Текст книги "Куафёр из Военного форштата. Одесса-1828"
Автор книги: Олег Кудрин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)
Глава 32
Тем временем начинало светать.
Значит, самое время нарушить сон Дрымова, живущего неподалеку на Троицкой улице (бывшей Форштатской). После того как тот стал частным приставом I части Одессы (а ранее был приставом второй), ему пришлось переехать на другую квартиру, напротив – через улицу и чуть ближе к центру. (Согласно закону, пристав обязательно должен обитать в своей части города, а Троицкая как раз разграничивала первую и вторую части Одессы.) К тому же новая квартира была побольше прежней, что тоже важно, учитывая семейное пополнение Афанасия.
Далее с Дрымовым нужно будет поставить под надежную охрану комнату жандармов в съезжем доме. А уж потом – ехать к Достаничу, который, кажется, холостякует на Коблевской улице, что на Греческом форштате. И уж вместе, втроем, они сделают окончательный разбор прошедшей операции.
Впрочем, в этом истории столько напутано, столько вопросов, что теперь разбираться и разбираться…
* * *
Забавно было увидеть ранне-утреннего Дрымова. Сонного, только-только из-под женушкиного бока и еще слабо соображающего, что происходит. Но с каждым словом пояснений, даваемых неожиданным гостем, Афанасий быстро приходил в себя. И уже после первых трех предложений начал живо одеваться.
Прежде всего нашли в чулане молоток, гвозди, какие-то доски, оставшиеся после ремонта, да побежали через два квартала, чтобы заколотить на время вход в квартиру Беуса-Криуха на Почтовой улице. Дрымов также настрого предупредил местного дворника, что на ближайший день за сохранность того жилища он отвечает своей головой. И для убедительности поднес кулак к носу оного, как бы давая возможность унюхать запах угрозы.
Тем же скорым шагом, более похожим на бег, отправились в съезжий дом. Жандармскую комнату ночью и с утра никто не открывал. Частный пристав поставил сторожить ее самого сурового и неуступчивого нижнего чина. Заодно Дрымов зашел к себе кабинет, посмотреть новый домашний адрес Достанича, который он наизусть не помнил.
* * *
Холостяцкая квартира Степана Степановича оказалась аккуратно прибранной и со вкусом отделанной. Так что франтоват он был не только в одежде. Удивительно также было увидеть элемент… даже не романтичности, а скорее чувствительности, сентиментальности полковника. Об этом говорили картины, украшающие его гостиную: нежный морской пейзаж с парусниками в утренней дымке; в центре – полевые птицы, поющие в ярких красках уходящего дня; и пастельных тонов лесистые горы, должно быть сербские, напоминающие о родине предков. (По хозяйственной привычке домовладельца Натан про себя отметил, что картины недавно перевешивались, о чем говорили «тени» на обоях.)
Если ж вернуться к делу, то Достанич тоже начал собираться незамедлительно, после первых же объяснений Горлиса, что произошло ночью, и Дрымова, что уже сделано утром. По окончании обоих докладов он признал все действия точными и разумными.
Далее все трое отправились в кабинет полковника на Херсонской улице. Было много дел и действий, предпринимать которые следовало немедленно и в правильной очередности.
* * *
Любезный читатель, приходилось ли тебе когда-нибудь строить дом из игральных карт? Это, пожалуй, самая невинная забава, какую можно произвести с этой бесовской азартной выдумкой. Карточные домики бывают простые и сложные, убогие и симпатичные. Чаще всего они этакие – ажурные и понятно-прозрачные. Всех их роднит одно качество: непрочность постройки. Часто достаточно легкого дуновения, не говоря уж о каком-нибудь более серьезном толчке, чтобы вся постройка осыпалась. При этом особенно символичными кажутся карты, упавшие «рубашками» вниз. Лица дам, королей и валетов будто обижены в лучших намереньях. Думали, так и будут стоять частью прочной конструкции – ан нет. И все теперь оказались в общей плоской кучке, где шестерка мало чем отличается от туза.
Примерно таким обрушившимся карточным домом выглядела теперь вся деятельность штаб-офицера по южным губерниям Лабазнова. Пока он был в силе, фаворе, то мог выдумывать, выкручиваться, строить планы, казавшиеся ему хитроумными. Но после его смерти и бегства подручного Беуса всё это открылось в самой жалкой неприглядности. Дрымов с Горлисом перебрали все до листика бумаги в жандармском кабинете, а также в квартире Беуса и Лабазнова-Шервуда.
Добиться этого было непросто. И в мирное время – вообще невозможно, тогда подобными действиями могли бы заниматься лишь другие жандармы, специально по такому случаю приехавшие из штаба Третьего отделения в Петербурге. Но в связи с идущей рядом войной и тем, что Одесса была прифронтовым городом, сие стало возможным. Ответственность на себя взял генерал-губернатор, герой штурма Варны Воронцов, а также начальник военной полиции Дунайской армии Достанич.
Ну а уж внутри поредевшего «синклита» обязанности были поделены так: Степан Степанович занялся всем, что касалось османского шпионажа, а Дрымов с Горлисом – гражданскими вопросами, в коих набедокурили Лабазнов с Беусом. Также по специальному разрешению Воронцова было разрешено подключить к рассмотрению сих дел Степана Кочубея (ввиду его вовлеченности в некоторые из них, а также учитывая заслуги в переходе запорожцев на русскую сторону и спасении жизни полковника Гладкого).
* * *
Чувствуя свою ответственность и даже вину перед Ранцовыми, Горлис занимался их вопросом в первую очередь. При этом он понимал всю сложность задачи – ведь ему предстояло найти улики невиновности Виконта Викочки и его однокашников, поистине неопровержимые, чтобы ходатайствовать о полном прекращении сфабрикованного дела «Сети Величия». А жандармы, хоть и недавно появились на земле русской, но уже успели показать, что очень не любят разжимать челюсти, чтобы отпустить свою жертву (в этом они были верными продолжателями традиций старых тайных канцелярий).
К счастью, такие доказательства нашлись. Лабазнов и Беус чувствовали себя в полной безопасности и безнаказанности. Потому они не спешили уничтожать следы своих фальсификаций. В их общем кабинете (и частично – в квартире Беуса) разные этапы состряпывания заговорщицкого дела были аккуратно разложены по отдельным папочкам.
Итак, имелись начальная папка с образцами почерка Викентия в учебных работах, взятых в архивах Лицея. В другой папке – много листов, на которых Беус разбирал, как этот почерк воспроизводить, тренировался в этом. Отдельные буквы – строчные, заглавные, их сочетания в разных вариантах. В третьей папке были сочиненные Лабазновым заговорщицкие письма якобы от Вики и будто бы – его бывшим соученикам. Причем это были черновики, текст выверялся, правился – и всё это рукой жандармского капитана. А рядом – тот же окончательный текст, переписанный набело. В четвертой папке лежали образцы почерков всех остальных фигурантов дела «Сети Величия», также взятые в Лицее. (Тут Натаниэль Николаевич даже начинал кипятиться – что ж статский советник Орлай так безропотно отдал это всё жандармам – но потом остыл, вспомнив, что и сам не безгрешен, поскольку оказался не готов к столь наглым подделкам.) В пятой папке имелись как бы ответы от соучеников с согласием заняться заговорщицкой деятельностью. Очень краткие, в нескольких словах, с датой и подписью. Похоже, Беусу оказывалось недосуг подробно осваивать столь большое количество других почерков.
Самое трогательное, а может быть, глупое, что разные варианты совершенствования в подделке чужого почерка в последних папках подписывались самим Беусом: № 1, № 2, № 3, № 4, № 5… Похоже, это делалось, чтобы проще было обсуждать и советовать со стороны: «Эта буква, братец, у тебя лучше всего вышла в варианте № 6. А вот оное сочетание – в нумере пятом».
И лишь в последней папке, лежавшей отдельно – среди прочих «настоящих» дел (а не подготовки фабрикаций к ним), – дело студентов-заговорщиков описывалось всерьез, будто оно настоящее. Тут же, кстати, находились и листики, в коих запротоколирован тот самый, памятный разговор с Горлисом, когда он хвастливо сказал, что его ученики-студенты теперь учатся в самых разных университетах России.
На основании всего этого Горлис написал толковый доклад. Но уже не как о короле Варненчике, а краткий, чтобы Воронцову понравилось и было прочитано им с вниманием и серьезностью. К докладу прилагались все шесть папок, дабы Михаил Семенович мог сам убедиться в справедливости выводов. Решение Воронцова было четким и быстрым. На правах генерал-губернатора Новороссийского края и Бессарабской области он распорядился немедленно освободить Ранцова и двух других студентов, содержавшихся за решеткой в пределах губерний, подотчетных ему. Что касается остальных… Михаил Семенович написал специальное письмо своему доброму приятелю, шефу жандармов Бенкендорфу, и отправил его экспресс-почтою Одесса – Петербург.
Теперь Натан мог с чистой совестью смотреть в глаза Любови Виссарионовне. Она же его истово благодарила. И просила прощения, что малодушно перестала верить в его обещание освободить Викочку. Горлис же в свою очередь просил у нее прощения, говоря, что и сам в этой истории был долгое время слишком глуп и легковерен. Когда ж Ранцова воскликнула: «Но ведь правда должна была восторжествовать!» – Горлис головой, конечно, кивнул, но про себя подумал совсем иное.
О нет, увы… Им помогла случайность. Безусловно, Лабазнов действовал слишком авантюрно по многим направлениям сразу. Потому рано или поздно выстроенный им карточный домик должен был посыпаться. Но вот именно, что «рано или поздно». Из-за счастливого совпадения многих обстоятельств это произошло «рано». Но могло также получиться «или поздно». И тогда Виконт Викочка, получив неправедный приговор, какое-то время гнил бы на каторге, потеряв здоровье, а может быть, и жизнь.
А так Викентий Ранцов был жив и, в общем-то, здоров. Землистый цвет лица от нескольких месяцев пребывания в одиночке без солнца – не в счет. На свободе и с правильным питанием – это поправимо, всё восстановится. Другое дело – глаза, в них появилась не просто взрослость, но глубина и еще какое-то трудно определяемое выражение. Сначала Натану показалось, что это грусть. Но потом он нашел более точное, хотя и длинное, определение – это грустная, но неукротимая мужская злость на несовершенство мира.
* * *
Ближе всего к этой истории стояла афера Лабазнова с завещанием Абросимова.
Тут важно отметить, что у жандармов в доме миллионщика имелся свой соглядатай, один из многих в городе (среди его донесений хранился и сделанный им подробный план двух этажей абросимовского дома да внутреннего двора). И это был… Впрочем, догадаться столь нетрудно, что и говорить отдельно об этом не стоит. От агента Лабазнов узнал, что Никанор Никифорович, чувствуя ухудшение здоровья, с начала 1826 года составляет завещание (с душеприказчиком господином Горли). А в нем будут упомянуты многие родственники. Среди прочих – два человека, промышляющих разными рискованными делами в краях, российской властью еще не вполне освоенных, на границе с землями вообще чуждыми и дико воинственными, – Кавказской области и Астраханской губернии.
Но у Лабазнова как раз летом, после создания Третьего отделения, планировалась инспекционно-организационная поездка на Кавказ. Его туда направляли как офицера, каковой вызывает большое доверие у государя-императора и Бенкендорфа. Харитон Васильевич, видимо, решил, что это прекрасный повод совместить деловое с полезным. И написал рапорт с просьбой проинспектировать также Астраханские края. Видя такое усердие, Бенкендорф, конечно же, согласился и расширил границы поездки.
И вот дальше мы вступаем на зыбкую почву предположений. Дело в том, что ответ на полицейские запросы показал: купцы Пархомий и Ипполит Выжигины среди умерших или погибших в тех краях не числятся. Однако и живыми их давно не видели и ни по каким местным документам они уже года два не проходили. Тут загадка – они сами исчезли, погибли? Или же им «помогли» исчезнуть, чтобы на их место поставить подставных «Выжигиных».
Были исследованы второе и третье «завещания», с мая лежавшие на хранении в Одесском отделении Государственного Коммерческого Банка. Как мы помним, составлялись они в Вознесенске и два свидетеля, в них расписавшиеся, были из того города. Вот тут совсем интересно: вознесенская полиция пояснила, что, согласно ее опросам, оба свидетеля (один пожилой, другой помоложе) были людьми довольно болезненными. За время, прошедшее с мая по октябрь, увы, оба скончались (по причинам вроде бы естественным). Ну а подписи их по мере утяжеления болезни сильно менялись. Так что и здесь ничего проверить невозможно.
Признаться, с подобным обилием белых пятен и такими зачищенными следами что-то доказать было бы трудно. Если бы не еще одна папка в жандармском кабинете, на обложке каковой было написано: «Завещания». В ней также имелись образцы почерка Абросимова, и разные стадии его осваивания. Кроме того, были подготовительные материалы для фабрикации завещаний еще трех богатых и слабых здоровьем людей, миллионщиков из крупных южных городов – Кишинева, Херсона и Симферополя (фамилии их, ценя приватность, называть не будем). В папках имелись образцы почерков каждого из них и список вероятных наследников, некоторые из которых (причем некоторые) помечены вопросительными знаками и галочками.
Тут Горлис официально не имел права писать доклад, поскольку был лицом заинтересованном, как составитель первого завещания. Но он помог подготовить тезисы Дрымову, чтобы тот доложился Воронцову. В этом случае доводы также были признаны существенными и серьезными. Михаил Семенович снова вынужден был писать послание Бенкендорфу, для чего попросил лист с упомянутыми тезисами (хорошо, что Афанасий Сосипатрович записал их своею рукой!). Подложность второго и третьего завещаний была признана. Правда, загадкой оставалось, что за ошибка случилась у аферистов, из-за которой появилось сразу два претендента с двумя завещаниями, мешавшими друг другу? Но тут уж чистые предположения, о коих мы поговорим чуть позже.
Дело о наследстве Абросимова было разблокировано. И Горлис наконец-то смог довести свою работу душеприказчика до конца. Более всего случившемуся изумилась девица Серафина Фальяцци, вступившая во владение большим домом на Итальянской улице. Ей трудно было поверить, что это произойдет. После этого прежняя ее шутка «Так куда будем вешать картину “Цветочки”?» сменилась на другую: «Милый, теперь и я – крупная домовладелица. Может, мне, как итальянке, переехать на Итальянскую?» Но Горлису, признаться, эта шутка нравилась намного меньше.
Глава 33
Оставалось еще много непроясненного в историях с тремя последовательными смертями в комнатах, запертых изнутри, но с открытыми окнами. Сначала Никанор Абросимов, потом Ивета Скавроне и Люсьен де Шардоне…
Пока что приведем лишь официальное заключение, данное одесской полицией, точнее, Афанасием Дрымовым, частным приставом І части Одессы (а все эти уходы из жизни случились именно на его территории ответственности, в старейшей половине Военного форштата).
Итак, было признано и подтверждено:
Что Абросимов погиб своею смертью – после длительной и тяжелой болезни.
Что Скавроне была убита влюбленным в нее куафёром де Шардоне по причине его буйной ревности. Якобы он спустился к ней по веревке с крыши, вступил в ссору. Когда ж она достала для самообороны пистолет, в припадке гнева вырвал его из рук и застрелил несчастную. А потом также забрался обратно на крышу и обрезал веревку.
Что самого Люсьена де Шардоне зарезал человек, в тот момент известный в Одессе как жандармский поручик Борис Беус. На самом же деле он – известный в прошлом преступник Кирилл Криух, в совершенстве освоивший сразу две криминальные «профессии»: оконный вор и подделыватель векселей. Используя специальное устройство «якорь», он посреди ночи спустился с крыши в спальню к куафёру и хладнокровно убил его. И подбросил для заметания следов якобы «прощальное письмо» от Люсьена. На самом деле – заранее заготовленную им фальшивку. Затем забрал в квартире все ценные вещи, украшения и уже под утро с помощью того же «якоря» покинул квартиру куафёра, уронив в траву одно кольцо из числа награбленного им.
…Внимательный читатель может увидеть, что в этих историях не всё ладно и логично. Зато такие версии не вызывали сопротивления «сильных мира сего». Тех, кто прямо в сих смертях виноват не был, но касательство к ним имел, однако категорически не хотел сего признавать.
Ну а уж побочным явлением оного получалось так, что всех жертв произошедших событий правильно похоронили – внутри кладбища[79]79
По христианской традиции самоубийц запрещалось хоронить внутри общих кладбищ.
[Закрыть].
* * *
В самом конце октября к Горлису пришел лакей от Ставраки и передал письмо от хозяина с просьбой о вечерней аудиенции. Натан подумал, что повод для этого может быть только один: нашлась цыганка Тсера. Ее рассказ внесет ясность во многое. Но это означало и другое – теперь придется платить по счетам. Причем чужим – поскольку Люсьена на сём свете уже нет.
– Калиспера[80]80
Καλησπέρα – добрый вечер (греч.).
[Закрыть]! – молвил греческий купец, войдя.
Но весь его вид показывал, что вечер не такой уж добрый.
Сказав ответное приветствие, Горлис собирался провести гостя в гостиную, но тот отрицательно помахал рукой и предложил пойти «по-простому», на кухню. Не сказать чтобы Натану это предложение понравилось. Вид у Ставраки был такой, что хозяин дома не очень-то хотел, чтобы на глаза тому попадалась небезопасная кухонная утварь вроде ножей. Но и показывать свою опаску он не желал. И они пошли на кухню.
Только тут гость достал бутылку сладкого греческого вина, завернутую в тряпичную цветастую сумку. Натан предложил – на выбор, – что можно подать к вину. Но Ставраки рукой показал – «не нужно». И, постучав себя по довольно солидному животу, добавил: «Здесь уже достаточно». Горлис разлил вино по бокалам, полагая, что уж теперь разговор смягчится и пойдет легче.
– Кали эпитихия[81]81
Καλή επιτυχία – удачи (греч.).
[Закрыть]! – произнес купец, приподняв бокал, надпил и продолжил: – Мы нашли цыганку Тсеру. Я поговорил с нею.
– Да, я… я рад. И благодарен вам за это. Но… признаться, думал, что вы с нею придете.
– Что вы! Зима уж скоро. Цыганам до весны нет времени кочевать и много говорить. Едут туда, где перезимовать можно.
После сих слов тревожные сомнения в Натане окрепли, и он решил спросить без обиняков:
– Господин Ставраки, скажите начистоту. Жива ли осталась цыганка Тсера после разговора с вами?
– Хорошего же вы мнения обо мне, – ответил гость с недоброй улыбкой и добавил еще более зло: – Греки – не бандиты!.. Просто на нашей родине война. Уже восьмой год! Вам, у кого в головах мир, это трудно понять…
– Да, видимо, вы правы. Мы… мы будто в разных мирах. Прощу прощения, если невольно причинил вам обиду. Но вы же… передадите мне слова цыганки?
– Извольте… Мы с нею долго говорили. И не только о Люсьене… Он ее обидел. Очень обидел. Но она его простила. И она не угрожала ему, не проклинала его, как мог кто-то подумать. Тсера говорит, что действительно в какой-то миг ясно увидела, что с ним будет, и скоро – смерть, кровь.
– Знаете, мне с какого-то момента тоже стало казаться, что Люсьен разыскивает эту цыганку не из страха перед ней, а ровно наоборот – в поисках защиты, убежища.
– Всё так. Когда в Одессе была чума, семья Тсеры, тогда еще юной, кочевала в виду города. И остановилась на ночь…
– Постойте, но вы же говорите, что зимой цыгане не кочуют.
– Стараются не кочевать. Но тогда хозяин поместья, с которым они сговорились о зимовье, их выгнал. Они возвращались к корневым местам, в Бессарабию. И вот тогда каким-то удивительным образом их нашел наш куафёр Леонард. Кто-то ему рассказал о цыганах и о том, что они умеют лечить разные тяжелые болезни, чуть ли не чуму. А Люсьен, действительно бывший его сыном, тогда тяжело болел, непонятно чем. Но возможно – и чумой.
– И что ж, цыгане способны были взять больного ребёнка из зачумленного города?
– Не сразу. Сначала его осмотрели бабка Тсеры Мариула и прабабка Тсеритса. А оглядев, сказали, что возьмут на излечение, уход и воспитание.
– Платил ли Леонард им какие-то деньги?
– Не знаю, должно быть… Мальчик выздоровел. Тсера относилась к нему, как к младшему брату. И может, будущему мужу. Но спустя год куафёр вернулся за сыном и увез его куда-то.
– Так то была чума или не чума? Или что?
– Да кто же знает… Тсера пришла к Люсьену в салон, как к брату. И не могла поверить, что он всё забыл. Потому она так оскорбилась от его насмешек. Но не проклинала его, нет… Просто так увидела. Это всё, что есть о Люсьене, покойном друге вашем…
– Не уверен, что его можно твердо называть моим другом. Но в любом случае я должен вам за сию услугу, большую работу.
– Эх, Горлис, Горлис… – снова, как и ранее, в устах Ставраки фамилия звучала почти греческой. – Скажу вам как деловой человек и тоже по-дружески. Когда даешь кому-то в долг, мысленно должен сказать деньгам: «Андио[82]82
Αντίο – до свидания (греч.).
[Закрыть]!» Тогда больше шансов, что они когда-то скажут тебе: «Я су[83]83
Γεια σου – здравствуй (греч.).
[Закрыть]!» Подобно этому, если просишь о чем-то и в деле столь сложном, то будь готов, что платить придется тебе.
– Я готов платить, – твердо ответил Натан, устав от греческого многословия.
– Не нужно! – еще тверже заявил Ставраки, налил себе вина и разом выпил.
В глазах его стояли слезы. Горлис удивился непривычному зрелищу. Он часто видел греческого купца улыбчивым, а также ироничным, саркастичным. Но не представлял, что глаза у того могут оказаться на мокром месте, словно – не в обиду, – словно как у Любови Виссарионовны. Неужели Люсьен был ему столь симпатичен, душевно близок?
– Спиро умер, – сказал грек, будто отвечая на немой вопрос. – Точней – не просто умер, а погиб. Как хотел. Как воин.
– Скорблю, – произнес Натан и надпил вина. – Османы убили?
– Нет, свои.
– Отуречившиеся фанариоты или арнауты?
– Нет – свои. Греческие, православные греки!
– Но как же это?
– Потому что война! Она всегда сложная и страшная. Вы не задумывались, отчего у османов с началом нашей… нашей революции, – Ставраки оглянулся по сторонам, поскольку в России сие слово было крайне нежелательным, – у турок такие проблемы с флотом? И почему наши купеческие кораблики бьют их войсковые фрегаты?
– Нет.
– Потому, что они сухопутный народ. Османский флот ранее держался на греческих моряках. Ну, примерно, как русский сейчас – на малороссийских.
– Но отчего же Спиро убили свои?
– Он воевал против нашего врага – османов. Но можно сказать, что и каперствовал, пиратствовал. Когда наш общий знакомый граф Каподистрия приехал в Нафплион, править Грецией, союзники ему заявили, что с пиратством нужно кончать. Потому что иногда под горячую руку попадали и их суда. В одной из таких совместных экспедиций Спиро и погиб. Это весной еще было… Просто верить не хотелось. Но позавчера мне точно рассказал человек, который был рядом.
– Это где-то на ваших островах случилось? В Ионическом море?
– Нет. Спиро всегда шел туда, где сложнее. Их крепость и пристань были на Кастелоризоне.
– А где это?
– Остров в миле от берега в южной Анатолии. Но кастелоризоты смело ходили далеко на северо-запад и на восток тоже. Топили османские корабли аж в Атталии[84]84
Сейчас – турецкий курорт Анталья.
[Закрыть]…
– Но как же так! Спиро убит в бою со своими, с союзниками. Неужели же нельзя было договориться обо всём?
– Пытались. Не получилось.
– Почему?!
– Кастелоризоты отказались сложить оружие и уйти оттуда… А союзники думают оставить те места за турками. Они боятся слишком уж унижать и ослаблять османов. Султана. Монарха!
– Да, великие державы бывают эгоистичны.
– Но зато французский Карл[85]85
Карл X (1757–1836) – граф д’Артуа до 1824 года, в 1824–1830-м – король Франции. Свергнут в ходе Французской революции 1830 года.
[Закрыть] послал генерала Мезона[86]86
Николя Жозеф Мезон (1771–1840) – командир экспедиционного корпуса в Греции. По итогам операции стал маршалом. Позже был министром иностранных дел, военным министром Франции, послом в Вене и Петербурге.
[Закрыть] занять всю Морею[87]87
Одно из названий греческого Пелопоннеса.
[Закрыть]. Но зато англичане заставили египтян уйти из Греции. Да и русские, идя к Константинополю, нам тоже, в общем-то, помогают. Так что я скорблю по Спиро… Но… Но…
– Но и Каподистрию не осуждаете.
– Да. У них обоих не было иного выхода!
Распрощавшись с гостем, Натан вдруг вспомнил, как полторы недели назад Кочубей ему рассказал о похожей судьбе пращура Осипа Гладкого – полковника мир… мир… мирго… миргородского Матвея Гладкого. Того тоже казнил за непослушание казацкий гетман Хм… Хмель… Хмельницкий.
Платон прав, и Степан прав. Война – дело неприглядное, сложное, страшное, война за свободу – тоже. Но и в таком виде – неизбежное.
* * *
Нужно еще рассказать о шпионской части расследования, каковою занимался полковник Достанич. А Дрымов, Горлис и Кочубей лишь привлекались к консультациям.
Вновь, в который раз, пригодилось Натаново умение делать похожие опознавательные изображения людей, которых надобно разыскать. Достанич распорядился срочно выгравировать портреты Брамжогло и Беуса и распечатать их в городской типографии в большом количестве. Эти картинки были разосланы по всем окружающим заставам, патрулям, розданы агентам жандармским, а также военной полиции.
Тем временем в Одессе опрашивалось множество людей, которые общались с «учителем», хорошо знали его. И – удивительное дело – воспоминаний о нем осталось очень мало. Хотя, казалось бы, человек умный и яркий. Но каким-то образом он умел оставаться малозамеченным. (Только сейчас, задним числом, Натан понял интерес Брамжогло к Воронцову, его дому, кабинету, бумагам.) Чаще всего вспоминали одну деталь, что у грека очень быстро отрастали волосы. И он неизменно ходил стричься в «куафёрскую академию», причем там всегда заранее записывался в очередь к Люсьену, хотя это стоило довольно дорого.
Русский цирюльник из этого салона еще одну важную деталь привел. В прежние времена Брамжогло не только стригся, но и брился у Люсьена. Среди прочего тот делал ему изящной формы бакенбарды-фавориты. Но где-то с полгода назад Брамжогло перестал бриться у куафёра. «Должно быть, экономил», – предположил цирюльник. Но наши дознаватели пришли к другому выводу. Брамжогло, явно имевший влияние на Люсьена и использовавший его в своих шпионских целях, стал опасаться, чтоб тот его не зарезал.
Вышло иначе, Шардоне был зарезан Беусом. То, что Беус состоял в преступной связи с турецким шпионом, очевидно. Загадкой оставалось, как он пошел на службу к турку и как Кирилл Криух стал Борисом Беусом? Другой вопрос – был ли вовлечен в шпионскую деятельность Лабазнов, который занимался иными неблаговидными делами вроде махинаций с завещаниями и фабрикации несуществующих заговоров? В последнем случае пришли к выводу, что на вражескую разведку Лабазнов не работал, за что, собственно, и был отравлен Беусом-Криухом, почувствовавшим «паленое» и решившим бежать.
Для раскрытия личности Беуса опять пришлось обращаться к помощи графа Воронцова. На что «милорд», признаться, несколько вспылил, сказав, что как-то можно было бы продумать, собрав все просьбы разом, а не понуждать его к написанию деловых писем Бенкендорфу с такой частотой и регулярностью. Наш «синклит» поклялся, что это последняя такая просьба.
После того канцелярия Третьего отделения прислала из Санкт-Петербурга выписку из дел, подробно показывающую появление в корпусе жандармов поручика Беуса. Это было соотнесено с материалами из Министерства внутренних дел по поводу знаменитого оконного вора Криуха. И эти две пачки документов сошлись друг с другом, одно стало продолжением другого, ну как Дици иногда становится продолжением Жако. При этом российская полиция о мастерстве Криуха в подлоге векселей, почерков не знала. (Это, кстати, довольно редкое сочетание преступных специальностей – у «оконника» должны быть сильные, цепкие руки, что слабо ассоциируется с «бумажной душонкой». Но, может быть, именно твердая рука помогала Беуса столь успешно подделывать чужой почерк.)
Получалось так, что Лабазнов познакомился с Криухом во время инспекционной поездки на Кавказ. Харитону Васильевичу как раз очень нужен был человек с твердой рукой. Должно быть, он подцепил Криуха на какой-то афере и предложил ему не сидеть в тюрьме, не идти на каторгу, но полностью поменять жизнь, перейдя на невысокую, однако всё же офицерскую жандармскую должность. Взамен требовалось лишь одно: полное послушание Лабазнову, реализация его «гениальных» идей. Там же, на Кавказе, в условиях непрерывной войны с горцами и сопутствующей неразберихи сделать фальшивые документы новому сотруднику оказалось проще. Так исчез Кирилл Криух и появился Борис Беус. Имена внешне, как будто, совсем не похожие, но ведь и одинаковые – в повторяемости, сочетаемости букв, в особенности первых…
А в начале ноября в Одессу пришло известие с брегов Днестровского озера. Оказалось, что работа с портретами, их рисованием и массовым распечатыванием не была зряшной. Армейский патруль при попытке водной переправки из Овидиополя в Аккерман задержал и обезвредил двух турецких шпионов. Тело одного из них было доставлено в Одессу. Второй же, смертельно раненный, скрылся в пучине Днестровского лимана.
«Доставленным в Одессу» оказалось паучье тело бывшего жандармского поручика, уже начавшее разлагаться. Причиной смерти врачи назвали располосованное горло. Горлис обратился к Достиничу с просьбой, чтобы патруль, вступивший в поединок с двумя вражескими агентами (второй, по-видимому, Брамжогло), написал более подробный рапорт, как проходила стычка, бой и т. п. Однако полковник как раз накануне получил еще один нагоняй от Воронцова, причем из-за Натана (граф сильно обозлился, поняв, что первым среди авторов доклада о короле Варненчике, представленном им императору, стояло имя турецкого шпиона). Ну а Достанич передал начальственное раздражение по цепочке вниз, сказав, что время военное, патруль доложил, что мог доложить. И где теперь именно тот патруль искать, может, он уже на фронте. Последнее было совсем уж странно – какой фронт, когда зима грядет, вот уж заморозки начались? Части, наоборот, возвращаются с Балкан на зимние квартиры и учения.
Чуть позже, остыв, Достанич отдал Горлису на рассмотрение и «соотнесение с имеющимся преступными следами» три предмета. Первый из них был обнаружен рядом с телом Беуса, и это – «якорь». Два других – в кармане его сюртука: отмычка, отдаленно похожая на ту, что имелась у Натана, и щипцы для открывания замков, закрытых на ключ изнутри. Натан в тот же вечер провел все необходимые замеры. Они увенчались полным успехом. Именно заостренные «лапки» воровского «якоря» оставили следы в нижней части подоконника в квартирах Шардоне и Криуха. И как раз найденными щипцами открывали дверь черного хода в доме Абросимова (после замены замков он хранил тот ключ у себя), а также в комнате Иветы.
В целом же выводы рапорта, составленного полковником Достаничем, были таковы. Своевременные и проницательные действия руководства военной полиции Дунайской армии привели к выявлению и разоблачению османской агентуры в Одессе. Операция по ее захвату была спланирована хорошо и точно, но из-за измены, нежданно прокравшийся в одесский штаб жандармерии, была частично сорвана. По каковой причине схватить турецких шпионов вживую не удалось. Однако дальнейшие энергичные действия военной полиции и бдительность армейских патрулей привели к ликвидации обоих вражеских агентов. Итог: никакого урона русской армии от шпионского гнезда в Одессе не нанесено. Гнездо – уничтожено.
