы говорите загадками. И от этого я… я волнуюсь… еще больше, – сказал Степан и почувствовал, что краснеет, почему-то совсем по-юношески.
– Вот здесь вы правы. Нужно прямо сказать, что происходит. Но я сама не вполне понимаю, как это объяснить.
«Та не тягни кота за хвіст!» – вспомнил Горлис Кочубееву поговорку, подходящую к этому случаю. Но произнести ее вслух, конечно же, не решился.
– Нет-нет, Натан, не нужно улыбаться, история совсем не веселая. Дело в том, что моего мужа сегодня арестовали. У нас дома, в присутствии детей.
– Как? За что?
– Я и сама не вполне поняла. Тем более что объяснения были туманные.
– Ну, допустим. Но кто задерживал?
– Нижние чины полиции. А руководил ими – этот… Как же его… На паука похож.
– Беус? Который из жандармов?
– Да. Он. Знаете, объяснений не было. Вместо них – небольшой обыск в нашем доме.
– Где? В каких помещениях?
– В комнате Степана. А также – почему-то – на кухне. И еще – в кладовке с продуктами и лекарствами. Сейчас жарко, там много трав сушится… Почему я к вам решилась прийти? Я не смогу точно вспомнить, как и почему, но Беус несколько раз упоминал вас.
– Вот как! Но только ли меня? Может, еще какие-то имена звучали?
– Да. Гораздо чаще жандарм называл Осипа Гладкого. И спрашивал – я это точно помню – о том, какие у Степана отношения с ним. Мне это показалось странным. Муж рассказывал мне, что на приеме у Воронцова Гладкий что-то съел не то и вроде как приболел. Но Степан-то тут причем? И что у нас можно было разыскивать?
Увы, для Горлиса, знавшего больше Надежды, всё было достаточно очевидно.
– Я многое тут понимаю. И могу вам рассказать… Позвольте узнать, как вас лучше именовать – Надеждой или Надією?
– Как вам будет удобней… А впрочем – нет. Пока Степан в тюрьме, Надією, как он, – больнее. Зовите Надеждой.
– Хорошо… Прежде всего, Надежда, я хочу сказать: всё, что вы сейчас услышите, хорошо бы оставить между нами. И больше никому не пересказывать. Это может навредить в первую очередь нашему Кочубею.
Собеседница кивнула головой.
– Теперь по сути. Я был на приеме у Воронцова. И там у Степана с Гладким произошла прилюдная стычка. Когда их разнимали, то прозвучали слова, что это «из-за женщины». Я сперва подумал, что то было пустое, ничего не значащее объяснение – самое понятное и первое пришедшее на ум.
– Уверена, что так и есть!
– Но та история имела продолжение. Так вышло – совершенно случайно, – что я стал свидетелем отдельного разговора Степана с Осипом наедине.
Увидев огонек сомнений в глазах Покловской, Горлис тут же поспешил объяснить:
– Я ждал тайной встречи с важным собеседником, и надо ж было такому случиться, что как раз на это место пришли Кочубей и Гладкий. И вот ваш муж тогда, среди прочего, обвинил полковника в том, что тот излишне много говорит в обществе о вас, превознося вашу внешность…
– Но я… Представить не могу, в чем я могу быть виновата.
– Понимаю вас и полностью согласен. Виноваты не вы, а исключительно ваша красота.
Покловская смутилась от этих слов и тоже зарделась.
– Степан, видимо, и сам осознал неловкость своих претензий. И они вскоре помирились. Но дальше случилось непредвиденное. Гладкий начал терять сознание, и, судя по всем симптомам, он был кем-то отравлен.
– О господи! Так вот почему жандармы рыскали среди наших сушеных трав. Искали отруту.
– Полагаю, именно так. Но в действительности ваш Степан делал всё, дабы вывести Осипа из тяжелого состояния. И даже дал ему какое-то противоядие.
– Знаю. Это его деда Мыколы. Он и мне объяснил, как и в каких случаях им пользоваться.
– Честно говоря, я думал, что этим делом будет заниматься контрразведка, полковник Достанич. И был уверен, что Кочубей, давно с ним знакомый, подробно ему обо всём расскажет. Но вот от вас узнал, что к истории подключились жандармы. И это самое скверное.
– Почему же?
– Дело в том, что я сейчас вошел в серьезные контры с жандармским капитаном Лабазновым-Шервудом. И та тайная встреча, о которой я упоминал, была связана с этим. Лабазнов уже показал нам, что способен задерживать людей, исходя исключительно из своих фантазий и корыстных интересов. Думаю, что и в случае с арестом Степана он действует примерно так же. От своих наушников узнал, что у нас близкая дружба и…
– То есть жандарм задержал Степана, чтобы досадить вам?
– Не совсем так, это было бы слишком просто. Думаю, в будущем он хочет не досадить мне, а присоединить меня к обвинениям в адрес Кочубея. Видимо, сейчас жандарм обвиняет вашего мужа в попытке отравления, ну, скажем, из ревности. Но на прошлом примере, который я упоминал, мы уже знаем, что он может менять обвинения, выдвигая новые – более тяжелые.
– Боже… Боже мой… Как сложно и как мерзко… Что ж теперь делать?
– Будьте осторожны. Прежде всего не говорите никогда и ни при ком ничего, близко похожего на крамолу. Это не для России… И еще – каково состояние здоровья Гладкого, не знаете ли?
– Степан вчера сказывал, что он пришел в сознание. Но пока очень слаб и говорить не может, всё больше спит.
– Понятно, то бишь свидетельских показаний еще не дает. В том-то и сложность… Надежда, я буду делать что могу. Защищая Степана, я защищаю не только вас, но и себя. Главное – осторожность. Ни на миг не забывайте, что «око государево» следит за вами. А в России это очень серьезно.
– Я понимаю.
– И еще. Помните о перлюстрации писем… Кстати… Вы ж из почтовой семьи?
– Да, мой отец занимается линиями экспресс-почты.
– Тогда у меня тоже просьба – к вам и к нему. Я сейчас веду очень важную переписку с заграницей. И опасаюсь, что ежели Лабазнов уж заинтересовался мною, то может вскрыть ее и осложнить нам жизнь. Можете ли вы попросить отца, чтоб он изымал послания, предназначенные мне и отдавал вам?
– Я спрошу. Думаю, можно.
– Тогда… – Натан вышел в коридор и вскоре вернулся. – Это вам – входной ключ от внешней двери всего моего доходного дома. Берите! Так вы войдете внутрь. Дверь от моего личного жилища закрыта на отдельный ключ. Но между полом и дверью щель, достаточная, чтобы забросить письмо.
– Хорошо… Я пойду…
– Может, накормить вас? Или чаю со сладостями? Вина?
– Нет, благодарю. Пора к детям. Там наша работница с ними. Они не привыкли так долго без мамы.
– Что ж, счастлив был вас увидеть!
– Благодарю… И я рада. – Надежда направилась к выходу, но у самой двери остановилась. – Нет, я всё же должна сказать! Есть вещи, которые скверно оставлять непроговоренными. Натан, простите меня!
– Бог с вами! За что?
– За тот взгляд, что я бросила на вас во время вашей со Степаном ссоры.
– Да что уж, не стоит… Ничего особенного.
– Нет-нет, я же женщина. И видела, какое воздействие оказал тот взгляд на вас, возможно, породив какие-то ожидания, надежды, сомнения… Еще раз – простите меня. То было адресовано не вам.
– А кому же?
– Никому, наверное. Точнее, моему прошлому. Просто вы в тот миг, когда готовы были заплакать от обиды, стали очень похожи на одного человека. Из юности, а скорее даже – из детства моего. Забудьте! Это из прошлого. И это не ваше. Не наше, не сегодняшнее. Не настоящее!
– Да. Благодарю вас за откровенность, – сказал Горлис очень серьезно. – Я постараюсь.
– И потому, дорогой Натан, не теряйте уверенности в себе и вашей дружбе с Кочубеем. И я в себе – тоже совершенно уверена. Я очень люблю Степана и не мыслю жизни без него.
– Да, Надежда. И я уверен – что мы освободим нашего Кочубея.
* * *
Через несколько дней, вспоминая этот разговор, Горлис подумал о том, что как-то слишком смело он обещает разным женщинам освободить их любимых людей. Ранцовой – сына, Покловской – мужа. На самом же деле это было совсем непросто.
Попробовал поговорить поподробнее с Дрымовым. Но тот, видя растущую активность жандармов, совсем замкнулся, не желая вступать с ними в конфронтацию.
Так что Натан, раздавший столько утешающих обещаний, прекрасно понимал, что практически ничего сейчас сделать не может. Идти к Лабазнову – бессмысленно. Вновь – нужно ждать развития событий. Некоторое утешение только в том, что Лабазнов не решился арестовать самого Горлиса. Значит, и за остальных можно побороться.
* * *
С началом недели, 20 августа, Натана вызвал сам полковник Достанич. Горлис воспрял духом, подумав, что это для прояснения ситуации с Кочубеем. Но нет, оказалось, дело в другом. Император назначил отбытие на войну на следующий день. И вот в порту стоят два русских корабля: фрегат «Флора» и пароход «Одесса». Нужно решить, на каком из них государю идти к Варне (сама крепость еще не взята, но место для высадки с корабля уже приготовлено). Причем государь всё больше склоняется к тому, чтобы идти на пароходе русской постройки. Степан Степанович знал от Воронцова, что Горлис был в пробном рейсе «Одессы», и потому хотел использовать его в качестве эксперта. Натан сказал много добрых слов об этом корабле, обшитом медью, всячески хвалил капитана и команду. Но при всём том порекомендовал отправляться более привычным фрегатом. Достанич поблагодарил за консультацию. Следом Натан хотел поговорить о еще одном деле. Однако полковник заявил, что пока категорически не может заниматься чем-то иным, кроме обеспечения безопасности монарха.
Так что после обеда 21 августа Николай I отбыл к местам военных действий на «Флоре». И Натан, признаться, вновь почувствовал некоторую гордость от того, что поучаствовал в принятии именно такого решения. Тем более что и шторм в тот день начался нешуточный.
Каково же было удивление одесситов, когда ранним утром 23 августа они увидели – фрегат на причале Военной гавани. «Неужто так быстро успел обернуться туда и обратно? Ай да русский флот!» – было первой мыслью. Но нет, оказалось, «Флора» вернулась из-за бури и повреждений в оснастке.
Только в четверг, 23 августа, император окончательно отбыл на фронт. Для надежности на коляске, к тому же русского производства.
Глава 23
На всякий случай Натан выждал день и лишь в пятницу отправился в военное ведомство канцелярии, где был кабинет у Достанича. Разговор предстоял важный.
– Ну-с, господин Горлис, судя по той настойчивости, с которой вы проситесь ко мне на аудиенцию, у вас есть некоторая чрезвычайно важная информация. Слушаю!
– Степан Степанович, я хотел бы сообщить известные мне сведения, связанные с нездоровьем казачьего полковника Гладкого.
– Отчего же только сейчас? Если его отравление было еще на прошлой неделе.
– Признаться, я думал, что Осип Михайлович сам всё расскажет. Но, насколько я понимаю, он пока настолько слаб, что всё еще не может говорить.
– Именно так-с… – В голосе Достанича звучало некоторое сомнение и даже неудовольствие. – Видите ли, труды по этому делу на себя уже взял жандармский капитан Лабазнов-Шервуд. Я не хотел бы перебегать ему дорогу. Идите к нему и рассказывайте, что знаете.
Вот этого Горлис и опасался. Пользуясь отсутствием разграничений в делах, Лабазнов живо брал под контроль все дела, в коих был заинтересован, и далее их уже не выпускал. Говорить сейчас Достаничу некие дурные слова про действия капитана бессмысленно. Тот в споре с русским жандармом не будет становиться на сторону французского подданного, пусть и близкого к генерал-губернатору. Надобно иначе ситуацию выкручивать.
– Вы совершенно правы, господин полковник. Однако же Осип Гладкий – в первую очередь военный. Более того, он – военачальник, уже сыгравший видную роль на первом этапе этой победоносной войны. Но сейчас вместо того чтобы принимать участие в штурме Варны, находится на излечении – с неясными пока шансами на успех. Так что жандармский капитан Лабазнов может и далее заниматься гражданской частью этой истории. Но я считаю своим долгом сообщить и вам, как начальнику военной полиции Дунайской армии, всё, что знаю.
Такой логической конструкцией Натан поставил Достанича в положение, при котором тот просто обязан его выслушать и запротоколировать.
– Что ж, господин Горли, ваше желание помочь весьма похвально. Но и настороженное – с непривычки – отношение к жандармской команде мне тоже хорошо известно. Вот вам стопка листов. Насколько помню по вашей службе, вы обладаете быстрым пером-с. Будьте любезны, распишите, что желаете сообщить.
Натан застыл на мгновение в раздумьях. Самое худшее, что может случиться, это если он сейчас подробно напишет о том, как Степан спасал Осипа от отравления, а Достанич, даже не прочитав это, просто передаст всё Лабазнову.
– Степан Степанович, но ведь вы прочтете мою писанину?
– Непременно, – ответил полковник с любезной улыбкой. – Прочту-с.
Натан был отсажен за отдельный стол, чтобы не видеть важных бумаг, какими занимается полковник, и принялся за описание. После библиотечно-архивной работы, которая, впрочем, тоже была ему интересна, он с удовольствием принялся за дело более творческого типа. И периодически удерживал себя, дабы не выходило слишком уж легковесно, за что его критиковал Воронцов после отчета о пароходе «Одесса».
– Я готов показать вам написанное, – сказал Натан минут через сорок.
– Ну-с, представьте по инстанции, – заявил полковник, пряча бумаги, с каковыми всё это время работал, и переходя к Натановой записке.
Окончив чтение, он откинулся на спинку кресла и застыл в молчании, обдумывая, куда разворачивать разговор.
– Живо пишете, господин Горли. Даже излишне живо.
– Уж извините. Не было возможности править в канцелярском стиле. Но ведь главное, что всё понятно.
– Да-с, теперь мне всё понятно. Хотя есть и вопрос, – произнес Достанич и далее своей прямотой удивил Натана. – Не можете ли вы, господин Горли, объяснить, почему с такой избыточной настороженностью относитесь к капитану Лабазнову?
Любопытная ситуация, о каковой вскользь упоминал Дрымов. Достанич, подобно тому, также не в восторге от деятельности жандармского штаб-офицера. Но у Степана Степановича положение выше, чем у Афанасия Сосипатровича. И если тот при обострении ситуации перешел к тактике умолчания, то этот не боится начать обсуждение. Впрочем, нужно быть аккуратным, чтобы в итоге не оказаться виноватым со всех сторон. Ну и добрые слова, комплименты для начала не помешают.
– Я гляжу, господин полковник, вы знаете обо всём в этом городе!
– Ну, не обо всём-с, – начал скромничать Достанич, но быстро исправился. – Хотя не только в этом граде. Если всё же говорить об Одессе, то мне известно о вашем стремлении помочь госпоже Ранцовой.
Он и это знает. Значит, теперь нужно развернуть рассмотрение вопроса в полезном для Натана виде. Причем так, чтобы это не противоречило и пользе полковника.
– Госпожа Ранцова – моя коллега по преподавательской работе. Однако же я хочу не столько помочь ей, сколько прийти на выручку правде. Извините за некоторый пафос.
– То есть вы не считаете достоверной историю о заговоре, зреющем в российских университетах? – спросил полковник опять впрямую.
– Я не могу давать точного заключения. Но есть нечто, вызывающее настороженность.
– Что ж именно?
– К примеру, очередность обвинений. Ведь версия заговора появилась много позже. Изначально же Викентий Ранцов был обвиняем жандармерией в убийстве Иветы Скавроне.
– Да-с, – опечалился Достанич, как показалось, совершенно искренне. – Несчастная девочка. Ужасное событие…
Тут Натан вспомнил про франтовские шейные платки Достанича, послужившие поводом к некоторому оживлению в светском обществе Одессы. Так ведь полковник тоже был клиентом Иветы, заказчиком… И это значительно усложняет ситуацию! Merde! Почему же он раньше не подумал об этом? У каждого человека бывают подобные «слепые места», мысли вроде бы и очевидные, близкие к поверхности, но почему-то не затронувшие. А Степана рядом, чтобы напомнить об этом, нету.
Что ж получается, пока дело о смерти Иветы Скавроне, любимой выпускницы благотворительного заведения вдовствующей императрицы, не закончено, то и Достанич тоже не может чувствовать себя в полной безопасности. Как человек, имевшей к ней некоторое отношение. И это может быть очень удобным для Лабазнова. Он с его фантазией готов придумать что угодно: скажем, что это Достанич зачем-то подговорил Ранцова убить Ивету. Вопрос только в том, удастся ли сломить волю студента, будет ли для жандарма какая-то выгода в том, чтобы «топить» Достанича. А ежели так, то, пожалуй, и Достанич был бы рад получить в свои руки какие-то козыри, если не факты, то предположения о непорядочном поведении жандармского капитана. Но – опять же – излагать это нужно чрезвычайно аккуратно, чтоб не оказаться крайним.
– Вы правы, Степан Степанович, смерть такой светлой личности – событие ужасное. Но разве не столь же ужасно следом ломать жизнь другого молодого человека, Викентия Ранцова? Капитан Лабазнов заподозрил его в убийстве и ведет расследование? Допустим. Но – надо же какое совпадение! – прошло несколько недель, и вот уж студент Ранцов оказывается в центре некоего всероссийского заговора.
– И то правда, ну какие из студентов заговорщики! Это ж не офицеры с их оружием, профессиональными навыками, солдатами в подчинении…
– Конечно! А теперь перейдем к вопросу о Степане Кочубее. В чем его сейчас обвиняют?
– В покушении на убийство из ревности. Собственно говоря, капитан Лабазнов изначально забрал это дело потому, что в такой версии оно имеет гражданский характер.
– А если бы оно расследовалось как покушение на жизнь военного, да еще военачальника, то могло бы идти через вас. Ведь так? – Достанич кивнул головой. – А теперь пророчествую. Через какое-то время Кочубей уже будет обвиняем жандармерией в чем-то еще более страшном. Скажем, в пособничестве врагу или просто в шпионаже!
При последнем слове Достанич оживился.
– Да, господин полковник, – продолжил Горлис, понимая, что затронул чувствительную струнку. – И далее, представьте себе, как ужасно и неверно это может быть подано. Начальник военной полиции бездействует, а жандармский капитан уже и шпиона поймал!
– Ну-ну, господин Горли-с, – случайно, со словоерсом, но Достанич совершенно правильно назвал его фамилию. – Я бы попросил в своих фантазиях не заходить столь далеко.
– Извините, увлекся…
– Извинение принято. Однако, возвращаясь к сути… Насколько я знаю, вас с нашей оперной примой, девицей Фальяцци, связывают особые отношения?
Натан кивнул головой, придав лицу холодное выражение, близкое к оскорбленному. Он еще не вполне понимал, зачем сие говорится. Чтобы мелко кольнуть невенчанным проживанием или с иной, более прагматичной целью?
– А у нее три года назад была большая дружба с пребывавшим у нас чиновником и поэтом, неким Пушкиным. – Натан хранил гордое молчание и сидел недвижимо, ибо слова Достанича всё более походили на очевидную грубость. – Господин Горли, ради бога не подумайте, что я хочу вас обидеть! Я лишь хочу предупредить вас. Сей Пушкин был тут в дружбе со многими персонами, частью приличными и близкими нам людьми, вроде Туманского, частью – не очень. К последним относился египтянин, то есть турецкоподанный Морали.
– И что ж?
– Мы и Пушкина, коего многие ценят как поэта, удаляли отсюда, чтобы избавить от подобной дружбы, близкой к измене. Морали, почувствовав угрозу, вскоре и сам исчез. А тут уж война! Ну, то, что английский консул Йемс шпионит, – понятно. Наш вопрос: кто теперь в Одессе вместо Морали?
– «Вместо Морали» – в смысле турецкой разведки?
– Почему это вдруг «разведки»? Турецкого шпионажа! Впрочем, да, вы же француз… Вам и вправду можно сказать про «турецкую разведку»… Мы с вами давно знакомы. Вы нам услуги оказывали, когда я еще был полицмейстером. Так вот теперь – услуга за услуги. Будьте осторожны. Я не хочу сказать, что Фальяцци была связана с турками. Думаю, она ничего не знала. Но через нее могут выйти на вас и придумать нечто этакое, чтобы подцепить вас на крючок-с.
– Благодарю вас. Я понял.
* * *
Разговор с Достаничем, вместо того, чтобы прояснить картину, усложнил ее еще больше. Впрочем, Горлис рассудил, что путаное многознание намного лучше простого и ясного незнания. Натан даже корил себя: а что ж он раньше не собрался на разговор к Достаничу? Всё обходился общением с Дрымовым и Лабазновым. И только теперь дозрел до этого – когда Лабазнов вконец обнаглел, а Дрымов совсем замолчал.
В Лицее и Училище возобновилась учеба. Так что в субботу Горлис вновь поехал давать свои уроки языковой практики. Радостно было увидеть Орлая, Брамжогло… и Ранцову. С ней отошел для отдельного разговора. Увы, никаких хороших новостей по поводу Викентия и дела «Сети Величия». Жандармы запретили посещать ее сына и делать ему передачи. Некоторые родители успели съездить в города, где находились их чада-студенты. Сказали, что условия содержания там такие же. И всякий раз у всех появлялись эти слова – «Сеть Величия».
«Что за странное и даже глупое название», – подумал Натан. Но потом вспомнил декабристов: «Орден русских рыцарей», «Союз Благоденствия», «Практический Союз» – они, что ли, лучше? Но там реально нечто было. Состоялся странный, нелогичный, но всё же очевидный мятеж 14 декабря. А что здесь? Жалкая жандармская выдумка! Но к суду объяснение будет подогнано – как там говорил Лабазнов? Под «Величием» имеется в виду некое новое «Величие» России – взамен Его Величества. «Сеть» же подразумевает покрытие этим понятием всей монархии…
Любовь Виссарионовна старалась держаться достойно. Но грусть ее была заметна.
В воскресенье после службы в храме Натан проведал Надежду Кочубей-Покловскую с детьми. Здесь тоже было важно оказать душевную поддержку.
