Текст книги "Есть так держать!"

Автор книги: Олег Селянкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Глава двенадцатая
СКВОЗЬ ОГНЕННОЕ МОРЕ

Пыль не успевает оседать на степные дороги. Идут по этим дорогам колонны солдат с расстегнутыми воротниками гимнастерок, фыркают лошади. Но больше всего машин: с продовольствием, патронами, снарядами, с пушками на прицепе. Едут пехотинцы на машинах. Обдавая жаром, покачиваясь на ухабах, проносятся танки, маленькие, верткие или словно вырубленные из стали подвижные громады. А вон из леса выскочили два грузовика с какими-то рамами, закрытыми брезентовыми чехлами. Перед ними почтительно расступаются, им дают дорогу.

– «Катюша»! «Катенька» спешит на свидание! – несется им вслед, и светлеют утомленные лица, быстрее шагают натруженные ноги.

И каких только людей здесь нет! Слышны «оканье» волжан, медленный говор сибиряков и уральцев, мягкий голос украинцев и гортанные, словно орлиный клекот, выкрики горцев. Идет советский народ, идет к Волге, идет решительный, уверенный в своей правоте и победе.

Многие находят среди машин своих «земляков».

– Молодец брательник, уважил! – говорит уралец и, как живое существо, гладит танк по разгоряченной броне.

– Дружок! Чего там разглядываешь? Никак письмо от жинки? – смеется солдат с поседевшей раньше времени головой.

– Точно, прислала! – отвечает другой и показывает рукой на шины автомашины, где отчетливо видны буквы, образовавшие одно слово: «Ярославль».

По Волге тоже большое движение. Спешат пароходы, баржи, катера.

Только не обычные на них пассажиры. Ходят они в военных гимнастерках и, даже ложась спать, не выпускают из рук автомата или винтовки. Много и военных кораблей. Вереницей идут тральщики, их обгоняют бронекатера, солидно, уверенно разрезают воду канонерские лодки, нацелившиеся вдаль своими пушками.

Огромные силы по зову партии собираются к Сталинграду для решительной битвы на берегу славной русской реки.

Свой отряд катеров Агапов нагнал ночью на подступах к Сталинграду. Плотным, сомкнутым строем пошли тральщики к виднеющемуся впереди зареву. Это горит город. Притаились, притихли берега. Не светятся окна в деревнях.

А катера все идут и идут, словно их притягивает к себе зарево. Не горят бакены, не видно перевальных столбов и створов, но зарево впереди безошибочно указывает путь.

Чем ближе город, тем слышнее бой. Если издали залпы пушек казались бесшумными зарницами, то теперь слышны даже пулеметные очереди. Они доносятся сюда, как потрескивание дров в печке. Оба берега в огненных вспышках, и невозможно понять, откуда вылетел снаряд, где он разорвался.

Над горящим городом ходят вражеские бомбардировщики. Не слышно воя их моторов. Только падающие бомбы время от времени напоминают о их присутствии в небе. Трассирующие пули и снаряды проносятся во всех направлениях, и кажется чудом, что они не сталкиваются в воздухе.

И как отрадно в этом грохоте услышать тарахтение родного советского самолета По-2!

– «Кукурузник» идет на пересечку курса! – весело докладывает Бородачев.

И Курбатов, перебравшийся снова на «сто двадцатый», не делает ему замечания за вольный доклад, а смеется и говорит неожиданно тепло:

– Попутного ветра, поменьше пробоин, побольше удачи!

Витя ждал и боялся встречи с Василием Николаевичем.

Однако, выслушав доклад Агапова и поздоровавшись с матросами, капитан-лейтенант положил руку на плечо Вити.

– Значит, воевал? – спросил он и привлек мальчика к себе.

А Витя обнял Василия Николаевича, прижался щекой к его кителю.

– Ну, ну, – пробормотал Василий Николаевич и замолчал.

Его сильные пальцы осторожно разглаживали углы воротника Витиной форменки.

– Тут я вам, товарищ капитан-лейтенант, кваску приготовил, – послышался голос Изотова.

– Да ну? А я, грешным делом, хотел было нарочно за ним катер к тебе высылать! Молодец, Изотыч! – Так командир отряда называет моряков только в минуты самого хорошего настроения.

Разговор как разговор, и нет в нем ничего особенного, а матросы смеются. Смеются оттого, что снова все вместе, что снова становятся на боевую вахту.

Неожиданно впереди поднялся огненный столб, и выступили из темноты берега в оспинках воронок от бомб и снарядов. Свет все ширится, становится ярче, и теперь видны и упавший перевальный столб, и бакен с разбитым фонарем, и почерневшие от огня листья ивовых кустов. В темную гриву Волги вплелись огненные змейки. Они, извиваясь, ползут к катеру, отклоняются в стороны, отброшенные его носом, шипят, плюются вонючим дымом и плывут дальше, становясь все тоньше, и наконец гаснут, затерявшись в черных волнах.

– Нефть горит, – тихо говорит Агапов.

Курбатов стоит рядом с ним. Руки его засунуты в карманы кителя, плечи приподняты, словно приготовился он взмахнуть руками, как крыльями, чтобы вместе с катером перелететь через распластавшуюся перед ним огненную реку. А она, могучая, бушует, получая подкрепление из развороченной бомбой нефтеналивной баржи. Пламя мечется, красные языки его то вытягиваются вверх, то стремительно прижимаются к воде, и поэтому кажется, что впереди все кипит, клокочет.

– Уха готова, бери ложку и хлебай, – бормочет Захар, но за шуткой чувствуется растерянность.

Бородачев не отступит перед врагом, будь он на земле, на воде, в танке или самолете, но здесь…

Тревожно гудя и отступая перед огнем, прошел пароход. Нос его почернел. Видно, как матросы срывают тлеющую парусину. Пароход гудит непрерывно, он словно уговаривает катера повернуть за ним. Ведь не вечно будет гореть нефть! Можно переждать, а потом и двинуться дальше…

Мичман Агапов сам стоит у штурвала. Отблески огня ложатся на его лицо, и оно кажется высеченным из какого-то блестящего и багрового камня. Тонкий прямой нос, чуть ввалившиеся щеки, козырек фуражки над густыми бровями. Агапов смотрит вперед, стараясь угадать под пляшущим огнем глубокое место, чтобы по нему провести катер. Витя, конечно, не знает, о чем мичман думает сейчас, но чувствует, что Агапов, как и все остальные моряки, безгранично верит своему командиру отряда и выполнит любое его приказание. Витя во все глаза глядит на капитан-лейтенанта.

Курбатов по-прежнему стоит, засунув руки в карманы. Кажется, что он не заметил почерневшего носа парохода и не видит, куда идет катер. Его глаза не отрываясь смотрят вдаль, на вырисовывающиеся на фоне неба черные контуры домов с багровыми глазницами окон…

Вот он произнес спокойно, словно отдал распоряжение об ежедневной приборке:

– Самый полный. Сомкнуться. Набрать воды в ведра, намочить швабры. Пламя сбивать только при появлении его на борту.

Витя оглянулся. Нос катера, идущего сзади, почти у самой кормы «сто двадцатого».

– Юнга! Передайте приказ на другие катера! – слышит Витя.

Когда Витя окончил передачу, клубы дыма уже окутывали катер, а огонь бушевал вокруг, словно злясь на кораблик, который бесцеремонно отбрасывает его в стороны своим носом. По бортам с мокрыми швабрами стоят матросы. Они прикрывают рукавами бушлатов раскрасневшиеся лица. Вот один огненный язычок подпрыгнул, ухватился за борт и побежал на невидимых ножках по шаровой краске. Изотов несколько раз взмахнул шваброй – и огонек исчез.

Но чем дальше идет катер, тем больше дерзких огоньков прыгает на него, и швабры шлепают непрерывно. Их концы высохли, обуглились и рассыпают искры. У Изотова швабра вспыхнула, как смоляной факел. Он размахнулся, разжал пальцы, и она хвостатой кометой мелькнула над катером и потонула в огне. Трофим Федорович посмотрел по сторонам, взгляд его остановился на пустых ведрах, валявшихся на палубе. Он выругался, сорвал с себя бушлат и прихлопнул им язычок пламени, нахально взобравшийся даже на надстройку.

Стало трудно дышать, слезились глаза, а конца огненному морю еще не видно. Витя с тревогой посмотрел на Курбатова. Те же приподнятые плечи, фуражка, сдвинутая набок и немного на затылок. Словно не бушует кругом огонь, словно не несется катер почти вслепую, словно не означает внезапная посадка на мель неминуемую гибель его.

Из моторного отделения выскочил Юсупов.

– Мотор перегревается! Чистой воды надо! – крикнул он и убежал обратно.

Курбатов кивнул, сказал что-то Агапову, и катер повалился на борт, огонь взбежал на палубу, но поворот уже закончен. В дыму виден катер, идущий сзади. Его командир всматривается в Курбатова, спрашивает взглядом: «Что случилось? Помощь нужна?»

Взмах руки, кивок – и немой разговор окончен.

– Вперед! – приказал капитан-лейтенант, и его поняли.

Еще один поворот, и «сто двадцатый» идет в кильватерной струе. Здесь значительно легче: перед ним готовая дорожка, и можно немного передохнуть. Изотов рассматривает бушлат и сокрушенно качает головой:

– Одна вешалка осталась.

– Ну как, Витя? – спрашивает Курбатов.

Витя смотрит на большое красное пятно от ожога на щеке Василия Николаевича и отвечает бодро:

– Полный порядок, товарищ капитан-лейтенант!

Наконец катера вырвались на чистую воду. Почерневшие, с облезлой краской, они быстро приближаются к уже отчетливо видимому городу.

Моторист жадно пьет из ведра, пахнущего бензином. Вите слышно, как булькает у него в горле. Вода стекает струйками на замасленный комбинезон, на потную грудь, а он все пьет и пьет.

– Хороша водица! – говорит моторист, выливает остатки себе на голову и исчезает в моторном отделении.

На левом берегу мигнул огонек и погас.

Катера повернули туда, где он мелькнул, подошли к мосткам, и Курбатов первый спрыгнул на них. Не успел он сделать и трех шагов, как навстречу ему двинулась группа командиров. Витя узнал среди них командующего флотилией. Курбатов начал было рапортовать, но адмирал рукой остановил его и вышел вперед. Его глаза пробежали по корпусам катеров, по оружию и надолго остановились на матросах.

Потом он повернулся к Курбатову и спросил неожиданно просто, по-домашнему:

– Говоришь, пришел?

– Так точно, пришел.

– А это? Почему не переждал? – кивнул адмирал на огонь.

– Приказано было в ноль-ноль.

Адмирал улыбнулся, молодцевато сдвинул фуражку на затылок и сказал:

– Значит, воевать можешь! Бери десант – и в город. Приказ получишь у начальника штаба на командном пункте. – А потом повернулся к одному из сопровождающих его командиров и произнес тоном, не допускающим возражений: – Завтра же заменить обгоревшее обмундирование.

Витя немного разочарован и обижен. Он думал, что командующий скажет что-то особенное и похвалит команду, Курбатова. Неужели все они не заслужили простой благодарности?

Но у себя за спиной он услышал приглушенный голос Изотова:

– Вот и правильно, по-хозяйски… Не такое сейчас время, чтобы в любезностях рассыпаться.

Едва командующий отошел от катеров, как к ним подбежал командир дивизиона. Он стиснул руку Курбатова, несколько минут молча тряс ее, а потом сказал, не скрывая радости:

– Вот теперь весь дивизион собрался!.. На переправах для всех работы хватит… Потерь в катерах не имеешь?

– Никак нет. Даже «сто двадцатый» пришел.

– Совсем хорошо! Здесь каждый катер дорог!

Глава тринадцатая
ПЕРЕПРАВЫ

Август 1942 года. Знойное небо нависло над землей, высушило ее. В тучах пыли устремились от Дона к Волге отборные фашистские дивизии. Две бронированные клешни охватили Сталинград, полчища гитлеровцев скопищем навалились на него, пытаясь смять, раздавить и сам город, и его защитников.

Фашистское командование, собрав огромные силы, приготовилось нанести советским войскам решительный и сокрушительный удар. По его расчетам, пьяные полчища, воспользовавшись внезапностью нападения именно на этом направлении, должны были за несколько дней покончить со Сталинградом, а потом, точно выдерживая даты, указанные в приказе, двинуться дальше.

Но командование Советской Армии разгадало план, так старательно разработанный в фашистском логове, и советские дивизии мощным заслоном встали на пути врага.

Много сил стянуто фашистами к городу. Сутки, часы и даже минуты решали успех битвы. И на защиту Сталинграда поднялась вся страна. Население города в этой борьбе было в первых рядах. Из цехов тракторного завода вышли танки. На их броне виднелись свежие заплаты. Рабочие, которые сами, под непрерывными бомбежками и обстрелами, отремонтировали танки, теперь вели их в бой. Советские солдаты, утомленные длительным маршем и зноем, закрепились на новых позициях и встретили врага огнем из домов, подвалов и заставили его топтаться на месте, кровью расплачиваясь за каждый метр земли.

Началась великая битва на берегах Волги.

Центр тяжести всей войны переместился на берега великой русской реки: сюда направлялись плотные колонны войск, сюда потянулись бесконечные вереницы пушек, танков, машин со снарядами, патронами, продовольствием, здесь застучали топоры и перекинулись через воложки новые свайные и понтонные мосты. Но через Волгу за несколько дней мост не перебросишь: глубока, широка, могуча, да и фашистские самолеты не жалели бомб. Тогда к городу и подошла Волжская военная флотилия. Ее корабли стали живым мостом, соединяющим город с левым берегом. Они же залпами своих орудий превращали в железный лом фашистские танки, смешивали с землей неровные цепи наступающих.

Огонь, клубы удушливого дыма, грохот выстрелов и бомбовых разрывов да светлые царапины трассирующих пуль на темном небе – вот все, что осталось в памяти Вити от первой ночи работы на переправе.

Витя даже не мог сказать, сколько раз они ходили в город, и опомнился лишь после того, как, забравшись в кусты ивняка, катера заглушили моторы.

Но и наступивший день не принес тишины. В городе все по-прежнему стонало, скрежетало, рушилось, а десятки самолетов с черными крестами на крыльях кружились над ним, засыпали его бомбами или поливали свинцом, проносясь над опустевшими улицами.

Не один Витя смотрел на город. Рядом с ним были и матросы с катеров, и солдаты, уже побывавшие в городе, и командиры частей, которым ночью предстояло переправиться туда.

– Пятые сутки так, – сказал сапер, выжимая мокрую гимнастерку. – Ни днем ни ночью покоя не дает.

– Ну а наши как? – спросил один из командиров.

– Как положено… Вцепились в землю и держатся… Только сила силу ломит…

– Эй ты, стратег! – злобно крикнул солдат с забинтованной головой. – Ты там был? Был ты там, я спрашиваю?

– Нет… Мы на переправе работаем.

– А меня только утром оттуда вывезли. Сходи туда, а потом и говори, кто кого ломит.

– Да ты чего на меня окрысился? Нешто я что неподходящее сказал? – обиделся сапер. – Прет он…

– Не мели! Нас была рота, остался взвод, а мы как стояли, так и стоим!.. Ни одного дома не сдали!

– Вы-то, может, и не сдали, а он уже в городе. Днем и ночью так и валит, так и валит.

– А ты уже и раскис? Эх, был бы я начальником – всех вас, тыловых, в один момент на передок отправил бы.

– По-твоему выходит, что мы здесь даром хлеб солдатский едим? – теперь обиделся и товарищ сапера.

– Даром не даром, а нет у вас настоящего солдатского понимания. «Сила силу ломит»!.. Сила-то, она разная бывает. Вот еще до войны видел я одного припадочного. Сначала трое здоровых мужиков его спеленать не могли, а потом он сам раскис, обмяк и пена из рта. Смотреть противно!.. Фашист-то сейчас и прет, как тот припадочный. Чует, что скоро дрыг-дрыг ногами – и носом в землю.

Кругом заговорили, засмеялись все разом, а солдат неторопливо свернул цигарку и спросил:

– Огонек, земляки, найдется?

Сапер первым достал зажигалку, высек огонь и поднес его к самокрутке солдата.

– Это ты здорово сказанул. Спасибо за науку.

– Кушайте на здоровье! – сверкнул зубами солдат.

Вите тоже легче стало. До этого он смотрел только на дымящийся город, видел лишь его изувеченные дома и над ними – фашистские самолеты, но теперь невольно огляделся по сторонам. Под деревьями стояли пушки, танки. Их пока было маловато, но они грозно нацелились на врага. Немного дальше – полевые госпитали. Около них и на берегу сидели раненые: они ждали ночи, чтобы вернуться в город. И в небе над переправой кружились не только фашистские самолеты. Вот три истребителя врезались в стаю бомбардировщиков и разметали их. Правда, один из наших истребителей задымился, начал было опускаться, но потом, словно передумав, рванулся вперед и полез в самую гущу боя, распластав между облаками хвост черного дыма.

Истребитель все еще в воздухе, а два бомбардировщика уже врезались в землю.

А вечером, собрав матросов на поляне в лесу, капитан-лейтенант Курбатов сказал:

– Враг, товарищи, вырвался к Волге севернее и южнее города. Он намеревается захватить Сталинград. Но мы ему говорим: «Точка! Походил по нашей земле, довольно!» Сюда идут наши свежие дивизии, и от нас с вами зависит, попадут ли они своевременно в город. Вот, коротенько, и все… Сейчас осмотреть катера и приготовиться к походу.

В это время и подошел Сергей Семенович. Он снял бинт, и на щеке его виден косой синеватый шрам от недавнего ранения. Обычно говорят, что шрамы делают лицо строже, мужественнее, но Витя, как ни вглядывался, ничего подобного не заметил. Даже улыбался комиссар по-прежнему широко, открыто, а увидев Витю, подмигнул ему, дескать: «Держись, юнга! Дело будет!»

Да и не только Витя, но и остальные матросы знали, что если появился Сергей Семенович, то дело будет. Вот и сейчас, как только матросы вновь уселись, он сказал:

– Ну, товарищи, ночка у нас сегодня особенная будет. С верховьев к нам прорывается пополнение. Понимаете, что это значит? – Он замолчал, всматриваясь в посерьезневшие лица моряков. – Какой вывод напрашивается? Мы должны работать так, чтобы пополнение сказало про нас: «Настоящие большевики!»

Недолго говорил Нестеров, а потом Курбатов скомандовал:

– Боевая тревога!

Матросы разбежались по катерам, а Витя догнал капитан-лейтенанта и осторожно взял его за рукав.

– Тебя-то мне и надо! – оживился Василий Николаевич. – Сегодня ночью к нам должно прийти пополнение, это ты уже слышал. Так вот… Мы будем работать в городе, а ты встретишь их здесь и покажешь место стоянки… Юнга, повторите приказание.

– Есть остаться здесь и встретить пополнение, – уныло ответил Витя.

– Правильно… Что же ты стоишь? Можешь идти.

– Василий Николаевич… Я не хочу на берег…

– Опять за старое? «Хочу да не хочу»! Приказ, юнга, выполняется без разговоров.

– Так я же их встречу, Василий Николаевич! А потом можно на катер?.. Я вас очень прошу…

Курбатов понял, что Витя не отстанет от него до тех пор, пока не добьется своего, хотел ответить категоричным отказом, даже чуть повысить голос, но тут вспомнился ему день, когда вытралили первую мину. Всплыло много оглушенной взрывом рыбы, однако ее нужно было еще поймать, а матросы стояли на боевых постах. И тогда, получив молчаливое согласие капитан-лейтенанта, Витя захватил сачок и сел в лодку. Сколько рыбы он подобрал, было неизвестно, но времени прошло порядочно, и он, Курбатов, посмотрел в сторону Вити. Тот, видимо, и сам решил, что пора возвращаться, и сел за весла. Он греб, приподнимаясь для усиления рывка на сиденье, но течение относило его все дальше и дальше.

«Придется пойти за ним на катере», – сказал мичман Агапов.

«Сначала запроси семафором, нуждается ли он в помощи», – ответил Василий Николаевич.

Приняв семафор, Витя ответил кратко: «Не надо».

«Не ждать же нам его до утра», – пробовал возразить Агапов.

«Подождем, пока трал осматривают, а там видно будет… Пусть закаляется».

Долго греб Витя, но вперед не продвинулся. Тогда он повернул лодку к противоположному берегу, вылез из нее и, перекинув через плечо цепь, пошел по воде, буксируя за собой лодку. Сначала его не поняли, но когда, поднявшись выше стоявшего у берега катера, он снова сел за весла и стал пересекать реку, Курбатов не выдержал: «Молодец! Догадался!»

Течением лодку прибило к катеру, и, усталый, но улыбающийся, Витя ступил на его палубу.

«Правильно, Витя, – сказал тогда Василий Николаевич. – Если наметил цель, то иди к ней, как бы трудно ни было!»

Вспомнил это сейчас капитан-лейтенант, положил свою руку Вите на плечо и сказал:

– Завтра этот вопрос окончательно решим. Слово даю, Витя… А почему не сегодня – тоже завтра поймешь.

Едва стемнело, катера ушли на переправу, а Витя остался на левом берегу. Он сидел, прислонившись спиной к дереву, смотрел на темную Волгу и злился на Василия Николаевича.

Почему его, Витю, оставили здесь? Новые катера встречать? Одни отговорки: встречать их пришел сам начальник штаба дивизиона. Видимо, просто решили избавиться от Вити, и все! Почему? Неужели из-за того, что он вчера испугался? Не должно бы быть: хотя и испугался, но с поста не убежал.

Багровые вспышки взрывов выхватывают из темноты тучу дыма, нависшую над городом. Весь город в мелькающих огоньках. Где-то там сейчас катера? Как они?..

Прохладный ветерок прошелся по желтеющим листьям, и вороненая чеканка легла на серебристую воду. Вспышки выстрелов стали менее яркими. Побледнели следы трассирующих пуль и снарядов. На тучу дыма лег первый луч пока еще невидимого солнца. Вдали раздалось знакомое гудение моторов, а немного погодя, окутанные паром, показались и катера.

Впереди на буксире у незнакомого катера шел «сто двадцатый». Его винт не вращался, не выбрасывал вверх белого фонтанчика, а у незнакомого катера были перебиты все фалы. И Витя понял, что пополнение не только пришло, но уже и поработало на переправе.

На самом носу нового катера стоит какой-то командир. Он всматривается в берег. Есть что-то знакомое в его коренастой, немного сутулой фигуре.

– Папа! Папа! – крикнул Витя и со всех ног бросился к тому месту, куда подходили катера.

Он сейчас видел только радостное лицо отца, его влажные глаза и протянутые к берегу руки.

Едва катер коснулся берега, как отец спрыгнул на землю, подбежал к Вите, схватил его, обнял, да так и замер, прижимая его к себе и почему-то похлопывая рукой по спине. А Витя уткнулся носом в его колючий подбородок и молчал. Только дышал он как-то странно, словно всхлипывал.

Но вот руки отца ослабели, он тихонько опустил Витю на землю, и глаза их встретились. А вот слов не нашлось…

Георгий Павлович, Витин отец, уже все знал из писем, да и Курбатов успел ему рассказать многое, а Витя просто растерялся от неожиданности.

– Юнга! – слышит Витя голос капитан-лейтенанта. – Приглашай отца чай пить. Там и наглядитесь друг на друга.

– Лучше ко мне! – оживился отец.

– Можно и к тебе, – согласился Курбатов. – Вот распоряжусь на «сто двадцатом» и приду.

– Ошалел я от радости, – смущенно сказал Георгий Павлович. – Ты, Витя, жди меня в каюте. Я ведь теперь за все катера отряда в ответе. – И убежал за Курбатовым.

Но сейчас Витя не мог оставаться один. Ему хотелось смеяться, прыгать, рассказывать всем о своем счастье, а тут предлагают, как маленькому, посидеть в каюте! Насмешка – и только!

И он тоже пошел на «сто двадцатый».

– Лопасти у винта сломаны, товарищ механик отряда, – доложил Юсупов и откозырял по всем правилам.

Сломан винт… Выходит, в такое горячее время этот катер уже не сможет работать на переправе…

– Вот что, – сказал отец и замолчал, осматривая берег. Выражение лица строгое, в углах рта обозначились глубокие морщинки. – Сейчас каждая минута дорога. – И уже Курбатову: – Сколько человек вы сможете мне дать?

– Бери хоть всех.

Скоро отец распределил матросов по работам.

Как все просто у папы получалось! Винт под водой, и для того, чтобы сменить его, нужно поднять катер, обнажить его днище и гребной вал; а специальных подъемных средств нет, и поэтому отец предложил спустить в реку два бревна, а по ним лебедкой (она на любом катере есть и очень мощная) и вытащить катер на берег. Разве не здорово? Просто и быстро!

Вите казалось, что лучше не придумать, и вдруг голос Юсупова:

– Разрешите? Матросы предлагают сменить винт, не поднимая катера.

– Разве у вас есть водолазные костюмы?

– А мы с противогазом.

– Правильно! – обрадовался отец. – Теперь к вечеру мы наверняка все исправим!

Матросы принесли противогазы, Юсупов соединил их трубки в один длинный гибкий шланг, а Бородачев надел маску, присоединенную к шлангу.

– Готов к погружению! – услышал Витя приглушенный маской голос Захара.

К поясу Захара подвесили несколько камней, и он, держась руками за борт катера, пошел в воду. Скоро она сомкнулась над его головой. Только открытый конец шланга шевелился в руке Агапова.

– Уже пять минут под водой, – сказал отец, взглянув на часы. – Вызывать на поверхность будем? Вода очень холодная.

Ему ответить не успели: вода забурлила, и Захар всплыл рядом с катером. В его руке был сломанный винт, лопасти которого свернулись, как лепестки засохшего цветка.

– Он еле держался, – пояснил Захар, стуча зубами.

Потом принесли новый винт, и в воду полез Юсупов.

Вите надоело, и он пошел в каюту отца.

Она точно такая, как и на «сто двадцатом». Только на стенке висит папин китель. На столе лежит расческа.

Как все это дорого Вите!..

Когда в каюту вошли отец и Василий Николаевич, Витя уже спал. Георгий Павлович несколько минут смотрел на Витю, потом осторожно провел пальцем по завитку волос на его шее и тихо сказал:

– Совсем как у мамы…

И отошел к иллюминатору.

Курбатов исподлобья посмотрел на спину механика, потушил папиросу и спросил:

– Ну, а дальше как, Георгий Павлович?

– Что «как»? – переспросил тот, подошел к столу и сел напротив Курбатова.

– С Витей как?

– Что ж… Много я думал над этим, Василий Николаевич… Пусть остается здесь. Больше от себя не отпущу… А твое мнение?

– Честно скажу: привык я к нему и жаль расставаться. Но не здесь бы его воспитывать! Парнишка живой, за ним глаз да глаз нужен… Не испортим?

– Скажешь тоже! – обиделся Георгий Павлович. – Вдвоем-то не усмотрим?

– Вдвоем труднее. Вдруг наши взгляды на воспитание не сойдутся? Тогда что?

– Мудришь, Василий Николаевич! Взгляды на жизнь у нас одни, и никакой двойственности не будет. Оба мы с тобой прекрасно знаем, что если не пройдет парень настоящей школы, не хлебнет трудностей, то и хорошего человека из него не будет!

На палубе катера завыла сирена, раздался топот ног и голос вахтенного:

– Воздушная тревога!

– Опять идут бомбить переправу, – сказал Курбатов, схватил фуражку и бросился к выходу.

Георгий Павлович догнал его у трапа, взял за руку и спросил:

– Значит, вместе воспитывать будем?

И эти простые слова взволновали Курбатова. Он понял, что Георгий Павлович благодарит его, считает как бы вторым отцом Вити. Чтобы скрыть волнение, взбудоражившее душу, комом подступившее к горлу, он стиснул руку механика, помолчал немного и лишь потом сказал:

– Катера твои я видел, а вот с народом еще не познакомился.

– Народ – лучше не надо! Все уже побывали на фронте…

– Ого! – невольно вырвалось у Курбатова.

– А ты как думал? Здесь сейчас главное направление, и партия о нем особо думает.