Текст книги "Есть так держать!"

Автор книги: Олег Селянкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

Глава восемнадцатая
НАРОДНОЕ ТОРЖЕСТВО

Витя, спавший на берегу в землянке, проснулся от оглушительного свиста, сел на нарах и широко открыл глаза. Дверь землянки распахнута, поземка перекатывает через порог, а около обеденного стола стоит матрос и свистит. Свистит, засунув пальцы в рот, зажмурив глаза, свистит, налившись кровью от натуги, свистит самозабвенно, вкладывая в свист всю свою душу.

– Эк его разобрало, – ворчит Щукин.

Матрос обрывает свист, вытирает ладонью губы и кричит:

– Все на берег!

Прыгая с нар, матросы один за другим, на лету застегивая ремни, суют ноги в валенки или сапоги, набрасывают на плечи шинель, хватают автомат – и след простыл! Только хлопает дверь землянки.

Вместе со всеми бежит и Витя. А свист несется уже дальше, новые и новые люди мелькают в темноте, и все они спешат к берегу, готовые, если потребуется, отразить атаку врага или двинуться в город на помощь сражающимся там товарищам.

Вот и берег. Людей много, но никто не стреляет и не готовится к обороне. Стоят люди и слушают, смотрят.

Мороз сковал Волгу. Белым полем лежит река между левым берегом и городом. В лунном свете город кажется живым. Куда ни посмотришь – везде будто громоздятся дома, образуя кварталы. Но это лишь обман зрения. И осталась от иного дома только одна труба, но за ней виднеется стена другого дома, ну и кажется, что все в порядке.

В городе тихо и темно. Даже ракеты не освещают улиц.

Витя проталкивается через толпу и встает в первый ряд. Говоря откровенно, досталось на его долю порядочно окриков и беззлобных щелчков, но и это можно вытерпеть, чтобы увидеть небо, еще вчера вечером серое, обыкновенное, а сейчас полыхающее зарницами. Красноватые, они сверкают непрерывно, охватив город с двух сторон. Только на западе темно. Там еще глубокая ночь.

Вздрагивает земля, будто передает мерный топот миллионов дружно шагающих в ногу людей.

– Наконец-то началось! – крикнул кто-то и швырнул вверх свою шапку.

– Ура! – кричали люди на берегу, и осыпался иней с ветвей деревьев.

Началось то, ради чего шли сквозь лед, выбрасывали буханку хлеба, заменяли ее лишней парой гранат.

– Вот и на нашей улице праздник! Большущий праздник! – торжествует берег.

С этого дня все время кто-нибудь дежурил на берегу.

– Ну как? – спрашивали у него.

– И не говори! Дает! – радостно отвечал он, и любое дело спорилось в солдатских и матросских руках, словно прибавлялось в них силы и ловкости.

А зарницы постепенно объединяются, неумолимо сжимают круг, приближаются к городу.

– Пора и здесь начинать! Даешь наступление! – все чаще можно услышать в солдатских и матросских землянках.

Где собрались двое-трое, так и знай, что говорят о наступлении.

– Пора или рано – там лучше знают, – отвечают более терпеливые.

Но даже в их ответе слышен вопрос: «Когда же? Когда?»

Фашисты обстреляли парламентеров. Грозой пронеслась эта весть по землянкам и стоящим во льду кораблям.

– Да как они смеют? – наступал Витя на Курбатова. – Сегодня же надо всеми нашими силами ударить по ним! И раздавить!

Василий Николаевич дует на чай, который он пьет из большой зеленой кружки, ласково и немного насмешливо смотрит на Витю.

– Я спрашиваю, почему мы не наступаем отсюда?.. Я не могу…

– А ты, Витя, расстегни ремень. Вот сразу и станет легче, – серьезно советует отец.

Витя понимает, что перестарался, и умолкает. Только глаза по-прежнему спрашивают: «Почему фашисты обстреляли парламентеров? Почему мы не наступаем на город?»

Василий Николаевич поставил кружку на стол, отодвинул ее немного в сторону и сказал:

– Чему ты удивляешься? Да, фашисты обстреляли наших парламентеров. Этим они нарушили международные правила. Но разве это впервые? Разве ты сам не видел, как от их снарядов погибали женщины и дети? Для фашистов нет ничего святого, человеческие законы для них не существуют. От фашистов всегда можно ожидать любой гадости… Скажи: а ты в сентябре и в октябре не кричал вместе с некоторыми матросами, что, мол, пора наступать и выгнать, вышвырнуть фашистов из Сталинграда?

Чего греха таить, кричал. Все кричали, ну и он вместе с ними. С кем ошибок не бывает?

– Вот видишь! Кричал, и лишь потому, что на все смотрел с высоты своего катера. Послушать вас, крикунов, – отогнали бы врага от города, и делу конец! А сейчас? Сколько их сейчас в окружение попало? Все они уже отвоевались!.. Молчишь?.. То-то. И запомни: это, брат, не простое окружение, из этого никто не вырвется!

Да, из такого окружения не вырвешься. Петля все туже затягивается вокруг города, в котором, как в мышеловке, ждет своего бесславного конца целая армия в триста тысяч человек.

Все это понятно, но уж очень хочется поскорее расквитаться с фашистами!

Витя вышел из землянки. Холодный ветер рванул полы его шинели, бросил в лицо колючий снег. Куда пойти? На катерах сейчас неинтересно. Они вмерзли в лед, и только одинокие часовые маячат около них.

Из лесочка показался Захар. На его щеках, как и до ранения, играл румянец, и шел он быстро и нисколечко не хромал.

– Что сейчас, Витя, делаешь? – спросил он.

– Ничего… А ты?

– Пошли.

– Куда?

– Не кудахтай. Раз сказали: пошли, значит, пошли. Или я не старший над тобой?

Витя чувствует, что Захар что-то скрывает, но не расспрашивает: если Захар молчит, из него слова не вытянешь.

В лесу, около первых матросских землянок, стоит лошадь. Рядом с ней – парнишка в полушубке, опоясанный ремнем, в больших сапогах, носки которых даже немного загибаются кверху. Ничего интересного Витя не заметил и хотел было пройти дальше, но Захар остановился, повернулся к нему и спросил:

– Почему не здороваешься? Зазнался?

И тогда Витя посмотрел на мальчика. Знакомые вихры нависли на уши.

– Коля!.. Как ты сюда попал?

– Здорóво, – сказал Коля и, как взрослый, протянул руку. – Не балуй! – Это относилось уже к лошади, которая и не думала баловать, а лишь пошевелила ушами.

– Разрешите идти, товарищ юнга? – спросил Захар, усмехнулся, подмигнул и ушел.

Приятели остались одни. Сначала оба рассматривали друг друга, перебрасывались сухими, отрывистыми фразами, а потом освоились, вспомнили былое, и голоса зазвенели.

– Видишь, какой жеребец? Ему цены нет! – доказывал Коля. – Скакун чистейших кровей! Видишь?

Откровенно говоря, Витя ничего особенного не видел. Лошадь как лошадь. Сотни точно таких же были запряжены в сани, и никто их не называл скакунами. Однако Витя кивнул и с видом знатока провел рукой по мохнатому от инея боку лошади.

– Ничего лошадка, – сказал он неопределенно.

– Вот видишь? – обрадовался Коля. – А знаешь, какая она была? Одни кости! Все говорили, что ее пристрелить надо, а я выходил!

Начав говорить, Коля уже не мог остановиться, и скоро Витя знал все, что они с Ваней делали без него. Ваня, оказывается, наблюдал за минами до самого ледостава, и по его подсказке матросы нашли и взорвали еще семь мин.

– Ему ваш адмирал благодарность объявил и денежную премию дал! – закончил Коля, гордый за друга.

Сам Коля помогал взрослым во время уборочной, а потом вот эта лошадь подвернулась. Отстала она от эвакуируемого скота. И так страшна была, что не надеялись на ее поправку.

– А теперь видишь, какая она стала? – торжествовал Коля. – Спина у нее такая ровная и гладкая, что если даже без седла сядешь, то и тогда ничуть не больно! Не веришь? Садись! Тебе, как другу, разрешаю!

Витя поблагодарил, но садиться на лошадь отказался. Он, разумеется, не сказал Коле, что еще ни разу в жизни не сидел на лошади. Еще упадешь да расшибешься.

– Потом наш председатель на общем собрании сказал, что я хорошо работал, и когда стали отправлять к вам делегацию с подарками, то меня тоже включили.

– Значит, ты отдашь лошадь?

– Скажешь тоже! – обиделся Коля. – Отдать боевого коня?.. Мы скот пригнали. Бабы-то сдают его, а я отпросился повидаться с тобой… Ох и заболтались мы! – заторопился Коля. – Нам ведь еще засветло обратно надо!

Вите жаль расставаться, и он предложил:

– Может, заночуете?.. Я тебе про нашу работу расскажу, с отцом познакомлю.

– Не могу, дел в колхозе много. Весна-то вот-вот нагрянет.

Еще раз пожали друг другу руки. Коля вскарабкался на своего «скакуна» и тронул поводья. Скоро его не стало видно. И Витя, постояв еще немного, пошел к катерам.

А дни идут. Снова шумно на берегах Волги, снова тесно самолетам в воздухе. Но шумно от советской артиллерии, которая выковыривает фашистов из их убежищ; тесно в небе краснозвездным самолетам, блокирующим с воздуха окруженного врага.

Исчезло волнение первых дней наступления. Теперь все действуют спокойно, уверенно. Враг еще сопротивляется, но час его пробил. Это понимают все.

Действительно, прошло еще несколько дней боев – и кончилась великая Сталинградская битва. Замолчали орудия. Не видно в безоблачном небе истребителей и бомбардировщиков. Не садится черная копоть на белые снега.

Отец, Курбатов, Щукин и Витя идут в город. Затянуло льдом воронки от бомб и снарядов. Торчит из снега почерневший остывший осколок…

А что здесь творилось еще недавно!..

Вот здесь в последний раз высаживали десант! Даже скелеты вагонов еще стоят на том же месте.

По изрытому воронками склону поднялись в город. Груда битого кирпича, как баррикада, легла поперек улицы. Навалившись на нее грудью, стоит солдат. Он прижался щекой к прикладу автомата, словно вздремнул, но сейчас проснется и пойдет дальше, измеряя Европу своими русскими, солдатскими шагами. Но не проснется больше этот солдат…

– Сколько плугов из этой штуки выйдет! – мечтательно говорит Николай Петрович, по-хозяйски рассматривая фашистский танк.

Немного дальше на стене дома надпись на немецком языке: «Сталинград наш!» А ниже ее – огромный кукиш и уже по-русски: «На-ка, выкуси!»

С миноискателями бродят саперы, откуда-то появились люди в гражданском, слышен стук молотков, и над развалинами вьется первая струйка синеватого дыма.

Так вот он какой, город-герой… Значит, где-то здесь дрались и тот раненый матрос, и солдат, грозивший автоматом… Только безумец может мечтать о победе над таким народом!

Блестит утоптанный снег. Большой черной буквой «П» застыли матросские шеренги. В центре – столик, накрытый красной скатертью. Витя стоит рядом с Николаем Петровичем Щукиным, и глаза его не могут оторваться от столика. Налетел порыв ветра, зашелестели ленточки бескозырок, и, как живая, приподнялась скатерть.

– Смирно! Равнение на середину!

Ровным, спокойным шагом, с рукой у козырька фуражки идет командующий. Поздоровавшись с моряками, он подходит к столику и подает знак.

– Указ Президиума Верховного Совета… – несется над замершими шеренгами, и кажется, что эти слова слышны по всему левому берегу, что к ним прислушиваются и в городе…

Один за другим подходят к столику моряки, получают из рук командующего награду и, радостные, не зная, прикреплять ли ее сразу, положить ли в карман или подержать пока в руках, возвращаются на свое место.

А командующий называет все новые и новые фамилии моряков Волжской флотилии:

– Старшина первой статьи Юсупов!

– Находится на излечении в госпитале!

– Старший краснофлотец Изотов!

– Пал смертью храбрых в боях за нашу социалистическую Родину! – громко отвечает капитан-лейтенант Курбатов.

И кажется Вите, что стоит рядом улыбающийся Юсупов, что вот-вот раздастся ворчливый голос Изотова…

– …Юнга Орехов!

Витя слышит свою фамилию, но не понимает, зачем его вызывают. Ему никто не говорил, что он представлен к награде. Да и за что? Витя смотрит на Щукина.

«Меня?» – спрашивает он глазами.

– Юнга Орехов!

– Иди, Витька! – чуть шевелит губами Николай Петрович.

– Иди! Тебя! – шепчут соседи и выталкивают его из шеренги.

Расслабленными, словно ватными, ногами Витя подходит к командующему и протягивает руку. Нужно было сказать: «Есть юнга Орехов», а потом: «Юнга Орехов прибыл для получения правительственной награды» и ждать, пока командующий сам подаст красную коробочку, но все это сразу из головы вылетело! Вот и стоит Витя перед командующим с протянутой рукой.

Тот не делает ему замечания, только улыбается широко, добродушно и задерживает пальцы мальчика в своей мягкой ладони.

– Поздравляю, юнга, – ласково говорит адмирал. – Хорошо начинаешь жизнь, сейчас ты на правильном курсе. Так и держи!

– Есть так держать! – радостно отвечает Витя, прижимая к груди заветную коробочку.

А к командующему уже подходит следующий матрос.

Витя не помнил, как снова оказался в строю. Он двигался и говорил как во сне. Нет, это не сон. Орден, настоящий орден Отечественной войны второй степени в руках!

Витя разжал кулак и покосился на орден.

Подошел отец.

– А ну, давай сюда! Ведь вижу, что не терпится! – смеется он.

– Да нет, потом, – смущенно говорит Витя, но орден отдает.

Отец проколол фланелевку, прикрепил к ней орден, отступил на шаг и сказал:

– Вот так… Кавалер!

Как жаль, что мама сейчас не видит его…

Отец обнял Витю, прижал к себе, но, будто устыдившись своей ласки, слегка оттолкнул. Им хотелось остаться одним. И они ушли. А потом долго стояли рядом на высоком берегу и лицом к реке.

_{Художник В. Аверкиев}