Текст книги "Куафёр из Военного форштата. Одесса-1828"

Автор книги: Олег Кудрин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Как-то незаметно из круга празднующих исчез генерал-губернатор, видимо, отбывший в Каварну. За старших остались Марини и Достанич. Люди, конечно, серьезные, но всё же не Воронцов. Так что атмосфера стала еще свободнее. Чему и выпитое вино поспособствовало.

Вдруг возле одного из наметов раздался шум. Натан с удивлением увидел, что Кочубей с Гладким за грудки друг друга взяли. Но их быстро разняли, успокоили. На предложение пожать руки те ответили согласием и даже, приобнявшись, похлопали один другого по плечу, показывая, что примирение у них полное и окончательное.

Горлис прошел в фойе Дворца, посмотреть, который час. Чувство времени его не подвело: без десяти минут семь. Что ж, лучше прийти на условленное место чуть раньше, дабы не заставлять даму ждать. Натан незаметно покинул ряды празднующих и нырнул в переулочек, ведущий к Екатерининской площади.

Глава 20

Вот и нужные ворота с дверцей. Смешно будет, ежели она вдруг окажется запертой. Нет-нет, отворить можно. Натан вошел во двор участка с недостроенным домом. Любопытно, кто начинал сей дом строить и отчего стройка остановилась.

Горлис решил осмотреть незаконченное здание. Когда поднялся на второй этаж, то услыхал, что во двор кто-то зашел. Причем по произведенному шуму и голосам было понятно, что это не одна женщина, а несколько мужчин – двое или, может быть, больше. Натан занял место, из коего в створ, оставленный для окна, было удобно наблюдать за двором. Пришедшими были всё те же забияки – Кочубей-младший и Гладкий. Как неудачно получается. Они тут свою распрю продолжат и не дадут состояться важному договоренному разговору Горлиса с Ранцовой.

Впрочем, два казака держали в руках не сабли или пистолеты, а бокалы, полные вина («токайское», вспомнил Натан его название). И это говорило о том, что они уединились с мирными намереньями. Говорили же по-украински:

– Ну, Осипе, і що ж там сталося?

– Не забувай, Степане, з ким говориш. Я тобі не Осип, а Йосип Михайлович, полковник російської армії!

– Ти мені… – похоже, что Кочубей хотел сказать нечто весьма грубое, но сдержался. – Ти мені хороший бондар Осип Гладкий у моєму господарстві. А що ти за полковник, я вже побачив!

И только сейчас, после прямых слов Степка, Натан вспомнил всё про Осипа Гладкого. Десять лет назад, во время расследования «дела дворянина», тот действительно работал на хуторе у Кочубеев. И даже немного помогал в их со Степаном дознании. Но потом, кажется, что-то случилось, и Осип вынужден был срочно уехать, чуть ли не убегать.

– Шмаркач! Я ж старший за тебе.

– Ну, то можеш вважати, що я тобі слова діда Миколи передаю.

– То хай дід твій прийде та сам мені скаже… А взагалі-то – не раджу лити лайно на козацького отамана. Я – людина честі!

– Честі?! Коли ж це ти був таким чесним? Коли Луцьку сватав, маючи вже дружину та п’ятьох дітей?

– Чотирьох!

– Пробач, збрехав. Так, чотирьох – це ж усе міняє.

Да, точно – теперь Натан вспомнил всю ту историю до конца. Трогательная закоханість Луци и Осипа. Договоренность о веселой свадьбе, которая ожидалась после Пасхи. Но вдруг – обвинения Гладкого в двоеженстве. Тогда ему и пришлось срочно уезжать из Одессы.

– А ще, казали мені, ходиш тут-о, моїй Надійці мадригали співаєш.

– Ну це вже казна-що. Ти кого слухаєш? А якщо я і сказав десь, мовляв, дружина в тебе гарна, то й що з того? Радіти маєш!

В этот весьма напряженный момент дверь ворот отворилась, и во двор заглянула дама в изящной шляпке с густой вуалью. На несколько мгновений все трое – два казака и Ранцова – застыли от неожиданности. Действительно, удивительно получилось: только заговорили о женщине, тут женщина и явилась, правда, совсем другая, но тоже очень милая.

Горлис, стараясь не шуметь, встал напротив окна так, что Осипу и Степану его не было видно, а Любови Виссарионовне – пожалуйста. Далее Натан начал махать руками. А поскольку все остальные застыли недвижимы, то Ранцова обратила на него внимание. Горлис показал ей жестами, чтобы она уходила обратно в сторону Екатерининской, а он будет ждать ее здесь, когда эти двое уйдут.

– Excusez-moi! Je suis entré dans la mauvaise cour[65]65
  Извините меня! Я зашла не в тот двор (франц.).


[Закрыть], – извинилась Любовь Виссарионовна.

– Oui, – кратко, но весомо ответил Степан.

– Teşekkür ederim[66]66
  Благодарю вас (турец.).


[Закрыть], – не совсем понятно для Ранцовой, да и Горлиса тоже, проговорил Осип.

Ранцова развернулась и вышла со двора, аккуратно прикрыв дверь.

После этого неожиданного явления казаки еще какое-то время смотрели друг на друга, а потом начали смеяться.

– Вона нам: «Екскюзе муа».

– А я їй: «Тешеккюр едерім».

– От і втікла бідна…

Смех разрядил недавнее напряжение. Степан и Осип звонко чокнулись полными бокалами, которые всё это время держали в руках. И выпили небольшими глотками, наслаждаясь вкусом токайского.

– Добре, пане-товарищу, не будемо лаятись, – сказал Степан уже другим тоном, мирным.

– Не будемо.

– Пам’ятаєш, коли ми з тобою в Кілії зустрічалися напередодні війни, ти що обіцяв?

– Щодо нашого переходу до москалів?

– Так! Ти казав, що не буде, як раніше. Або всією Січчю перейдете до царя Миколи, або ніхто.

– Казав.

– А що вийшло? Тисяча з вашого Верхнього Дунавця перейшла. Та й то ж не весь Дунавець. А з Катерлеза – зась. Ніхто! І всіх султанці на шматки порізали…

– Та не всіх – кількох… І не так усе було. Я умовляв, сильно ризикуючи, між іншим. І з усіма домовився. А як – до справи, то дехто знов завагався, но от і…

– А чи точно ти умовляв? Чи з усіма поговорив? Бо, може, ту тисячу підхопив та й утік. Інші ж і не знали? А? Чи не так було, друже?

– Та боже борони, що ти патякаєш! Та щоб мені закопичило! Щоб мені…

На сих словах вдруг случилось неожиданное. Осип выронил бокал, схватился обеими руками за горло, колени у него подкосились, и он стал падать, постанывая, а глаза молили о помощи. Степан, сначала подумавший, что собеседник изображает некую шутку, быстро сообразил, что дело серьезно. Он отбросил бокал, взял Осипа в охапку. Потом встал на одно колено, а на другое положил, животом вниз, ослабевшего приятеля. И начал давить тому двумя пальцами на основание языка, чтобы Осип, видимо, отравленный, сблевал. Это помогло – полковника Гладкого обильно стошнило. Притом блевотина, как было заметно даже со второго этажа, оказалась щедро пенистой. Похоже, яд скоро вступил в реакцию с жизненными соками и уже оказывал свое зловредное действие.

– Ну, давай, давай ще, друже, най все вийде і змиє ту гидоту, – приговаривал Степан.

И будто послушавшись его умовлянь, Осип исторг из себя еще одну струйку рвотной массы. Уже без пены. А это означало, что он дошел до остатков перевариваемой пищи, не затронутой ядом.

– От тепер добре! – сказал Степан.

Оставив обессиленного Осипа лежать на колене, Степан полез за пазуху и достал какой-то пузырек. Потом опять схватил приятеля в охапку и оттащил в сторону от загаженного места. Посадил его на землю на некотором расстоянии от забора. Достал зубами пробку из пузырька, выплюнул ее и начал лить жидкость в рот пострадавшему.

– Пий, пий, брате! Це діда Миколи протиотрута. Він завжди казав брати таку на дружні збіговиська. Пий. Випив? Ну от і добре!.. А тепер пішли до людей звідси, коцапий[67]67
  Бородатый (укр., диал.).


[Закрыть] наш.

Степан подтащил Осипа к забору и прислонил к нему. Открыл дверь, ведущую в переулок. Взял нелегкое тело Гладкого на руки, потом перебросил через плечо и побежал к воронцовскому двору, где, судя по доносившейся музыке, продолжалось празднование.

* * *

Темнело стремительно. Натан вышел из двора, стараясь не скрипеть входной дверью, и направился в сторону Екатерининской площади в надежде, что Ранцова не ушла и ему удастся ее где-то найти. Уже через несколько участков он услышал негромкий женский голос:

– Натаниэль!

Ранцова была строга и всегда к коллегам обращалась по отчеству. Но обстоятельства сегодняшнего вечера, да и вообще последних дней, лишили ее прежней принципиальности. Горлис, привыкший к зеркальности, хотел тоже позвать по имени, но оно у Любови Виссарионовны без отчества выглядело, честно говоря, двусмысленно.

– Госпожа Ранцова, вы?

– Да. Зайдите сюда, в этот закоулок. Здесь поговорим, а потом вы меня проведете к ямщику на Театральной…

– Хорошо.

– А что там, в том дворе, с теми двумя казаками?

– Ах, Любовь Виссарионовна, и не спрашивайте. Какое-то недоразумение. Будем надеяться, всё обойдется… Да вы про свое расскажите. Что у вас-то случилось? И у Викентия?

– Нечто очень странное творится, Натаниэль! Сегодня какой день?

– 14 августа.

– Именно так, а 15-го, как вы, верно, знаете, каникулы заканчиваются. Посему еще с неделю назад наши одесские мальчики начали разъезжаться по своим университетам. И вот представьте себе такую историю, что одного из них задержали люди, облеченные властью.

– Печально, но что поделать. Студиозусы… Бывает! Возможно, выпил много, в карты проигрался, еще в какую историю скверную попал.

– Один человек. Потом – второй. Потом – третий… И это только на вчера. Оттого я вам в прошлый раз ничего говорить не хотела. Тем временем сегодня утром и днем я еще прошлась по домам других наших мальчиков, что в Лицее вместе с сыном моим учились. И что ж вы думаете? Еще двоих задержали! Итого – пятеро! Не считая моего Викентия. Причем все – выпускники одного класса. Не странно ли?

– Странно…

– Их задерживают на почтовых станциях и препровождают в ближайший уездный город. А уж оттуда шлют родителям жандармское извещение о временном аресте… При том и моего Вики Лабазнов с Беусом не выпускают!

Последние слова Ранцова сказал тоном совершенно уж истерическим и вновь начала плакать безутешно, с подвыванием.

Натан не стал ничего говорить, а просто крепко обнял ее, дав уткнуться сырым носом в его плечо. При этом Любовь Виссарионовна обняла его так же крепко, словно последнюю опору в этом мире, ставшем вдруг непредсказуемо злым. Куда девалась вчерашние уверенность в себе и решительность? Горлис просто физически ощущал исходящие от женщины, матери, волны страха и отчаянья… Когда слезный поток уменьшился и всхлипывания стали редкими, Натан заговорил успокаивающим, родительским голосом:

– Любовь, у вас прекрасный сын. И вы – очень сильная, очень умная и красивая женщина. А это всё… это какой-то морок, туман, недоразумение. Поверьте мне… Я… Я сам завтра пойду к Лабазнову. И всё выясню.

Ранцова, молча, кивала головою. Казалось, она не хочет тратить сил на слова, а копит энергию на будущее, понимая, что в истории с ее Вики и другими «мальчиками», задержанными в разных городах Российской державы, ничего еще не кончено.

Натан довел Любовь Виссарионовну до Театральной и посадил в пролетку. А сам не стал идти домой, но уселся на ступеньках театра, ожидая окончания представления и Фину. Поразительно, но ему, так любившему свой дом и всю его обстановку, сейчас невозможно было представить себя одного, замкнутого в тех четырех стенах. Видимо, слишком много нервных событий пришлось на один вечер. К тому же Натан начинал догадываться, что произошло с Вики и его лицейским выпуском. Трудно и отвратительно было в это поверить, но картина казалась почти однозначною. И его, Натана, вина в том тоже есть.

Захотелось и самому уткнуться в плечо Фины, когда она появится, да слегка всплакнуть.

Глава 21

На утро следующего дня следовало, конечно же, идти в комнату Воронцовского дворца, выделенного под сундуки с семейным архивом, да начинать работу. Зная любовь генерал-губернатора к порядку и дисциплине, Горлис не исключал того, что ключник-дворецкий будет для графа по дням отмечать появление или же непоявление Натана во Дворце.

Но Горлис никак не мог заставить себя приступить к работе, не сходив к Лабазнову и не проверив свои догадки в разговоре с ним. Впрочем – утро вечера мудренее – может, вчерашние предположения, которые он сам себе выстроил, не более чем плод досужего ума…

Лабазнов сегодня не был так любезен и открыт, как во время второго прихода. Но и не казался настороженно язвительным, как при первом посещении Горлиса. Сегодня настроение жандармского штаб-офицера лучше всего описывалось словами «рабочая деловитость».

– Чем обязан, дорогой Натаниэль Николаевич? – спросил жандармский капитан, когда они наконец уселись по обе стороны от стола.

– Харитон Васильевич, имею к вам дело. Я хотел бы навести у вас справки по одному вопросу… Может, даже по нескольким. Ежели это возможно.

– Конечно, возможно. Как сказал возлюбленный император, назначая Александра Христофоровича Бенкендорфа шефом нашего корпуса, двери и сердца жандармов всегда открыты для всех, кто обитает в пределах державы Российской. Так что – спрашивайте.

– Мне довелось узнать, что в последнее время появились некоторые проблемы с выпускниками лицейского класса, каковой заканчивал и задержанный ранее Викентий Ранцов.

– Разумеется, сейчас всё подробно расскажу. Тем более что по оному поводу у нас с вами установился такой хороший, такой прочный деловой контакт.

– В каком это смысле «деловой»? – спросил Горлис, сдерживаясь, чтобы не вспылить.

– Узнаете. Очень скоро всё узнаете… Корпус жандармов создавался после печальной памяти событий 14 декабря – для охранения спокойствия и безопасности нашего государя, Российской державы, а значит, и всего народа русского. В тот раз безумный мятеж подняли офицеры, забывшие о дворянской чести. Что стало неожиданностью для многих. Но не для Лабазнова-Шервуда, загодя известившего государя о подлых планах!

Капитан улыбнулся, вспоминая дни своей наивысшей славы. И тут же помрачнел, изобразив на лице сочувственную скорбь.

– Увы. В некотором смысле история повторяется. Мне удалось обнаружить разветвленную сеть заговора. Но на сей раз плетет ее не офицерство, а студенчество. И названные вами студиозусы – лишь малая часть этой организации, пытающейся покрыть собой всю страну.

– Позвольте, о чем вы говорите? Студенты первых курсов – и заговорщики?

– Именно так! Люди умные, уже обученные многому. Но мозги жизненно незрелые… И к сожалению, хорошо вам знакомый Викентий Ранцов оказался центром сего заговора. У нас имеется его переписка со своими бывшими соучениками, в коей он дает им задание искать сообщников и формировать группы единомышленников этой «Сети Величия». Таково именование их тайной вольтерьянской организации. В нем видна всеохватная коварность «Сети» и противопоставление некоего превратно понятого «величия» – Его Императорскому Величеству.

Горлис с трудом сдерживался, чтобы не впасть в ажитацию. Сбывались его самые худшие предположения. Лабазнов же продолжал:

– Прельстительные письма Ранцова у нас имеются в большом количестве. А сейчас уже начинают появляться, находиться ответные письма – ему от бывших соучеников, с согласием проводить сию деятельность в разных университетах страны… И вот тут я должен поблагодарить вас за помощь, оказанную нам.

– Какую еще помощь?!

– Ну как же! Вы дали нам исходную информацию о студентах из разных университетов, пытавшихся покрыть своей «Сетью» нашу Россию. Вот, запротоколировано поручиком Беусом на прошлой нашей встрече. Пожалуйста, можете сами прочитать. – Лабазнов протянул Горлису лист, вытянутый из папки, одной из многих, лежавших на столе.

Натан начал читать:

«Показания г-на Натаниэля Горли по поводу арестованного студента Викентия Ранцова.

Лабазнов-Шервуд: Вы можете дать общую характеристику Викентию Ранцову, объемную – на фоне всего его лицейского класса?

Горли: Уникально сильный класс. Развитые юноши.

Лабазнов-Шервуд: Каковы же показатели «силы», уникальности сего класса?

Горли: Они поступили едва ли не во все университеты России: Московский, Петербургский, Харьковский и другие.

Лабазнов-Шервуд: Как же так вышло?

Горли: Юноша из остзейской фамилии пошел в Дерптский университет. Юноша из польско-литвинской семьи – в Виленский. У одного студента бабушка имеет большое поместье на Волге – он поступил в Казанский.

Лабазнов-Шервуд: Натаниэль Николаевич, Россия гордится такими, как вы.

Горли: Искренне благодарен».

Натан чуть не задохнулся от возмущения – в таком виде общение выглядело докладом соглядатая своему жандармскому попечителю.

– Харитон Васильевич, но я ж не имел в виду никаких заговоров.

– Это мы, благодаря вам, потом уж уточняли.

– Да ведь разговор был не таков! Он иначе строился. И там еще много других слов было.

– Ну, Натаниэль Николаевич, поручик Беус не успевает все слова записывать. Он только главное пишет, суть факты.

Горлис почувствовал головокружение. Небось, Беус и сейчас что-то протоколирует, причем в том же духе, выбирая только нужное жандармам.

– Господин Лабазнов, но я лишь хвалил этот класс. Здесь же это выглядит, словно донос.

– Что вы, полноте вам, какой донос? Просто намек, важный тонкий намек на необходимость проверки верноподданности выпускников сего «уникально сильного» выпуска. Знаете, похоже, очень похоже на 1825 год. Могу вам сказать со знанием дела: мятежники 14 декабря тоже были по-своему уникальными. И сильными. Оттого – опасными.

Натан опустил голову на ладонь, скрывая охватывавшее его бешенство. Видит бог, если бы у него сейчас был с собой Дици, он мог бы наброситься на этих мерзавцев, тщась заколоть их. Следом приходила еще более болезненная мысль, что это всё отговорки для успокоения. На самом же деле он еще никогда не попадал в ситуацию более скверную, губительную для самоуважения, для чести… Но что если против этих людей попробовать действовать их же методами?

– А вы, Харитон Васильевич, не опасаетесь выдавать мне, подданному другой державы, сии государственные секреты? Что, ежели я раззвоню о них?

– Помилуйте, Натаниэль Николаевич, вы же сами нам оное направление поиска подсказали. А теперь хотите, чтобы все узнали о такой вашей помощи? Ну, хорошо, будьте любезны!

То есть получалось, что Лабазнов думает еще и шантажировать Горлиса этой бумагой и тем рассказом, на самом деле совершенно невинным. Натан начинал и себя самого чувствовать мухой, попавшей в липкую сеть. И чтобы выбираться из нее, нужно вести себя не так, как распланировали сии пауки. Прежде всего нельзя показывать, что их шантаж действует. И далее – нужна какая-то неожиданная для них реакция.

И тут, в положении крайне сложном, Горлис почувствовал кураж и веселость.

– Что ж, господин Лабазнов, мне всё ясно. Более не могу здесь находиться, ибо тороплюсь – во Дворец его сиятельства на Бульваре. Срочные работы, оставленные Михаилом Семеновичем, знаете ли.

– Да, но…

– Нет-нет, ни минуты более уделить вам не могу. Мне граф Воронцов голову оторвет, ежели к возвращению его работы не будут выполнены.

– Вы же говорили, у вас несколько вопросов.

– Более вопросов нет. Есть приятное воспоминание. Знаете, я в Париже был недурным дуэлянтом, притом с разным оружием.

– Это вы к чему?

– Да так, ни к чему. Честь имею!

Горлис развернулся и ушел, не пожимая руки на прощание. Он не был уверен, что выбрал правильные слова и нужную линию поведения. Но тень растерянности, мелькнувшая на лице жандармского капитана, ему показалась неплохим признаком.

Безусловно, Лабазнов и Беус теперь становились его первыми врагами. И весьма опасными. Но и у Горлиса были резервы для противостояния им. Главное – как человек, имеющий ежедневное хождение во Дворец генерал-губернатора, работающий с Воронцовым лично, он пока что неприкосновенен. Почему? Да потому, что Михаил Семенович дружен с Бенкендорфом и Лабазнов не может об этом не знать.

А дальше… Дальше – будет видно. Нужно действовать по ситуации.

Пока ближайшее – надобно спокойно и честно рассказать обо всём Любови Виссарионовне, чтобы она понимала и верила: ситуация тяжелая, но не безнадежная… Лабазнов-Шервуд фабрикует дело против Виконта Викочки и других студентов слишком уж авантюрно. Похоже, он потерял голову после монарших благодеяний, свалившихся на него в 1825–1826 годах.

А еще, кстати, в запасе имеется нераскрытая, да так и сгинувшая в жандармских канцеляриях история с абросимовским наследством. Тоже весьма сомнительная, ведь кроме своих слов, иных объяснений Лабазнов не представил – ни единого документа.

* * *

После разговора с жандармом Натан пришел в воронцовский дворец взвинченным, готовым метать молнии, ежели понадобится. Но не понадобилось, дворецкий отдал ключ и препроводил его в комнату с архивными сундуками. По дороге Горлис спросил, известны ли последние новости о полковнике Гладком (происшествие случилось на приеме у Воронцова, и дворецкий, видимо, должен знать больше, чем иные). В ответ услышал, что Осип Михайлович жив и не сказать, чтобы здоров, однако находится в больнице на излечении. И то хорошо…

Оставшись один в комнате, где ему предстояло работать ближайшие недели, Горлис с удовлетворением отметил, что ее окно выходит к морю. Как славно… К тому же проще будет давать отдохновение глазам, делая паузы в работе.

Достал взятые с собой бумаги генерал-губернатора и начал в согласии с ними смотреть, что в каком сундуке лежит. Из обычной людской тяги к чему-то давнему и оттого, как кажется, более притягательному с особым интересом рассматривал бумаги осьмнадцатого века. Тогда и произошло возвышение Воронцовых. Однако – хватит, это – на потом. Пока что Михаил Семенович просил заняться архивными документами его родителей дипломатов, отца Семена Романовича и дяди Александра Романовича.

Но… Нет, право же, работа в первый день не задалась. Натан слишком часто подходил к окну, чтобы посмотреть на море, и слишком часто придумывал повод, дабы залезть в более старые бумаги более далеких родственников. Витиеватые старинные обороты речи манили к себе, как сладости – детей. Но Горлис находил себе оправдание в том, что должен привыкнуть к новому, непривычному для себя делу. А вот уж с завтрашнего дня!..

* * *

Дома, едва Натан успел поужинать, как к нему пришел Люсьен де Шардоне. Гость старался выглядеть естественным, непосредственным и даже веселым. Но это у него не очень получалось.

– Господин Горли, прежде всего я хотел выразить сожаление по поводу своего нелюбезного поведения во время вашего последнего посещения моего салона.

Натан хорошо помнил, как, будучи в Académie de coiffure, он заговорил с Люсьеном о странных узлах и тем совершенно выбил его из колеи. Признаться, Горлис скорее сам чувствовал неловкость по этому поводу.

– Что вы, дорогой де Шардоне, я, признаться, с большим трудом могу вспомнить, о чем вы вообще говорите.

– Тем лучше… Я давно собирался поговорить с вами по поводу давней уж просьбы.

– Это о поисках цыганки?

– Да.

– Мне пока что не о чем вам рассказать. Сам я сим делом не занимаюсь, но попросил об этом одолжении неких… весьма надежных людей. Договоренность у меня с ними была такая, что, когда у них появятся некие новые данные, они свяжутся со мной и сообщат.

– Понятно. Но я не дал вам никаких денег.

– В этом пока нет необходимости. Это же всего лишь дружеская услуга.

– Нет-нет, я не хочу быть должным вам. А вам незачем быть должником тех людей. Скажите, о каких деньгах идет речь… к данному моменту?

Горлис отметил как позитивный момент готовность Люсьена платить за сие дело. Но решил, что пока еще рано вести речь об этом. Надо будет завтра же попросить аудиенцию у Ставраки и напомнить ему об этой истории.

– Что ж, любезный Люсьен, если вы так настаиваете… Я в ближайшие дни отдельно спрошу у тех людей о поисках. И также предварительно узнаю размеры оплаты.

Тут Шардоне затравленно осмотрелся по сторонам и, наклонившись к уху Натану, прошептал едва слышно:

– Не «в ближайшие дни», умоляю. А завтра. Завтра же!

– Хорошо, – ответил Горлис слегка озадаченно.

– Не так громко, господин Горли. Прошу вас, говорите потише… Это спасет меня. Найдите цыганку Теру. Я думаю, только это может меня защитить.

– Господин де Шардоне, – теперь уж и Натан говорил в четверть голоса. – Ежели вы чувствует какую-то опасность для себя, то лучше доверьтесь мне. В этом городе я неплохо знаю серьезных, ответственных людей, облеченных властью. Я уверен…

– Нынче ни в чем нельзя быть уверенным, господин Горли. Я заплачу. Готов и на предоплату. Найдите цыганку! – Люсьен резко развернулся и ушел.

Натану показалось, что Шардоне сделал это, поскольку не желал показывать еще большую свою душевную слабость. А он уж был близок к нервному срыву.

* * *

Платон Ставраки не отказал в аудиенции вечером следующего дня. Купец не без удовольствия выслушал информацию о готовности получить деньги за сделанную услугу. Но, увы, никакими новостями по поводу разыскиваемой цыганки порадовать не мог. Разве что сообщил, что знающие люди ему подсказали: искомую цыганку зовут не Тера, а Тсера. Это вообще довольно распространенное имя у цыганских женщин.

Придя домой, Горлис думал, стоит ли идти к Люсьену с такой новостью, прямо скажем, не очень существенной, лишь одна буква в имени. Да и то Натан не был вполне уверен в достоверности сей информации. Не исключено, что Ставраки по старой купеческой привычке просто набивал цену (необязательно в рублях, может быть, и в услугах) за будущую информацию. Но пока наш герой размышлял, в дверь его жилища опять постучали. Идя к двери, Горлис решил, что это несомненно Люсьен де Шардоне. Он уже мысленно составлял свою речь, обращенную к куафёру. Но вот открыл дверь…

И обмер, не поверив своим глазам. Перед ним стояла… Надежда.